Текст книги "Доказательство бытия Бога"

Цель этого рассуждения состоит главным образом в том, чтобы привести пример применения метода, на который нам дали право наши предшествующие доказательства, причем устраняется необоснованное опасение, будто всякое объяснение великого устройства мира из всеобщих законов природы открывает для нечестивых врагов религии возможность проникнуть в ее твердыни. По моему мнению, приведенная гипотеза имеет, во всяком случае, достаточно оснований побудить людей более широкого кругозора к более подробному рассмотрению представленного в ней плана, который есть лишь грубый очерк. Моя цель, поскольку она касается настоящего сочинения, будет достигнута, если читатель, подготовленный признанием правильности и порядка в мире, которые могут вытекать из всеобщих законов природы, будет [в решении таких проблем] обращаться единственно только к естественной философии и будет побужден к тому, чтобы наш способ объяснения или другой подобный ему рассматривать как возможный и вполне согласующийся с познанием мудрого Бога.

И было бы, впрочем, вполне достойным философских стремлений, если бы вихри – это любимое орудие столь многих систем – были удалены из сферы природы в мильтоновскую промежуточную область пустых измышлений и если бы в то же время надлежащим образом исследовали, не может ли природа сама, без того, чтобы придумывали какие-то особые силы, дать нам нечто такое, чем можно было бы полностью объяснить центробежное движение планет, направленное в одну только сторону, так как другая сфера их движений дана центральными силами в тяготении, служащем постоянной связью [всей] природы. Намеченный нами план по крайней мере не отклоняется от правила единства, ибо даже только что упомянутая центробежная сила выводится как следствие из тяготения, как это и естественно для случайных движений, ибо эти движения должны быть выводимы в качестве следствий из сил, присущих материи также и в состоянии покоя.

Замечу, кроме того, что атомистическая система Демокрита и Эпикура, хотя на первый взгляд и кажется сходной [с нашей гипотезой], все же имеет совершенно иное отношение к выводу о создателе мира. У них движение было вечным и не имело никакого создателя, а столкновение [тел], богатый источник столь многообразного порядка, было чистой случайностью, для чего нигде нельзя было найти никакой причины. У нас познанный и истинный закон природы на основании весьма ясного по своему смыслу предположения с необходимостью ведет к порядку, и так как мы имеем здесь дело с определяющим основанием для сообразности правилам и чего-то такого, что держит природу в рамках согласованности и красоты, то мы, естественно, склоняемся к признанию основания, из которого может быть понята необходимость отношения к совершенству.

Но чтобы при помощи еще одного примера сделать понятным, каким образом действие тяготения соединением рассеянных элементов с необходимостью предопределено к тому, чтобы породить правильность и красоту, для этого я хочу еще объяснить здесь механический способ образования кольца Сатурна; это объяснение, как мне кажется, обладает такой степенью вероятности, какой только вообще можно ожидать от гипотезы. Пусть со мной согласятся только в том, что Сатурн в первый период существования мира был окружен атмосферой, подобной той, которую мы наблюдаем на различных кометах, не слишком близких от Солнца и не имеющих хвоста, что частицы атмосферы этой планеты (за которой мы признаем вращение вокруг оси) поднялись вверх и что впоследствии эти испарения – потому ли, что планета охладилась, или по каким-либо другим причинам – начали на нее опускаться; пусть только это будет допущено, и тогда все остальное последует с механической правильностью. В самом деле, так как все частицы начиная от точки поверхности, где они поднялись, должны иметь скорость, равную скорости их в этом месте, чтобы двигаться вокруг планетной оси, то, совершая это боковое движение, все они должны были стремиться к тому, чтобы сообразно с законами центральных сил свободно описывать свои круги вокруг Сатурна[12]12
  Сатурн, по нашему предположению, вращается вокруг своей оси. Каждая поднимающаяся с его поверхности частица должна иметь поэтому одно и то же боковое движение и продолжать его, какой бы высоты она ни достигла.


[Закрыть]. Но все частицы, не обладающие той степенью скорости, которая посредством центробежной силы полностью уравновешивала бы притяжение [этих частиц] на той высоте, на которой они движутся, должны неизбежно толкать одна другую и замедлять [движение] друг друга до тех пор, пока останутся лишь те частицы, которые могут свободно совершать по законам центральных сил круговое движение вокруг Сатурна, все же остальные должны постепенно упасть обратно на его поверхность. И все эти круговые движения необходимо должны пересекать продолженную плоскость экватора Сатурна, что известно всякому, кто знает законы центральных сил. Следовательно, вокруг Сатурна будут в конце концов скопляться остальные частицы его прежней атмосферы, образуя плоскость круга, которая занимает продолженный экватор этой планеты и внешний край которой оказывается и здесь обрезанным по той же причине, что установила и для комет границу их атмосферы. Этот лимб из свободно движущегося мирового вещества необходимо должен стать кольцом или, вернее, упомянутые движения [частиц] могут привести к образованию только одной фигуры – кольца. В самом деле, все они могут приобрести свою скорость для кругового движения только от тех точек поверхности Сатурна, откуда они поднялись; поэтому наибольшей скоростью движения должны обладать те частицы, которые поднялись от его экватора. Но так как среди всех расстояний от его центра есть только одно, где эта скорость годна как раз для кругового движения и на любом меньшем расстоянии она для этого слишком слаба, то в этом лимбе можно из центра Сатурна описать точный круг, внутри которого все частицы должны падать на поверхность этой планеты, все же остальные частицы между этим воображаемым кругом и кругом внешнего края планеты (следовательно, частицы, содержащиеся в некотором кольцеобразном пространстве) будут двигаться вокруг Сатурна точно по кругам, свободно носясь в пространстве.

Исходя из такого решения вопроса, можно определить время вращения Сатурна вокруг своей оси, и притом с такой степенью вероятности, какую только допускают эти основания, определяющие означенное время. Частицы внутреннего края имеют ту же скорость, что и любая точка экватора Сатурна, а она, кроме того, есть скорость, необходимая по законам тяготения для кругового движения. Поэтому из отношения расстояния какого-нибудь спутника Сатурна к расстоянию внутреннего края кольца от центра планеты, а также из данного времени обращения спутника можно будет определить время обращения частиц во внутреннем крае, а из этого времени и отношения наименьшего диаметра кольца к диаметру планеты – ее вращение вокруг оси. И таким образом, вычисление показывает, что Сатурн должен приблизительно за 5 часов 40 минут обращаться вокруг своей оси, что, если принять при этом во внимание аналогию с другими планетами, хорошо согласуется, по-видимому, со временем их обращения вокруг своих осей.

Итак, согласятся или нет с предположением о том, что первоначально Сатурн имел кометную атмосферу, вывод, который я делаю из этого для объяснения моего главного положения, не вызывает, по-моему, сомнения; если такая атмосфера вокруг Сатурна действительно существовала, то механическое образование свободно движущегося кольца должно быть необходимым следствием этого, и потому природа, предоставленная всеобщим законам, сама в своем развитии стремится от состояния хаоса перейти к порядку.

Все эти рассуждения приводят нас к понятию о высшем существе, которое объемлет все, что только можно помыслить, если люди, сотворенные из праха, осмелятся бросить испытующие взоры за завесу, скрывающую от наших мирских глаз тайны неисповедимого. Бог абсолютно самодостаточен. Все, что есть, будь то возможное или действительное, есть нечто, лишь поскольку оно дано через него. На человеческом языке бесконечное могло бы сказать себе так: я существую от вечности к вечности, помимо меня нет ничего, и все, что есть, только через меня есть нечто. На эту мысль, возвышеннейшую из всех, до сих пор обращали еще очень мало внимания или вообще почти ее не разбирали. То, что в возможностях вещей раскрывается в превосходных планах как относящееся к совершенству и красоте, рассматривалось как сам по себе необходимый предмет божественной мудрости, но не как непосредственное следствие этого непостижимого существа. Зависимость других вещей ограничивали одним лишь существованием их и тем самым отрицали большое участие высшей природы как основы столь многих совершенств, приписывая их какой-то непонятной вечной бессмыслице.

Способность одного основания иметь много следствий, согласованность и слаженность природы вещей сообразно со всеобщими законами и без частых столкновений их в некотором все регулирующем плане – все это должно быть прежде всего в возможностях вещей, и только после этого [божественная] мудрость может начать действовать, выбирая их. Какие границы могли бы быть поставлены для независимого существа исходя из чуждого ему основания, если бы сами эти возможности не были в нем основаны? И что за непонятная случайность, что в этой сфере возможности без предположения чего-то существующего имеются единство и плодотворная взаимная слаженность, благодаря которым обладающее высшей степенью могущества и мудрости существо, если сравнить упомянутые внешние обстоятельства с его внутренней способностью, сознает себя в силах осуществить великое совершенство? Конечно, такое представление никогда не передаст источник добра в руки одного существа без всякого ущерба. Когда Гюйгенс изобрел часы с маятником, то, думая об этом, он никогда не мог приписать себе полностью эту равномерность, в которой и состоит их совершенство; и только природа циклоиды, делающей возможным то, что малые и большие дуги в свободном падении [тела] описываются в ней за одинаковое время, могла помочь ему изготовить такие часы. Если бы то обстоятельство, что из такого простого основания, как сила тяжести, оказалось хотя бы лишь возможным такое множество прекрасных следствий, – если бы само оно не зависело от того, кто действительно создал всю эту связь, то оно явно сузило бы и ограничило участие творца в прекрасном единстве и великой сфере многообразного порядка, покоящегося на одном основании.

Я перестаю удивляться следованию действия из причины, как только я отчетливо и легко понимаю достаточность причины для этого действия. В этом смысле уже нет места удивлению, если я стану рассматривать, [например], механическое устройство человеческого тела или какого-нибудь другого искусственного устроения как произведение всемогущего существа и буду обращать внимание лишь на действительность. Ибо можно легко и отчетливо понять, что тот, кто все так может, в состоянии создать и такой организм, если он возможен. Однако и тогда не перестают удивляться, как бы ни сделали все это более понятным. Ибо изумительно уже то, что вообще возможна была такая вещь, как тело животного. И если бы мне даже были совершенно понятны все пружины и каналы, все нервные сосуды, все рычаги и все механическое устройство тела, то все равно я не перестал бы удивляться тому, как это возможно, чтобы столь разнообразные отправления соединились в одном устройстве, как эти действия, направленные к одной цели, так хорошо сочетаются с действиями, коими достигается другая цель, как то же самое соединение служит еще и тому, чтобы поддерживать весь организм, а также устранять последствия случайных нарушений, и как это было возможно, чтобы человек мог быть столь тонкой тканью и, несмотря на столь многочисленные основания для гибели, все же продолжать существовать столь долгое время. И наконец, даже тогда, когда я узнал, что столь большое единство и гармония возможны потому, что есть существо, которое наряду с основаниями действительности содержит в себе и основание всякой возможности, то и это еще не уничтожает причины для удивления. Ибо хотя при помощи аналогии с тем, что совершают люди, и можно составить себе понятие о том, каким образом некое существо могло бы быть причиной чего-то действительного, но никак нельзя было бы понять, как же это существо могло бы содержать в себе основания внутренней возможности других вещей, и кажется, будто мысль эта витает слишком высоко, чтобы до нее могло дойти сотворенное существо.

Это высокое понятие о божественной природе, если иметь в виду, что она абсолютно самодостаточна, может служить вспомогательным средством в самом суждении о свойствах возможных вещей, где непосредственно нет у нас оснований для решения, дабы, исходя из нее как основания, заключать к возможности других вещей как следствию. Вопрос состоит в том, нет ли среди всех возможных миров бесконечного увеличения степени совершенства, ведь невозможен никакой естественный порядок, по отношению к которому нельзя было бы мыслить какой-то другой, превосходящий его порядок. Далее, если бы я и здесь допустил некоторую наивысшую ступень, то не были ли бы по крайней мере те различные миры, которые уже никакой мир не превосходят, совершенно равными друг другу по своему совершенству? В такого рода вопросах трудно и, быть может, даже невозможно решать что-либо исходя из рассмотрения одних только возможных вещей. Однако если я обе задачи рассматриваю в связи с божественным существом и познаю, что предпочтение в выборе, даваемом одному миру перед другим независимо от предпочтения в суждении того именно существа, которое выбирает или, даже вопреки этому суждению, позволяет делать вывод о недостатке в согласованности различных деятельных сил этого существа и о различии в его деятельности без соответствующего различия в основаниях, следовательно, о недостатке в совершеннейшем существе, то из этого я заключу с большой убежденностью, что все упомянутые случаи вымышлены и невозможны. Ибо после всех предварительных соображений, которые были приведены выше, для меня ясно, что у нас гораздо меньше оснований заключать от предположенных возможностей, которые к тому же нельзя в достаточной мере подтвердить, к необходимому поведению совершеннейшего существа (это поведение таково, что кажется, будто оно ограничивает в нем понятие величайшей гармонии), чем от признанной гармонии, в которой возможности вещей должны находиться по отношению к божественной природе, [т. е.] от того, что признается как наиболее подобающее этому существу, заключать к возможности. Поэтому я сделаю предположение, что в возможностях всех миров не может быть таких отношений, которые содержали бы в себе основание к тому, чтобы высшее существо испытывало затруднения в разумном выборе; ведь именно в этом высшем существе содержится последнее основание всякой такой возможности, в которой, следовательно, никогда не может быть чего-то другого, кроме того, что находится в гармонии с еe источником.

Да и кроме того, это расширенное за пределы всего возможного и действительного понятие о божественной абсолютной самодостаточности (более широкое понятие, чем понятие возможного и действительного) есть гораздо более правильное выражение, для того чтобы обозначать величайшее совершенство этого существа, чем понятие о бесконечном, которым обыкновенно пользуются. Ибо, как бы ни истолковывали это последнее понятие, оно все же по своему истинному смыслу есть явно математическое понятие. Оно означает отношение одной величины к некоторой другой как мерилу, и это отношение больше, чем всякое число. Поэтому в собственном смысле слова божественное познание должно было бы называться бесконечным, поскольку оно по сравнению с любым другим познанием, выдающим себя за таковое, стоит к нему в таком отношении, которое превосходит всякое возможное число. И так как подобное сравнение делает божественные определения однородными с определениями сотворенных вещей, чего на самом деле, конечно, утверждать нельзя, и, кроме того, не дает понять именно то, чего хотят посредством него достигнуть, т. е. неизменное обладание всем совершенством, то в выражении «абсолютная самодостаточность», напротив, содержится одновременно все, что только вообще можно при этом мыслить. Тем не менее наименование «бесконечность» прекрасно и, собственно говоря, эстетично. Выход за пределы всех понятий о числе волнует душу и, смущая ее, приводит в изумление. Напротив, предлагаемое нами выражение больше соответствует логической правильности.

Раздел третий,
в котором показывается, что, кроме приведенного, никакое другое основание для доказательства бытия бога невозможно

Убеждение в великой истине: есть Бог, если оно должно обладать высшей степенью математической достоверности, содержит в себе ту особенность, что оно может быть достигнуто только одним-единственным путем, и всему этому рассмотрению сообщает то преимущество, что философские усилия должны здесь объединиться в одном-единственном основании, дабы скорее исправить те ошибки, которые могли бы встретиться при изложении его, чем отказаться от него, как только мы убеждены, что никакой выбор между ним и еще какими-то подобными основаниями невозможен.

Чтобы подтвердить это, я напомню, что не следует упускать из виду то требование, которое, собственно, и должно быть исполнено, а именно, доказывать не существование некоторой великой и весьма совершенной первой причины, а бытие высшего существа; существование не одного или нескольких, а одного-единственного существа, и притом не из простых оснований вероятности, а с математической очевидностью.

Все основания для доказательства бытия Бога могут быть заимствованы или из отвлеченных понятий о возможном, или из приобретенного опытом понятия о существующем. В первом случае заключают или от возможного как основания к бытию Бога как следствию, или от возможного как следствия к божественному существованию как основанию. Во втором случае, в свою очередь, заключают или от того, существование чего мы узнаем из опыта, к существованию лишь некоторой первой и независимой причины, а посредством расчленения этого понятия заключают к ее божественным свойствам, или из того, чему учит опыт, делается непосредственный вывод и о существовании, и о свойствах божественного существа.

Если от понятия о только возможном как основании должно заключать к существованию как следствию, то необходимо, чтобы через расчленение этого понятия можно было найти мыслимое в нем существование, ибо выводить какое-нибудь следствие из понятия о возможном нельзя иначе как через логический анализ. Но тогда существование должно было бы уже содержаться в возможном в качестве предиката. А так как это, согласно первому рассуждению первого раздела, никогда не бывает, то доказательство истины, о которой идет речь, указанным способом невозможно.

Между тем мы имеем знаменитое доказательство, построенное на этом основании, а именно так называемое картезианское доказательство. Прежде всего выдумывают себе понятие о некоторой возможной вещи, как будто в ней соединено все истинное совершенство. Далее принимают, что существование также есть некоторое совершенство вещей, и тогда от возможности самого совершенного существа заключают к его существованию. Точно таким же образом можно было бы от понятия о любой вещи, которую также представляют себе как самую совершенную в своем роде, например, от того только, что можно мыслить себе наисовершеннейший мир, заключить к его существованию. Не давая, однако, обстоятельного опровержения этого доказательства, которое можно найти уже и у других, я сошлюсь лишь на то, что было разъяснено в начале этого сочинения, а именно: что существование вообще не есть предикат, а следовательно, и не предикат совершенства, и что поэтому от объяснения, содержащего в себе произвольное сочетание различных предикатов для образования понятия о какой-нибудь возможной вещи, никогда нельзя заключать к существованию этой вещи, а следовательно, и к бытию Бога.

Совершенно иным, напротив, является умозаключение от возможных вещей как следствий к бытию Бога как основанию. Здесь исследуется, не надлежит ли для того, чтобы нечто было возможно, предположить нечто существующее и не содержит ли в себе то существование, без которого не бывает даже никакой внутренней возможности, такие свойства, которые мы объединяем в понятии божества. В этом случае ясно прежде всего то, что я не могу заключать от обусловленной возможности к существованию, если я не предполагаю уже существование того, что возможно только при некоторых условиях, ибо обусловленная возможность ведет лишь к пониманию того, что нечто может существовать лишь в известных связях, а существование причины доказывается, лишь поскольку существует следствие, между тем как здесь к ней до́лжно заключать не от существования следствия, почему и доказательство такого рода можно вести исходя только из внутренней возможности, если такое доказательство вообще может иметь место. Далее, можно заметить, что это доказательство должно возникать из абсолютной возможности всех вещей вообще. Ибо именно из самой внутренней возможности следует узнать, что она предполагает некоторое существование, а не те из тех особых предикатов, посредством которых одно возможное отличают от другого; ибо различие предикатов имеет место также и при просто возможном и никогда не означает чего-либо существующего. Вот почему заключать от внутренней возможности всего мыслимого к божественному бытию следует только что упомянутым способом. А что это [действительно] может иметь место, было доказано во всем первом разделе этого сочинения.