Текст книги "Другая белая"

В соседней комнате королева Шарлотта рассказывала о своем, ее голос звенел от счастья: она плыла по бурному морю из далекого немецкого княжества на встречу с молодым красавцем-королем, а через два дня уже была женой и королевой, а ведь было ей «всего семнадцать, всего семнадцать!» Женились они по любви и родили пятнадцать детей! (Король жене не изменял – известно доподлинно.) Пятнадцать детей – и только одна законная внучка, и та умерла родами.

На втором этаже уже выросшие дети обсуждали свои проблемы, а сильно постаревшая королева жаловалась на холод, детей и врачей, которые мучили ее мужа. Здесь, в гостиной королевы, стоял клавесин, на котором играл сам Гендель, а также король с королевой в четыре руки, когда были моложе. Здесь за несколько месяцев до смерти королевы состоялось знаменательное событие – двойная свадьба.

Королева приняла решение срочно женить двоих своих сыновей: династии нужно было продолжение. Не дано было королеве знать, что родится у нее уж такая внучка – всем внучкам внучка! Королева Виктория. Она будет рулить Британией («Rule Britannia»)[133]133
  Rule – править (англ.), «Rule Britania» – английская патриотическая песня XVIII века.


[Закрыть] за всех не очень везучих детей и не рожденных в законном браке внуков Георга Третьего и королевы Шарлотты – шестьдесят четыре года. Виктория будет очень плодовитой, родит много детей, от которых в геометрической прогрессии произойдут внуки, правнуки, и наградит она своих потомков неизвестно откуда взявшейся у нее гемофилией. Одна из внучек станет русской царицей, родит наследника престола с этим неизлечимым тогда недугом, отчего в государстве Российском усилится нестабильность, власть никудышная упадет, ее подхватят – и случится то, что случилось…

Остаться равнодушным во дворце было невозможно. Посетители хотели знать еще и еще, а они – помощники посетителей – тем более. Все чувствовали себя причастными: любили короля и королеву, сочувствовали детям, терпеть не могли профана-лекаря, входили в тонкости болезни короля с точки зрения современной науки. Когда позволяло время, вели бурные дискуссии. К дискуссиям всегда присоединялись волонтеры – люди, которые работали во дворце добровольно-бесплатно, и как работали! Люди эти были удивительные. В основном пенсионеры, они приходили, неся с собой толстенные папки с информацией о дворце и его обитателях. Эти сведения были ими почерпнуты не из путеводителей, – хотя они таскали с собой и путеводители – а из новых и старых книг, из Сети, что означало: их добровольный труд не прекращался с концом рабочего дня. Штатные сотрудники были вооружены свеженькими знаниями, почерпнутыми только что из первых рук – от реставраторов, кураторов, архитекторов, авторов текстов, авторов проекта (подготовка была организована отлично), но добровольцы интересовались дворцом давно. И некоторые мечтали оказаться на месте сотрудников.

Марина подружилась с некоторыми из них. С женой священника – ну ей, понятно, сам Бог велел заниматься благотворительностью; со всегда улыбавшейся бывшей учительницей, недавно перенесшей операцию на обоих коленях (учителя – особая, закаленная в боях порода людей). Восхищалась молодой красавицей родом из Уэльса с хорошо оплачиваемой и ответственной работой в Сити. Что заставляет ее по выходным дням не отлеживаться или наслаждаться своим садиком, а ехать за тридевять земель и, не закрывая рта, весь день посвящать посетителей в тайны дворца? Спросила. Та ответила:

– Я так устаю от своей важной работы, на которой не принадлежу сама себе, что здесь я отдыхаю, я делаю то, о чем всегда мечтала, но что не сбылось. А потом… знаете, наверное, это традиция этой страны. Я помню, как моя мама два раза в неделю работала в благотворительном магазине, а было нас у нее пятеро!

Марина удивилась еще больше, когда узнала, что у волонтеров была своя организация, свое начальство, которое распределяло их по разным объектам, и серьезная конкуренция: попасть именно в этот дворец было не просто. Поэтому они относились к работе очень серьезно. Все очень сочувствовали немолодой уже женщине, которая упала по пути с работы, получила травму лица и сотрясение мозга. Она, конечно, не могла ездить во дворец, но регулярно звонила Филу или Хью, чтобы напомнить, что она еще жива и скоро выйдет на работу. Пустили шапку по кругу, собрали деньги на букет и большую красивую открытку с пожеланиями выздоровления – все поставили свои подписи.

На работе Марина уставала физически, но счастлива была безмерно: «Да, я нужна себе здесь! И именно в этом качестве – помощника посетителей музея! Много в музеях функций и должностей, я это прошла, для меня это – прошлое, а сейчас важнее и интереснее работы мне не нужно».

* * *

Как было не чувствовать себя помолодевшей, если каждый рабочий день начинался со слов: «Итак, ребята…» – это Фил начинал ежедневный утренний брифинг. «Ребята» всех возрастов стояли, как цыплята, кружком перед высоким широкоплечим менеджером.

И как не помолодеть, если с первых же дней у Марины возникло чувство к молодому коллеге возраста ее старшего сына. Чувство началось с удивления, перетекло в изумление, восхищение, уважение и в конечном итоге – в дружбу. Джулиан был звездой в их «команде»: это был его второй сезон, он сразу начал водить экскурсии по дворцу, тогда как остальным еще только предстояло их подготовить. Их дружба началась с разговоров шепотом, когда посетителей в поле видимости не было. Джулиана интересовало все, и он знал все. Философ по образованию, он читал ей стихи Ахматовой и Мандельштама (в английском переводе, конечно), был в курсе прошлой и настоящей русской истории, а уж историю своей страны он понимал как никто. Первой реакцией Марины было удивление: «Что ты здесь делаешь? Почему не преподаешь философию или историю? Ты же создан для этого!» На то, чтобы это понять, у Марины ушло несколько месяцев – все сложно!

Джулиан был рожден мыслителем, вольным любителем знаний. «I think therefore I am»[134]134
  Я мыслю, следовательно, я существую (англ.).


[Закрыть] – это про него. Он работал, чтобы жить: платил за съемное жилье на окраине Лондона, чем-то питался, покупал книги – а в свободное от обязаловки время читал, писал, думал. Чтобы учиться дальше, поступить в аспирантуру, писать диссертацию, нужны были немалые деньги – обучение платное. Деньги были. У родителей Джулиана, принадлежавших к верхне-среднему классу. Родители настойчиво просили его взять деньги, приводя очень убедительный, по мнению Марины, аргумент: «В наше время мы учились бесплатно, нам еще и стипендию платили, не твоя вина, что жизнь изменилась». Нет, брать деньги у родителей тридцати-с чем-то-летний сын не мог – сами же они и воспитали его в традиционном для этой страны духе независимости и невмешательства в частную жизнь друг друга. Взрослый сын сам решает все свои проблемы – это был жизненный принцип Джулиана.

От него Марина узнала, как непросто быть интеллектуалом в этой стране. Джулиан не был «ботаником», ходил время от времени с приятелями в пабы, поддерживал разговоры о футболе и регби, но свои собственные интересы не просто не открывал, а скрывал. Почему? Потому что прослыть интеллектуалом в Англии – значит обеспечить себе нелегкую жизнь изгоя среди сверстников. Интеллектуал – сродни чему-то заумному.

– Пойми, Марина, – говорил он, – англичане по своей внутренней сути так и остались англо-сакскими крестьянами – земледельцами и животноводами. Они делатели – не мыслители. (Если бы Марина знала тогда, что будет возведена в разряд интеллектуалок и подвергнется травле со стороны одной из «делательниц»… Не знала и открыто наслаждалась общением с интеллектуальным коллегой.)

* * *

Она начала водить экскурсии, отвечала на вопросы, следила за порядком в залах – это была «чистая» работа, была и «грязная» – открывать по утрам и закрывать в конце дня бесчисленное множество ставен на трех этажах дворца. Ставни эти запирались на ночь на хитроумные металлические засовы. После того как были сломаны все ногти, о маникюре пришлось забыть.

Добрую половину посетителей составляли люди преклонного возраста. Марина училась у них жизни, говоря высоким «штилем», проникалась уважением к английским ценностям того поколения: никогда ни при каких обстоятельствах не падать духом, не просто нести свой крест, но нести его с радостью. Однажды к дворцу подъехали два автобуса, из них посыпались они – «божьи одуванчики»: кто с палочкой, кто на костылях, а кто и в инвалидных колясках. Вот это была работа! Всех надо было каким-то образом доставлять с этажа на этаж, всем надо было рассказать и показать… Через пару часов Марина и ее коллеги еле передвигали ноги, еле говорили. Бодрыми и веселыми оставались только гости. Марина все еще отвечала на вопросы, когда предводитель этих славных налетчиков бросил клич: «По машинам!» – и уже дождавшаяся своей очереди к ней старушка – сто лет в обед! – жизнерадостно помахала ей рукой: «Ничего, я спрошу вас в следующий раз!» И побежала в меру оставшихся еще у нее сил.

Если до этого и были у Марины моменты, когда хотелось жаловаться на жизнь, то эта женщина навсегда избавила ее от паданья духом где попало!

Были во дворце и гости, которых сотрудники называли «наши инвалиды». Они имели свою организацию, представители которой пришли в музей перед открытием сезона познакомиться. Не говоря уж о том, что вход для инвалидов с сопровождающими был бесплатным, во дворце было все для их удобства: и пандус при входе, и лифт (чего стоило реставраторам встроить его в старую, уже существовавшую шахту – только потому и разрешили, – которая в прошлом служила для спуска всякого рода отходов жизнедеятельности), и даже просторный туалет на самом верху. Гордость какая-то поднималась в душе: природа обделила этих людей, но в ее музее они не обижены, с ними разговаривали, пожимали их скрюченные или парализованные руки, шутили, и они чувствовали себя желанными гостями, задавали вопросы без стеснения, хотя, чтобы понять их вопросы, требовалось иногда порядочное время. Они любили пользоваться компьютерами в специально оборудованной для этого библиотеке. Их «профсоюз», как про себя называла Марина, переходил, однако, в своих требованиях все границы возможного. Менеджеры с превеликим трудом отбились от требования повесить на двери старого дворца современное объявление о наличии в нем специального туалета. Такое объявление уже висело у кассы.

* * *

Лето перевалило за середину, когда стало известно о грядущих изменениях. Джулиану и Роз, милой девушке, только что окончившей университет, была предложена работа в другом дворце в Лондоне – своего рода повышение и, главное, приближение к тем районам, где они жили. Вскоре они должны были уйти. Марина поехала в недельный отпуск в Москву, а когда вернулась в осиротевший дворец, почувствовала что-то неладное.

Среди коллег была женщина ее возраста, полуангличанка-полуитальянка. Красавица в молодости (они все уже давно принесли и показали друг другу семейные фотографии), она, как это часто происходит с западными женщинами, с возрастом потеряла женственность, даже одежду покупала в отделах для мужчин. Эвита, так ее звали, недавно вернулась в Англию после развода и тридцати лет жизни в Италии. Поначалу у женщин сложились приятельские отношения. Эвита как-то попросила Марину показать ей Лондон, которого совсем не знала. Договорились пробежаться по магазинам.

Марина замечала, что ее дружба с Джулианом Эвите не по душе: несколько раз по самым незначительным поводам она прерывала их разговоры. Например, чтобы ответить на вопрос Эвиты, когда у него следующий выходной (узнать это можно было, просто посмотрев в табель), Джулиан вынужден был скомкать свою вдохновенную речь о любимом философе Ницше: «Он был не понят, его идеи извращены…»

Эвита любила прерывать. В Италии она была владелицей пиццерии, привыкла к власти. Однажды она прервала на полуслове Марину, когда та, стоя на крыльце, рассказывала о дворце тем, кто уже купил билеты, но еще не мог войти, – дворец-то небольшой. Марина в замешательстве оглянулась на нее, все еще продолжая говорить. Эвита, стоя в позе надзирательницы, как их изображали в советских фильмах, изрекла:

– Уже можно запускать.

Разочарованные гости, слушавшие Марину с большим интересом, подчинились приказу. «С манерами у Эвиты проблемы, – подумала Марина. – Вернее, проблемы у нас с ней».

До того как пришло настоящее лето, во дворце всегда было холодно, что называется «горница – с Богом не спор-ница». Когда он был обитаем, топили камины, но и тогда, судя по жалобам королевы и ее дочерей, тепло в нем не было. Менеджеры просили сотрудников одеваться теплее, что они и делали, и все равно мерзли. Однажды Марина достала из шкафа короткое черное пальто, купленное на распродаже в Нью-Йорке, этой Мекке шопоголиков. Теплое какое, как раз для работы! На следующее утро, проводя брифинг, Фил, который любил хорошо одеваться, воскликнул:

– Марина, какое пальто! Ведь это, кажется, кашемир!

Марина случайно бросила взгляд на Эвиту и не позавидовала себе – такая откровенная злость была на ее лице. «Фил, что же вы наделали, зачем сотворили мне врага?!» – возопила она про себя. Настолько-то женщин типа Эвиты Марина понимала.

И началось… Каждый день – то колкость какая-нибудь, то при появлении Марины Эвита выходила из комнаты, то вечером, когда подводили итоги дня, с непроницаемой улыбкой докладывала, что посетитель жаловался на сотрудника, который при нем начал закрывать ставни на втором этаже («Это так грубо!»), – а на этом этаже, кроме Марины, никого не было, и ставни она закрыла, когда в здании не осталось ни души… Все было так понятно и так противно. Но не унижаться же до выяснения отношений: Эвите как раз это и было нужно.

Марина держалась, улыбалась, как ни в чем не бывало, но настроение было еще то. Не позволяла себе себя жалеть – это спасало. Жалеть себя сладко, если есть кому пожаловаться, а здесь она жаловаться не могла, хотя и замечала сочувственные взгляды коллег. До нее доходило, что в их раньше дружной «семье» пошли какие-то шепотки.

С работы ее иногда подвозил Фил. Он хорошо к ней относился и всегда, когда во дворце были высокие гости, представлял ее им: «Музейный сотрудник из Москвы». Этот безукоризненного вида джентльмен оказался очень похож на ее московских музейных приятелей и приятельниц с богемными замашками, проще говоря, с их постоянным матом на устах. Как-то на повороте Фил знатно выругался, сразу же с притворным ужасом повернувшись к ней: «Пардон, при даме!» Марина успокоила его, что читает современную английскую литературу, где это слово – чуть ли не на каждой странице. Тогда он рассмеялся и сказал, что выражение «bloody hell» сейчас в ходу только у среднего класса, тогда как элита предпочитает энергичное «f…ck!».

– Осталось только одно табуированное слово в английском языке, на букву «с»…

Посмеялись. Потом он посерьезнел и спросил:

– Что, Марина, трудно?

Ну уж нет, пользоваться доверительными отношениями с начальником, чтобы жаловаться в его машине, – на это она не была способна. А Фил, как бы про себя, сказал:

– She is low, very low… [135]135
  Она очень низкая. Здесь: low – невоспитанный, грубый (англ.).


[Закрыть]

Но чаще всего Марина возвращалась домой на автобусе в компании Роя, того самого, который взял себе перерыв на обдумывание дальнейшей жизни. Им было по пути. Они симпатизировали друг другу, особенно сейчас, после ухода Джулиана, Роз и Кристин, той милой северянки, которая жила в Лондоне ради сына. Ее под угрозой развода увез муж. В подземном этаже дворца, где у сотрудников была устроена своего рода кухонька с микроволновкой и электрическим чайником и где еще так недавно до начала работы и в перерывах на чай-кофе, оставив дворец на волонтеров, они дружно и весело обсуждали все – от сексуальности древних греков до тупости современных политиков, сейчас собирались крайне редко, а если и приходили, то по одному. Посиделки стали неуютными.

Эвита, демонстративно отвернувшись от Марины, оживленно переговаривалась только с длинноногой Дженни, как обычно, жутко кашлявшей, поскольку она не пропускала танцулек и бегала на них, как и все девчонки ее возраста, полуголой в любую погоду. Будущий разведчик Том не сводил с Дженни глаз – он любил ее в любом виде и состоянии. Марина молча пила кофе. Рой, как правило, тоже молчал. Жаль, что «дама в шляпке», Линда, отбросившая свои «светские» манеры и оказавшаяся отличной теткой, в их «кофейню» никогда не спускалась, поскольку работала на полставки и пила кофе только дома.

И вот в один из дней, когда они уселись на заднее сиденье мягко катившегося автобуса, Рой рассказал ей, что вчера пережил ужасный стресс и до сих пор не может от него оправиться.

– Что случилось, Рой, что-то во дворце? – у Марины вчера был выходной.

И он рассказал о страшном скандале, который вчера, пользуясь отсутствием обоих менеджеров и самой Марины, устроила ему Эвита. Причина была в том, что накануне, выслушав очередной донос о якобы плохом поведении Марины, не предложившей ему, Рою, перерыв на кофе, он поднял свой голос и сказал, что это ложь, перерыв ему Марина предложила, и он успел выпить даже две кружки кофе. Рой не мог пересказать Марине всего, что ему пришлось выслушать, но текст был примерно такого содержания: «Так ты за нее!!! Ты против нас??? Ты готов горшки из-под нее выносить!»

– Марина, я до сих пор эмоционально выпотрошен, а вчера, еле живой, целый час плелся до дома пешком, чтобы успокоиться.

Наверное, он рассказал об этом не только ей, потому что на следующий день Фил вызвал к себе Эвиту (Марина, как назло, была на этом этаже), и та вышла от него с пунцовым, перекошенным злобой лицом.

Потом он вызвал к себе и Марину. Заговорил первым:

– Марина, я прекрасно понимаю ситуацию… Я сам не раз был бит за то, что лучше образован, больше знаю…

«О чем это он? Что он может знать об элементарной женской зависти?» Фил продолжал:

– В этом вся причина…

– Нет, Фил, причина – ваш комплимент!

Тот расхохотался:

– Она заявила, что вы… больно умная.

«Ну да, я больно умная и всегда говорю о непонятном», – про себя усмехнулась Марина.

От Фила она узнала, что в конфликт уже вовлечены все. К нему приходили коллеги, чтобы ее защитить. Он передал слова Линды: «Марина – леди. Мы все видим, как она работает и общается с посетителями. Нельзя позволять кухарке вносить разлад в наш коллектив».

Коллектив встал на ее защиту!

Дома Марина, конечно же, дала волю слезам, но это были слезы счастья: «За что они все… так добры ко мне? Что я им сделала… хорошего? Я чужая. Взять сторону «своей» было бы гораздо легче…» И вдруг соленый поток иссяк, в голову пришла мысль, и Марина стала ее думать:

«Это ведь мне какой хороший урок, я всех их любила, но не доверяла им – мол, ксенофобы, к иностранке не могут хорошо относиться. Начиталась всяких исследований. Сама вековечную российскую ксенофобию сюда привезла. Ничего я о них не знаю. И хорошо, что друзья Дэвида не стали тогда говорить со мной о национальных различиях, а предпочли им различия климатические. Они были взрослее меня. О чем я могла им тогда поведать? «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут?»[136]136
  Р. Киплинг. «Баллада о Востоке и Западе», перевод Е. Полонской.


[Закрыть] Я здесь начинающая британка, и, право же, эта страна стоит того, чтобы быть в ней начинающей в любом возрасте! Люди здесь хорошие, справедливые и честные, и даже национальные особенности их совсем не портят (Марина уже успела прочитать бестселлер «Watching the English»[137]137
  Кэйт Фокс. «Наблюдая за англичанами» (англ.).


[Закрыть]). А «эвиты» – так они в любой стране есть. Ее, бедную, тоже можно понять: была красавицей, пользовалась успехом – и вдруг все кончилось. Женственность пропала, муж ушел к белорусской девице; стала носить мужскую одежду, юбки носить не может из-за ножек-спичек– тут любой характер испортится…»

На следующий день Марина вошла во дворец, залитый солнцем: значит, ответственным был второй менеджер Хью. Два менеджера, мягко говоря, не ладили между собой, что не отражалось на работе, потому что они никогда не выносили сор из избы. Просто все знали, что, когда во дворце Фил, нужно делать то-то и то-то, когда Хью – все наоборот. При Филе нижний коридор погружался во мрак: он считал, что вид роскошного сада отвлекает посетителей от осмотра дворца. «Нет вопросов, сделаем, как пожелаете!» – таково было общее мнение.

В солнечном коридоре к Марине подошла Эвита и поздоровалась первая.

– Я ни с кем не хочу быть в ссоре, я просто хочу работать, – объявила она об окончании военных действий.

– Я очень рада, – ответила Марина.

* * *

Эта история совпала с тем обстоятельством, что в дешевой с прекрасным видом Марининой квартире жить стало невозможно: кран с горячей водой заглох через месяц, а еще через три месяца пришел счет за электричество на пятьсот фунтов. Кто жил в квартире до нее, Марина не знала, но этот кто-то за электричество, как видно, не платил никогда. Найти хозяина квартиры, которого она никогда в глаза не видела, не удавалось. В агентстве разводили руками: владелец сам управляет своей собственностью, обычно этим занимаются они за дополнительную плату, но ее landlord решил, видимо, сэкономить. Компания – провайдер электричества – долго ждать не стала, а отключила свет и поставила счетчик. Никто не объяснил Марине, что с ним делать. В конце концов она выяснила, что теперь она должна платить за электричество поминутно, причем вперед, покупая где-то – никто не мог сказать где – какую-то карточку и впечатывая какие-то цифирки в этот счетчик. Потратила выходной, нашла лавчонку и купила эту карточку (в дорогом и законопослушном Ричмонде найти подобное было нелегко), сделала все, как было написано, – через три дня свет отключился снова. Оказывается, мало заплатила. Это десять фунтов за три дня мало!? Вот так здесь борются со злостными нарушителями.

Теперь уже решившая доверять своим друзьям-коллегам Марина не скрывала своих проблем, и ей старались помочь. Фил на бланке организации написал письмо в агентство о том, что ценный сотрудник вынужден отвлекаться от своей очень важной работы из-за жилищных проблем, Хью, позвонив жене, что не сможет сегодня захватить ее с работы, повез Марину смотреть другие квартиры. И все вокруг советовали звонить в Citizens Advice Bureau, которое есть при каждом местном Civic Centre[138]138
  Административно-общественный центр в каяддом районе Лондона.


[Закрыть]. Позвонила, очень вежливый сотрудник выслушал и посоветовал не платить за квартиру, спросив на прощание, чем еще может помочь. (Марина не переставала удивляться тому, что здесь никто никогда не бросал трубку, ждать ответа приходилось иногда долго, но уж коль дождалась, все внимание – только тебе одной, никакой спешки, а в конце всегда этот вопрос про помощь. Трубка была брошена только один раз, когда с огромным трудом дозвонилась до совет… до российского посольства: таких справок не даем – бац!)

Она перестала платить за квартиру, как ей посоветовали. А потом – откуда что взялось! – посвятила целый выходной составлению жалобы на владельца квартиры, своим бездействием нарушившего ее права съемщицы и, более того, права человека на свет и тепло. В конце жалобы она потребовала вернуть ей депозит, в противном случае пообещала обратиться в суд.

Марина нашла другую квартиру, без вида и не так близко к работе, но со всеми функционировавшими удобствами. И что удивительно: депозит за прежнюю квартиру ей вернули с извинениями!

* * *

В конце октября дворец закрывался на зиму. Под низкими кирпичными сводами нижнего этажа устроили прощальный вечер (стол, между прочим, организовала Эвита, которая была мастером этого дела). Пришли все волонтеры, приехали Джулиан и Роз, были речи, были слезы, были обещания встречаться и – это обязательно, об этом просил Фил! – вернуться во дворец на следующий сезон. Этого обещания Марина не сдержала.

* * *

В лето 2008-е от Рождества Христова, через шесть лет после своего приезда в Великобританию, Марина была торжественно посвящена в британки. Эта церемония называлась натурализацией. После нее получение паспорта – простая формальность, которая делается по почте. Когда дошла Маринина очередь подняться на сцену за свидетельством, в ее сумке, оставленной на стуле, зазвонил отключенный мобильник – не иначе Родина напоминала о себе. Марина выяснила потом, что звонила мама. Каким образом ей удалось включить мобильник, осталось тайной – мысль материальна? Фотограф, уже нажавший кнопку камеры, так и заснял выражение полного смятения на лице новоиспеченной британки и ободряющую улыбку королевы на портрете рядом. Молодая элегантная женщина – мэр в какой-то «исторической» красной мантии, приветливо улыбаясь, сказала:

– Вы у нас не первая женщина из России, прошедшая натурализацию, а вторая!

Марина удивилась: она рассчитывала услышать «двести вторая» – русская речь была повсюду.

Муж стоял в зале и любовался.