Текст книги "Праздник подсолнухов"

– Не удивлюсь, если он справится в одиночку. Этот парень творит что-то невообразимое.

– Да уж, фантастика – я о той сцене: хороший парень одной левой разбрасывает банду злодеев. И все же то, что задумал он, осуществить будет непросто. Насколько я понял со слов председателя комитета по борьбе с преступностью, «Якумокай» отличает крайняя воинственность. К тому же у них численное «превосходство.

– Вспомнил. Я хотел спросить вас кое о чем.

– Спрашивай.

– Кажется, вас связывают давние отношения с этим якудза, Сонэ. Что это за история?

Лицо Мурабаяси мучительно дернулось, и он произнес с видимым усилием:

– Это касается нас с Иноуэ, давнее дело.

– Вы имеете в виду нашего директора Иноуэ?

– Ты же знаешь, что он частично парализован. Это из-за Сонэ. Хотя нет, изначальная причина во мне, эта история лежит грузом и на моей совести.

– Никогда о ней не слышал. Скрываете неблаговидные проделки?

– А как же. Об этой истории никто не знает. Не люблю откровенничать на личные темы.

– Но я-то ведь был с вами откровенен.

На лице его отразилась еще большая мука. Работая в «Кёби Кикаку», я почти ничего не знал о частной жизни ее директоров, Иноуэ и Мурабаяси. Помнится, их упорное нежелание касаться любых тем, так или иначе связанных с прошлым, удивляло даже такого малообщительного типа, как я.

После долгой паузы Мурабаяси наконец решился:

– Ладно. Расскажу тебе одну давнюю историю. Она имеет прямое отношение к развитию «Кёби Кикаку». Это сейчас «Кёби» – компания средней руки, твердо стоящая на ногах, но когда-то она проходила мучительный этап становления, неизбежный в любом бизнесе. Вам, молодым, этого не понять.

– Я уже немолод.

– И то правда, – усмехнулся он, – я и забыл. До сих пор считаю тебя юношей.

– Кажется, совсем недавно вы назвали меня мальчишкой. И вот теперь – юноша. Расту! Так что там с мучительным становлением «Кёби Кикаку»?

– Тебе, конечно же, известно, что компанию создали мы с Иноуэ. Два выпускника института искусств без опыта работы решили начать с дизайна листовок. В те времена наш офис располагался в районе Огикубо. Сонэ был одним из наших заказчиков.

– Сонэ – заказчик?!

– Не забывай, речь идет о событиях тридцатилетней давности. Он тогда торговал подержанными автомобилями. Старше нас на два года. Несколько ржавых колымаг на жалком куске земли – вот и весь его бизнес. По сути, он был таким же начинающим дельцом, как и мы. Он заказал нам рекламные листовки. Я допустил ошибку, и он показал себя во всей красе, задал нам жару.

– Думал, вы признаёте свои ошибки только в азартных играх.

Мурабаяси проигнорировал мое замечание:

– Я допустил самую распространенную в то время ошибку. И самую опасную. Догадался, о чем речь?

– Вы сделали опечатку? Самая опасная ошибка в рекламной листовке – это опечатка в цене.

Он кивнул:

– Точно. Ты ведь еще застал времена, когда использовали фотонабор. Уже тогда Сонэ, несмотря на молодость, имел крайне амбициозные планы и мечтал превратить свою убогую автостоянку в крупный сетевой дилерский центр. В те годы в стране как раз пошла мода на легковые автомобили, а сетевых предприятий почти не было. Он неплохо чувствовал конъюнктуру. Занял денег и построил второй магазин в Накано, неподалеку от Оумэ-Гайто. Придумал маркетинговый ход – привлечь публику за счет гигантской распродажи в день открытия магазина. Мы разложили листовки в почтовые ящики двадцати трех районов столицы. Главным козырем должны были стать пять импортных автомобилей по смехотворной цене – пятьдесят тысяч иен. Металлолом, конечно, но все равно он продавал их себе в убыток. За листовки отвечал я, Иноуэ полностью мне доверился. Вдвоем с Сонэ мы подготовили двухцветные макеты.

– Вы допустили ошибку в этих пятидесяти тысячах?

Он кивнул.

– И что же вы написали?

– Пятьсот иен.

Я лишь покачал головой:

– Но как можно было перепутать такое количество нулей?

– Сразу видно, что ты из другого поколения. В наше время цифры писали иероглифами. Вот у меня и получилось пятьсот иен вместо пятидесяти тысяч. Надпись была сделана большими красными иероглифами. Ты же знаешь, что чем крупнее буквы, тем выше вероятность ошибки.

Я кивнул. Так и есть. Как правило, дизайнер проверяет текст объявления, вчитываясь в детали и не предполагая, что ошибка может закрасться в строки, набранные крупным шрифтом, например в заголовок. Дизайнер сосредоточен на дизайне. А копирайтеров в те времена еще не было.

– И что в итоге?

– Собралась огромная толпа. Мы объяснили, что произошла ошибка, извинились и отправили всех по домам. И все бы ничего, но среди посетителей оказались парни из якудза. Пришлось отдать им все пять машин по пятьсот иен. Даже тогда это было все равно что даром.

Я молча смотрел на него, и он продолжил:

– Ущерб составил около двухсот пятидесяти тысяч иен. У нас, естественно, не было таких денег, но мы пообещали Сонэ; их вернуть. Тем не менее он не собирался нас прощать. Кричал, что это вопрос доверия. В общем-то он был прав. Короче, он требовал, чтобы мы пять часов подряд стояли перед ним на коленях. Я не выдержал и взбесился. В конце концов, он сам сто раз проверял макеты, и перед отправкой в печать, и после, и остался доволен. «Пошли», – сказал я Иноуэ и вышел из магазина. Но он остался и на коленях вымаливал прощение за мое поведение. Однако Сонэ как с цепи сорвался, достал биту и начал лупить Иноуэ. Чем дольше он его избивал, тем больше входил в раж. А тот и не пытался сопротивляться. Обеспокоенный его долгим отсутствием, я вернулся в магазин и нашел его практически без сознания. Врачи спасли ему жизнь, но он навсегда остался калекой.

– Н-да, – промолвил я, – вот почему Иноуэ так строго относится к ошибкам сотрудников.

Я вспомнил ухмылку Сонэ и его слова: «Не прощаю вранья и ошибок».

Мурабаяси пробормотал:

– Заказом Сонэ занимался я один. Иноуэ доверился мне, но, когда возникли разборки, он остался вместо меня, а я убежал.

– Неужели Сонэ стал якудза только потому, что его магазин разорился из-за одной-единственной листовки?

Мурабаяси покачал головой:

– Нет. Все дело в его характере – торговля не была его стихией. Магазин в конце концов разорился, но вовсе не из-за той опечатки. Думаю, компенсация, которую выплатил ему Иноуэ, послужила для Сонэ своеобразным спусковым крючком.

– Компенсация?! Он что, заплатил ему деньги, несмотря на полученные увечья?

– То-то и оно. Сонэ потребовал с него огромную сумму, и Иноуэ серьезно отнесся к этому требованию. Что до меня, то, во-первых, у меня все равно не было ни гроша, а во-вторых, я был того же мнения, что и ты: Иноуэ должен был его засудить. Однако через некоторое время я узнал, что Иноуэ самостоятельно выплачивает ему компенсацию. В результате он выплатил всю сумму, которую тот запросил, все пять миллионов.

– Пять миллионов?!

– Да, представь себе, пять миллионов в те годы. Его изуродовали, а он выплатил такие деньги. Аргументировал это тем, что мы допустили ошибку, нанесли урон репутации заказчика. Такой уж он человек.

– Интересно, где он раздобыл такие деньги?

– Занял у своих богатых родителей. И это при том, что ранее он разорвал все отношения с семьей, так как они противились его поступлению в институт искусств. Ну, в те годы это было обычным делом. Так вот, он пошел к ним на поклон и занял пять миллионов иен. Остается только догадываться, какое унижение ему пришлось пережить. А Сонэ тут же спустил всю сумму в казино. Видно, посчитал их шальными деньгами. Сонэ играл в казино, а магазин дышал на ладан. Я потом еще много чего о нем слышал. Вот такая история. Так что я перед Иноуэ в вечном долгу.

– Но это не помешало вам отделиться от «Кёби Кикаку».

– Понимаешь, мне тяжело было находиться рядом с ним, вот я и решил уйти в другую, но близкую область. После того как «Кёби» стала работать с «Айбой», дела пошли в гору. Иноуэ не возражал против моего ухода. Так-то вот.

– Не знал, что вы такой чудак.

– Ты о том, что я отделился?

– Нет, я о том, что случилось пару дней тому назад. Той ночью, прежде чем отправиться со мной в казино, вы звонили Иноуэ. Выходит, вы заявили ему, что собираетесь проиграть ровно ту же сумму, которую в прошлом он добыл и выплатил с таким унижением?! Какая глупость! Удивляюсь, как он вообще это вытерпел!

Он в изумлении уставился на меня:

– Откуда ты знаешь?

Неужели мой визит в «Кёби» был только вчера утром? Кажется, минула целая вечность. Бегущие за окном вокзальные огни рисовали на лице Мурабаяси причудливые цветные узоры. Он все еще выжидающе смотрел на меня.

– Я встречался с Иноуэ.

– Ого! Когда я созванивался с ним сегодня утром, он ничего такого не рассказывал.

– Вы созванивались с ним сегодня?!

– Да. Чувствовал себя виноватым. Никак не мог выбросить из головы свой поступок. Буду откровенным: я сделал это нарочно. По случайному совпадению у меня в руках оказалась та же сумма – пять миллионов иен. И она также была связана с неприятной ситуацией. Мне вдруг показалось, что если я смогу спокойно спустить эти деньги в казино, то навсегда избавлюсь от чувства вины перед Иноуэ. В душе я чувствую себя осужденным за проступок почти тридцатилетней давности. Можешь считать меня бессердечным негодяем, но, думаю, сумей я это сделать безболезненно, мне наконец удалось бы закрыть эту страницу своей жизни.

Только сейчас мозаика сложилась полностью. В ту ночь Мурабаяси дважды произнес «прошу тебя». Таким я его раньше не видел. Пять миллионов иен. История, о которой рассказал мне Харада, не была единственной причиной, почему он хотел поскорее от них избавиться. Им двигало желание рассчитаться за болезненные отметины прошлого, нанесенные Сонэ.

Я вздохнул:

– Что ж, тогда и я позволю себе быть откровенным: вы просто несусветный дурак. Вы рассуждали как ребенок.

Он тоже вздохнул в ответ:

– От дурака и слышу. Хотя, возможно, ты прав. Если бы не эта поездка в Киото, я бы и не вспомнил об Иноуэ.

– При чем тут поездка в Киото?

Мурабаяси решительно покачал головой:

– Нет, довольно. Я и так слишком много о нем рассказал. В общем, я позвонил ему, вкратце изложил ситуацию – естественно, упомянув и о тебе. Я был очень краток, так как боялся пропустить твой звонок. Сегодня у нас назначена встреча. Он сказал, что жаждет услышать подробности. Вероятно, ему небезразлично все, что происходит с Сонэ. Он ждет меня в «Кёби». А что до того случая с пятью миллионами иен, проигранными в казино, возможно, я извинюсь перед ним, а возможно, и нет. Этого я пока не знаю.

В тамбур стал стягиваться народ. Я и не заметил, как поезд сбавил скорость. Машинист объявил, что мы подъезжаем к Токийскому вокзалу. Я выглянул в окно – мы уже проезжали Синагаву. Мурабаяси невидящим взглядом уставился на дрожащие за стеклом столичные огни. Казалось, он не замечал никого вокруг.

– Знаешь, в ту ночь у меня тоже возникло странное ощущение. По телефону Иноуэ словно вынуждал меня пойти в казино. Мне и раньше приходило в голову, что в этой истории что-то нечисто. Именно это я имел в виду, говоря, что, возможно, меня ловко провели, помнишь? Твой рассказ лишь убедил меня в том, что предчувствие меня не обмануло. И все же у меня не было ощущения, что ему искренне хочется, чтобы я это сделал. Может быть, он понял, что я пытаюсь свести старые счеты, а может, еще что-то… Не могу объяснить, но что-то такое определенно было.

Я только хмыкнул.

Двери вагона разъехались, и нас вместе с людским потоком вынесло на перрон. Народ торопливо двигался к выходу, и лишь мы вдвоем неспешно шли вдоль вагонов.

Я чувствовал неимоверную усталость. Поездка туда и обратно, поиск подземелья, перестрелка. Неудивительно, что я устал. В памяти возник образ Харады. Почему даже с лопатой в руках он выглядел таким изящным? Вряд ли только потому, что он гей. Внезапно я понял, в чем причина. Привычная композиция была нарушена. На черенке лопаты лежала его правая рука. Он левша! Я окончательно утвердился в своей догадке, вспомнив, как он обвязывал платок вокруг раненой руки. Выходит, он был ранен в основную рабочую руку, но ничем этого не выдал, даже во время нашей беседы в гостиной на втором этаже. Я попытался представить молодого Иноуэ, оставшегося отдуваться вместо Мурабаяси, однако картинка никак не хотела вырисовываться, фокус расплывался.

Остановившись, я еле слышно пробормотал:

– Пожалуй, я передумал.

Мурабаяси взглянул на меня с удивлением:

– Насчет чего?

– Насчет «Подсолнухов» Ван Гога. Я поеду за ними на склад «Тамаи файненс».

– Эй, погоди! Безусловно, речь идет о нескольких миллиардах, но подумай о собственной безопасности!

– Я буду играть. Просто моей ставкой будут не деньги.

– Что же будет твоей ставкой?

Не ответив, я повернулся спиной и бросился бежать вдоль платформы. Мурабаяси, кажется, что-то кричал мне вслед, но я не обернулся. Сейчас от силы двадцать минут одиннадцатого. Я запросто успею заглянуть в одно местечко, прежде чем отправлюсь на Отэмати. Запросто успею.

Я вышел из такси на Сёва-дори. Дорога от Яэсу[64]64
  Яэсу – один из выходов из Токийского вокзала, ведущий в сторону Гиндзы.


[Закрыть] заняла не более пяти минут. Я ступил на узкую аллейку. Не сворачивая к дому, прошел прямо. Миновав слабо освещенный двумя фонарями сквер, прильнул к металлической ограде и осмотрелся. Кажется, никого. В темноте за оградой тонула небольшая бетонная площадка. Черная дыра посреди оживленного квартала. Я вспомнил, как мы с Мари шли с другой стороны этого школьного здания. Кажется, жилищный кооператив планирует начать снос в декабре? Хотя какая мне разница? Главное, я открыл карту. Поставил – и не прогадал. Все могло сложиться иначе, не приди я сюда до начала зимы. Но я пришел. И открыл первую карту – карту, срок годности которой истекал в декабре.

Я взобрался на ограду. Три ряда протянутой по ее верху колючей проволоки я миновал без труда. Спрыгнув на бетонную площадку, метнулся к школьному зданию. Где-то тут должен быть вход в актовый зал со сломанным замком. Так и есть. Замок на двери был все так же сломан.

Войдя внутрь, я осторожно прикрыл за собой дверь. Сюда практически не проникали звуки. Только свет ночного города сочился в крошечное окошко под потолком. Я достал из кармана зажигалку. Пламя вырвало из темноты небольшую часть пространства передо мной. Похоже, актовый зал одновременно служил спортивной площадкой – пол был расчерчен белыми линиями. Обойдя сцену, я сдвинул в сторону несколько деревянных панелей и, пригнувшись, нырнул, как в прошлый раз. Через несколько метров я нащупал то, что искал. Пламя высветило черную сумку для гольфа.

Я сунул в нее руку. Сквозь несколько слоев полиэтилена пальцы нащупали знакомый предмет. Подарок Марты на память о Канзасе.

«Люгер 77/22 RMP».

За эти три года до него не добрались ни бомжи, ни работники районной администрации. Значит, мне все-таки удалось открыть еще одну карту. Все-таки удалось…

21

«Это тебе в благодарность за мой портрет». Марта с улыбкой протянула мне пистолет. Я мог отказаться, но почему-то не сделал этого. Любовь к ее пирогам вылилась в глубокую и искреннюю взаимную привязанность. Японцам никогда не понять отношения к оружию американцев, особенно жителей Среднего Запада. Не стоит даже пытаться объяснять. Я поблагодарил ее и взял люгер. До моего отъезда в Японию оставалось несколько дней. Может, уже тогда я предчувствовал, что оружие мне понадобится?

На следующий день я в кои-то веки явился в университет. В одной из аудиторий увидел бородатого студента, сражавшегося с огромной, в человеческий рост, бесформенной грудой металла. Похоже, парень пытался соорудить авангардистскую композицию из металлолома. На фоне нашего курса это было вполне достойное произведение, если закрыть глаза на один несущественный недостаток: груда металла оставалась просто грудой металла – обычным железным ломом. Понаблюдав за его потугами некоторое время, я похвалил «шедевр». Бородач обернулся и степенно кивнул. Тогда я добавил в свои дифирамбы восторженных ноток, сравнив железного уродца с монументальными работами Генри Мура:[65]65
  Генри Спенсер Мур (1898–1986) – британский скульптор и художник.


[Закрыть]

– Прошу, продай мне эту композицию. Я заплачу сто долларов.

Парень задумчиво склонил голову:

– Она еще не закончена. К тому же материалы дорогие.

Наглец явно подобрал их на свалке, но я лишь согласно кивнул и воскликнул:

– Ну что ты! В этом произведении мы видим именно то, что принято считать завершенностью. Пожалуй, я готов дать за него двести баксов, – пробормотал я, и мы с самым серьезным видом ударили по рукам.

Кое-как мне удалось запихнуть «шедевр» в «короллу». Вернувшись домой, я приступил к работе: первым делом разобрал тостер и, искромсав его поверхность, изготовил несколько металлических полос. При помощи суперклея закрепил пистолет на ремнях с внутренней стороны металлической конструкции. Накануне в магазине я приобрел оптический прицел «никои», обошедшийся мне куда дороже самого пистолета. Здесь же я закрепил двадцать обыкновенных патронов, которые можно купить на распродаже в самом обычном магазине по девять долларов девяносто девять центов за пять сотен. Оставшиеся патроны я выбросил. Через три дня объект авангардизма с пистолетом и двадцатью патронами во чреве был готов отправиться в путь.

На следующее утро на своей видавшей виды «королле» я выехал из Салины и, по пути переночевав в мотеле, на следующее утро оказался в Чикаго, за семьсот с лишним миль. Отправившись в филиал японской транспортной компании, я оплатил доставку груза в специальной упаковке для предметов искусства на свой домашний адрес. Затем продал «короллу» торговцу подержанными автомобилями и вечерним рейсом улетел из аэропорта О'Хара в Нариту.

Не прошло и недели после моего возвращения, как груз был доставлен на Гиндзу. Авантюра прошла до обидного буднично. Я был готов к скандалу на таможне, однако все прошло как по маслу, даже скучно. Это тоже была своего рода ставка, ставка на экономику «мыльного пузыря», когда в Японию потоком текли предметы искусства и народного промысла. Если бы таможенник хоть немного разбирался в искусстве, он, несомненно, повздыхал бы о том, как расточительно расходуется национальная валюта.

Большая часть композиции отправилась в мусорный бак, а пистолет три года провалялся у меня в комоде. Однажды, увидев пустующее здание школы, я решил перенести его туда. В объявлении у входа значилось, что жилищный кооператив планирует начать снос через три с половиной года, в декабре. Чем я жил в тот период? Не помню. Воспоминания расплываются, набегая друг на друга: поставленный Энди диагноз, учеба в Салине. В один прекрасный день, вернее, ночь я украдкой пробрался в школу и соорудил тайник. Вряд ли это было осознанное решение. Скорее беспорядочный поток мыслей и действий, подробности я не помню. Одно могу сказать точно: в глубине души я понимал, что играю с огнем и могу лишиться оружия, но мне безумно хотелось сделать эту ставку.

Я осветил зажигалкой циферблат часов. Десять тридцать пять. Сегодня суббота, на такси до Отэмати я доберусь минут за десять. Пожалуй, у меня еще есть время заглянуть домой переодеться, а то мой простреленный пиджак будет странно смотреться в атмосфере делового квартала.

Войдя в дом, я зажег верхний свет. Ого, да здесь кое-что изменилось. Мой обычный беспорядок превратился в настоящий хаос, а кое-где и в руины. Татами было сорвано, а доски отодраны от пола. Чайный столик, телевизор, стереосистема, телефон – все разбито вдребезги. Разломанные и исцарапанные видеокассеты и пластинки ровным слоем валялись на полу. Жаль, не удастся сейчас посмотреть Одри Хепберн или Ингрид Бергман. Качая головой, я поднялся на второй этаж. Включил свет – все то же самое. Немногочисленная мебель и книжный шкаф Эйко разломаны, книги выворочены, каждый том разодран на страницы. Где-то здесь, должно быть, и сборник писем Ван Гога. Меня захлестнула запоздалая волна злости. Излишнее усердие в такого рода делах – верный признак якудза.

Заглянув в разоренный шифоньер, я раздумал переодеваться, – кажется, тут не осталось ни одной целой вещи. Я вынул люгер из сумки для гольфа и слой за слоем размотал полиэтилен, перехваченный скотчем. К скотчу тут же прилипла какая-то бумажка. Я рассеянно взглянул на нее. Буклет художественного музея Китаути, того самого, где работала Эйко. Некоторое время я тупо смотрел на приставшую к скотчу яркую страницу. Затем снова убрал пистолет в сумку.

Поднявшись, я приоткрыл окно. Юный курьер сидел на подоконнике. Видимо, заметил свет в окне второго этажа. Или наблюдал за мной с того самого момента, как я вошел в дом?

– С возвращением, – с улыбкой сказал он. – Ну как прошло сентиментальное путешествие?

– Ужасно, – ответил я, – настоящая жесть.

– Что ж, иногда встряски бывают даже полезны. Особенно в такой жизни, как твоя.

– Хорошо тебе рассуждать. А что, если твоя жизнь внезапно превращается в одну сплошную встряску?! Харада звонил?

– Один раз. Извинился, что забыл выйти на связь. Ага. Этот парень знает толк в извинениях.

– Похоже на то, – кивнул я. – Кстати, у меня к тебе просьба. Ты, естественно, можешь отказаться. Готов выслушать?

– Какая? Что-то раньше я не замечал за тобой такой деликатности.

– Мне нужна машина напрокат. В Америке я получил международные права, но они просрочены. К тому же у меня нет времени. Можешь взять в круглосуточном прокате машину на свое имя?

У него округлились глаза.

– Ты предлагаешь мне взять напрокат машину для человека, не имеющего водительских прав? Это же не совсем законно.

– Не совсем законно? Ха! Да нет, я прошу тебя пойти на самое настоящее преступление. Какая это статья? Нарушение правил дорожного движения, мошенничество? Хотя какая разница. Другого пути нет. Я готов заплатить в десятикратном размере.

– Хм… Тут есть некоторая сложность, но отнюдь не этического характера. И даже не материального.

– Что за сложность?

– У меня тоже нет водительских прав.

Я ошарашенно посмотрел на него:

– Неужели в наши дни встречаются молодые люди без водительских прав?

– Конечно. В мире хватает придурков, но первенство среди них, безусловно, держат всевозможные административные органы. По-моему, не существует большего унижения, чем получить какую-нибудь бумажку у придурка-чиновника.

– Может, ты и прав. – Я немного подумал и уже с уверенностью добавил: – Да нет, точно прав. Я сморозил глупость. Забудь о моей просьбе.

В этот момент кто-то прошмыгнул у моих ног. «Соседка». Раньше мне не приходилось встречаться с ней на втором этаже. Может, она, так же как и я, пытается отыскать свое жилище среди руин? Приближалось время прилива. Я прикрыл окно, взял пиджак, закинул на плечо сумку. Выйдя на улицу, я услышал голос из окна:

– Опять уходишь? Куда на этот раз?

Я кивнул на сумку:

– Урок ночного гольфа.

Парень медленно покачал головой:

– Думаешь, я поверю в эту чушь?

– Почему же «чушь»?

– Неужто в наш век житейской суеты мир докатился до такой степени морального упадка, что ни искренности, ни грезам не осталось в нем места?

– He знал, что в наш век еще встречаются такие люди, как ты, – сказал я и, вспомнив, добавил: – Кстати, ты, кажется, не стал докладывать Хараде о Генри Миллере?

– Ты ведь сказал, что мне самому решать, докладывать ему об этом или нет. Забыл?

– Помню. Я, наверно, безнадежно стар, поскольку даже приблизительно не догадываюсь, что собой представляет твой уровень ценностей.

– Молодежные ценности, версия конца века.

Я покачал головой:

– Ну, я пошел. Учти, мы можем не увидеться некоторое время.

Вслед мне донесся голос:

– С машиной я что-нибудь придумаю. Загляни сюда на обратном пути.

Я обернулся:

– Ты что-то задумал?

– Жизненная мудрость, версия конца века.

– Понял, загляну.

Я тряхнул головой и вышел на Сёва-дори. Сверившись с визитной карточкой Харады, продиктовал таксисту адрес. Мы мгновенно добрались до нужного мне здания. На часах было ровно одиннадцать.

Ночная охрана не стала проверять мои вещи. Услышав, что мне нужен офис Тадамити Нисины, охранник направил меня на пятый этаж.

Здание оказалось старым и не слишком пафосным. Остановившись перед дверью с нужной табличкой, я постучал.

– Входи, – раздался крепкий, совсем не старческий голос.

Я оказался в просторном кабинете. У стены напротив входа стоял массивный письменный стол, совершенно пустой, если не считать телефонного аппарата. Перед столом – единственный стул для посетителя, не такой массивный, как у хозяина. Больше в комнате ничего не было. То есть вообще ничего – ни мягкой мебели, ни книжных шкафов. На стенах не было даже картин, которые могли бы рассказать о былом увлечении хозяина кабинета. Обстановка крайне простая, если не сказать аскетичная. Видимо, Нисине для ведения дел не требовалось вести долгие разговоры.

Сам он восседал за письменным столом, уставившись на меня своим холодным, словно начищенная сталь, взглядом.

– Садись. – Он кивком указал на стул.

Вероятно, такой прием ожидает всех посетителей этого кабинета.

Я сел, и он негромко заговорил:

– Слышал, ты хочешь со мной побеседовать. Объясни, в чем дело, только коротко. Самая большая ценность для меня – это время.

– Минуту, пожалуйста. Я должен приготовиться.

– Приготовиться?

Вместо ответа я открыл сумку для гольфа и вытащил люгер. Не трогая затвора, направил ствол в потолок и взглянул на Нисину:

– Ну вот и все. Говорите, время для вас самая большая ценность? Моя подготовка отняла не более двадцати секунд.

На его лице не дрогнул ни один мускул. Думаю, достань я из сумки клюшку для гольфа, эффект был бы тем же.

Абсолютно ровным голосом он спросил:

– Понимаешь, почему я согласился встретиться с тобой?

– Не понимаю, – ответил я.

– Я помню твои школьные работы, помню картину, что получила приз на бьеннале «Новый век». Отлично помню. Мне захотелось увидеть собственными глазами, что стало с тем мальчиком, который демонстрировал столь незаурядный талант. В казино я еще раз убедился в твоих способностях. Но ты, похоже, связался с дураками, и чем более никчемные люди тебя окружали, тем больше ты ломал дров. А теперь вот докатился до того, что ведешь беседу при помощи таких глупых игрушек.

– Наверно, все именно так, как вы говорите. Я дурак. И я понимаю, насколько ценно для вас время. Но честность в беседе с дураком может сэкономить время. Кое-кто полагает, что заставить человека быть честным способен только нож. Может быть, для кого-то это и подходящее средство, однако сегодня один человек преподал мне урок. Да так, что мне захотелось быть на него похожим. И нож ему при этом не понадобился.

– Один дурак, к тому же безнравственный, подражает другому дураку. Порочный круг. Дурные привычки довели до ручки. Мир становится невыносим. Вряд ли нас ждет светлое будущее.

– А вы, значит, жаждете светлого будущего? Будущего, удобного только вам, наделенным властью старикам? Но и в этом вашем мире сейчас правит насилие. Если бы вы взглянули на мой дом, то прекрасно поняли бы, что я имею в виду. Может, перейдем от идиллий к реальности?

Выражение его лица ничуть не изменилось.

– Слушаю тебя.

– Я буду спрашивать о простых фактах. Когда вы познакомились с Эйко Акиямой? Думаю, вам известно, что она была моей женой.

– Слышал, что, когда твоя жена покончила с собой, она была беременна.

Я не ответил. Ждал продолжения. Он заговорил снова:

– Харада мне подробно обо всем доложил. Я знаю, что ты уже в курсе моих сексуальных пристрастий и располагаешь общей информацией о моей персоне. На момент смерти твоей жены я еще имел другую ориентацию и действительно мог попасть под твои подозрения. Надеюсь, ты не заблуждаешься и не считаешь, что отцом ребенка мог быть я?

– Заблуждаюсь или нет, это мы сейчас выясним. Но почему вам вообще пришла в голову эта мысль?

– Потому что ты держишь в руках эту нелепую машинку для убийства.

– Я уже объяснил причину. Я дурак, а вы цените время. Вы помните, о чем я вас спросил?

– Да. О том, когда я познакомился с твоей женой. Это было сразу после того, как ее брат совершил убийство.

– Действия, повлекшие смерть.

– Не вижу большой разницы, – сказал он глухо, словно окончательно ушел в свои мысли, – человек слаб. Ничтожного насилия достаточно, чтобы убить его. Крайне слаб. Это все равно что ткнуть иголкой в воздушный шарик. Стать жертвой насилия и не умереть – всего лишь случайность, часто называемая везением. Тот, кто бывал на войне, насквозь пропитан этой истиной и прекрасно понял бы, что я имею в виду.

– Вы говорите о том, как ценно для вас время, а сами уходите в дебри.

– Ты говорил, что речь пойдет о простых фактах, но, пожив с мое, ты поймешь, что простые факты порой нелегко изложить в простой форме. Такая уж это штука – факты. Всевозможные запутанные детали, подобно раковым клеткам, со временем раздувают простоту, заставляя ее увеличиваться в объеме и усложняться. И вот уже извлечение простоты требует чудовищных усилий. Таков путь простого факта.

Вероятно, прошлое этого старика, являвшее собой нагромождение простых фактов, наделило его умением не видеть в этом простом прошлом простоты. А может, он сам заменил свое простое прошлое на сложное. Я выжидал. Внезапно он заговорил так, словно ему удалось наконец вытащить простоту на свет божий:

– Твоя жена была красивой. Фантастически красивой. До сих пор помню, как она сидела тут, словно это было вчера.

Я не мог справиться с изумлением:

– Сидела тут?!

– Всего каких-то десять минут. Да, сидела на этом самом стуле.

– Но зачем? Что привело ее сюда?

– Это было перед началом суда над ее братом. Она искала моего менеджера Хараду. Видно, каким-то образом ей стало известно, что я, управляющий тем самым заведением, нахожусь по этому адресу. Харады не оказалось на месте, и ее вопросом занимался я. На правах хозяина.

– Зачем она искала Хараду?

– Чтобы обратиться к нему с просьбой.

– С просьбой?

– Нет, – он укоризненно покачал головой, – слово «просьба» совершенно неуместно, оно не сочетается с ее поведением. Она сказала: «Я пришла не для того, чтобы просить вашего человека свидетельствовать на суде в пользу брата. Я лишь прошу свидетеля объективно изложить факты. Мне приходится обращаться к вам с такой просьбой. Прошу вас передать ему мои слова. Это все». И ни слова больше. Села на этот стул, тихо произнесла свою речь и ушла. Я бы сказал, что это была не просьба и не мольба, в ее речи скорее чувствовалась красивая и твердая решимость. Честно говоря, я не считаю такое поведение полностью правильным. Это огромная редкость в наш век, когда сама идея взаимного доверия утратила смысл. Огромная редкость. Я хорошо помню то ощущение ностальгии, которое навеяло на меня ее старомодное поведение.

Я задумался. В те дни все мысли Эйко были только о судьбе Хироси. Она рассказывала мне, как ходила к родным потерпевшего договариваться о сумме компенсации, но я не знал, что она дошла и до этого старика. Однако только я сам виноват в том, что не знал этого. Из-за моей занятости наши былые длинные разговоры если и не сошли на нет, то как минимум стали реже и короче.