Текст книги "История семилетней войны"

Осаждающие постоянно получали подкрепления из главной армии и возобновляли свои атаки со свежими войсками. На 15-й день осады вновь было послано требование о сдаче, в котором было сказано, чтобы комендант подумал о бедствии, ожидающем жителей, если город придется брать приступом. А благодаря своему положению и храброй защите при столь слабом гарнизоне, не имея никакой надежды на освобождение, он вполне будет прав перед Богом, перед королем и перед людьми, если согласится на сдачу. Гейден отвечал: если бы это от него зависело, то он бы по возможности старался щадить кровь; но в качестве офицера он обязан ждать до самой крайности. Однако приступа не было, но зато бомбардировка продолжалась; бросали бомбы и гранаты в город, а когда запас их истощился, то даже камни. Наконец получено было известие о приближении прусского корпуса, после чего осада, продолжавшаяся 29 дней, тотчас же была снята[148]148
  Действительно, Дона во второй раз, минуя расположение Фермора, подошел к Кольбергу, и Пальменбах счел себя не в силах продолжать осаду.


[Закрыть]. После этой неудачной попытки русские очистили всю Померанию и Бранденбург, а сами ушли частью в Польшу, частью в Пруссию на зимние квартиры. Благодаря этому прусский генерал Дона получил возможность пойти со своей армией в Саксонию, чтобы освободить Лейпциг, который осадил герцог Цвейбрюккенский с имперскими войсками. Осада была тотчас же снята, и герцог отправился домой. Император ский генерал Гаддик тоже ушел поспешно в имперские земли, как только шедший из Померании генерал Ведель приобрел те же преимущества над ним. Король, вернувшийся в Саксонию после освобождения Нейсе, усилив укрепления Зонненштейна, опять ушел в Силезию, где расположил свою главную армию на зимних квартирах. Сам же он поселился в Бреславле.

Военные действия шведов были так же незначительны в эту кампанию, как и в предыдущие, хотя они получили подкрепление из 5600 человек пехоты и 2000 кавалеристов; Франция же выплатила им добросовестно определенные субсидии, состоявшие из 200 000 рейхсталеров обыкновенных сумм и 400 000 талеров экстраординарных. Однако шведы ограничились тем, что налагали контрибуции и грабили беззащитные прусские области, а когда не хватало продовольствия, то их выручал Мекленбург, куда шведы посылали сильные команды, чтобы забирать в этой союзной провинции[149]149
  Герцогство Мекленбург, как член Германского союза, формально находилось в состоянии войны с Пруссией.


[Закрыть] запасы зерна, как будто у врагов; впрочем, они всегда обещали, что заплатят. Земские чины герцогства вначале протестовали против такого образа действий, отсылая шведов на рынки, где они могли приобретать требуемое по обыкновенным ценам; но им пригрозили экзекуцией, и протесты умолкли. Предводитель корпуса, граф Левенгаупт, потребовал также денег для себя и своих солдат, под предлогом, что они явились для защиты страны; деньги были им тоже выданы. В августе войска эти ушли; но перед уходом они потребовали от земских чинов выдачи удостоверения в том, что герцогство не будет вы плачивать денег прусскому королю. Требование это было смешное, так как прусские военные власти продолжали регулировать доходы из Мекленбурга, хотя по временам и бывали промежутки. Поэтому земские чины не хотели дать такого удостоверения; тогда полковник Дриберг и ростокский бургомистр Манцель уведены были шведской главной армией в качестве заложников.

В августе истекал срок союзного трактата между Швецией и Россией; он был возобновлен без изменений еще на двенадцать лет. Военные действия шведских войск были все те же: бездеятельность в поле позорила их в глазах других союзных держав, врагов и даже соотечественников. Истинные причины этой бездеятельности, о которых было уже упомянуто выше, были известны лишь немногим. Малодушные эти воины подверглись осмеянию как в Стокгольме, так и в Вене и в Берлине, – это обстоятельство побудило их принять более деятельное участие в войне. Они совершенно изменили приписываемой им в течение столетий славе великодушных врагов и опозорили свой воинственный дух низкими поступками. Лишь только пруссаки удалились, они предались ужасному грабежу и всевозможным бесчинствам. Немногим уступая казакам, кроме пожаров и убийств беззащитных граждан, они дочиста разграбляли города и деревни, не оставляя несчастным жителям никаких средств для существования, затаптывая в землю посевы. К этим жестокостям побуждала их не национальная ненависть; напротив, вначале они благосклонно относились к пруссакам и роптали на политику, соблюдаемую в их государстве, – в них попросту развилось желание грабить, заглушившее в них всякое сострадание; тут присоединилась еще сила привычки и общепринятые солдатские принципы, гласящие, что человек на войне поневоле черствеет и превращается в тигра. Шведы ежедневно выстраивались рядами и молились, а окончив молитву, отправлялись грабить; совершив все свои дневные преступления, они вечером снова собирались на молитву.

Главным намерением шведов было взять Берлин в октябре, когда Бранденбург не был совершенно защищен войсками; они находились всего на расстоянии пяти миль от этой резиденции, как вдруг явился Ведель со своим корпусом и прогнал их[150]150
  У шведов, которыми командовал генерал Гамильтон, было не более 6000 человек. Атаковавший их к северу от Берлина Ведель был по крайней мере равен им по силам.


[Закрыть]. Пруссаки не унялись до тех пор, пока не загнали шведов под самые пушки Штральзунда. Последним удалось сильно укрепить во время бегства лишь один город Фербеллин в маркграфстве, для прикрытия своего отступления; пункт этот, столь памятный шведам по большому поражению, претерпенному ими сто лет тому назад при курфюрсте Фридрихе Вильгельме[151]151
  Речь идет о событиях всеевропейской войны 1672–1678 гг., когда Швеция совместно с Англией и Францией воевала против центрально-европейской коалиции (Голландия, Испания, Империя, протестантские князья Германии, в том числе Бранденбург). Шведские войска действовали осторожно и безуспешно; в результате Нимвегенского мирного договора 1679 г. от Швеции к Бранденбургу отошли восточно-померанские округа Каммин и Бан.


[Закрыть], немедленно был пруссаками атакован и взят приступом; гарнизон был частью избит, частью взят в плен.

Кампания повсеместно прекратилась. Фридрих, разбитый в октябре, теперь владел Эльбой и Одером. В короткий семинедельный срок он совершил поход из Саксонии в Силезию, потом назад в Саксонию и снова в Силезию. За это время были освобождены Нейсе, Козель, Дрезден, Лейпциг, Торгау и Кольберг. Если непосвященные удивлялись его военным действиям, то люди, знакомые с тактикой, еще более были поражены ими, зная все трудности, сопряженные с передвижением больших армий. Маршал Бель-Иль, тогдашний полновластный французский государственный министр, сам некогда предводи тельствовавший армией и поэтому хорошо ознакомленный с военными маневрами, хотя и получил уведомление о предстоящих походах пруссаков, но, убежденный в их невозможности, вычеркнул их из своих военных планов, говоря: «Хотя прусский король и способен на все, но ведь его армия не ткацкий челнок». Австрийцы составляли в Богемии и Моравии новые проекты для будущих атак. Русские, находившиеся в Пруссии и Польше, думали о наполнении своих магазинов; импер ские войска рассчитывали на отдых на зимних квартирах в Германии, а шведы, отдавшие даже свою Померанию пруссакам, заботились лишь о собственной безопасности, расположившись под Штральзундскими батареями.

Книга пятая

Кампания этого года, предпринятая союзниками против Франции, была тоже весьма замечательна. Уже в начале года Ришелье был отозван и должен был уступить начальство французских войск графу Клермону. Новоизбранный главнокомандующий принадлежал к духовному сану и никогда не видел армии в сборе даже на смотру. Но маркиза Помпадур, в качестве королевской любовницы вполне овладевшая Людовиком XV и француз ским народом, была в восторге от его придворных талантов, из почтения к которым выхлопотала для него главное на чальство над французскими войсками в Германии, где он должен был поддерживать честь Франции против великого полководца. Выбор этот поверг весь мир в изумление, а Фридрих, узнав о нем, сказал: «Надеюсь, что его вскоре заменит париж ский архиепископ».

Французский двор соперничал с венским в проявлении своих усилий к уничтожению Пруссии. Казалось, в Версале забыли о том, что французский флот был наполовину уничтожен и что успехи англичан становились весьма грозными[152]152
  См. приложение («Мировая Семилетняя война»).


[Закрыть]; все его старания были направлены лишь к тому, чтобы с помощью интриг, золота и политики прекратить существование этого королевства. Французские послы в Вене, Петербурге и Стокгольме распоряжались полновластно в кабинетах этих держав. Далее граф Монтацет и маркиз Монталамбер были посланы делегатами, первый в императорское войско, а второй – сперва в шведскую, а потом в русскую армии, чтобы и здесь по возможности согласовать военные действия союзников с проектами Франции. Эти делегаты сами были офицерами, причем отличались большими дарованиями и военной опытностью. Они изучали внутреннюю силу или слабость войск и характеры полководцев, которых французский двор, сообразуясь с их страстями и личными вкусами, старался привязать к себе великолепными подарками. К этим уловкам присоединялись еще весьма важные для союзников и мудрые советы, как это доказывает перехваченная с помощью измены переписка Монталамбера. Офицеры эти были необыкновенно деятельны, они переписывались с властвовавшими в Версале министрами, с вождями французских войск и с послами своей нации, находившимися при дворах всех воюющих держав. Когда войска прекращали кампании, они лично переезжали из одного двора в другой, предлагая проекты и самые действенные средства для преодоления препятствий.

Перед отъездом Ришелье Гальберштадт подвергся еще одному грозному посещению французов. Полководец этот в день Росбахской битвы отозвал свои войска из города и из всего княжества, вытребовав предварительно с 10 городов и 100 деревень, составлявших эту область, более полутора миллионов рейхсталеров в течение шести недель. Сам он за охрану и охранные письма получил при этом 40 000 рейхсталеров, и еще 200 000 рейхсталеров из обещанной контрибуции остались неуплаченными. Ввиду того, что в этой области находились еще 3000 человек прусских войск, истощенные гальберштадтцы по приказу короля отказались выплатить эту оставшуюся сумму. Ришелье решил их за это наказать и в январе выслал против Гальберштадта 12-тысячный корпус, стоявший в Брауншвейгском округе, под предводительством маркиза Войе. Он хотел схватить находившихся в городе пруссаков, но последним удалось отступить без урона. Тут начался еще более жестокий грабеж, к которому присоединилась следующая угроза: те дома, где при обыске будет найдено более четырех талеров деньгами и более трех четвериков зерна, будут разграблены и сожжены; при этом зажигательные средства держались наготове. На самые убедительные просьбы Войе отвечал кратко: «Денег, зерна или пожар!» Вынужденные такой угрозой, жители собрали 4000 четвериков зерна и 121 000 рейхсталеров деньгами и серебром, причем бедные приносили со слезами по 16 и 8 грошей; остальные деньги были взяты под векселя. И все-таки произведен был военный обыск по домам, которые оказались страшно разграблены. После этого городские ворота были сожжены, столбы и стены разрушены. Напоследок неприятель потребовал от жителей обязательство уплачивать ему в виде наказания 100 000 рейхсталеров всякий раз, когда в городе появятся прусские войска. Депутаты заявили энергичный протест на такое несообразное требование. Наконец французы ушли, взяв с собой шесть заложников. Но Кведлинбург, где командовал граф Тюрпен, не подвергся такой судьбе. И здесь ожидали больших контрибуционных требований, однако великодушный этот вождь, не получивший столь бесчеловечных поручений или же не желавший их исполнять, потребовал лишь необходимое содержание для своих войск и известное число повозок. Благословляя его за умеренность, жители доставили требуемое.

Главным намерением французских вождей было взятие больших германских имперских городов. Уже за год до этого они тотчас же при вступлении своем в Германию овладели Кельном под предлогом, что король французский считается блюстителем Вестфальского мира. Имперский город Бремен подвергся той же участи в августе 1757 года, причем поводом к этому послужили военные склады, находившиеся тут для нужд английского короля. Впрочем, в данном случае обещали не нарушить ни правления, ни законов города; лишь в случае сопротивления грозили насилием. Жители принуждены были уступить, и генерал, маркиз Армантьер, тотчас же овладел городом, неприятное положение которого было, впрочем, смягчено благородным поведением французского военачальника и дисциплиной войск. Пребывание тут французов было непродолжительно на сей раз: через две недели они покинули Бремен. Но по прошествии четырех месяцев, еще до открытия кампании, они возобновили проект овладеть вновь этим городом, узнав о подобном же намерении со стороны герцога Фердинанда Брауншвейгского. При исполнении его явились некоторые затруднения; так, чернь окружила в сильном негодовании ратушу и грозила собравшимся магистратам, если они впустят французов в город. Народ не хотел слушать никаких доводов, а французский предводитель не хотел ждать. Он велел подвезти орудия, и войска стали подходить к стенам со штурмовыми лестницами. Тогда поспешили заключить перемирие с полководцем, герцогом Брольи, условия которого вовсе не были так плохи для города, так как он согласился на все, что требовал магистрат. Но народ все же был недоволен этой мерой, особенно когда пришло известие о приближении 3000 ганноверцев. Чернь стала собираться толпами и вооружилась дубинами и другими инструментами, желая разрушить арсенал, чтобы запастись там оружием и прогнать французов. Дело дошло до свалок, причем многие были убиты и ранены; только после этого возмущение прекратилось и подобным завоеванием заключились военные действия маршала Ришелье, который уехал в Париж и почил на лаврах.

Клермон нашел армию, вверенную его начальству, в самом жалком состоянии. Маркиз Гавринкур, французский посол в Стокгольме, в письме своем к маркизу Монталамберу говорит по этому случаю: «Клермон застал в войсках непонятный беспорядок: никаких распоряжений, ни единогласия при распределении войск по квартирам, никаких приготовлений запасов и содержания на будущее время, словом, недостаток во всем». Поэтому новый фельдмаршал сделал своему королю следующий необыкновенный доклад: «Я нашел армию вашего величества разделенной на три совершенно различные части. Первая из них находится на земле и состоит из грабителей и мародеров, вторая – в земле, а третья – в госпиталях». Поэтому он ждал инструкций для возвращения назад с первой частью этой армии, пока ее не постигла участь последних двух.

Но герцог Фердинанд не дал ему времени оправиться. Он открыл кампанию уже в феврале, овладев Везером, и направился к Ганноверу. Где только показывались его авангарды, враг бежал так поспешно, что оставлял даже всех больных и большое количество орудий и багажа. Даже столь важный во многих отношениях Бремен, где теперь командовал Сен-Жермен, был вновь оставлен французами, так же как Липштадт, Гамм, Мюнстер и другие значительные пункты. Еще только в Гойя на Везере удерживался некоторое время граф Шабот, пока наследный принц, впоследствии герцог Брауншвейгский, не прогнал его оттуда после энергичного сопротивления, уводя 1500 человек пленными. Это были первые подвиги молодого принца, стяжавшие ему в скором времени почетное место между величайшими полководцами этой эпохи[153]153
  Нужно отметить, что, к великому удивлению французов, герцог Брауншвейгский имел достаточно сплоченную армию численностью порядка 20 000 человек. В отличие от Фердинанда, французские силы были разбросаны по различным оккупированным городам и местностям и значительно уменьшились в численности из-за болезней и дезертирства.


[Закрыть].

Взятие Гойя открыло путь в Целле, Ганновер и Браун швейг. Легкие войска союзников опрокидывали всех неприятелей по пути. Благодаря смятению и беспорядку во время бегства, несколько сот французов сделались жертвой ярости ганноверских крестьян, озлобленных столькими насилиями. Через 8 дней весь Ганновер был очищен от неприятелей, бежавших неудержимо за Рейн и оставивших свои склады. Не успевшие бежать попались в руки врагов. Чтобы несколько обеспечить это беспорядочное отступление, Клермон пожертвовал 4000 человек, которых оставил в Миндене. Пункт этот был форменно осажден. Комендант, маркиз Моранжиз, на пятый день осады потребовал свободного прохода войскам; получив отказ, он грозил сжечь мост через Везер, превратить город в груду пепла и погибнуть в развалинах его вместе с гарнизоном. Но маркиз остался при своих угрозах, которые возбуждали лишь насмешки осаждающих, и на следующий же день пункт этот был взят, причем оставшиеся 3500 человек гарнизона были взяты в плен; кроме того, неприятель овладел большим складом. В Гессене один лишь Марбург находился еще в руках французов. Но наследный принц Браун швейгский прогнал и отсюда французов; таким образом, вся нижняя Саксония и Вестфалия были теперь очищены от врагов. Французы остановились лишь у Везеля, оставив в руках союзников во время этой военной облавы 11 000 человек. В этой прусской крепости французский главнокомандующий учредил свою главную квартиру и большую часть войск отослал за Рейн.

Фердинанд нуждался в коннице. Находящиеся в его армии ганноверские и гессенские кавалерийские полки, вместе с несколькими тысячами прусских гусар, были недостаточны по количеству для большой службы в поле. Поэтому английский парламент ре шил выслать британ скую конницу в Германию и усилить своей пехотой Фердинандову армию. Самым удобным местом для высадки этих войск был Эмден; но этот пункт находился во власти францу зов, которые, ввиду имеющейся там гавани, пред назначили его для главного складочного места оружия и продовольствия. Но и этот их план был разрушен. Два английских корабля блокировали гавань и навели ужас на гарнизон, который опасался одно временной атаки с моря и с суши, отрезывавшей их от всякого сообщения. Оставалось только отступить, что и было сделано, но с большими потерями: вооруженные английские лодки, прусские гусары, ганноверские охотники – все старались превзойти друг друга в деятельности. Многие из отступавших французов были убиты, еще больше было взято в плен; причем все раненые и больные были оставлены на произвол судьбы. Неприятель овладел множеством багажа, снарядов и большими магазинами; взятые французами заложники были освобождены. Из-за поспешного бегства французы забыли отозвать гарнизон соседнего форта Вехты; он был вскоре взят военнопленным, причем неприятель приобрел еще 100 штук орудий.

Все воюющие армии – прусская, австрийская, русская, шведская и имперская – находились еще на зимних квартирах, когда в марте произошла эта большая неожиданная эволюция, и упоенные победами французы должны были, подобно дичи при наступлении зимы в лесах, бежать из всех областей северной Германии. Таким образом, театр военных действий совершенно преобразился. Один лишь Везель оставался еще в руках французов. Фердинанд намеревался овладеть этим пунктом и совершенно прогнать их за Рейн. Но он сперва поселился на зимних квартирах в Вестфалии и ждал английскую конницу.

Французская нация, не забывшая еще Росбахского позора, была сильно угнетена этим новым неожиданным ударом. Сильное французское войско, преследуемое горстью немцев, собранных наскоро, не имеющих даже конницы, да к тому же именно тех немцев, которых они недавно покорили, решив их участь, обращаясь с ними грубо и презрительно, загнали в уголок страны и вынудили к исканию спасения позорной капитуляцией… – это было слишком сильно для галльского высокомерия. Уже воображали, что предприимчивый Фердинанд переправился через Рейн, находится во Франции и вскоре появится под стенами Парижа. Все это казалось таким необыкновенным для врагов Пруссии, что даже венский и петербургский дворы стали предполагать тайное соглашение между Францией и Пруссией, и немало труда приложили французы к тому, чтобы уничтожить это подозрение. Версальский двор вскоре проявил решительную деятельность. Были приняты самые энергичные меры и мобилизованы все войска из внутренних областей Франции, которые должны были тотчас же подкрепить корпуса на Рейне; пограничные крепости были поспешно снабжены всем необходимым для сильной обороны, а чтобы оживить павшее мужество нации, больше желавшей мира, чем войны, был распространен слух, что в скором времени, благодаря посредничеству Испании, мир будет заключен.

Герцог Бель-Иль, бывший тогда полновластным хозяином в Версале, обратил внимание на источник злоупотреблений. Он сделал распоряжения, необходимость которых, особенно в военное время, должна была возбудить изумление всех дисциплинированных армий. Половина офицеров должна была оставаться при своих полках; далее, без отпуска офицеры не имели права удаляться от армии; за нарушение этого они наказываются лишением жалованья. Бель-Иль заключил также многих офицеров в Бастилию и разослал ко всем полковым командирам французской армии строгие приказы и угрозы. Но на них мало обратили внимания; зло слишком укоренилось и могло быть пресечено лишь с помощью совершенного преобразования воинского устава[154]154
  Причиной всех прискорбных явлений, которые имели место во французской армии, было, конечно, не только растлевающее влияние двора. Франция по-прежнему давала наиболее интересных военных теоретиков, чьи труды развивали тактику европейских армий, побуждали к экспериментам в деле применения артиллерии, организации снабжения и т. д. В колониях небольшие французские отряды отчаянно, героически сражались против численно превосходящих английских армий. Перед Семилетней войной военный авторитет французского солдата и офицера был необычайно высок. Однако именно этот авторитет, убеждение в своем совершенном превосходстве над другими нациями, особенно после недавнего военного опыта (войны за Австрийское наследство со сражениями при Фонтенуа и Лауфельде) привел к «шапкозакидательским настроениям» и пренебрежению к противнику.


[Закрыть]. Ни субординации, ни дисциплины, ни порядка не соблюдалось во время походов их армий, в лагерях, даже на поле сражения; вместо них существовали варварские обычаи, произвольные законы и бесчинства. Даже унтер-офицеры держали любовниц, которые сопровождали армию в экипажах, часто в обществе своих любовников. Во французских лагерях можно было найти все, чем роскошь манит глаза в великолепных столицах. От предметов необходимых до самых изысканных – все можно было иметь в бесчисленных лавках, в магазинах, торгующих шелковыми тканями, галантерейными товарами, духами, зонтами, париками, румянами и белилами. Однажды в армии принца Субизского, не превышавшей тогда 50 000 человек, находилось 12 000 повозок, принадлежавших купцам и маркитантам, не считая офицерского багажа. В гвардейском корпусе один эскадрон герцога Виллеруа, состоявший из 139 всадников, имел при себе 1200 лошадей, из которых лишь небольшое количество употребляемо было кавалеристами; остальные везли эскадронный обоз. Такое непомерное количество багажа сильно затрудняло продовольствие войск и препятствовало передвижению их. В ла герях устраивались балы, и нередко караульный офицер покидал свой пост, чтобы где-нибудь по соседству протанцевать менуэт. Над приказами генералов издевались, исполняя их лишь при желании.

Разительный пример совершенного отсутствия субординации подал один из знатнейших и лучших генералов, граф Сен-Жермен, впоследствии датский фельдмаршал, а затем французский военный министр. Случай этот относится к последующей кампании, но тут он более уместен. Сен-Жермен был французским генерал-лейтенантом и командовал отдельным корпусом в 10 000 человек. Поссорившись с маршалом Брольи, он совершенно отказался повиноваться ему и наконец уехал, даже не известив об этом своего главного начальника и не приняв никаких мер для обеспечения стольких тысяч солдат. Ему показалось достаточным указать маршалу в письме то место, где находился вверенный ему корпус. Такая важная военная измена не произвела особенного впечатления ни в войске, ни во Франции. В Париже заявили: «Il a donn&#233 sa demission»[155]155
  «Он подал в отставку» (фр.).


[Закрыть]. Нация эта, столь ревниво относившаяся к своей чести, не принимала во внимание ни положения дел, ни обязательств к чести, к сану и к отечеству. При дворе и в столице ограничились лишь порицанием этого своевольства, одно помышление о котором сочлось бы в римской и прусской армиях преступлением, достойным смертной казни.

Благодаря своему образу мыслей и действий, столь противоположному военным обычаям и принципам немцев, французы стали так презренны в глазах германских войск, что ни природное их мужество, ни любовь к славе не могли им снискать уважения. Немало способствовали этому и важные события. Встречает Фридрих французов – он тотчас же с большою легкостью одерживает над ними победы; Фердинанд среди зимы собирает рассеянные войска и прогоняет мечтавших о победах французов за несколько недель, почти без битвы, до самого Рейна. Вдвое сильнейший неприятель бежит отовсюду, оставляя свои магазины и думая лишь о спасении жизни. Французские войска, пришедшие на Рейн, находились действительно в самом жалком состоянии и представляли необъятную картину человеческой нищеты: изнуренные, изголодавшиеся, ободранные, они не имели даже предметов самой первой необходимости, так как весь багаж их лавочников и маркитантов сделался добычей легких войск Фердинанда, а недостаток хлеба был для них так же чувствителен, как и потеря пудры для волос. Зато веселье у них процветало: они пели, плясали и надевали шутовские наряды. Им разрешались различные вольности, которые считались бы непристойными в иных армиях. В по ходах они несли ружье, воткнувши хлеб на штык, а на рукоятку шпаги привешивали кусок мяса. Многие рядовые были без чулок и надевали штиблеты прямо на босую ногу. Бумажные манжеты были у них явлением весьма обыкновенным. Ни в одной армии не было такого веселья: оно не прекращалось ни днем, ни ночью, не прерывалось ни походами, ни неудачами, ни победами. За недостатком иных зрелищ, раздевали по пояс развратных женщин и гоняли их сквозь строй: наказание, изобретенное лишь для увеселения, и тем более странное, что французских солдат не подвергали никаким телесным наказаниям[156]156
  Германский взгляд на француза не менее пристрастен, чем германский взгляд на русского


[Закрыть].

Все это еще увеличивало пренебрежение германских войск к французам; никогда оно не проявлялось в такой степени относительно храброго народа и не было скрываемо даже в самых критических обстоятельствах. Вот один разительный пример: прусский гусар был пойман французами и приведен ими в лагерь. Клермон сам пожелал с ним говорить, так как взятие в плен прусского гусара было весьма большой редкостью. Плененный принадлежал к Черному полку, каждый всадник которого одет был в черное и на кивере красовалась у него мертвая голова, символ смерти; это был живой memento mori[157]157
  «Черные гусары» – один из самых знаменитых полков в прусской кавалерии.


[Закрыть]. Один вид такого предвестника смерти, вооруженного острой саблей, внушал ужас. Эти гусары были пугалом для самых храбрых французских полков. По слухам, они при малейшем сопротивлении не давали пощады, а гусары сами подтверждали эту молву, чтобы тем легче было побеждать. Появление их производило невероятное действие. Целые отряды обращались в бегство, завидя нескольких гусар, и нередко один из этих черных всадников приводил в союзный лагерь целую толпу пленных. В бой они шли точно на танцы и никогда не возвращались без добычи. Между легкими прусскими войсками они отличались великодушием и геройской неустрашимостью, иллюстрацией чего может служить следующее. Гусар полонил австрийского офицера, который, согласно военному обычаю, тотчас же отдал ему часы и кошелек. Пруссак возвратил то и другое, говоря: «Вы в плену и потому нуждаетесь в деньгах. Вот это, – тут он ударил по сабле, – всякий день снабжает меня ими». Этот Черный полк должен был однажды во время ожесточенного боя выдерживать неподвижно убийственную пальбу из орудий. Офицер спокойно курит трубку, а когда два гусара, сраженные ядрами, опрокидываются с лошадей, он кричит остальным: «Смирно, дети! Когда один падает, остальным сейчас же сомкнуться; на то мы здесь и стоим». В другом сражении один тяжело раненный офицер, падая с лошади, закричал своим гусарам: «Вперед, вперед! На врага! На меня не обращайте внимания». Такие примеры должны были возвысить в воинах понятие о долге и умалить страх перед смертью.

Разговор французского полководца с плененным гусаром производился при помощи переводчика. На вопрос, где находится лагерь Фердинанда, он отвечал: «Там, где вы не будете его атаковать». Его спросили, как велика армия короля. «Найдите ее и сосчитайте, если у вас на это хватит храбрости», – был ответ. Клермон не счел себя оскорбленным такой дерзостью; напротив, она ему понравилась, и он спросил гусара, много ли у его короля таких солдат. Человек с мертвой головой отвечал: «Я самый плохой, иначе я не был бы теперь у вас в плену». Для французов было большой загадкой найти подобные воззрения вне Франции. Гусар был выпущен, и Клермон подарил ему луи дор. Пруссак взял его, и, хотя сам был обобран и без гроша, но тут же, на глазах полководца, отдал монету одному французскому солдату, говоря, что не хочет принимать подарков от врагов своего народа. Ему предложили офицерский чин на французской службе; гусар ответил с презрительной усмешкой, что он пруссак.

Подобные черты характеризируют дух народа и эпохи. Такое благородство чувств у рядового могло выработаться лишь национальными принципами и убеждениями; поэтому такой поступок не изумил немцев, и хотя он сделался гласным, но имя пруссака осталось неизвестным.

Долг историка отмечать подобные эпизоды; он приятен, когда они делают честь его народу. Но не должно ему умалчивать и о подвигах врага. Упомянутый выше маркиз Армантьер взял город Целле. Дворянство и граждане выслали депутатов, умоляя о пощаде. Армантьер отвечал: «Господа! Я пришел сюда для вашего блага; но будьте уверены, что я постараюсь вам повредить как можно меньше». И он сдержал слово. По окончании войны он выслал из Франции целльскому священнику энциклопедический словарь, считавшийся тогда знаменитейшей книгой[157a]157a
  Имеется в виду «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» – первое такого рода масштабное сочинение, вышедшее во Франции в 1751–1780 гг. В создании этой энциклопедии принимали участие Дидро, д’Аламбер, Вольтер, Руссо и многие другие. Всего в энциклопедии насчитывалось 35 томов. Поскольку в 1758 г. ее издание было приостановлено парижским парламентом и возобновилось лишь в 1765 г., по всей видимости, священник из Целле получил лишь первые тома.


[Закрыть]. При этом он писал ему: «Вы слишком много подали мне поводов оказать пользу вашим несчастным согражданам, и я хочу вам поэтому засвидетельствовать свою справедливую благодарность».

Французы, под предводительством генерала Мерсьера, взяли знаменитый своими льняными мануфактурами вестфальский город Билефельд, причем разграбили его, хотя генерал запрещал всякие бесчинства. Но чувствуя, что ему следовало бы поступать энергичнее, он в 1790 году, через 33 года после этого происшествия, послал из Байонны Билефельдскому магистрату значительную сумму денег, с просьбой вернуть ее пострадавшим; в случае же их смерти употребить этот капитал на пользу города. Жители Ганновера тоже имели счастье получить человеколюбивого коменданта. Им был герцог Рандан, который обнаруживал снисхождение и великодушие, где только мог. Француз ский генерал Вобекур, командовавший на Гарце, доказал своим славным поведением, как можно соединять благородство с неприятельскими действиями. Тронутые этим жители горного Клаусталя вычеканили в доказательство своей благодарности большую медаль с его изображением и с надписью: Recto, Modesto Duci Vaubecourt, Civit–Clausthal. 1762 («Честному, умеренному герцогу Вобекуру – граждане Клаусталя»).

Возвратимся опять к прерванной нити истории. Фердинанд, предоставив короткий отдых своим войскам на зимних квартирах, открыл кампанию с отважным намерением перенести театр войны если не в самые пределы Франции, то все же к границам этого государства. Но так как французская армия расположилась на Рейне, притом в весьма выгодной позиции, а Фердинанд не имел понтонов, то переправа через эту большую реку представляла необыкновенные затруднения; но все прошло весьма удачно, благодаря превосходным мерам, и 1 июня ночью союзная армия счастливо переправилась у Клеве на ту сторону Рейна, частью в нанятых у голландцев судах, из которых был построен понтонный мост, частью на плоскодонных лодках. Причиненный нескольким голландским владениям убыток был вознагражден четырьмя тысячами гульденов. Фердинанд сильно желал сражения, но Клермон тщательно избегал его и, сильно укрепившись, сидел в Рейнфельдене, несмотря на то, что армия его была гораздо сильнее неприятельской. Атаковать его там было бы дерзостью. Оставалось лишь одно средство – принудить его к отступлению искусными маневрами, что и удалось ловкому противнику[158]158
  Фердинанд Брауншвейгский перекрыл пути снабжения французской армии, чем вынудил ее покинуть лагерь.


[Закрыть], и на четырнадцатый день после переправы через Рейн французская армия очутилась на равнинах Крефельда. 23 июня произошло сражение, в котором Фердинанд обнаружил необыкновенные военные дарования. Он совершил три атаки, из которых две были ложные; но это обстоятельство, благодаря искусным маневрам, не было замечено врагом. Главным местом действия был, собственно, левый фланг французов, в лесу, от занятия которого зависела судьба битвы. Здесь командовал генерал Сен-Жермен; в надежде на скорую помощь он храбро защищался. Действительно, весь гренадерский корпус был отправлен для его подкрепления, но по дороге заблудился. Наконец в лес проник наследный принц Брауншвейгский во главе пехоты, и после упорной трехчасовой битвы неприятель был изгнан оттуда[159]159
  Атаки, направленные на центр и правый фланг французов, привели к тому, что генеральное наступление против корпуса Сен-Жермена, занимавшего господствовавший над путями отступления лес, не привлекло к себе внимания Клермона. В результате подкрепления, посланные Сен-Жермену, попросту запоздали.


[Закрыть]. Французская кавалерия лишилась при этом части своих лучших всадников, а прусские драгуны, ожесточенные какими-то шутками французов, энергично мстили за них. Союзники лишились в этом сражении 1500 человек убитыми и ранеными, враги же лишились более 7000 человек. Чувствительной национальной потерей для французов была смерть графа Жизора, единственного сына герцога Бель-Иля; это был юноша с редкими достоинствами, который подавал блестящие надежды. Он умер от раны на руках наследного принца Брауншвейгского, который знал его и любил. Победитель Фердинанд ходил по полю битвы, и грустно смотрел на изувеченные трупы, и сказал офицерам, поздравлявшим его: «Уже десятый раз в своей жизни вижу я подобное зрелище. Дай Бог, чтобы оно было по следним!»