Текст книги "Яд для Моцарта"

– Дмитрий Дмитриевич! – окликнула его девушка. – Ну как, достали билеты?

Композитор подошел к ребятам. Взгляд серых глаз казался опустошенным, уголки рта искривлены, будто от горечи.

– Что с вами? – с тревогой спросила девочка, почувствовав неладное. – Окошко не нашли?

– Нашел, нашел окошко. Низенькое такое. Над ним табличка висит «Администратор» – все как полагается, – речь композитора была сухой и отрывистой, словно разорванная на части.

– И что?

– Подошел я к нему… А оно низенькое, понимаете ли, вот специально, чтобы человек изогнулся! Вот специально, чтобы в дугу изогнулся… Я, конечно, изогнулся, и туда заглядываю. А администратор меня спрашивает: вам чего? Я ему говорю, что хочу два билета на фильм. А он: а почему это я вам должен билеты давать? кто вы такой? Я говорю ему: я – Шостакович…

Композитор замолчал.

– Ну, а он-то?!. – с замиранием сердца и напрочь позабыв о физиологической потребности организма в осуществлении дыхательного процесса, выспрашивали молодые люди.

– А что он? Он мне отвечает: а я, говорит, Смирнов, ну и что? И в это время я, понимаете ли, стою, так сказать, перед ним, согнувшись, потому что окошечко так специально сделано…

– Ну и что же вы не объяснили этому непросвещенному идиоту, что вы тот самый Шостакович, который музыку к этому фильму написал? Это же ваш фильм! – парень едва сдерживал порыв праведного гнева и возмущения.

– Да что вы, зачем? – Дмитрий Дмитриевич спрятал голову в плечи, словно в нескольких сантиметрах над его головой кто-то размахивал огромной дубинкой. – «А я – Смирнов, ну и что?» Так я и ушел. Не люблю, понимаете ли, просить, не люблю…

Композитор повернулся и медленно побрел дальше. Молодые люди были смущены. Опустив взгляд долу, они впервые почувствовали, как твердая до сих пор почва под их ногами начала проваливаться, подобно трясине…

Диалог с паузами

– Почему исчезло изображение? Внезапно, без всякой на то причины блики огня захлестнули и без того нечетко просматривающуюся фигуру.

– Ветер, во всем виноват ветер.

– Ветер, который разносит яд по планете? Неужели весь воздух пропитан отравой? Наверняка это вредно. Может быть, попробовать как-то научиться обходиться без воздуха?

– Не думаю, что в земных условиях это получится.

– Что же стало с тем человеком, которого нещадно травили в то смутное историческое время?

– Он был вынужден покинуть родную страну и подыскать себе временное пристанище в другом уголке земного шара, куда ядовитые потоки не долетали.

– Но я не могу понять – зачем нужно было избирать такой изощренный способ убийства? Выходит, целью была не смерть?

– Разумеется… Если Гений остро ощущает вопиющую диссонантность бытия, этого вполне достаточно.

– Достаточно для чего?

– Чтобы он не чувствовал себя счастливым. Противник радовался своему превосходству над Тем, кто в действительности был выше его.

– Так вот в чем кроется истинное предназначение отравы?

– Может быть. Ты уже близок к истине. Впрочем, скоро ты сам все поймешь, и мне не придется объяснять тебе самое главное, самое страшное и трудное для меня.

– Но откуда тебе известны такие подробности?

– Я был там. Я странник, и мой удел – всегда идти сквозь времена и расстояния, принимать различные обличья, в сущности оставаясь собой.

– Если я правильно тебя понимаю, брат, ты бродишь не как попало, ты сопровождаешь (или преследуешь?) тех, для кого открыта дверь в трансцендентность, кто способен слышать музыку сфер, подобно мне?

– Подобно тебе…

– Но зачем, если ты приносишь им только несчастья? Зачем ты отравляешь их существование, мешаешь выполнить свое изначальное предназначение, с которым они явились в этот мир?

– Я вынужден так поступать, у меня нет иного выбора.

– О, как ты жесток, брат! Пребывая рядом с тобой здесь, один на один среди бескрайних просторов, я и не подозревал о том, насколько ты опасен и коварен! Отойди от меня, я не хочу больше говорить с тобой!

– Постой, брат, не горячись. Видно, настало время, когда не ты, а я должен успокаивать тебя. Мы поменялись местами.

– Ну это уже слишком! Если не уходишь ты, тогда я сам покину тебя. Нам незачем сидеть у одного костра, я вполне могу развести огонь и вдалеке от тебя.

– В том-то и дело, что не можешь.

– …То есть как не могу? Что кроется в твоих словах?

– Истина. Мы с тобой – родные братья, и нам предназначено волей Всевышнего никогда не разлучаться. Поэтому я и следую за тобой в истории человечества.

– Не следуешь, а следишь!

– Ты волен называть это как хочешь.

– Но почему тогда я ни о чем не знал, ни о чем не догадывался до сих пор? Ты помнишь, а я нет. Это более чем странно. Я не нахожу объяснения…

– Подожди немного.

– …И почему ты вдруг решил открыть мне глаза?

– Я подумал, что так будет лучше. Справедливее…

– О, звезды! Вы слышите, о чем говорит тот, который, по несчастью, приходится мне кровным братом! Он вещает о справедливости! Подумать только! Ответь же мне: какая может быть справедливость хотя бы в твоих намерениях, если ты беспричинно таишь коварные намерения против родного брата?

– Отнюдь не беспричинно.

– Тогда назови мне ее, открой причину. Может быть, тогда я смогу тебя понять и в какой-то степени оправдать твои поступки.

– Позже.

– Но почему не сейчас?

– Потому что ветер утих и – взгляни на костер – в пламени вновь можно увидеть изображение.

– Мне надоели твои картинки. Не хочу больше ничего видеть.

– Стой же, не уходи!.. Хорошо, так тому и быть: я все расскажу тебе. Но потом ты сам станешь упрекать себя за преждевременность и неспособность к ожиданию. Садись же поудобнее. Мой рассказ будет немногословен, но он не из тех занимательных историй, каковые могут без всяких усилий проникать в уши на бегу.

– Я слушаю тебя, брат. Видишь: я покорно складываю руки на колени и направляю свой слух к твоему голосу. Говори же.

– Сказать, что все это из-за того, что Он не захотел принять мои дары, было бы слишком просто и совершенно не так…

– Я так и знал, что ты обижен на меня из-за Дня Приношений! Но разве я виноват в том, что Ему понравились именно мои дары? Зачем ты преследуешь меня из века в век?!..

– Ты недослушал меня, брат. Я же сказал, что такой причина выглядит лишь на поверхности. А ты не пробовал заглянуть под толщу вод? Не пытался увидеть, что там, на дне?

– Откровенно говоря, мне было как-то не до этого. У меня, между прочим, имеются свои дела и заботы – стада, звезды… Одним словом, есть о чем подумать и без твоих проблем.

– Вот видишь, ты и не подозревал о том, что творится на душе у кровного брата. Но раз уж подвернулся такой уникальный случай и ты в кои-то веки заинтересовался мной, я попытаюсь тебе объяснить, что на самом деле происходит. Прости, если тебе покажется, что я напоминаю о вещах и фактах, казалось бы, общеизвестных.

Итак, мы – братья, рожденные от одного отца. Вместе росли, воспитывались, взрослели. Но с момента появления на свет наши взгляды были устремлены в две противоположные стороны вертикали: твои глаза были открыты небу, я же смотрел на землю. Уже в этом незначительном различии между младенцами скрывалось истинное предназначение их судеб. Так и повелось. Ты стал пастухом. Несложное, однако же, занятие – бродить изо дня в день по полям и лугам, подыскивая животным сочные корма, дарованные природой, а потом сидеть в душистых травах на пригорке и созерцать красоту земную.

Я же посвятил свою жизнь возделыванию земли – труду благодатному, но требующему много усилий. От восхода до заката, из года в год я распахивал, удобрял почву, сеял семена, выхаживал каждый росток, поливал, вырывал мешающие дыханию сорняки, заботливо собирал урожай. И все для того, чтобы раз в год – Великий День Приношений – сложить плоды трудов праведных к Его ногам.

Сравнимы ли труды наши? Сколько сил кладу я в землю, чтобы получить хороший урожай, и что стоит тебе один раз заколоть упитанного тельца, вскармливаемого самой матерью-природой? Посуди сам: Он все видит, от Его всевидящих очей не скроется не только живое существо, но и даже самая малая промелькнувшая где-то в глубине сознания мысль.

– Да, это так. Он все видит.

– Тогда, может быть, ты ответишь, почему он выбирает твои дары, а мои приношения каждый раз отвергает. Почему Он так несправедлив ко мне?

– Тише! Твои уста не ведают, о чем вещают, брат! Разве можно Его, Великого и Всемогущего, упрекать в чем-либо?! Он – Абсолют и Высшая Истина, и Деяния Его разумны и справедливы. Молчи, о неразумный, иначе не избежать тебе кары!

– Не избежать; что верно, то верно. И все же: почему мои труды не оцениваются Им по достоинству, почему мне не воздается по заслугам? С какой такой стати Он отдает предпочтение тебе и твоим тельцам? Почему я должен трудиться напрасно? Каждый новый год я пытаюсь подавить в себе уязвленную гордыню и утешить себя впопыхах найденными объяснениями: положим, этот год выдался недостаточно урожайным и плодородным, или же я плохо постарался, а вот начнется новый – и тогда я уж превзойду сам себя!

Но наступает очередной День Приношений, и мои дары отвергаются Им снова и снова. И каждый раз я вновь беру себя в руки и выкладываюсь максимально, безвозмездно даря себя и свое умение земледельца, чтобы угодить Ему. Но всякий раз это не приводит к желаемым результатам. И сегодня произошло то же самое: твой умерщвленный телец угодил Ему, а я снова остался в стороне. И так будет всегда, мне не изменить свою позицию, ведь так?

– И тогда ты счел причиной твоих мук и терзаний родного брата и решил отыграться на мне, преследуя меня в веках?

– Более того: под моей правой рукой сейчас лежит тяжелый камень. Я ощущаю, как он срастается с моей ладонью, становится с ней единым и нераздельным целым. Теперь, после всего произнесенного здесь, возле затухающего костра, чей свет еще пытается разогнать надвигающиеся на нас непроглядную тьму и холод, я не смогу не поднять его и не сделать то, ради чего мы сегодня и затеяли весь этот разговор.

– Что ты хочешь этим сказать? Неужто ты задумал страшное и намерен занести камень над головой кровного брата?

– Не стану скрывать. Почему бы не принести тебя в Дар Великому и Всемогущему? Может быть, тогда он смилостивится и примет мои дары – и по достоинству оценит мои старания?

– Ах, вот как? И что же будет дальше? Ответь, я ведь все равно не узнаю.

– А потом он разгневается и наложит на меня, грешника-братоубийцу, вечную кару: он отправит меня скитаться по миру, преодолевая времена и расстояния, дабы сопровождать тебя на этой земле.

– Ну тогда я и в самом деле начинаю понемногу кое-что понимать. Например, теперь мне ясна причина твоей удивительной памяти: ты-то остался живым, тогда как я всякий раз умираю и воскресаю вновь в ином обличье, но неизменно вселяя в новое тело сущность и Дух Гения.

– О, если бы знал ты, брат мой, каковы мои мучения! Никому не пожелал бы вечной жизни! Предел моих мечтаний – это дождаться сладостных моментов смерти.

– Ты не можешь умереть и предаться забвению?

– О, если бы это было возможно! Я пытался наложить на себя руки, но Он сказал мне, что смерть не придет ко мне, что бы я ни сделал. Тогда я сказал, что попрошу об этой маленькой и незначительной услуге первого встречного. Но Он наложил запрет на мои уста. Тогда я на собственной груди выжег крупными буквами «УБЕЙ МЕНЯ!» и скинул прочь одежду. Но прохожие, что попадались на моем скорбном пути, словно не замечали ни моей наготы, ни кровавой надписи. Так я и скитаюсь в веках, из раза в раз неизменно выполняя свою страшную миссию…

– Бедняга… Но зачем тогда ты прежде предупредил меня о своем коварном замысле? На мой взгляд, было бы гораздо проще обрушить на мою беззащитную голову камень из-за спины. А теперь, после того, что я узнал, лишить меня жизни будет не так-то просто. Ты, брат, бездумно сам усложнил себе дело.

– Я вовсе не так глуп, как тебе кажется. Конечно, сейчас ты можешь встать и уйти, исчезнуть во тьме навсегда. Но ты не сделаешь этого.

– Почему нет? Вот встану и уйду…

– Я должен объяснить тебе еще кое-что, весьма важное для нас обоих.

– Ну уж нет! Ни за какие коврижки! Это только расчетливый ход, чтобы заманить меня в ловушку!

– Я прошу тебя: если хочешь проникнуть сквозь завесу священной тайны, посмотри в огонь в последний раз! Если ты так веришь в Его справедливость, то тебе незачем бояться. Он не допустит твоей гибели. А если и так, то, значит, так тому и быть. Не ты ли говорил мне, что надо верить в Божественное Провидение?

– Действительно. Как бы ни случилось судьбы не миновать… Ну хорошо, хорошо, пусть будет по-твоему. Отпусти мою руку – я останусь еще ненадолго.

– Смотри, смотри внимательнее – язычки пламени пляшут и искрятся счастьем.

История пятая. По разные стороны
Австрия, последние годы XVIII века

pittoresco pomposo

Ах, Вена, Вена! Ты похожа на ту светскую даму, что облачена с ног до головы в роскошные наряды, увенчивающиеся пышной париковой прической, что держит себя в обществе манерно и изысканно, но при этом то и дело норовит послать кому-либо – совершенно все равно, кому – вызывающе кокетливый взгляд или с готовностью подхватить ниточку очередного клубка сплетен.

По твоим улицам торопливо передвигаются силуэты людей и запряженных лошадьми карет, в твоих великолепных дворцах произрастают раскидистые деревья заговоров и интриг. Великая европейская столица музыки, как много значила ты для мира в ту многоликую и знаменательную эпоху, обозначившуюся в истории культуры лаконичным термином «классицизм»!

Каждый музыкант – будь то композитор или исполнитель – искал возможности перебраться в столицу Австрии, ведь именно там собирались величайшие люди того времени. Гайдн, Моцарт, да Понте, Глюк, Бетховен… Список далеко не исчерпан, но упомянутых имен уже вполне достаточно для того, чтобы в должной степени оценить значимость этого города. Все дороги вели тогда в Вену, которая стала для музыкантов столетия первым и единственным Римом.

Вена была полна людьми – людьми разными, талантливыми и обыкновенными, аристократами и простолюдинами, добрыми и злыми, и среди них были счастливцы, знавшие великого Моцарта…

agile giocoso

Молодой человек в нарядном камзоле и тщательно напудренном парике с косичкой проворно бежал по одной из главных улиц Вены. Поравнявшись с парадным крыльцом красивого особняка, он нерешительно остановился.

– Интересно, заметит ли князь мое опоздание? – поинтересовался он у серебряных пряжек на собственных туфлях. Пряжки, равно как и туфли, безмолвствовали и отказывались давать молодому человеку хоть какой-либо вразумительный ответ.

Молодой человек наклонился и рукавом бережно вытер с них дорожную пыль. Но и это не помогло – к заботам и вниманию хозяина туфли остались равнодушны и по-прежнему упорно молчали.

– Что-то все равно нужно делать, не поворачивать же теперь домой! Не хотелось бы лишать себя такого шикарного удовольствия – приятного препровождения времени на княжеском балу – и все только потому, что я опоздал на каких-то полчаса, ну, по большей мере, на час!

Подобного рода рассуждения настроили молодого человека весьма решительно. Он спустился с крыльца, подошел к ближайшему окну и, привстав на цыпочки, осторожно заглянул внутрь особняка. Картина, открывшаяся его взору, зажгла лукавый огонек в его глазах и окрасила щеки в едва пробивавшийся из-под надежного слоя пудры розоватый оттенок азарта и предвкушения.

Бал был в полном разгаре: гости, судя по их поведению, уже отведали не один бокал вина и теперь веселились на славу. Некоторые шустрые парочки уже открывали бальную «программу», от души и даже с излишней темпераментностью для столь пышного и торжественного танца отплясывая полонез. Остальные с бокалами и блюдами экзотических яств расположились по углам огромной залы, оккупировав таким образом всю имевшуюся в доме мягкую мебель.

– Вот и ладненько! – потер ладони опоздавший. – Они все так увлечены собой и друг другом, что, пожалуй, и не заметят моего несвоевременного появления.

И, одернув камзол и приняв благопристойный, по его мнению, вид, молодой человек важно прошествовал мимо почтенного дворецкого, распахнувшего перед гостем дверь. Многочисленные зеркала холла успели на мгновение поймать его верткую фигурку в свой плен, но он ослепил их сверкающим взглядом и, как ни в чем не бывало, проследовал мимо.

Заключительные аккорды полонеза, партнеры кланяются друг другу, не преминув тайком стиснуть друг друга в страстных объятиях или, по меньшей мере, ущипнуть за выступающие мягкие места. Слышатся крики «браво, маэстро!» Из-за рояля встает полноватый человек в сером парике с волнистыми локонами, расправленными по плечам в соответствии с законами логики и симметрии. Он окидывает публику снисходительным взглядом, сдержанно раскланивается, при этом его спина остается невероятно прямой, словно он изнутри нанизан на невидимый стержень.

Внезапно его взгляд случайно натыкается на фигуру молодого человека, скромно стоящего в дверях залы. Чем-то этот человек отличается от других. Ах, да – он не аплодирует исполнителю, как все, и тем самым выбивается из общей волны рукоплесканий. Прищурившись, маэстро пытается рассмотреть физиономию нахального типа.

«Моцарт! Ну конечно же, кто еще может позволить себе такой откровенный жест неуважения!» – горделивый поворот головы, маэстро снова усаживается за инструмент, вскидывая полы камзола и отодвигая стул в полуметре от рояля.

«Сальери! А я-то думал – кто это так грубо издевается над инструментом, колотя по нему от плеча, наотмашь! И танец был нелепый. Впрочем, такую музыку только и играть на подобного рода пиршествах…»

Молодой человек незаметно пробрался поближе к инструменту, ехидным улыбчивым чертиком выглянул из-за него и прошептал солидному маэстро, чьи руки уже были занесены над клавиатурой в готовности извлечь из нее очередной танец:

– Приветствую вас, господин Сальери! Как это у вас здорово получается – княжеское сборище в полном восторге! Сбацайте-ка нам что-нибудь повеселее! – и юркнул в толпу. Сальери краем глаза увидел, как его злостный враг, всем сердцем ненавистнейший Моцарт совершенно нахальным образом приглашает на танец одну из самых очаровательных дам и бесцеремонно тащит ее в центр залы.

– Вот нахал! «Сбацайте нам»!.. Да как он смеет! Сопливый мальчишка – мне, великому композитору! – процедил маэстро сквозь стиснутые зубы и ударил по клавишам с такой яростью, что декоративный подсвечник, стоящий возле пюпитра, не удержался и свалился на пол.

А Моцарт тем временем откровенно наслаждался танцем и своей партнершей, которая была не только мила, но и превосходно танцевала. Выполнив несколько па, дама соизволила полюбопытствовать:

– Что же мы вот уже две минуты молчим? Есть ли имя у этакого симпатяги и милашки?

– Вольфганг, – состроив смущенную рожицу, ответствовал партнер. – Вольфганг Амадей Моцарт. Но вы можете называть меня просто Вольфи.

– Вольфи! Чудесно! – заливисто рассмеялась дама. – Позвольте, по-моему, я слышала ваше имя… Не вы ли тот самый мальчик-вундеркинд, которым меня в детстве попрекали учителя музыки?

– Ну конечно, я, – улыбаясь до ушей, отвечал Моцарт. – Я уже не первый месяц в Вене. Жаль, что нам не довелось повстречаться раньше.

– Ну, это упущение мы с лихвой сможем наверстать, – дама недвусмысленно улыбнулась. – У князя на втором этаже ужас как много свободных комнат!

– Отлично! Тогда не будем более терять ни минуты! Пойдемте же и заполним их все, по очереди! – подхватил мысль партнерши молодой человек и, прервав танец на полужесте, увлек ее за собой сквозь толпу.

Сальери, усердствующий за инструментом на благо развлекающимся гостям князя, не мог не заметить нарушения стройных рядов танцующих пар, но ему пришлось сдержаться – музыка не должна была стать жертвой вспыхнувшего пламени эмоций.

– А теперь вернемся в залу, я представлю тебя князю, Вольфи, – ласково и многообещающе щебетала дамочка, натягивая чулки и оправляя пышную юбку.

Спустя пятьдесят две ступеньки, мелькающие под ногами, сотню разгоряченных лиц и блестящих взглядов, шесть фраз и одно приглашение Моцарт сидел на стульчике с резными витиеватыми ножками и восхищал собою и своей музыкой собравшихся. О танцах как-то сразу забыли. Молодой виртуоз своей персоной воплощал само совершенство, и это развлечение было куда занимательнее для избалованных гостей.

Сальери, возвышающийся рядом с хозяином бала, кивал головой, выдавливал из себя почтительные улыбки и комплименты и беззвучно хлопал в ладони.

solo bruscamente

Сопливый мальчишка, наглец! Вот так, одним лишь прикосновением к клавиатуре, словно по волшебству, он завоевал внимание света. Достопочтенная фигура великого композитора и общепризнанного учителя музыки Антонио Сальери в одно мгновение затерялась среди его поклонников. Все труды, старания, долгие годы, потраченные на завоевание авторитета и безупречной репутации в высших кругах общества – все это пошло прахом!

Он явился невесть откуда и заставил говорить о себе всю Вену, да что там Вену – целый мир!

И при этом он даже и не пытается сделать свое поведение более благопристойным, он не выбирает выражения для разговора с высокопоставленными особами и даже в императорском дворце позволяет себе дурачиться и отпускать дерзкие шуточки. Идиот…

Как я могу позволить этому хохочущему недоумку вот так, одним махом испортить мне карьеру, перечеркнуть всю мою жизнь! Он с легкостью берет то, что мне дается в результате каторжного труда. Это, по меньшей мере, несправедливо. Если так пойдет и дальше, то в скором времени обо мне забудут, мое великое имя канет в Лету… Нет и нет! Я не могу этого допустить.

С тех пор, как на моем пути появилась эта сияющая и легкомысленная физиономия, я потерял покой. Я забыл, что такое благополучие и умиротворение. Постепенно я становился все более и более несчастным.

Я и Моцарт… Мы находились как бы на разных чашах весов. И чем более счастлив и удачлив был он (а в этом Моцарту не откажешь – дуракам, как известно, везет), тем ниже опускалась моя чаша под тяжестью невидимого груза, притаившегося у меня на сердце. Я понял, что единственным спасением от дна пропасти, куда клонилась моя чаша, было устранение злостного врага.

Когда император Иосиф предпочел его оперу моей, я поклялся убить Моцарта…

NB

Стоп, минуту внимания!

Автор просит у читателя извинения за внезапное вторжение в ход повествования, но, согласитесь, продолжать в том же духе было бы совершенно излишне.

Легенда о Моцарте и Сальери настолько хорошо известна читателю, что все происходившее между ними в дальнейшем вовсе не нуждается в дополнительном описании. Автор надеется на богатое воображение и память читателя и предоставляет ему полное право самому дорисовать знакомую картину жестоких замыслов Злодея, покушения на Гения и отравления его же как достойный результат предприятия.

Выбор красок и оттенков звучания в обрисовке данной легенды автор безоговорочно поверяет во власть читателя. В зависимости от границ воображения, степени осведомленности, от того, в каком из ящиков памяти хранится ваша легенда о Моцарте и Сальери, от пристрастию к мельчайшим деталям и подробностям и, конечно же, от личных способностей читателя к рисованию картина может получиться совершенно различных размеров.

У одних читателей ее дорисовка в воображении займет расстояние в несколько секунд – крупными штрихами и расплывчатым фоном. Других же предлагаемое занятие увлечет на несколько часов, которые они проведут за ювелирным прорисовыванием каждой линии и черточки, за деликатнейшей работой над нюансами колористики…

Впрочем, даже история, нарисованная в воображении, все же должна иметь не только временное, но и территориальное место в нашей книге. А посему оставим для нее некоторую часть пространства – незаполненного, на первый взгляд. Меж ненаписанных строчек чистых страниц без труда можно прочесть историю всех времен и народов в ее оригинальной интерпретации…

ad libitum

Тем, кто благополучно добрался до конца печальной легенды и не заблудился (а также не соскучился) в бескрайнем пространстве белой бумаги, автор предлагает совершить еще одно маленькое путешествие – вернуться в Первую Историю. Мы оставили ее в начале книги недосказанной, и в то время, пока блуждали по векам и странам планеты, в ней появилось еще несколько строк.