Текст книги "Круг перемен"

Бали, 2019 год

Леонид сидел в лобби гостиницы и листал странички на мониторе телефона. Анфиса закусила губу: принесла же его нелёгкая. Она посмотрела по сторонам в поисках запасного выхода, хотя понимала бесполезность своих действий. Выход был только один, и прямо через холл. При её появлении Леонид встал:

– Анфиса, куда ты ночью сбежала с дискотеки? Я тебя обыскался. Тебе не понравилось? – В его глазах масляно заплескалось смущение. – А я хотел тебе угодить.

Анфиса остановилась и посмотрела в открытое симпатичное лицо рубахи-парня и души компании. Если бы она своими ушами не слышала его разговор с Инной, то ни за что не поверила бы в его подлость. Как-то раз Максим упомянул, что воры все обаяшки. Наверное, так и есть, но всё равно хочется верить в лучшее вопреки всему. Но не в этом случае. Надо было ему ответить хотя бы парой фраз, но она не смогла пересилить себя и молча прошла мимо. Леонид схватил её за руку:

– Ты видела Инну? – Он втянул воздух ноздрями и с утвердительной интонацией повторил: – Ты видела Инну. Но послушай, я тебе всё объясню.

Его пальцы неприятно царапнули по запястью. Инна вырвала руку и посмотрела на него с презрением:

– Пусти и больше не подходи близко ни ко мне, ни к Инне.

Он повернулся боком и перегородил ей дорогу:

– А то что?

– А то будет плохо. И поверь, я не шучу.

Спасибо спорту, Анфиса умела говорить спокойно и твёрдо, но так, что противники отступали.

Несколько мгновений глаза в глаза словно острым кинжалом перерезали расстояние между ними. Она увидела, как на виске у Леонида запульсировала тоненькая жилка.

Потом он резко дёрнул головой и отступил в сторону.

– Ну и чёрт с вами.

Инна обернулась и смерила его взглядом.

– С нами Бог!

В такси она устроилась на сиденье и достала телефон. Сообщение от Максима гласило:

«Понтус без тебя скучает».

Значит, Понтус? Ну-ну. Она улыбнулась и отбила ответ:

«Я тоже соскучилась без Понтуса. Целуй его от меня!»

Отклик прилетела незамедлительно:

«Ты уверена?»

Такси дёрнулось, едва не врезавшись в бок корове, вальяжно переходившей улицу. Выглянув из окна, водитель прокричал что-то грозное, получив в качестве утешения поклон от хозяина коровы – тощего мужичка в пёстрой футболке с надписью через всю спину.

Дальше пришлось ехать по пробкам, и, когда машина остановилось около особняка Софьи Германовны, время подкатывало к полудню. На белом облаке яичным желтком растекался диск солнца. Разлапистые ветки пальм в старом парке острыми листьями протыкали синеву неба. Из-под ног в разные стороны прыскали разноцветные ящерицы.

Вбирая в себя впечатления, Анфиса медленно прошла по дорожке. Последний день на Бали кружил голову ароматом мелких белых цветочков, заполонивших проплешины вокруг деревьев.

Сегодня жара, пальмовый рай и море солнца, а завтра… Завтра будет Максим! Мысль о нём залила её таким счастьем, что захотелось танцевать прямо здесь, на заросшей дорожке с хрустом гравия под подошвами кроссовок. Она достала телефон, сделала пару быстрых снимков и переслала Максиму с пометкой «Для Понтуса. Жду не дождусь встречи».

Старуху, как и прежде, она нашла за домом в кресле-качалке. Свесив голову на грудь, Софья Германовна спала. На земле около полозьев кресла валялась пустая кофейная чашка. Немного подождав, Анфиса подобрала чашку и бесшумно вошла в распахнутую дверь кухни, по которой кружил аромат кофе. Интересно, старуха питается чем-то ещё, кроме кофе?

Несколько мух с жужжанием ползали по крупицам тростникового сахара на столе.

Полуденная истома растекалась по стенам волнами горячего воздуха, едва шевеля тюль пожелтевшего подзора на широком окне.

Осторожными шагами Анфиса пересекла пространство кухни и заглянула в гостиную. Наполовину прикрытые жалюзи расчерчивали пол косыми полосками света и тени. С позавчерашнего дня не изменилось ничего, кроме…

Не поверив своим глазам, она растерянно зашарила взглядом по сторонам: диванчик с подголовьем, комод, уставленный безделушками, картина с морским пейзажем – всё стояло на своих местах, как было оставлено позавчера, но открытка с явлением Богородицы в августовских лесах исчезла. От разочарования Анфиса закусила губу. Неужели их разговор о прошлом так разбередил душу Софье Германовне, что она сняла картинку как тяжёлое воспоминание?

Мягкие подошвы кроссовок скрадывали шаги по мраморному полу, и Анфиса вернулась на улицу так же бесшумно, как и вошла в дом. При виде Анфисы старуха шевельнулась в кресле и сварливо заметила:

– Ты могла б сварить мне кофе. Надеюсь, помнишь, как в прошлый раз я говорила, что ты должна три раза довести кофе до кипения и только потом разливать.

– Я помню.

Анфиса снова пошла на кухню и включила крохотную газовую горелку, наподобие той, которую всегда возила с собой в машине. Медная турка, примятая с одного бока, явно помнила лучшие времена голландских колонизаторов.

– Вари крепче, – проскрипела Софья Германовна. – Лучше умереть с чашкой кофе в руках, чем с пластиковой трубкой в носу. – Она с клёкотом засмеялась. – Одна моя тётушка скончалась во время банкета с бокалом шампанского в руках. На мой взгляд, чудесная смерть!

– Надеюсь, что вы ещё поживёте, – откликнулась Анфиса и поняла, что с Софьей Германовной ведёт себя совершенно раскованно, словно с хорошей давней знакомой, с какой не боишься обсуждать любые темы.

– Может, и пожила бы, да не хочу. Надоело! – Софья Германовна задумалась. – Знаешь, старость – это не самое страшное. Самое тяжёлое, когда тебе некого любить. Жить, зная, что дети не позвонят и не спросят: как ты там, мама? Что не прибежит из школы внук, а внучка не придёт тайком от родителей клянчить денег на новые джинсы. И всё потому, что у тебя нет ни детей, ни внуков, ни даже племянников, о которых тоже можно заботиться. На этом свете людей удерживает только любовь, а если её нет, то… – Она не договорила и потянулась за чашкой кофе из Анфисиных рук.

– Но ведь вы любите этот дом, – тихо сказала Анфиса.

Она присела рядом на пластиковый стул и стала смотреть, как старуха с блаженством смакует горячий кофе.

– Люблю, – согласилась Софья Германовна. Держа чашку на весу, она качнулась в кресле. – И потому хочу продать подороже. То, что достаётся даром, мало ценится. Кстати, это относится не только к имуществу, но и к чувствам. – Она поставила на землю пустую чашку и поманила Анфису рукой. – Подойди ближе.

Сквозь серебряную седину у старухи просвечивала розовая макушка, как у младенца, который только начал обрастать волосиками.

«Что старый, что малый», – с затаённой нежностью промелькнуло в голове у Анфисы. Софья Германовна пошарила рукой в необъятном кармане юбки и достала оттуда открытку Явления Богородицы русскому воинству, снятую со стены.

– Вот, возьми, это тебе. – Она сдвинула брови, собравшие её лоб в изборождённое морщинами поле. – И не говори ничего! – Она жестом упредила Анфисины возражения. – Помни, что когда-то муж моей матери купил две открытки: одну оставил себе, а вторую отправил жене, чтоб они видели одно и то же даже вдали друг от друга. Ты говорила, что у твоего знакомого Беловодова есть одна из этих открыток. Пусть наконец открытки снова окажутся вместе, они больше ста лет провели по отдельности друг от друга, хотя должны были встретиться ещё век назад.

От избытка чувств Анфиса захлебнулась. Она наклонилась и поцеловала Софью Германовну в сухую щёку, похожую на скомканный пергамент.

– Я не знаю, что сказать, потому что «спасибо» тут мало.

Та отмахнулась:

– Не станем сентиментальничать, сказала же, не благодари.

– Хорошо, не буду. – Анфиса выпрямилась. – Но, надеюсь, вы не откажетесь кое с кем поговорить по видеосвязи?

– Вот ещё не хватало, – недовольно буркнула Софья Германовна, но тем не менее проворно надела очки, выуженные из того же бездонного кармана, что и открытка, и уставилась на телефон в руках Анфисы.

По предварительной договорённости Максим уже ждал. Он сидел в своём кабинете, и к его глазам необыкновенно шёл голубой джемпер крупной вязки косами.

Увидев Анфису, он улыбнулся и помахал рукой.

– Завтра встречаю!

– Жду!

Анфиса повернула монитор в сторону Софьи Германовны и услышала, как любимый голос с волнением произнёс:

– Здравствуйте, дорогая тётя Соня. Можно вас так называть? Я Максим Беловодов.

– Тётя? Он что, сказал «тётя»? Я – тётя? – Софья Германовна перевела на Анфису потрясённой взгляд, и из-под очков по её лицу потекли слёзы.

Бали, 2019 год

Самолёт вырулил на взлётную полосу, дрогнул и побежал, набирая скорость и высоту. Под крылом замелькали верхушки пальм, кромка голубой воды с бурунами белых волн, крыши домов, дороги с кишащей массой скутеров. Инна проводила взглядом террасы рисовых полей, сверху похожих на светло-зелёные ступени огромного амфитеатра. Прощай, Бали, – впереди неизвестность. Второй раз она пыталась убежать от себя и второй раз терзалась мыслью о будущем. Но если в первый раз, отрубая связи в России, у неё был финансовый запас прочности, то сейчас она понятия не имела, как жить дальше.

Анфиса сказала, что, пока у Инниных квартирантов не закончится контракт, можно остановиться у неё – в тесноте, да не в обиде. Правда, мама звала к себе в Финляндию, но этот вариант предполагал полное иждивенчество, и, кроме того, у мамы грудной ребёнок – толстощёкий, голубоглазый и наверняка крикливый. Инна пока не испытывала к братику особо тёплых чувств и не знала, как обращаться с младенцами. По крайней мере, когда они с мамой разговаривали по телефону, брат всегда орал на все голоса, как духовой оркестр в городском парке.

Инна была благодарна Анфисе за то, что та сумела так естественно и ненавязчиво предложить помощь, что не возникло мучительного стыда от того, чтобы её принять.

На робкие слова о деньгах Анфиса лишь нетерпеливо отмахнулась:

– В самую трудную минуту ты помогла мне. Теперь я помогаю тебе, и это нормально.

От слов Анфисы всё как-то сразу встало на свои места, и Инна уже не нервничала, когда Анфиса купила ей билет и заставила обзвонить кредиторов с объяснением, что не сбегает, о долгах помнит и отдаст при первой возможности. О возможностях Инна предпочитала не думать хотя бы во время рейса, потому что с самолёта не спрыгнешь, да и рядом с Анфисой она чувствовала если не уверенность, то шаткую надежду на то, что сумеет перебороть обстоятельства, куда загнала себя сама. Сама, сама, всё сама…

Взревев двигателями, самолёт проткнул тушей белизну облаков, выскакивая в ясное пространство неба.

Инна посмотрела на Анфису. Та слабо улыбнулась:

– Я ужасно боюсь летать. Высоты не боюсь, а самолётов боюсь. А ты?

– Нет! Наоборот, когда я в воздухе, кажется, будто мне всё подвластно, и земля внизу такая красивая, и море с волнами. Смотри, вон корабль плывёт!

Инна указала на иллюминатор. Анфиса помотала головой:

– Ну уж нет, смотри сама. Я недаром выбрала место с краю. – Она сунула за щёку полётную карамельку и сообщила: – У меня даже была мысль стать стюардессой.

Инна поразилась:

– Зачем?

– Как – зачем? – удивилась Анфиса. – Чтобы перебороть себя. Знаешь, это как в спорте – если не боишься падать и не будешь жалеть себя, то победишь. Не стоит выбирать для себя лёгкий путь, надо идти по тому, что под ногами, иначе собьёшься с трассы.

«Я уже один раз сбилась с пути, когда испугалась жизни и уехала на Бали дауншифтером, – подумала Инна. – Хотела разом избавиться от проблем – получила взамен новые, ещё хуже. Больше я подобной глупости не сделаю. По крайней мере, постараюсь».

Ленинград, 1925 год

Расчёты Матвея прервал короткий стук в дверь. Он заткнул карандаш за ухо и притушил в пепельнице окурок. Тётенька бы отругала за курево. Приучился на фронте и никак не может отвыкнуть. Надо бросать. Он говорил себе так каждый раз, ежегодно давая слово с Нового года начать программу оздоровления. Не знал лишь, зачем и для кого.

Стук повторился.

– Да-да, не заперто.

Вошла худенькая высокая девушка с необыкновенно пушистыми волосами, небрежно перехваченными алой тесёмкой.

– Здравствуйте, я ищу товарища Беловодова. – Она посмотрела ему в глаза и уточнила: – Начальника конструкторского бюро.

– Вы его нашли.

Её робость выглядела такой неуклюжей и милой, что Матвей невольно усмехнулся.

Девушка сделала шаг вперёд и протянула ему тубус.

– Я принесла вам чертежи с вагоностроительного завода. Просили передать срочно.

Когда она наклонилась, Матвей уловил лёгкий цветочный запах, похожий на ветер с духмяного луга, и неожиданно сам для себя спросил:

– Вы работаете у нас в КБ?

Она посмотрела на него через плечо:

– Нет. Я флейтистка, учусь в консерватории, а курьером подрабатываю.

«Флейтистка? Интересно, – вскользь подумал Матвей, – но мало ли где студенты зарабатывают на кусок хлеба».

Он открыл тубус и бегло проверил содержимое.

– Всё в порядке. Сейчас черкну вам расписку в получении, и можете быть свободны.

Через окно Матвей мельком увидел, как курьерша идёт через двор, ступая лёгкой походкой танцовщицы. У будки охранника она показала пропуск, и её светлое платье растворилось за поворотом.

Флейтистка… Ну надо же!

Он погрузился в чертежи, но через некоторое время обнаружил, что рисует в уголке ватманского листа женский профиль. Он сам себе удивился. Со времени пропажи Веры, именно пропажи, он не хотел думать о её гибели. Прошло шесть долгих одиноких лет, и ему ни разу не запала в душу ни одна женщина. Они возникали в его жизни по касательной, отскакивая от брони, как вражеские пули на германской войне. На работе он прослыл нелюдимым отшельником, который если до тридцати не женился, то уже не женится. Посторонние не могли знать, что в особенно одинокие вечера он доставал открытку с Августовским явлением и вспоминал своё письмо к Вере: «Когда наши открытки лягут рядом, я признаю, что Бог есть».

На следующий день, чувствуя себя непроходимым глупцом, он позвонил на завод и попросил срочно прислать ему чертежи парового котла последней разработки, якобы для сверки копий. В ожидании курьерши он успел несколько раз посмотреть на себя в зеркало, зачем-то переставил графин с водой на другую сторону стола, потом вернул графин обратно и спохватился, что в кабинете накурено.

«Завтра брошу. Вечером выкурю последнюю папиросу и брошу», – вяло пообещал он себе, заранее зная, что не сдержит слово. От стука в дверь он покраснел, схватил циркуль и принял озабоченный вид.

– Войдите!

– Добрый денёк! Чертежи заказывали? Примите и распишитесь. – Весёлый дедок с красным носом задорно подмигнул и погладил рукой тубус. – Доставлено в целости и сохранности. Лелеял бумаги, как невесту.

«А где флейтистка?» – едва не сорвалось у Матвея с языка, но он вовремя опомнился. Не хватало ещё выставить себя дураком. В течение пары недель он трижды заказывал чертежи, успев лицезреть разбитного паренька, унылую даму средних лет и пожилого рабочего, который сперва выспрашивал у него особенности идентификационных номеров подвижного состава, а потом обстоятельно рассуждал на тему пролетарской солидарности.

Впрочем, времени на пустые раздумья оставалось немного, потому что страна нуждалась в модернизации железной дороги и новых локомотивах, и приходилось работать не поднимая головы.

Матвей посмотрел на часы, вспомнил, что с утра не успел дома позавтракать, и пошёл в буфет на первом этаже здания заводоуправления. В тесном помещении крохотного зальчика витали запахи горелого подсолнечного масла и варёных овощей. Два ряда столов были заняты посетителями, и в буфете стоял равномерный гул голосов и стук ложек.

Он взял себе привычную глазунью с двумя кусками хлеба и жидкого чаю, цветом схожего с продуктами жизнедеятельности юного организма.

– Матвей, иди к нам! – взмахом руки позвала его красавица Ира Окулова, одна из первых женщин-инженеров, окончивших Институт путей сообщения. Ему нравился её весёлый спокойный характер и то, как упорно она умела отстаивать своё мнение.

Ира с аппетитом уплетала пшённую кашу. При виде чая она поморщилась:

– Взял бы лучше морс – сегодня клюквенный.

– Да? Я не знал.

Ира пододвинулась, освобождая ему место рядом с собой:

– У меня в воскресенье именины, приглашаю.

Матвей задержался с ответом. Уловив нерешительность, Ира пальцем прикоснулась к его руке:

– Приходи, я буду очень ждать. Подарка не надо. Ты ведь знаешь, где я живу?

Матвей кивнул:

– Знаю. Я как-то раз заходил к тебе с Кириллом из нашего конструкторского бюро, когда мы собирались на демонстрацию. Помнишь?

Ирины ресницы дрогнули.

– Помню, Матвей. Тогда ещё шёл дождь, вы насквозь промокли, а я никак не могла разжечь керосинку и вскипятить чай. – Ира улыбнулась мечтательной улыбкой.

Матвей знал, что нравится Ире, но не делал шаг навстречу, не желая ни обманывать её, ни запутываться в отношениях самому. Она заглянула ему в глаза:

– Пожалуйста, приходи. Очень тебя прошу.

– Я постараюсь.

Он сознательно не стал давать определённый ответ, оставляя себе лазейку для манёвра. Тем не менее в воскресенье ровно в три часа дня вышел из дому с завёрнутым в вощеную бумагу бруском цветочного мыла в подарок. Мыло он случайно купил два года назад на взлёте НЭПа (новой экономической политики) – аж десять кусков! – и теперь внезапно оказался владельцем дефицитного богатства, потому что при переходе экономики на новые рельсы лёгкая промышленность ушла в глубокое пике, выметая с прилавков товары, ненужные мировой революции.

Тёплый сентябрьский день нежно гладил солнечной ладонью по крышам домов. Матвей любил свой Фонарный переулок с приземистыми домами в три-четыре этажа и куполом Исаакиевского собора в переплетении городских улиц. Мимо Фонарных бань он прошёл до набережной Мойки, свернул на проспект 25 Октября, бывший Невский, и сел на трамвай до улицы Восстания, бывшей Знаменской.

Бывшие, бывшие, бывшие… Бывшая Российская империя, бывший Петербург-Петроград, бывшие улицы, бывшие церкви с пустыми окнами, бывшие особняки, до неузнаваемости переделанные под нужды пролетариата… Да он и сам был бывшим, потому что никак не мог отлепиться от прошлого и начать жить настоящим.

Не торопя встречу с Ирой, он выпил стакан ситро у толстощёкой буфетчицы в подвальчике магазина. На её вздыбленных волосах дрожала гофрированная бумажная наколка. Отсчитывая сдачу, буфетчица вдруг игриво подмигнула, сверкнув золотой фиксой на переднем зубе:

– На свиданье торопишься, гражданин хороший?

Откуда она взяла про свидание? Матвей пожал печами:

– Да я и сам не знаю, куда тороплюсь. Наверное, навстречу судьбе.

* * *

Ира жила на улице Красной Конницы, бывшей Кавалергардской, в бывшем доходном доме Пундика, украшенном лепниной из розочек по фасаду и под эркером причудливой обтекаемой формы. Давным-давно, в студенческие годы, Матвей познакомился с архитектором этого дома Сергеем Гингером – ироничным и весёлым человеком с низким голосом и умным острым взглядом. Где-то он теперь?

Задумавшись, Матвей пропустил вперёд компанию подростков в пионерских галстуках, что маршировали под барабан на груди белоголового мальчика очень серьёзного вида. Даже если эти мальчики пока не замечают красоты города, то во взрослости обязательно вспомнят и пионерский марш, и ленинградский август, и дом с розочками, мимо которого однажды пробежало их детство.

Как-то раз они вдвоём с Верой проезжали по Кавалергардской, и январский мороз покрыл розочки на доме лёгкой серебряной пылью. Именно тогда Вера позволила ему в первый раз поцеловать себя в щёку и сидела румяная, счастливая и смущённая.

Дойдя до Ирининого дома, Матвей остановился и посмотрел на окно третьего этажа. Ему показалось, что шевельнулась и тотчас опустилась белая занавеска, словно человек отпрянул в сторону. Ира ждала. В голове прокрутились пошлые слова поздравления, неловкое молчание и натужные темы для разговоров, когда надо изображать веселье, которого и в помине нет.

Он достал из пачки папиросу, покрутил её в руках, сунул обратно в карман и зашагал в обратном направлении прочь со двора.

Выходной день выманил горожан на улицу, заполоняя тротуары прохожими. У подъезда стайка девушек лузгала семечки, бросая шелуху прямо на тротуар, – немыслимое кощунство до Октябрьского переворота!

Кавалергардская вывела его к небольшому скверу, где сиротливо жались друг к другу несколько тополей. Он сделал несколько шагов по проезду к бывшему Мариинскому институту и вдруг замер от тонкого и жалобного звука флейты. Всплакнув, нота незримо повисла в воздухе, затронула душу и смолкла, словно слуховой мираж. Матвей остановился. Он слышал флейту совершенно отчётливо. Непонятно почему, он заволновался, и, как будто откликнувшись на его просьбу, флейта снова вывела нежный каскад звуков.

«Дудочка крысолова из Гамельна притягательна до сих пор», – подумал он про себя, когда пробирался между поленниц дров во дворе дома. Обогнув помойку с резко-кислым запахом отходов, он протиснулся в щель дровяника и увидел курьершу с пушистыми волосами.

Притулившись на низкой поленнице, она зажала в руке флейту и сосредоточенно читала альбом с нотами, который лежал у неё на коленях. На звук его шагов она подняла глаза:

– Вы? Матвей Степанович? Откуда вы тут?

Удивительно, что она запомнила его имя и отчество. Он пожал плечами:

– Шёл мимо, услышал флейту и решил полюбопытствовать, а тут вы. – Он улыбнулся и почти с обидой сказал: – Почему вы больше к нам не ходите? Я уже три раза заказывал чертежи.

Она наклонила голову к плечу:

– Вы заказывали чертежи из-за меня?

Поскольку он действительно заказывал чертежи из-за неё, то хмыкнул и довольно неискренне отпёрся:

– Нет, что вы. Необходимо было кое-что уточнить в конструкции. – Он поспешил перевести разговор на другое: – А почему вы здесь, среди дров?

– Больше негде. У нас одна тесная комната, а там мама, бабушка и два братишки. Невозможно заниматься, вот я и ухожу.

– И зимой?

– Зимой трудно: пальцы стынут и дыхания не хватает. Но зимой можно подольше остаться в консерватории.

Встав с поленницы, она оказалась рядом, почти сравнявшись с ним ростом. Совсем близко Матвей увидел её глаза – два серых омута с золотистыми искрами в глубине дна. От её близости у него перехватило дыхание, но его голос прозвучал ровно, хотя и чуть скрипуче:

– Я даже не знаю, как вас зовут.

– Надя, Надежда.

Ну, конечно, Надежда! Как же он сам не догадался, что она могла быть только Надеждой, и никак иначе, потому что когда человек теряет веру, то в утешение с ним остаётся надежда, и тогда вера возвращается.

Матвей и Надежда поженились зимой, когда на город обрушилась снежная вьюга. Крупные хлопья белыми крыльями мелькали в воздухе, залепляли глаза, падали на плечи и укрывали Надину голову холодной белоснежной фатой.

«Сколько бы ни было ещё вьюг, мы всё переживём, только бы вместе», – подумал Матвей. Легко, как пушинку, он подхватил жену на руки и перенёс через порог двери, распахнутой в новую жизнь.