Текст книги "Зов Убанги"

– Кажется, я знаю, что, по мнению Пьера, означает слово «ритуал» – абсолютно серьезно произнес Алексей, показав нам пальцем на кучу пустых банок из-под тушенки, зеленого горошка, сладкой кукурузы, консервированных томатов и прочих наших стратегических запасов. – Миш, ты, кажется, говорил, что голодными не останемся? У меня такой уверенности уже нет. Смотри, наш Пьеро сгоношил свое зелье из… раз-два..три…, из шести банок тушенки, не считая других консервов.

Самого колдуна, впрочем, как и Ричарда на месте не оказалось. Сладкую парочку мы легко вычислили по звуку льющейся воды, а заглянув за дальний джип там их и обнаружили. Они стояли совершенно голые, щедро поливая себя из больших пятилитровых бутылок. Лица у них, застуканных на горячем, были такие растерянные, что мы чуть не расхохотались.

– О! Великий дух Дава меня услышал! – картинно закатил глаза Пьер, прикрывая причинное место пластиковой бутылкой. – Мои друзья уже абсолютно чистые и красивые.

У Ричарда даже уши покраснели, пока он нам это переводил.

– Ага! Передавай своему Даве огромный привет, – Миша старался из последних сил сохранять серьезное лицо. – Он нас здорово выручил. А вы что? Чем провинились? Духи не пожелали вас очистить, и теперь вам приходится мыться «Аква-минерале»? Кстати, мы только что проходили возле костра и как-то не заметили чистой одежды…

– Мой господин! – Пьер и не думал раскаиваться, – Волшебный ритуал еще не закончен. Мы сейчас подойдем к костру, и вы все увидите сами…

Чтобы не смущать Рича, к которому мы испытывали искреннюю симпатию, мы вернулись на полянку с костровищем, где Вика, совершенно правильно идентифицировав запахи «зелья», уже доставала из пакета пластиковые тарелки и ложки.

– Миш, как думаешь, Пьер нас действительно за идиотов держит? – Алексей привык к тому, что в тех краях, куда мы обычно забирались (то есть в полной глухомани) местные жители были более приветливы, честны и открыты.

– Вероятно, годы, прожитые под французами, научили местных изворотливости. И хотя Пьер в силу возраста ничего о тех временах знать и помнить не может, он, по рассказам своих родителей, привык считать всех европейцев богатыми сумасбродами и деспотами, которых объегорить сам Бог велел. Или не Бог, а, как он его назвал, Дава?

– Он прав в одном, – Андрей присел на большую корягу и закурил, – О том, что нужно позавтракать мы бы без него и не вспомнили. Вот разве что термос с кофе у нас опустел бы.

– А что? Вчерашние запасы из кофейни еще остались? – Михаил сделал стойку, словно охотничий пойнтер, уловив в разговоре магическое слово «кофе».

– Только для фанатов этого напитка! Напёрстка два, не больше, – Петрович подмигнул приятелю.

Тем временем к нам подошли африканцы. Пьер поднял с горячих камней и придирчиво осмотрел комок чьей-то одежды, спекшийся в монолитный каменный куль:

– Ан, дё, труа! – Пьер бросил ком на землю и несколько раз с силой стукнул по нему горячим булыжником.

Комья запекшейся глины и грязи отлетели от ткани, словно скорлупа от яйца, сваренного вкрутую. Свету явилась красная футболка Михаила.

– Кятр, кянз, сис…

Несколько молниеносных постукиваний напоследок, несколько активных встряхиваний и придирчивое удаление мельчайших комочков, въевшихся сильнее остальных.

– Вуаля! – Довольный Пьер протянул нам футболку, которая, конечно же, не выглядела безупречно чистой, но вполне могла сойти за таковую.

– Здесь в Африке, в деревнях особенно, если у хозяек нет мыла, а река находится далеко, так и стирают одежду. Особенно в период засухи, когда воду приходится экономить. Правда, я не знаю, где этому научился Пьер, ибо способ этот больше распространен в более засушливых регионах. Например, на севере моей страны.

Камерунец Ричард совсем не удивился увиденному, более того, он сам принялся активно помогать проводнику. Через тридцать минут мы, облачившись в сухую одежду, аппетитно попахивающую дымком, сидели у костра и весело завтракали. «Зелье», сваренное нашим колдуном, было вполне съедобным, даже вкусным, только чересчур жирным. И нам совсем не мешали наслаждаться вкусом мясной каши встречающиеся в ней дольки консервированных персиков и ананасов, которые вместе с горошком и кукурузой были туда зачем-то добавлены. Нужно сказать, что мы принципиально не захотели доставать из рюкзаков чистые вещи, решив, что надо как-то отблагодарить Пьера за его старания, поэтому щеголяли в «отбивных» штанах и футболках. Пьер был очень доволен.

Наконец наступила торжественная минута въезда в деревню. Почему мы говорим «торжественная»? Ну как же? Каждый из нас понимал, что это наша последняя встреча с цивилизацией нынешнего века. Дальше начинается непроходимая территория заповедного мира, где совершенно ненужными окажутся многие привычные вещи (такие как мобильные телефоны, зарядные устройства, ноутбуки и т.д.), без которых мы уже не представляем собственную жизнь. Унести в рюкзаках, даже при помощи двух-трех портеров, которых мы возьмем в деревне, можно будет только то, без чего просто невозможно обойтись долгие четырнадцать дней. А это – медикаменты, запасы провианта, съемочная аппаратура и аккумуляторы для нее (самое тяжелое, пожалуй) и, конечно же, подарки для пигмеев. Мы придем к ним незваными гостями и потому, надеемся, подарки смогут как-то подсластить внезапность нашего вторжения. Хотя, если честно, нам бы хотелось взять с собой в лес значительно больше всяких полезных вещей для самых маленьких жителей Земли. Той же соли, или спичек, или риса, или сахара… Но, во-первых, Ричард объяснил нам, что большие запасы еды могут привлечь своим запахом всевозможную живность – от обезьян до муравьев. Во-вторых, в период дождей сахар и соль быстро впитают в себя влагу и, следовательно, испортятся. Ну а в-третьих, даже если мы всё тщательно упакуем в десяток гермопакетов и предотвратим порчу продуктов, пигмеи такой избыток деликатесов посчитают достойным поводом для того, чтобы вступить в войну с соседними племенами за звание «самого главного в джунглях». Ведь у них и по сей день считается «главным» самое зажиточное племя. А что такое соль и как выглядят спички, знают даже самые дикие племена. Ведь, так или иначе, пигмеи во время кочевания иногда подходят очень близко к небольшим деревням и поселкам и даже вступают в контакт с местными жителями, выменивая у них на диковинных зверей или те же слоновьи бивни то, что считают самым дефицитным – а именно, топоры, ножи, соль и спички.

Загрузив, как попало, вещи в джипы, мы отправили Пьера в деревню с машинами, а сами решили пройтись пешком. Мы даже не подозревали, какой удивительный сюрприз нам приготовила наша последняя, так сказать, встреча с этим маленьким осколком цивилизации….

Нам предстояло провести незабываемый день в удивительном мире мэтра Сиприануса … День, который стоил десятка самых сложных и трудных экспедиций… День, который все мы помним так, словно случился он только вчера…

Глава 8. «Мир мэтра Сиприануса».

Первым, что зафиксировал взгляд, едва мы ступили за большущие, перегораживающие всю дорогу, ворота – был удивительный порядок, царивший в деревне. Чего греха таить, Африка никогда не отличалась опрятностью, и даже в столичном Банги улицы частенько усыпаны самым разнообразным мусором: использованными пакетами, обрывками газет и картонных коробок, очистками овощей, зловонными кучками пищевых отходов и тому подобными «украшениями». Здесь же, в этой безымянной деревеньке, глинобитные дороги были почти идеально чисты, разве что не подметены и не разровнены граблями. На краю поселения выстроились в ряд относительно новые дома, собранные из аккуратно оструганных досок. Дизайн строений, что и говорить, был несколько барачный, но даже эта художественная скудность разительно отличалась от того, что мы встречали двумя днями ранее. На минутку нам даже показалось, что мы вернулись в студенческую молодость и оказались в каком-нибудь БАМовском стройгородке, плотно уставленном такими вот времянками-вагончиками.

Правда, при нашем продвижении вперед, картинка сменилась и стала более живописной и более характерной для Африки. Мы словно вышли из района новостроек и попали в исторический «центр» древни. Местный «Арбат» украшали и традиционные пигмейские хижины, и глинобитные «терема» с крышами из ржавой жести и картонных коробок и даже два больших здания, собранные, казалось из старых дорожных бетонных плит. Мы и ранее встречали подобные строения в Танзании, например, и в Уганде, и потому догадались, что в одном из них находится школа, а во втором «общественный дом»: медпункт, ресторан, ратуша и мэрия в одном флаконе. Возле общественного дома в тени джипов скучал Пьер.

Едва завидев нас, проводник быстро поднялся с земли и скрылся в том здании, которое мы для себя определили как школу. Через минуту из окон школы, в которых, конечно же, архитектором не предусматривались стекла, послышался странный звук – смесь колокольного звона и ударов там-тама.

– Бонго-бубен – определил Ричард и продолжил – Звонок на перемену.

Подтверждая слова Рича, школьный двор мгновенно наполнился криком и хохотом, и из окон школы повалила толпа разновозрастных детей – мальчишек и девчонок в возрасте от пяти до пятнадцати лет. Из дверей вышел только один человек – улыбающийся стройный африканец в джинсах и футболке, которому по виду можно было дать и тридцать пять и пятьдесят лет одновременно.

– Мэтр Сиприанус, – сказал он и радушно раскрыл руки ладонями вверх, словно желая обнять нас всех сразу. – Добро пожаловать!

Мы чуть не попадали на мягкую красно-желтую глину. Мэтр обратился к нам по-русски! Правда, потом окажется, что из русского языка африканский учитель знал всего несколько фраз, как впрочем, и из польского, итальянского, испанского, немецкого, португальского, румынского, арабского и даже иврита, но в тот момент мы были просто ошарашены.

– Я чуть-чуть знать по-русски… Но, иф ю вонт, мы можем говорить на французском или английском. Их я знать очень карашо…

(Забегая вперед, мы хотим предложить вам небольшой рассказ о нашем радушном хозяине, который объяснит многое из того, что нам предстояло увидеть в его удивительной деревеньке). Итак.

Родился мэтр Сиприанус в Руанде, в 1963 году. В его большой семье воспитывалось семеро братьев и четыре сестры. Маленький Жозе (так тогда звали Сиприануса) был самым младшим. В отличие от многих семей, где младших детей, последышей, нежно любят и балуют, африканские бедняки воспринимают малышей как досадную обузу, посланную им в наказание за грехи. Еще бы… Мама и папа работают не покладая рук, старшие дети тоже находятся в перманентном поиске заработка и все для того, чтобы едва-едва не умереть с голоду. И кажется несправедливым, что та горстка риса или сладкого картофеля, на которую было заработано изнурительным трудом, должна быть поделена с каким-то прожорливым малышом, проку от которого совершенно нет. Более того, этот маленький ребенок, оставленный без присмотра, вечно чем-то болеет, вечно что-то ломает или портит, словом, доставляет не радость, а проблемы. К счастью, в деревеньке Нейрубуйе, где жила семья Жозе, имелся небольшой католический приход, руководимый бельгийцем, отцом Сиприанусом. Старый священник был уже совсем немощным, но всё же очень почитаемым и любимым, а потому ему вынуждены были помогать все местные жители. Они готовили, убирали, стирали для своего пастыря. Однако прогрессирующая болезнь (впоследствии Жозе узнал, что она называлась Альцгеймером) требовала, чтобы при священнике неотлучно находился тот, кто будет выполнять его мелкие поручения и следить, чтобы с отцом Сиприанусом не случилось беды. Мать Жозе подсуетилась раньше остальных и привела своего младшего сына на службу к Падре.

С тех самых пор жизнь маленького Жозе круто изменилась. Во-первых, мальчишка практически забыл, что значит ложиться спать голодным. Во-вторых, он довольно быстро выучился читать и писать, что для африканского бедняка было большим счастьем. Ну, а в-третьих, (но это была их с Сиприанусом страшная тайна), Жозе из потенциального католика превратился в богоотступника и, практически, еретика. Старый священник признался, что сам сбежал из Европы в Африку, основав небольшую миссию в Руанде, вдохновленный не столько божественными идеями о всеобщей христианской любви, сколько книгами аббата Баррюэля, одного из первых адептов теории национализма, трансформировав её в своей юношеской голове с точностью до наоборот. Сиприанус решил, что сможет воспитать национальное самосознание в одной отдельно взятой стране, желательно небольшой и желательно неиспорченной современной цивилизацией. В то время экваториальная Африка казалась ему самым подходящим для этого смелого эксперимента местом. Однако проза жизни быстро поколебала философические и романтические устремления юной души, столкнув нос к носу вчерашнего бельгийского школяра с нищетой, болезнями, смертями, необразованностью и поистине варварскими нравами. Из потенциального духовного вождя, молодой человек превратился в фельдшера, ветеринара, нотариуса, прокурора и адвоката, учителя и чуть-чуть (совсем чуть-чуть) священника. Да-да. К старости падре пришел к выводу, что человечество так и не изобрело более гуманный и гибкий инструмент для управления людской моралью и самыми разными аспектами мирного сосуществования сограждан на одной территории, как общая религия. И с помощью этого инструмента Сиприанус все пятьдесят лет жизни в Африке мирил врагов, решал споры, соблюдал сам и приучал других к соблюдению основных этических норм, выражающихся в недопустимости убийств, воровства, разврата, лени и уныния.

После смерти старого священника Жозе, которому исполнилось девятнадцать лет, не долго думая, занял в храме место своего наставника. Местные жители отнеслись к такой перемене спокойно. В отличие от европейских священников, которые каким-то непостижимым образом узнали о самоуправстве, творящемся в Нейрубуйе. В далекий руандийский приход был срочно выслан новый падре, а самозванца Жозе с позором вытолкали из родной деревни. Правда, может быть, оно и к лучшему. К тому времени Жозе был вполне образованным юношей, знал математику, физику, химию, бегло читал на латыни и на французском, великолепно разбирался в новейших философских течениях и даже сам пробовал сочинять нечто эдакое, философическое…

Забрав деньги, оставленные ему в наследство Сиприанусом, а так же какой-то рукописный документ умершего наставника, Жозе отправился в Каир. Исправив в документе дату рождения и блестяще выдержав в 1988 году экзамены во французскую национальную школу (позже Французский университет Египта) Сиприанус стал жадно впитывать основы экономики и юриспруденции…

Разговаривая с нами, мэтр Сиприанус скромно умолчал, что к тому времени он успел жениться, развестись и остаться в Каире с двумя малышами-погодками. Пять лет жизни в египетской столице он очень мягко, но принципиально обошел в разговоре. О них нам поведал старший сын Сиприануса – двадцати двухлетний Яков, живущий в деревне вместе с отцом, супругой и младшим братом.

Наверное, жизнь Сиприануса так бы и прошла в Каире, в должности младшего экономиста одного из банков, не случись в его родной Руанде кровавых событий 1993—1994 годов. Речь, конечно же, идет о страшном руандийском геноциде, в ходе которого были уничтожены сотни тысяч его земляков, в том числе, и вся его родная семья. Говорят, что в те дни жителей Руанды уничтожали в несколько раз быстрее, чем в самых жестоких гитлеровских концлагерях. Всего за одну ночь в родной для Сиприануса Нейрубуйе, число жителей которой составляло две с половиной тысячи человек, было вырезано две тысячи мирных жителей.

Быстро распродав имущество, взяв с собой сыновей, рискуя своей жизнью и жизнями детей, Сиприанус прилетел на родину. Трудно описать словами тот ужас, который предстал его глазам. Ни помочь кому-либо, ни спасти что-нибудь уже бы не получилось. Более того, события принимали такой страшный оборот и в таком бешеном темпе закручивались в дьявольскую воронку, что оставаться в стране было просто смертельно опасно. Чудом добравшись живыми до небольшого аэропорта Камембе, Сиприанус с сыновьями затаился в пригороде в ожидании любого подходящего рейса. И чудо произошло. Примерно через неделю друзья Сиприануса привели его к лейтенанту Сохуру, летчику временного правительства. Сохур собирался предать свое командование, угнать самолет и вывезти на нем двадцать спасенных им детей из местного госпиталя для тутси. Тутси – одно из основных племен (впоследствии каст) Руанды, более всех пострадавшее от геноцида.

Топлива в маленьком самолетике хватило как раз для того, чтобы долететь до неизвестного военного аэродромчика в Центрально-Африканской Республике, благо любые борты беженцев из Руанды тогда принимали беспрепятственно (естественно, тщательно проверяя их при приземлении). Сохура, как военного, к сожалению, власти ЦАР задержали для выяснения его причастности к заговорщикам, а вот сам Сиприанус и двадцать два ребенка в возрасте от трех до одиннадцати лет были отпущены на все четыре стороны. Мужчину никто не обыскивал, а потому почти три тысячи долларов, вырученные им за продажу квартиры в Каире, остались нетронутыми. На них-то он и приобрел у пигмейского племени небольшой участок земли в ста километрах от Бамбио и основал там свою коммуну. К моменту нашего визита коммуна просуществовала уже тринадцать лет)….

Когда спустя три с лишним часа мы вышли из гостеприимного дома мэтра Сиприануса, во дворе столпилась уже довольно большая толпа изнывающих от любопытства мальчишек и девчонок. Были здесь и взрослые. Точнее, совсем еще молодые люди, по возрасту едва дотягивающие до тридцати лет, держащие на руках совсем маленьких детей.

– Андрюх, если эти женщины и мужчины – бывшие воспитанники мэтра, то кто тогда эта пацанва? – Алексей с любопытством оглянулся по сторонам.

– Вы о детях? – Мэтр с кошачьей грацией неслышно подошел сзади. – Все они жители нашей коммуны. Как-то так получилось, что слухи о том, что здесь, в глуши, находится что-то вроде детского дома, просочились далеко за пределы района и даже страны. Вот уже много лет нам периодически подкидывают младенцев, более взрослых ребят и даже подростков из разных концов Африки. Не так давно от нас уехала девочка, чья мама была русской, а папа – малийцем. Когда родители развелись, отец мужа привез десятилетнюю Анну сюда. Год назад она вышла замуж за камерунского зоолога. Кстати, от нее я знаю чуть-чуть русский язык. Иврит я узнал от Мойши – это тот темнокожий юноша, чьи родители – евреи из ЮАР – погибли в джунглях во время своего туристического похода. Они были, как это? Хиппи? Или что-то вроде того. Мальчик путешествовал с ними по всему миру и совсем не знает, где искать своих родственников. Впрочем, он особо и не стремится. У него здесь любовь – мулатка Люси, дочь конголезца и француженки.

– И вы тут живете своим автономным государством?

– Совершенно верно. Мне удалось создать то, о чем так мечтал мой наставник, падре Сиприанус – единую национальную экосистему. Наш день состоит из общей учебы и общей работы. Мы вообще все делаем сообща. Внутри деревни нет денежного хождения. Те товары, которые мы приобретаем в Бамбио, достаются нам, в основном, в обмен на кое-что, производимое или добываемое общиной.

– Это дикие животные?

Мэтр мучительно покраснел:

– Не только… Контрабанда зверей, вы же знаете, запрещена законом. Мы делаем сувениры, иногда находим самородки…

– Алмазы?

– Ну… их незаконная добыча тоже запрещена. Но как-то выживать нужно? Правда, очень часто нам присылают пожертвования бывшие члены общины и разные миссионерские организации, которые каким-то чудом узнают о нашей коммуне. Правда, последнее меня не слишком радует. Я отчетливо понимаю, что представители любой конфессии были бы рады отрапортовать о том, что основали свою миссию в таком благополучном поселке. Однако, мы принципиально избегаем продвижения только одной, не важно какой, религии. Мы поликонфессиональны, если хотите.

– В России мы бы сказали, что вы безбожники. – Миша улыбнулся.

– Да я и сам так говорю порой. А что вы хотите? Тут, в джунглях, сильнее всего религия Давы. Вот и приходится мне лавировать между Христом, Буддой, Аллахом и этим местным африканских духом…

Возле футбольного поля мэтр с нами ненадолго попрощался, пригласив в 16-00 к общему обеду, а к 18-00 (если мы не захотим есть вместе со всеми) на концерт, который его воспитанники дадут в нашу честь.

Уход главы коммуны был воспринят местными мальчишками с энтузиазмом. Каждого из нас мгновенно окружило несколько улыбающихся рожиц, и перекрикивая друг друга, не интересуясь, понимаем ли мы их хоть чуть-чуть принялись с энтузиазмом нас допрашивать. Ричард еле успевал переводить сорок воплей, звучащих одновременно:

– Дядь! А слабо на голове постоять?

– Ха! А на руках пройти до ворот?

– А сколько ты можешь мячиком начеканить? Я – сто тыщ!

– А что ты больше любишь, бананы или девчонок?

– А кто такой Рюси и Моску? Это где вода только в твердом состоянии, как мороженое в Бамбио?

– А ты видел папу из Рима? Он кто? Дух? Или женщина? Мне Софи рассказывала, что в книжке он нарисован в женском платье.

– А пошли к луже, попускаем кораблики…

– А я сожрал вчера мясо голиафа, но шкуру снял и руки вымыл. Так что, видишь, живой. А вообще-то голиафом можно любого врага отравить.

– А хочешь, мы тебя прокатим на нашей машине?

О! Вот это уже интересно.

На машине? Конечно, хотим!

Незамедлительно возле нас оказывается древняя, но отремонтированная тачка, и мы, взгромоздившись на нее, проносимся по улицам с ветерком.

– Лёх, а давай с пацанами в футбол сыграем? – Миша в азарте поддал мяч, и он свечкой улетел в небо. Виртуозный удар срывает завистливые аплодисменты публики.

Вика в сторонке. Присев под огромным раскидистым деревом она щедро демонстрировала вновь обретенным подружкам, младшей из которых едва исполнилось три годика, а старшей перевали далеко за двадцать, содержимое своей бездонной косметички. Первые уроки макияжа в самом разгаре.

– Виктория! Кончай молодежь развращать – Михаил строго покачал головой и продолжил, – Лучше полезное что-нибудь сделай. Например, научи местных барышень готовить какое-нибудь русское блюдо.

– Тут, в Африке? Смеешься? Из чего я тут борщ сварю или гречневую кашу?

– А ты им блинов нажарь!

К обеду нас действительно ждали блины. Они, безусловно, сильно отличались от домашних, московских. То ли Вика оказалась так-себе кулинаркой, а то ли местная мука делалась не из пшеницы, но блины больше походили на оладьи, очень сладкие и сыроватые внутри. Зато все местные жители были в полном восторге. Переслащенные блины (наверняка Вика угрохала на них почти все наши запасы сахара) щедро заливались сгущенкой (тоже нашей и тоже не жалко) и каким-то сиропом, ароматным и изумрудно-рыжим, с глянцевыми переливами.

После обильного обеда (кроме блинов мы съели еще по полной чашке какой-то пресноватой, но сытной каши), мальчишки потащили нас на рыбалку, выторговав в обмен на удочки наше согласие на то, чтобы мы показали им, как готовится настоящая «ухарюс» – уха по-русски.

Вика осталась в деревне, готовить юных барышень к выступлению на концерте.

Всё это время мэтр Сиприанус тенью скользил между жителями, то улыбаясь, то хмуря бровь и грозя пальцем. Кого-то отчитывал, кого-то хвалил, к кому-то заглядывал в хижину с сумкой, обозначенной красным крестом…

Водители и Пьер, заскучавшие было во время нашей долгой беседы с Сиприанусом, незаметно впряглись в общественную жизнь и теперь сидели на стене строящегося дома, лихо вколачивая в доски длиннющие гвозди.

Когда стемнело, на улице, перед общественным домом разожгли два больших костра. На одном из них весело булькал огромный котел со свежей рыбой и клубнями маниоки (изображая уху), а возле второго на бревнах уселся сам мэтр Сиприанус с барабаном бонго-бонго и взрослая часть населения деревни, включая нас, водителей и охранников.

После определенной барабанной мелодии, которую все прослушали замерев, ритм бонго-бонго сменился и в круг, возле костра вышли две девочки-танцовщицы. Они ритмично покачивали узкими мальчишескими бедрами, держа руки согнутыми в локтях и приподнятыми на уровне груди (так наши дети на школьных утренниках изображают кошечек и зайчиков). Танец, честно говоря, показался несколько нудноватым и затянутым по времени. Это заметили не только мы. Вот одна из взрослых женщин выскочила в круг, натягивая на себя на ходу соломенную юбку. Вот еще одна такая же юбка приземлилась на колени Виктории и наша подруга, не растерявшись, поймала общий ритм и лихо закрутила бедрами. Мэтр Сиприанус ускорил ритм. Теперь танцовщицы уже тяжело дышали, пыль от босых пяток легкой взвесью держалась во влажном воздухе, лбы поблескивали от пота.

Внезапно звук оборвался, а танцовщицы мгновенно упорхнули с танцпола. Сиприанус мимолетно глянул куда-то за свою спину и начал размеренно бить в бонго-бонго: там-м-м-м, та-там, там-м-м-м, там, та-там…

Из-за наших спин показалась тоненькая фигурка то ли девочки, а то ли мальчика в розовой девчачьей футболке, но спортивных мальчуковых трусах. Короткая стрижка, сбитые коленки и полуприкрытые глаза дополняли образ этого бесполого и почти бестелесного существа, которое нервно вздрагивало, выгибая дугою спину и двигаясь так, как ходят в брейк-дансе , плавно скользя, но только сразу двумя ногами.

«Зомби! Зомби!» – раздались вокруг восторженные возгласы.

Темп бонго-бонго ускорился, ритм стал жестче. Теперь он звучал пулеметными очередями: там-там-там-та-та-та-там. В какое-то мгновение фигурка взвилась в воздух и тут же рухнула на землю, забившись в ритмических конвульсиях.

Мы замерли. Впечатление было действительно жутким. Глаза закрыты, сквозь узкую щелку верхнего века поблескивает мутный белок, щеки ввалились, губы оплыли, нос заострился. Если бы не конвульсии танцора, мы бы точно подумали, что перед нами мертвый человек. Даже кожа его приобрела мертвенно-серый оттенок.

– Мэтр, что это? – не выдержал первым впечатлительный Алексей.

– Это танец зомби. Я вам расскажу о нем за ужином.

Чтобы ничего не упустить из рассказа мэтра, мы его подробно записали в блокнот, но не расшифровывали, так что делайте выводы сами:

«Многие африканские народы верят в зомби. И самое удивительное, что все их верования, хоть и имеют общий корень «зомби», существенно отличаются. В силу тесного соседства с пигмеями, Сиприанусу и его соратникам удалось лучше всего разобраться в духовных практиках именно этих племен, благо жили пигмеи по соседству, практически через забор от основных деревенских построек. По поверьям пигмеев считается, что человек умирает трижды – первый раз «просто умирает» (мы так поняли, что это обозначает что-то вроде потери сознания). Причины могут быть разными: от укуса мухи це-це, до болевого шока, низкого давления, родильной горячка и т.п. Такого человека «будят» барабанным боем и разными своими лекарствами.

Второй раз человек умирает «насовсем» (очевидно, что в этом случае речь идет об ухудшении состояния больного, выражающегося длительной летаргией, долгим беспамятством, комой и т.п.). Вот тут и наступает время танца зомби. Исполняет его шаман, или человек, который когда-то сам уходил «насовсем». Суть танца в том, что «лекарь» ложится на землю рядом с больным, голова к голове, и начинает под звук там-тамов повторять движения (конвульсии) больного. Если больной в полном беспамятстве и обездвижен, танцор затылком, темечком, ударяет больного, чуть сдвигая его на земле, подталкивая. Все племя притопыванием помогает ударам там-тамов. Теоретически, подобные правильные вибрации, возможно, работают так же как наши медицинские реанимационные приборы. Они не знают об искусственном дыхании и массаже сердца, поэтому делают так как умеют. Удивительно, но способ часто срабатывает. Если же нет, то считается, что человек умер «навсегда» и его хоронят. Пигмеи начисто отрицали факт оживления людей умерших «навсегда»....

Девочка Юлур, которая танцевала нам танец зомби, перенесла клиническую смерть еще в младенческом возрасте. Это на нее указал пигмейский шаман, зайдя однажды в общину для обмена дичи на спички и соль. Но сам мэтр, конечно же, в зомби не верит, доверяя свою жизнь и жизнь соплеменников антибиотикам, аналгетикам и прочим лекарствам из его большой аптечки.

День стремительно покатился к ночи. У всех уже основательно слипались глаза, но мы всё не торопились расходиться, словно заряжаясь удивительно светлой энергией этого скромного африканского подвижника. Мы даже не заметили (все-таки вырубившись прямо возле костра), как мэтр и его друзья принесли и заботливо укрепили над нами большой брезентовый тент, который надежно укрыл нас от начавшегося дождя….

Глава 9. Первые шаги в джунглях

Едва рассвет окрасил край неба сиреневой акварелью, а солнце, словно захлебнувшись, вновь утонуло в огромной свинцовой туче, стало понятно: сейчас лупанет дождь. И лупанет так, что мало не покажется. Огромные деревья, испугавшись, замерли по стойке смирно, дорожная пыль съежилась, и из оранжевой стала бордово-рыжей. Там, где она была плотно утоптана сотнями босых ног, тонкими червячками змеились бесконечные трещинки. Грозы еще не было, но утренний воздух уже отчетливо пах каким-то особенным пряным коктейлем из смеси устойчивого и узнаваемого аромата травы орегано, прелой листвы и, почему-то, подпортившейся морской рыбы.

– Свежо как… – поежилась Вика.

Гм-м… Если это запах свежести, то это особая африканская свежесть.

К нашей импровизированной палатке, или, судя по ее размерам, штаб-квартире, подошел собранный и серьезный мэтр Сиприанус. В руке он держал небольшой котелок с такой же кашей, какую мы пробовали вчера. Кстати, нам удалось узнать, что называется она мбтеле, а изготавливается из пальмового саго, в добыче которого мы и сами принимали участие, еще в нашей первой папуасской экспедиции.

– Друзья! Завтракайте, пейте кофе и пойдем знакомиться с вашими проводниками. Они ждут нас в конце деревни. На месте нашей коммуны, я говорил вам вчера, раньше была небольшая папуасская деревенька, точнее, их межплеменной блок-пост. Когда мы здесь поселились, деревня практически пустовала. Но сегодня сюда вернулись люди. Они не очень дружелюбны, не склонны к каким-то особенно добрососедским отношениям, но вполне миролюбивы и надежны. Мы делимся с ними продуктами и хозяйственными мелочами, так что договориться о помощи для меня не составит труда.