Текст книги "Другая белая"

* * *

Иногда они выходили вместе с Элизабет. Всю жизнь прослужив в музее, в пятьдесят шесть лет она не работала, получала пенсию по инвалидности: Элизабет не вдавалась в подробности, а Марина не спрашивала. У Элизабет была светская жизнь: приглашения на разного рода встречи, в театры, на выставки. Она была вхожа в клубы (английские клубы того времени все еще были закрыты для женщин – те могли быть приглашены только как гости попить чай с любимыми английскими scones[118]118
  Сдобные булочки (англ.).


[Закрыть] в специальной гостиной). Неуемная Элизабет, пригласив в один из дней Марину на такое чаепитие, через какие-то темные коридоры и проходы протащила ее в святая святых – гостиную, где в удобных клубных креслах сидели джентьмены с газетами, причем в это послеобеденное время многие из сидящих спали, закрыв этими газетами лицо.

– И они платят колоссальные годовые членские взносы, чтобы иметь возможность сбежать от?..

Элизабет приложила палец ко рту и тем избавила Марину от необходимости закончить фразу, которая явно не отличалась корректностью по отношению к английским дамам.

Побывали они и на вернисаже модного художника, и на специальной экскурсии в Британском музее – вечером, после закрытия, только для друзей музея. Элизабет оказалась еще и «девчонкой-шарлатанкой»: ее членство в «друзьях» давно истекло, поэтому был приведен в исполнение план «инвалид». В вестибюле музея стояли коляски, Марина выкатила одну из них, усадила туда свою подругу, и «инвалид» с сопровождающим бесприпятственно въехал в музей – инвалидам здесь везде дорога. Так весь вечер Марина и катала коляску, но за свои труды была вознаграждена – представлена многим знакомым Элизабет: журналисту, который вел раздел «Культура» в солидной газете, даме без особой профессии, прекрасно разбиравшейся в истории и искусстве Древней Греции, а также не первой молодости вдовцу с баронским титулом, пригласившему их погостить в его поместье где-то на севере. Ввиду ограниченности времени встречу перенесли на весну: «Ну уж весной обязательно!» Познакомила ее Элизабет и со своим «platonic boy-friend»[119]119
  Платонический друг (англ.).


[Закрыть] – высоким, простого вида мужчиной, работавшим в типографии.

– Раз в неделю мы встречайся на ланче, этого требуют приличия – женщина, даже такая, как я, никогда не бывшая замужем, должна иметь друзей-мужчин.

Дни шли, и Марина узнавала все больше о Лондоне и о своей приятельнице с ее полной загадок жизнью. Чего стоила, например, ее фраза «я выросла во дворце». В своем или в королевском? Или: «Наш род ведет свое происхождение от кельтов». Это звучало гордо. Марина знала, что кельты – коренное население Британии – были загнаны в дальние уголки острова еще римлянами. «Боудика[120]120
  Предводительница восстания кельтов против Рима в 61 году н. э.


[Закрыть] моя», – думала она с нежностью. И почему она тогда стеснялась распрашивать? Все думала, неудобно, а Элизабет, может быть, ждала вопросов, хотела поговорить! Девушкой-то она была скромной и хорошо воспитанной, несмотря на вынужденное «хулиганство».

Элизабет была хранительницей коллекций своих родителей – те, как видно, коллекционировали все – от газет до произведений искусства. Некоторые коллекции представляли музейную ценность: например, коллекция французской графики, о продаже которой она вела переговоры с Лувром. Единственное, что добавила к этим коллекциям сама Элизабет, была одежда. Она объяснила, что консультирует некоторые европейские Дома моды, и те в благодарность иногда присылают ей что-то из остатков коллекций. Элизабет всегда была одета элегантно – это Марина отметила еще в Москве – немного старомодно, но недешево и всегда к лицу.

Марина с изумлением разглядывала изысканные платья начала века, длинные платья ар деко с открытыми спинами (дамы были совсем бестелесными!), широченные юбки до колена и маленькие приталенные жакетики с воротником, открывающим шею и грудь, послевоенного времени (какие немыслимо тонкие талии – только что закончилось time of austerity[121]121
  Трудное и голодное военное и послевоенное время.


[Закрыть]!), а вот это она уже сама носила студенткой – костюмчик типа «шанель»: узкая юбка вьтттте колен, прямой жакетик. Именно эта коллекция была развешана над лестницей перед входом в ее комнату, не давая свободно войти; но, осознавая ценность, Марина уже не ленилась каждый день «кланяться» и ползать под ней по-пластунски.

Прожиточный минимум Элизабет был более чем скромным, но как-то она обронила:

– Я не бедная. Родители оставили и землю, и деньги в банке, но, по завещанию, я могу их снимать со счета только с согласия сестры. Мы с сестрой ненавидим друг друга с детства – она живет на севере с любовником и не отвечает на мои письма и просьбы. «Какие все-таки мы разные», – думала Марина. Сестры у нее не было, но как можно ненавидеть того, с кем росла?

Элизабет удивила ее и своей терпимостью к «иному» – вот чего не было ни в характере Марины, ни в окружающей ее московской жизни. Соседями мисс была пара мужчин, именно пара, жившая семейной жизнью. Марина в щелочку в заборе видела, как они натягивали в саду веревку, развешивали на ней мокрое постельное белье и всякие иные мелкие вещи – smalls. Они шутили между собой, через забор переговаривались с Элизабет. Однажды та сказала, что соседи пригласили их в гости – как-нибудь в один из вечеров на рюмочку шерри. Она говорила об этом без комментариев, как будто это было обычным делом. Марина, считавшая себя женщиной, мыслящей современно, обнаружила, что таковой она не была, и явление, только-только вышедшее в ее стране из подполья, принять была не готова. Ее страшила даже мысль о том, чтобы войти в дом, где живет нетрадиционная семья, – о чем с ними разговаривать?! А Элизабет, постоянно подчеркивавшая, что она «девица», как она это принимает? Непонятно.

Одна из светских знакомых Элизабет, узнав, что у нее гостит русская из Москвы, пригласила Марину на пару дней, чтобы показать живописные окрестности Лондона. Элизабет расстроилась:

– Вы им расскажете, как ужасно я живу, – но, посмотрев на Марину, добавила: – Я знаю, вы ничего им не скажете. Они интересные люди, съездите.

Их дом – после дома Элизабет– показался Марине уютнейшим в мире: чистый до блеска, с экзотическими африканскими фигурами у входа и антиквариатом в гостиной.

Пахло домом, а не запасниками музея. Здесь жили муж и жена – Роджер и Алина. Он архитектор и художник, она работала на ВВС – полька, попавшая в Англию в начале войны. Оба были старше Марины лет на десять, как ей показалось. Завтракали на залитой солнцем веранде со стеклянным потолком (любимые англичанами conservatories). Перед ними была огромная зеленая лужайка, окруженная с трех сторон высокими деревьями. Роджер только что скосил траву, кругом стоял чудесный свежий аромат. Вдруг он пристально вгляделся в какую-то птичку, только ему заметную, вскочил, схватив фотоаппарат со стола, и унесся. Вернулся и сказал негромко, как бы про себя:

– Я разочаровался в людях. Любить птиц приятнее и легче.

На следующий день они отправились в Лондон на вернисаж. Роджер и другие художники выставляли свои живописные полотна, графику, прикладное искусство. Потом веселой компанией поехали в Сохо, где был заказан зальчик в итальянском ресторане. На следующее утро Алина, вызвав такси, уехала в город, а они вдвоем поехали смотреть окрестности. Вот когда Марина впервые увидела меловую основу острова: она просвечивала сквозь траву на холмах.

По возвращении Элизабет встретила ее немного настороженно, Марина дотронулась до ее руки, улыбнулась – целоваться-обниматься между ними не было принято. В этот вечер поехали в театр на какую-то старую комедию. Зал быт полон, удивило, что всю одежду – плащи, пальто, жакеты – зрители держали у себя на коленях, в гардероб не сдали. Это сделала только Марина, заплатив один фунт. Ее плащ сиротливо висел в пустом гардеробе. Публика, как оказалось, знала и эту старую комедию, и артистов, поэтому была настроена радостно. Давно, со времен вахтанговской «Принцессы Турандот», Марина не видела, чтобы в театре так единодушно и заразительно смеялись (пожалела, что сама схватывала лишь отдельные слова, но вне культурного контекста содержание осталось непонятым).

А после театра Марина и Элизабет, стоя спиной к Эросу[122]122
  Статуя Эроса в центре Лондона – одна из его визитных карточек.


[Закрыть] на Picaddilly Circus, наблюдали удивительное зрелище – театральный разъезд. Удивительным оно было для Марины (она даже оглянулась: может быть, кино снимают?), а чудо состояло в том, что люди выходили из театра парами: каждая дама была в сопровождении своего индивидуального кавалера, и кавалер этот не тащился покорно и не косился по сторонам – он вел свою даму, был хорош собой, с иголочки одет, побрит, и все его внимание принадлежало только спутнице. Никаких шерочек с машерочками, как в Москве. Бывает же такое! И где они взяли столько приличных и трезвых мужчин, пожелавших пойти в театр? Это культурно-демографическое потрясение было таким сильным, что, вернувшись в Москву, Марина именно с него начинала свой рассказ о двух неделях в Лондоне.

Несмотря на все различия, она все больше привязывалась к Элизабет и чувствовала, что та отвечает ей взаимностью, иногда мелькала мысль: «А ведь, похоже, кроме меня, никто чужой в этом доме никогда не бывал». Нет, какие-то люди заходили, конечно: раз в неделю женщина приносила продукты и убиралась в ванной – единственное незахламленное помещение, как-то зашел сантехник, но все это не для общения, не для чашки чая.

Почти перед самым отъездом Элизабет впервые пригласила ее в свою комнату. По замыслу викторианского архитектора это, несомненно, была гостиная, но в доме Элизабет служила ей спальней. Марина уже как должное приняла, что широкая кровать здесь была единственным доступным местом – все остальное пространство большой комнаты с прекрасными пропорциями и эркером занимали книги – в шкафах по стенам, на широкой каминной полке, на столе и высокими стопками по всему полу. Марина присела на краешек кровати – Элизабет лежала («У меня нет морщин, потому что я много лежу», – не раз говорила она) – и выслушала ее исповедь:

– Я каждый день выхожу, вечерами бываю в обществе известных людей, но никто из них даже не догадывается, как я невыносимо одинока…

Проведя в Лондоне две недели, Марина уезжала с грустью, хотя город в тот приезд так и не полюбила. Они продолжали переписываться, Марина звонила, но больше они друг друга не видели. Как-то, позвонив после довольно долгого молчания Элизабет, Марина услышала в трубке чужой голос и слова «she passed away»[123]123
  Она скончалась (англ.).


[Закрыть]: не дожив до шестидесяти, Элизабет умерла от рака. Марина подумала: «От одиночества».

* * *

«Если бы была жива Элизабет, подруга моя, мы были бы вдвоем… А что, если позвонить Алине и Роджеру? Давно это было, живы ли они?» Позвонила. Ответил Роджер, узнал без долгих объяснений, тотчас же попросил: «Марина, вы можете приехать? У меня депрессия, так тошно…»

Марина поехала в Стэнмор, на север Лондона, по дороге думала: «Столько лет прошло – узнаем ли друг друга?»

Встретил постаревший, но все еще привлекательный Роджер.

– А вы почти не изменились!

– Спасибо. Слишком щедрый комплимент.

– Жены нет дома.

Наверно, что-то изменилось в лице Марины, потому что он тут же пошутил:

– Не волнуйтесь, я для вас уже не опасен. Мне семьдесят пять лет, и я только художник. С утра готовлю баранину со специями на медленном огне, а вот картошечка, а вот и винцо.

Все так мило, уютно, по-московски.

– Ну расскажите, что у вас случилось?

Неожиданно для себя Марина начала рассказывать все.

Все, начиная с ее приезда в Англию. Роджер слушал не прерывая. Никаких комментариев, но Марине стало гораздо легче: большое дело – выговориться. Оба помолчали какое-то время. Потом он сказал:

– You've been very resilient[124]124
  Вы очень жизнестойкая (англ.).


[Закрыть].

Это замечание о своей стойкости Марина слышала не раз, не возражала, но про себя никогда не соглашаясь: «Декабристку нашли! Да разве я выживаю? Я живу, мне интересен каждый день. А проблемы – так у кого их нет».

– Пойдемте посмотрим, чем я занимаюсь, – пригласил Роджер.

Пошли в гараж, который он переделал в мастерскую:

– Провожу здесь почти все свое время.

Кругом были картины, многие из них Марине нравились. Она вспомнила, что он архитектор по своей прежней профессии, а дело его жизни – живопись. Вернулись в дом и, усевшись в удобные кресла, начали долгий разговор обо всем – давно так хорошо не было! Поздно вечером Роджер вызвал такси до метро. На прощание сказал:

– Приезжайте еще, буду ждать!

Роджер звонил еще и еще и приглашал Марину, каждый раз добавляя: «Алина уехала отдыхать» или «Алина повезла группу в Польшу». Была в этом какая-то недосказанность. Роджер как-то сказал, что живут они с Алиной нормально – как брат с сестрой. («Наверное, пора в таком возрасте, – думала про себя Марина, – но вот почему сын предложил ему переехать от «сестры» к нему? Все тот же сюжет: уходил старик от старухи?») Марина как-то даже попросила Роджера:

– Что, если я буду приезжать, когда Алина дома?

Тот снова перевел разговор на гарантии безопасности. Когда она ехала к нему, ощущала дискомфорт, приезжала – все как рукой снимало. Они подружились. Им было интересно вместе – даже мыслей о том, что он другой национальности и может чего-то не понять, у Марины никогда не возникало.

Марина видела, что нравилась ему, – ну и прекрасно! Он ей тоже очень нравился. Как это замечательно – друг другом восхищаться просто так, без корысти и даже без романтического флера! Их дружба оборвалась нелепо. Однажды Роджер позвонил, долго мялся, что было ему несвойственно, и наконец вымолвил:

– Вы не могли бы мне позировать?

– Обнаженной?

– Да.

Марина, взяв паузу, обреченно подумала: «Я же обязательно простужусь». А он тоже, наверное, чувствовал себя неловко и только усугубил эту неловкость, добавив:

– Это – работа, она оплачивается.

Тему замяли, разговор скомкали, но звонков больше не было. Двое взрослых – более чем! – друзей не смогли «разрулить» неловкую ситуацию. Для Марины это было большой потерей. Она осталась одна. Можно, даже нужно было перезвонить, посмеяться, быть может даже согласиться в принципе (когда потеплеет), но Марина заметила, что ей все меньше и меньше хотелось общаться с кем бы то ни было. Даже ежевечерние разговоры по телефону с семьей давались ей нелегко: «Как вы? Я тоже. Все в порядке. Погода? По сезону. Нет, снега нет. Я не помню, при мне его еще ни разу не было. Держитесь. Целую». Вешала трубку и… И ничего не хотела…

«Вторник. Ничего нового. Существовал»[125]125
  Ж. П. Сартр «Тошнота».


[Закрыть]. Среда. Ничего не делала. Существовала. Четверг…

По утрам не хотелось открывать глаза, перед ней выстраивались все ее грехи – и нынешние и из далекого далека: мла дшему сыну было четыре года, он с наслаждением топтался в луже, а она на него накричала. Как она могла! На детей кричат только русские. А однажды он просил ее пойти с ним на фильм о Пеле, а вместо этого она повела его на какую-то ей интересную мелодраму. А старший сын приехал с первой журналистской практики, первые деньги заработал, а она тут же попросила взаймы, отдала потом? «Да о чем это я!? Мама отнюдь не молоденькая, в Москве с медсестрой живет, по мне, конечно, скучает, хоть и виду не подает… Муж родной, тридцать лет вместе, один… Недавно звонила, сказал: «Наши души, как птички, на одной веточке сидят». И чем всю жизнь гордилась – честностью! Ну да, ведь мы же такие искренние, душа широкая и вся нараспашку! Правдой-маткой по физиономии – любимая национальная забава. Свекровь, покойница, правильно говорила: «Притворись». «Молчи, скрывайся и таи…»[126]126
  Ф. Тютчев «Silentium!»


[Закрыть] Никогда не умела и только жизнь людям портила… А орала как на того же мужа, когда он возвращался из своих командировок: «Мать-одиночка я!» Да, одиночкой была, но ведь всегда знала, что так будет, никаких надежд на какой-то иной расклад он и до свадьбы не подавал. Какие мальчишки замечательные, любящие, у такой-то матери! Я – жуткое, бессердечное создание, виновата во всем… Моя вина, моя великая вина! И что лежу сейчас, скрючившись в темноте, и света не хочу, это наказание мне за все».

Немного легче становилось только вечером. Включала телевизор, а смотреть не могла: все люди жили нормальной жизнью, что-то делали, а она ни на что не способна, читать даже не могла – не понимала, о чем там, беспрестанно текли слезы.

Однажды увидела рекламу антидепрессанта. Вот оно что, у нее депрессия! На следующий день пошла в аптеку: «Такие лекарства только по рецепту». Записалась к врачу, подготовила объяснительную речь, но, когда пришла на прием, никаких речей не потребовалось: врач спросил о симптомах и, уже выписывая рецепт, предупредил:

– Антидепрессант начнет действовать через две-три недели – не раньше.

Какое-там раньше! Начала пить таблетки – стало еще хуже, прочитала инструкцию – оказалось, что так и должно было быть, значит, лекарство попало в цель. «Будем ждать, – калачиком свернувшись на постели, думала Марина. – Хорошо, что одна, какой был бы кошмар, если бы это случилось, когда жила с Дэвидом: он не любил ничего некрасивого, а выгляжу я сейчас – краше в гроб кладут».

Тот недавно прислал имэйл. Марина отметила, что выбрал для него розовый фон с каким-то узором и неформальный шрифт – как знак протянутой руки. Однако текст был делового, на первый взгляд, содержания: «Недавно разбирался в гараже и обнаружил твою сумку, которую пропустил летом. На ней французская надпись. Скажи, что с ней делать – выбросить или?..»

«Ничего ты не забыл, все было тобой просчитано. Сумку ты оставил специально, чтобы был повод для контакта, знал, конечно, что в такой фирменной сумке – Полина подарила в Париже – что-то дорогое». Так оно и оказалось: Марина никак не могла отыскать нескольких любимых тряпок – значит, они остались в той сумке.

Ответила:

– Эти вещи мне нужны, но у меня нет ни малейшего представления, как я могу получить их назад.

На следующий день – ответ уже безо всякого фона:

– Очень жаль, что ты так груба со мной.

Он прав. Но… она не могла себя пересилить. И не дарить же ему эти шмотки! Ответила, попросив оставить сумку в том магазине, где она работала: «Я предупрежу продавцов».

* * *

К концу года депрессия начала понемногу сдаваться. На первое января Марина купила билет на концерт в Barbican Hall[127]127
  Концертный зал на севере Сити в Лондоне.


[Закрыть]. Концерт был замечательный, публика – в приподнятом настроении, наряднее, чем всегда. В заключение концерта на сцену вышел певец, обернутый в британский флаг, и запел песню, прославлявшую Англию:

 
Land of Hope and Glory,
Mother of the free…[128]128
  «Земля надеящы и славы, мать свободных людей» (англ.). Патриотическая песня, неофициальный гимн Англии, которая, в отличие от других частей Великобритании, не имеет своего официального гимна, а использует «Боже, храни королеву» – официальный гимн Соединенного Королевства.


[Закрыть]
 

Весь зал встал и запел вместе с ним. Марина тоже встала и, уловив мелодию, начала подпевать и одновременно крутить головой по сторонам – она заметила слезы на глазах у многих. Оказывается, английский патриотизм не только футболом ограничивается. А то как-то нелогично: валлийцы – патриоты Уэльса, шотландцы – патриоты Шотландии, а основная нация англичане – патриоты Соединенного Королевства? Марина уже усвоила их безграничную, превышавшую, по ее мнению, размеры разумного политкорректность, но не до полного же отречения от самих себя?! Слава богу, оказывается, не отреклись еще. Уже не раз она слышала «страшные истории» о том, что само слово «англичанин» стало в официальном употреблении табуированным. Действительно, в анкетах она этого слова никогда не встречала, вместо него – «британец», который мог быть «European», «Asian» или «African». Смотрела как-то по телевизору интервью с известным актером. Сказав «мы, англичане», он покраснел, закашлялся и извиняющимся голосом тут же поправил себя: «Я хотел сказать британцы».

Позже Марина узнала о Proms[129]129
  Сокр. от Promenade Concerts – ежегодные концерты в Королевском Альберт Холле, которые длятся восемь недель и транслируются по телевидению.


[Закрыть] – летних концертах классической музыки. Билеты на заключительный концерт, где по традиции существует такая же возможность коллективно признаться в любви к своей стране, раскупаются сразу же в первую очередь.

Концерт воодушевил, и Марина нашла в себе силы полететь в Москву. Мама по-прежнему жила в однокомнатной квартирке на Мосфильмовской, но уже не одна, а с энергичной сиделкой из Молдавии – веселой девушкой Асей с сильными руками и медицинским образованием. У нее были муж и шестилетний ребенок. Марина догадывалась, что негласно все они жили в десятиметровой маминой кухне, хотя Ася утверждала, что собрались только по случаю каникул. Все две недели Марина делила с ней кушетку рядом с телевизором – ее муж с сыном спали на двухместном диване на кухне. Жили как сельди в бочке. Уезжать все равно было грустно.

Глава пятая

Зима 2007 г.

Первый раз Марина летела в Нью-Йорк. Старший сын с семьей уехал туда в командировку на два года, прислал приглашение. Отстояв длиннющую очередь в американское посольство под дулами американских морских пехотинцев, она получила визу на два года – официально все еще была женой британца, никаких проблем не возникло.

Город понравился сразу, но стужа… И депрессия все еще давала о себе знать. Большую часть времени просидела дома с внучками, глядя на широченный Гудзон и статую Свободы вдалеке. Выбрались с невесткой в Metropolitan Opera и на Пятую авеню в магазины – как раз было время колоссальных распродаж.

Еще в Нью-Йорке зашла в Сеть и нашла вакансии сразу в нескольких музеях Лондона и окрестностей. Заполнила анкеты on-line, получила подтверждение, что они получены и будут рассматриваться. Если решение будет положительным, в феврале вызовут на собеседование.

Холодным февральским утром вернулась в Виндзор, забрала отложенную для нее хозяином квартиры почту, втиснула по узкой лестнице себя и чемодан – и сразу к окну: «Здравствуй, крепость, я по тебе скучала». Не раздеваясь – когда еще бойлер нагреет комнатушку, – начала разбирать почту. Рекламу в мусор, это счет за газ, это – за электричество, это за телефон. Вот оно – письмо из музея… Приглашают на интервью через неделю. Отлично! А вот – из другого, и тоже приглашают, когда?.. Сегодня! Сейчас полдень, собеседование в пять вечера! И не в центре Лондона – намного дальше… «Я не могу! Я измучена после долгого перелета! Это далеко!» Схватила телефон, набрала номер и начала объяснять, что только что с самолета и… «я приеду!» Бегом в банк, обменяла доллары на фунты, чтобы с таксистом расплатиться, вызвала такси: «Сколько?! Хорошо, присылайте, я жду».

* * *

Собеседование проходило в знаменитом дворце шестнадцатого века. Ее встретили два безукоризненного вида джентльмена. Сели за круглый стол. Снова вопросы о жизни, о работе. Как счастлива она была делиться тем, что любила, с этими приятными господами. Нет, не господа – они сразу же представились по именам, и ее называли Мариной – не миссис Льюис. Что за наслаждение общаться с коллегами! Обстановка была непринужденной. Ближе к концу беседы один из них спросил, что ей не нравилось на прежнем месте работы в Лондоне.

– Я могу говорить откровенно?

– Вы должны говорить откровенно!

– Несогласованность между менеджерами в их инструкциях.

Если бы Марина могла тогда знать, в какую больную точку попала!

Под занавес прозвучал вопрос, подавала ли она документы в какой-нибудь другой музей, на что Марина ответила, что да, подавала, вот в этот самый, где они сейчас сидят, и что ее уже пригласили на собеседование. Ведомство было одно – дворцы разные.

– А что бы вы выбрали, если бы у вас была такая возможность?

– Конечно, ваш музей! Он маленький и уютный, я очень люблю восемнадцатый век в истории Англии.

– И были бы очень правы!

Один из менеджеров проводил ее на улицу до самых ворот. Домой возвращалась на поезде с двумя пересадками. На душе было весело: «Каким бы ни был результат, я сделала все, что могла, и это было чудесно!»

На следующее утро не смогла встать с постели – трясла лихорадка, горело все тело, вылезти в мир из-под спасительного одеяла не было никакой возможности. Наверное, в самолете или аэропортах подхватила какую-то инфекцию. Все-таки вылезла, набросала на себя все, что было теплого в доме, да так и тряслась подо всем этим… Сколько дней прошло, она не знала. Еды в доме не было, лекарств тоже, пила чай, чай, чай… Заваренный по-московски, по-человечески то есть. «Где есть чай, там есть и надежда!» Наверное, на третий или четвертый день температура спала, и она смогла выбраться из своей «пещеры». Зазвонил телефон:

– Миссис Льюис? Отдел кадров. Мы решили предложить вам контракт с Историческим королевским дворцом. Сегодня я вышлю вам дополнительные анкеты и условия контракта.

Есть контракт!

Через пару дней пришел большой фирменный конверт с контрактом на девять месяцев и несколькими анкетами для заполнения.

Сколько уж раз Марина заполняла анкеты в своей новой стране! Она делала это почти автоматически: имя, фамилия, нет, не была, в террористических акциях не участвовала, к уголовной ответственности не привлекалась… Этническая принадлежность – «белая». «Белая»: британка, из Евросоюза или другая? Уверенно поставила галочку в графе «другая». Получилось: «другая белая». Неожиданно для себя рассмеялась: нашлось-таки для нее верное определение, она и в своей-то стране себя «другой» чувствовала. Жила как все, а своей не была…

Был в документах и медицинский вопросник: чем болели вы, чем болели родители и – болели ли у вы ангиной? («angina»). Всегда такая дотошная, со словарем под мышкой, как мальчик Вишенка с книжкой[130]130
  Персонаж повести Дж. Родари «Приключеня Чиполлино».


[Закрыть], Марина на этот раз и не подумала полезть в словарь: angina – она и в Африке angina.

Ответила: «Да, часто, до того как удалила гланды».

Сходила на почту, отправила, но свербила мысль, что сморозила какую-то глупость: был задан один вопрос, из которого она умудрилась создать две проблемы – мало того что болела часто, так еще и операцию перенесла: «Ты бы еще прибавила: до того, как зубы вставила и протез на ноге приладила… И почему вообще не ответила «нет» на все вопросы? Сколько раз многоопытные в поисках работы сыновья наставляли: «Мама, на собеседованиях, в документах – ни о каких проблемах!»

Конечно, это ей даром не прошло. Через неделю после начала работы менеджер Фил пригласил ее в свой кабинет:

– Марина, завтра после обеда я вас отпускаю: вы должны быть в главном здании – вас будет ждать врач.

Ну вот, дооткровенничалась, теперь расхлебывай.

Молодой врач посмотрел на нее с грустью:

– Вы хоть знаете, что такое angina?

– По-русски – это боль в горле.

– Так это по-русски, а по-английски – серьезное сердечное заболевание.

Усмехнулся – мол, иди с миром, русская ты моя.

Весна – осень 2007 г.

Опять переезд. Марина трезво оценивала свои силы: ездить на работу с пересадками – выше ее физических возможностей. Грустно было уезжать из любимого Виндзора, посмотрела на прощание в окошко на крепость… и взяла себя в руки: «Что это я? Навещать буду. Да и перезжаю-то куда – в Ричмонд!»

Снова вид из окна потрясающий – везет. Вышла из подъезда – через дорогу Темза, напротив подъезда остановка автобуса – десять минут до места работы. И дешево – дешевле не бывает! Кто ищет, тот всегда найдет! Всех потайных сюрпризов этой дешевой квартиры в престижном пригороде Лондона она еще не знала и откровенно наслаждалась жизнью: весна, она снова студентка – контракт включал в себя двухнедельный курс знакомства с историей, архитектурой, реставрацией дворца, впереди – интересная работа. Чувствовала себя так, будто сбросила лет десять как минимум, и выглядела, судя по реакции окружающих, так же. Иногда выходила из дома пораньше, чтобы сначала подойти к реке, поздороваться, получить от нее заряд бодрости на целый день. Было легко и радостно вставать вместе с солнцем – весна. Такая яркая, такая свежая – необыкновенная. Наверное, потому, что река рядом. В один из таких дней Марина наткнулась на Фила, менеджера, он, оказывается, жил тут же, на холме, и бегал по утрам вдоль Темзы. Остановился, спросил, как переезд, не надо ли помочь:

– Если что, скажите, и мы с партнером – он все умеет – придем и поможем.

«Здесь о таком открыто говорят?!» – не в первый уже раз удивилась Марина.

* * *

Дворец стоял на берегу Темзы в Королевском ботаническом саду. Несколько лет он был закрыт на реставрацию, открылся только год назад, поэтому поток посетителей все еще был нескончаем.

Дворец, может быть, и не был похож на те дворцы, которые у всех на слуху, – мал. Да и скромен, пожалуй, для такого титула. Его и называли раньше просто «Голландский домик» за сходство с голландско-фламандскими домами того же времени: треугольная «корона» наверху и особая, «фламандская», кладка красного кирпича. Поначалу он служил всего лишь дачей части очень большой королевской семьи. Гораздо позже, когда дети выросли, а у главы семейства жизнь пошла невеселая – он заболел, и его болезнь была неизвестна эскулапам того времени, он купил его для постоянного проживания. Мал домик, да удал. Многих привечал, многое помнил.

Восемь человек помощников посетителей (так именовалась ее должность) и два менеджера – вот и вся их «семья».

Многие с высшим образованием, двое девятнадцатилетних: естественная блондинка (по-доброму посмеивались между собой: не мог Хью, второй менеджер, устоять перед ее длинными в радикальном мини ногами) и мальчик, только что сдавший A-level[131]131
  Advanced Level Examinations – экзамен по программе средней школы повышенного уровня сложности в Англии, который дает возможность поступить в университет, в отличие от О-Level (Odinary Level – первый уровень сложности), который такой возможности не дает.


[Закрыть] и, как это было здесь заведено, копивший деньги на поступление в университет. Темой его итогового курса по истории была Гражданская война в России. Он сказал Марине, что уже одолел Пастернака и сейчас с трудом пробивался сквозь дебри русского характера, читая «Преступление и наказание» Достоевского. Ученым-русистом он быть не хотел, а поведал Марине, что хочет служить в британской разведке, пойти по стопам деда и отца. Вот тебе и пресловутая скрытность! Еще один молодой мужчина – высокий, с ярко-синими глазами – решил взять time-out, уйдя с надоевшей работы в какой-то конторе и, работая во дворце, подумать о будущем. С первых дней Марине благоволила дама, иначе не назовешь: на работу приходила в шляпе, демонстрировала преувеличенно светские манеры и много говорила о муже, успешном архитекторе. Понравилась милая тоненькая моложавая женщина с севера Англии. Марина очень удивилась, узнав, что у нее было четверо уже взрослых детей, а пятый – подросток – учился в единственном в Англии бесплатном балетном училище, из-за чего мама и жила с ним в окрестностях Лондона.

Поначалу все были друзьями.

Реставраторы дворца сделали свою работу на «отлично». Среди тех, кто в течение многих лет готовил его к открытию для публики, были профессионалы разных специальностей. Всем вместе им удалось сделать почти невозможное: они избежали «стерильной» музеефикации, сохранили сердце и душу дома. Им удалось воссоздать атмосферу жизни в нем. Дворец был говорящим. Когда начинался рабочий день, один из «помощников» нажимал кнопку и… в приемной начинал свой рассказ король Георг III – хозяин дома – с гордостью, на которую имел полное право. Счастлив ли он и его подданные? Он сам же и отвечал: «We are! We are!»[132]132
  Здесь: «Да! Да!»


[Закрыть]Королевство в его правление процветало, совершались открытия (именно тогда, к сожалению, аборигены съели Кука, экспедицию которого поддерживал король), началась промышленная революция, было de facto отменено рабство. А сам он – ну такой обаятельный мужчина: играл на флейте и клавикордах, рисовал, наукой интересовался, грядки с овощами-фруктами вокруг дворца разводил и ни разу в жизни даже за границу не съездил! В витрине за стеклом стояла его восковая фигура в реальную величину: красив! Одного только не могли простить ему современники и потомки – Америку потерял. До этого формально она была колонией Великобритании. «Да и как было ее удержать! Это было неизбежно!» – оправдывала любимого короля Марина, хотя с ней соглашались далеко не все.