Текст книги "Круг перемен"

Бали, 2019 год

Жаркая ночь донимала неимоверной духотой, шлёпая по груди отвратительной мокрой жабой. Пропитанная по том подушка сбивалась комком и передавливала шею. Вентилятор под потолком не спасал. Его широкие лопасти лишь слегка разгоняли по комнате густой воздух с запахом гнилых фруктов. Откинув влажную простыню, Инна сползла с кровати и перелегла на циновку на полу.

Стало чуть прохладнее. Она прижала ладони к плиткам пола. Заснуть бы, чтобы проклятая ночь поскорее закончилась. Но за ней последует такой же проклятый день, затем снова ночь и снова день – ленивый, долгий и безысходный. Инна давно перестала выкладывать в соцсетях жизнерадостные фотки с разноцветными коктейлями в высоких бокалах и демонстрировать напоказ беспечное заграничное счастье. Где оно, счастье? Ау! Заблудилось среди пальм…

Едва веки сомкнулись, как перед глазами замаячили развороченные двери вагона метро и месиво тел на залитом кровью перроне. Инна тихонько застонала сквозь зубы. Тягостные вспоминания всколыхнул телефонный разговор с мамой насчёт денег. В средствах нуждался Леонид, но маме про это знать не полагалось, иначе не избежать конфликта. Всегда уступчивая и добрая мама на сей раз категорично отрезала:

– Инна, мы с мужем задумали большую покупку, и лишних ресурсов нет. И вообще, мне кажется, что тебе пора возвращаться в Россию. Пары лет вполне достаточно, чтобы переменить обстановку и прийти в себя. Другое дело, если бы ты за границей училась или работала, но ведь ты остановилась на точке замерзания и не движешься вперёд. Мне неприятно тебе говорить, но на что ты станешь жить, если останешься одна? У меня деньги на деревьях не растут.

– Ты сдаёшь мою квартиру, – напомнила Инна.

– И что? Ты собираешься вечно жить на эти крохи? Нет, я согласна, можно жить в бедности или довольствоваться малым. В этом нет ничего зазорного. Но посмотри правде в глаза: ты бездельница. Без-дель-ни-ца, – повторила по слогам мама.

Иногда мама умела становиться невыносимой. Разговор хлестал по щекам наотмашь, разрушая хрупкую скорлупу спокойствия. Волна злости клубком подкатила к горлу. Какое они все имеют право указывать и лезть в жизнь со своими советами?

«Я и так одна, мама. Совсем одна!» – мысленно закричала в ответ Инна, но вслух упрямо ответила:

– Найду чем заняться, не беспокойся обо мне.

– Как это не беспокойся? – возмутилась мама. – А о ком мне ещё беспокоиться, как не о единственной дочери? Ты должна мечтать, влюбляться, получить профессию, выйти замуж, воспитывать детей – одним словом, строить нормальную человеческую жизнь, а не закапывать голову в индонезийский песок.

Не видя мамы, Инна отчётливо представляла, как та сидит в плетёном кресле на веранде и недовольно постукивает пальцем по коленке. Была у мамы такая привычка.

– Я не хочу замуж, – огрызнулась Инна, хотя в душе всё стонало и ныло: хочу, хочу, хочу! Если бы только Леонид поманил пальцем, то она побежала бы за ним хоть в пучину моря, прекрасно осознавая, что впереди маячат бедность, неразбериха и измены мужа.

О чём вообще толкует мама, о каких интересах, если все интересы клином сходятся на пёстрой от веснушек переносице Леонида, когда он с прищуром раскидывает руки в стороны, чтобы обнять её. Но Леонид не звал замуж – он приходил к ней, как кот: нализаться сметаны, потереться о бочок и снова исчезнуть до следующего раза, не сказав ни здравствуй, ни до свидания. Хоть к колдуну обращайся за помощью. К колдуну! Вспыхнувшая в мозгу мысль мгновенно окрепла и стала обрастать мясом.

Колдуны всех мастей водились на Бали во множестве, и редкий турист не поддавался искушению посетить целителя или колдуна. Инна не воспринимала их всерьёз, но теперь, глядя на лопасти вентилятора под потолком, подумала: а почему бы и нет?

Россия. Успенский район,
2019 год

Господи! Какая же здесь благодать! Скрытая зелёным покровом церковь, знакомая керосиновая лампа на окошке, три пушистые ели вокруг большого валуна, прикрытого серебристой патиной мха. На этот раз в лесной церкви дежурила другая женщина. Не поднимая головы, покрытой белым платком, она сидела за прилавком свечной лавки и пересчитывала свечи в тугих связках, перевязанных бечевой крест-накрест.

Анфиса поздоровалась и попросила:

– Можно мне пару свечек?

Женщина молча протянула две свечки и кивком головы указала на опечатанный ящик из прозрачного пластика:

– За пожертвование. Сколько не жалко.

Анфиса опустила пятьсот рублей и подошла к распятию:

– Господи, помяни усопшего Олега и прости ему все прегрешения вольные и невольные. Я не держу на него зла, и Ты прости его, Господи. Пусть спит спокойно.

Она не знала, крещёный её обидчик или нет, но давно молилась за него, чувствуя потребность передать ему своё прощение. В конце концов, та беда свернула жизнь на другую тропку и вывела на широкую дорогу. Теперь трудно сказать, что лучше: спорт или фотография.

Анфиса улыбнулась:

– Господи! Помоги той девушке, что оставила мне камеру и деньги! Я не знаю, как её звать, но прошу Тебя, Господи, пусть она будет счастлива и благополучна!

В последнее время незнакомка приходила на ум особенно часто, воссоздавая в памяти ту мутную петербургскую ночь в коммуналке, когда впервые взяла в руки фотокамеру и ошарашенно посмотрела на пачку денег в конверте.

Тонкая свеча у иконы Богородицы наклонилась в подсвечнике и погасла. Анфиса терпеливо зажгла её снова и подумала, что если бы встретила девушку на улице, то обязательно узнала бы её яркую красоту. Везёт же некоторым родиться красивыми, а значит, и счастливыми. Не то что дурнушки, как она – промышленный фотограф Анфиса Низовая собственной персоной.

Бали, 2019 год

Взъерошенная обезьянка на заборе вытягивала губы трубочкой и кидалась в прохожих шариками плодов лонгана. Если очистить кожицу, то внутри лонгана сладковатая слизкая мякоть, отдалённо напоминающая вкус винограда. Чтобы не попасть под обстрел, Инна перешла на другую сторону улицы, наметив взглядом безопасный маршрут до дома колдуна.

Ворота дома в виде пагоды украшали два глиняных божка с раздутыми животами и глазами навыкате. Затейливые завитки лепнины на головах божков плавно переходили на плечи и покрывали узором всё тело до самых пят. У подножия каждого из божков стояла тарелка с нарезанными фруктами. Инна подумала, что божки, наверное, предпочли бы чашечку кофе с пенкой или, на худой конец, какао и чай.

Сам колдун, скрестив ноги, сидел на веранде и разговаривал с девушкой в полосатых шортах и белом топике, едва прикрывавшем полную грудь. Он был беззубым и выглядел очень старым, но Инна знала, что у индонезийцев трудно понять возраст, и колдуну могло исполниться как восемьдесят лет, так и пятьдесят или даже сорок пять. Колдуна звали Вайан.

Один приятель объяснил, что у балийцев в ходу имена по числам: Вайан, Маде, Ниоман или Кетут. Мужские или женские – без разницы. В переводе это означает «первый», «второй», «третий», «четвёртый»…

– Простенько и никаких ссор в семье. – Приятель ухмыльнулся. – А то мы с женой чуть не развелись, когда выбирали имя для дочки.

Инна посмотрела на него с интересом:

– И на чём в итоге сошлись?

Приятель дёрнул плечом:

– Назвали Майкой, потому что родилась в мае.

Этот же приятель привёл её к дому Вайана и похлопал на прощание по спине.

– Дальше сама чапай. А захочешь, чтоб он с тобой подольше побалакал, – подкинь ему деньжат.

Хотя Инна не подавала виду, на самом деле перед визитом к колдуну на душе было муторно, тем более что день не задался с самого утра. Сначала она обварила кипятком из чайника мизинец, потом разбила Денисову чашку, а на веранде зацепилась подолом за гвоздь и порвала любимый сарафан. Всё выглядело так, словно судьба не пускала её и поворачивала на другую тропинку, но Инна запретила себе поддаваться панике: вдруг после визита к колдуну жизнь волшебным образом наладится сама собой?

Чтобы попасть к Вайану, пришлось отстоять длинную очередь, состоящую по большей части из туристов. Две девушки впереди Инны испуганно переглядывались и безостановочно болтали на английском о каком-то Генри, которого непременно надо привезти на Бали, чтобы он отвлёкся от переживаний о крахе венчурной компании.

«Мозг вынесли, курицы», – сердито подумала Инна, ловя взглядом каждого выходящего от колдуна. Тот, видимо, работал, как конвейер на китайской фабрике, тратя на каждого посетителя примерно по двадцать минут. С каждой минутой ожидания нетерпение возрастало, и когда она, наконец, приблизилась к крыльцу, то помощь колдуна стала казаться едва ли не самым заветным желанием.

С глянцево-коричневого лица колдуна на неё зорко посмотрели небольшие глаза-буравчики. На Вайане была надета просторная серая футболка из вещевого ларька и пёстрый саронг с розовой полосой по подолу. Ничего не спрашивая, Вайан указал на плетёную циновку на полу, куда Инна покорно опустилась на колени.

Он взял колокольчик и повернулся лицом к алтарю, уставленному затейливыми фигурками индуистских богов и яркими цветами в низких вазах. Звук колокольчика сливался с невнятным бормотанием колдуна и резким запахом благовоний у алтаря. То ли от аромата благовоний, то ли от возбуждения Инну стало противно подташнивать. Вайан зыркнул на неё глазами и хрипло приказал на ясном английском языке:

– Давай деньги.

Инна заморгала. Положив колокольчик, Вайан выхватил плату так споро, что вместо свёрнутых в трубочку купюр на ладони осталось лишь невесомое прикосновение, схожее с дуновением тёплого ветерка.

– Смотри сюда. – Колдун взял две медные чаши и стал переливать воду из одной в другую.

– Ты любишь мужчину и хочешь, чтобы он был с тобой.

Откуда он узнал? Инна кивнула головой:

– Да.

Она не заметила, что ответила по-русски, но колдун вполне её понял и что-то быстро залопотал, то и дело поглядывая в сторону алтаря. С каждой секундой ритм его движений убыстрялся, пока не превратился в сплошное мелькание воды, рук, чаш и монотонного голоса, заполняющего её изнутри. Инна вдруг поняла, что непроизвольно раскачивается из стороны в сторону без возможности остановиться, потому что сознание, управляющее телом, принадлежит не ей, а подчиняется воле колдуна со щербатым ртом и тремя зубами.

Когда туман в голове сгустился настолько, что Инна перестала отличать явь от действительности, колдун положил руку ей на темечко:

– Теперь иди, твой мужчина ждёт тебя.

Ждёт? Олег? Почему-то она вспомнила именно об Олеге и похолодела: он же умер! И только когда дошла до ворот дома Вайана, сообразила, что колдун наверняка имел в виду Леонида, живого, здорового и вечно нуждавшегося в деньгах.

Двумя часами позже она сидела, сжавшись в комочек в гамаке на террасе, а Денис бегал взад и вперёд, крича и не выбирая выражений:

– Дурында стоеросовая! Достало ума потащиться к местным балийским шарлатанам. Ты хоть понимаешь, что это шоу для лопухов и туристов?! Или у тебя совсем нет соображения?

После сеанса у Инны в голове царила полная каша. Она едва помнила, как дотащилась до дома и почти без сил рухнула в руки подоспевшего Дениса.

– Колдун знал, что я пришла из-за Лёни, – всхлипнула Инна, – хотя я ему ничего не говорила.

– А из-за чего ещё приходят курицы с дрожащими губами? – взвился Денис. – Тут не надо долго гадать. Говори наобум и не ошибёшься.

– У куриц нет губ, у них клюв, – сказала Инна.

Она ощущала в теле непривычную расслабленность и опустошённость, словно долго-долго бежала, пока не упала в мягкую траву на косогоре. Именно в траву – густую, зелёную, с запахом душистого клевера и жужжанием пчёл, а не на песок под пальмами и попугаями.

Денис остановился напротив и недобро сощурил глаза.

– Кстати, я заплатил твой взнос за квартиру. Имей в виду, что если я увижу здесь твоего жиголо Лёнечку, то набью ему морду.

У Инны иссякли силы на спор, и она вяло отмахнулась.

– Он не жиголо. И деньги я тебе отдам.

О деньгах, будь они прокляты, думалось с гнетущим чувством беды, потому что долги нарастали, словно снежный ком, и, как ни старайся, проблемы сами не рассосутся.

Николаевская железная дорога,
1903 год

Огромный чёрный паровоз дышал клубами пара, дрожал, пыхтел и походил на чудо-юдо из страшных сказок, которыми тревожным шепотком пугали малявок девки на супрядках[9]9
  Супрядки, вечёрки, прядимые посиделки, начинались в ноябре, после праздника Макоши. К этому сроку лён убран, вытрепан, очищен, готов к прядению. С середины ноября до самого конца Больших Велесовых Святок, Водокреса, собираются девицы, жёнки, старухи для «женских помочей» – совместного прядения льна.


[Закрыть], если те начинали излишне путаться под ногами. Матвейка пару раз просачивался на посиделки и слушал байки о чудищах и вурдалаках, трепеща от сладкого страха, когда знаешь, что прямо здесь ничего не случится, но где-то там, в заморских землях, бывают всякие небывальщины типа чёрных людей или самоходной телеги без лошади.

Он не подал виду, что забоялся паровоза, и смело шагнул навстречу опасности в пёструю толпу пассажиров на перроне. Бородатые носильщики, сверкая бляхами на груди, живо катили тележки с грудами вещей и кричали: «Поберегись, честной люд!»

Ещё в гостинице господин Куделин объяснил, что вагоны бывают разные – для богатых господ и для людей попроще. Чтобы не запутаться, вагоны красят по-разному. Синие – вагоны первого класса, это самые лучшие, с мягкими полками и бархатными занавесками. Вагоны второго класса – жёлтые: те чуть попроще: купе потеснее и обивка подешевле. Третий класс красят в зелёный цвет. Там вместо купе полки в два ряда, но спать можно. Ну, а самые дешёвые места продают в вагоны четвёртого класса серого или коричневого цвета. Там люди сидят на лавках вплотную друг к другу, как селёдки в бочке.

– Нам ехать пять часов. – Господин Куделин взглянул на брегет[10]10
  Брегет – старинные карманные часы с боем, отличавшиеся большой точностью и показывавшие числа месяца.


[Закрыть]и щёлкнул крышкой. – К вечеру прибудем на место.

Вокзал оглушил гомоном множества голосов и закрутил пёстрой толпой, которая около поездов распределялась по перронам. Расширив глаза, Матвейка заметил около синих вагонов группы богатых дам в шляпках и важных господ в начищенных ботинках.

Утром господин Куделин настоял, чтоб они с маманей сходили в лавку и приоделись. Матвейка посмотрел на свои ноги в блестящих кожаных ботинках и пожалел о потёртых лаптях, оставленных прямо в лавке: ботинки давили на ногу не хуже тисков в кузне, аж пятки горели. Он подметил, что и мамане неудобно в обновах – синей юбке с оборками, серой кофте и чёрных ботинках на высокой шнуровке, какие в деревне носили только поповны и приезжая учительница.

Матвейка поискал глазами коричневый вагон в дальнем конце состава и направился было туда, но Куделин свернул к синему вагону.

«Мы что, поедем с господами? – чуть не взвыл про себя Матвейка. – Мало мы с маманей в гостинице намаялись? Ни присесть, ни поспать толком, так всё кругом богато и чисто. Разве что руки с лицом кое-как ополоснули под рукомойником, и то вытерли маманиным передником, а не белоснежным полотенцем с ярко-красной каймой».

Он с завистью посмотрел на мужика в лаптях, что с котомкой за плечами уверенно топал к вагону четвёртого класса. Там, в коричневом вагоне с закопчёнными окнами, ехали свои, а тут, в шелках и бархате, – совсем чужие, словно бы две России-матушки стоят по обе стороны железной дороги, а меж ними мчат курьерские поезда и не делают остановок.

Молодая дама в пене кружев при взгляде на Матвейку наморщила нос и сказала своему спутнику несколько непонятных слов на другом языке. Около вагона стоял контролёр в тёмно-синей форме и блестящими щипцами прокалывал дырки в картонных билетиках. Матвейка подумал, что контролёр выгонит их с маманей и отправит в последний вагон, но контролёр улыбнулся, щёлкнул щипцами по билетам и сказал:

– Добро пожаловать, господа.

Усатый проводник показал им купе – две лавки с пухлыми сиденьями, широкое окошко и столик.

– Это для вас, – сказал Куделин, – а я поеду в соседнем купе. Постарайтесь отдохнуть.

Отдохнуть! Да разве можно отдыхать или хоть на чуточку прикрыть глаза, коли вокруг интерес интересом погоняет, за ними любопытство гонится! Матвейка вертелся на скамье как уж на сковородке, чтоб успеть увидеть и контролёров, и пассажиров, и носильщиков, и военных, и всё-всё-всё, что творилось на вокзальном перроне.

Наконец суета и волнение улеглись, дамы на перроне замахали платочками, паровоз дал длинный гудок, и состав сдвинулся с места. Он покатил мягко, не как на телеге, а словно на саночках по проторённому пути, только колёса постукивали на стыках рельс, отсчитывая вёрсты пути. Мимо проплыли дамы с платочками, носильщики и паровоз на соседней колее. Потом пошли складские постройки, красная кирпичная башня, запруженная возами площадь, круглый пруд, горбатый мостик через речушку и табун лошадей в загоне.

– Мы едем, маманя, едем! Глянь-ко, как быстро, ни один конь не догонит!

От восторга у Матвейки перехватывало дыхание, и он то и дело то вскакивал, то садился, то вставал на коленки на полку у окна, не обращая внимания на мамины замечания.

Когда отъехали подальше от города, в дверь постучал проводник и принёс чай в тонких стеклянных стаканах с подстаканниками. К чаю добавлялась сахарница с мелко наколотыми кусочками сахара, которые надо было кидать в чай маленькими щипчиками. И ложки из стакана торчали не деревянные, а тонкие, серебряные, с затейливым узором на ручке. А ещё проводник поставил на столик с белой скатертью корзиночку с сайками, густо обсыпанными маком и сахарной пудрой.

В поезде всё оказалось таким чудесным, что Матвейкин страх перед будущим улетучился вместе с паровозным дымом. Схватив сайку, он впился в неё зубами и подумал, что самые счастливые на свете люди работают на железной дороге.

* * *

По прибытии на вокзал путешественников ожидали дрожки на резиновом ходу с полированными поручнями и кожаными сиденьями. У них в уезде подобных и не видывали. Даже когда через село проезжали господа, экипажи у них были куда как проще.

Справный кучер в добротной одежде стянул с головы шапку и приветственно склонил голову.

– Наше вам почтение. Добро ли доехали? – Он с интересом перевёл взгляд на Матвейку с мамой, но ничего не сказал, лишь глаза хитро прищурил.

– Спасибо, Трофим. Надеюсь, Марфа Афиногеновна в добром здравии? – спросил Куделин.

– Слава Богу! Вас ожидают, – степенно кивнул кучер. – Велели доставить поскорее, так что домчу с ветерком!

Конь в упряжке легко сдвинул коляску с места, она покатила по городу мимо каменных купеческих хором, огромного дома в три этажа с колоннами и львами у входа.

На углу улиц стояли круглые тумбы с жестяными козырьками, обклеенные пёстрыми картинками. Бегали мальчишки с охапками газет. У будки, раскрашенной чёрными и белыми полосами, стоял городовой. При взгляде на коляску госпожи Беловодовой он встал навытяжку и подкрутил усы.

Потом город закончился, и коляска покатила по лесной дороге, окутанной сизой дымкой надвигающихся сумерек. Лес был точь-в-точь как дома, в селе, и Матвейка подумал: «Хорошо бы, если бы купчиха взяла меня в подпаски, хотя бы до осени, а ещё лучше, пристроила бы при конюшне, тогда можно зиму с работой перезимовать и с голодухи не помереть».

Рядом сидела маманя, вытянувшись в струнку, сжимая и разжимая руки, словно пыталась согреться от зимней стужи.

Когда багровое солнце упало за березовую рощу, из-за поворота выплыл и забелел колоннами огромный светло-жёлтый особняк с полукруглыми окнами, полными яркого света. Отражаясь от прозрачных стёкол в оконных переплётах, огни дрожали и переливались какими-то цветами неведомого доселе волшебства. Вдоль песчаной дорожки к дому горели масляные фонари на высоких ножках. Порыв ветра разнёс по двору нежный запах роз, что купами[11]11
  Купы – заросли кустарников или густо растущих деревьев.


[Закрыть]алели на кустах у крыльца. Напротив аллеи подрастал молодой дубок ростом с Матвейку.

На пороге, кутаясь в шаль, стояла невысокая полная женщина в клетчатом платье с белым воротником.

Куделин легко взбежал по ступеням и остановился рядом с хозяйкой.

– Моё почтение, Марфа Афиногеновна. Привез вам гостей, как и обещал.

Женщина пытливо взглянула на него:

– Это доподлинно известно?

– Не извольте сомневаться. Документы все при мне. Ваш батюшка, Афиноген Порфирьевич, приходится двоюродным братом прадеду нынешнего Матвея Беловодова. – Кивком головы Куделин указал на Матвейку, переминавшегося с ноги на ногу.

– Душевное спасибо тебе, Платон Александрович, – сердечно поблагодарила Марфа Афиногеновна.

Хотя Матвейку немного успокоил дружелюбный ровный голос купчихи, он твёрдо сжал губы, приготовляясь дать отпор. Сам-то ладно, пусть хоть батогами бьют, но маманю он в обиду не даст.

Оробев, они с маманей не сдвигались с места до тех пор, пока Марфа Афиногеновна сама не подошла к ним вплотную. Она словно специально встала под фонарём, дозволяя разглядеть своё лицо с грубым шрамом от носа до подбородка. Шрам тяжёлыми буграми раздваивал губу надвое и тонкой ниткой сбегал к шее. Наверное, купчиха не умела улыбаться. От повисшего молчания Матвейке стало не по себе. Он смело зыркнул глазами и выпалил первое, что пришло в голову:

– О прошлом годе у нас на тётку Жире-чиху барсук напал. Всю харю в клочья располосовал. Так у неё теперь и одного глаза нет. А у тебя вон, оба на месте, и нос целёхонький.

Марфа Афиногеновна всё-таки умела улыбаться, потому что в глазах заплясали весёлые искорки, что в одночасье заставило забыть о её уродстве.

– Да, мне повезло. – Она положила Матвейке на плечо свою руку и посмотрела на маманю: – Добро пожаловать в гости, дорогие сродники. Коль уж Господу было надобно, чтоб мы нашлись, больше теряться не станем.

* * *

Осень подкрадывалась незаметно, исподволь: ночью она холодила воду в реке и пересыпала траву густым инеем, а днём усердно раскрашивала листья на деревьях, попутно просеивая через небесное сито мелкие частые дождички. Нынешняя осень сулила большой урожай, и в имении уже готовили вёдра и кадки, выбучивали из погреба бочки, чтобы прокалить можжевельником перед тем, как начать квасить капусту или заливать растительное масло с тонким запахом летнего зноя. А уж когда урожай будет убран, деревенские улицы запестрят свадебным раздольем, и молодые обязательно наведаются в имение, дабы засвидетельствовать своё почтение госпоже Беловодовой и получить подарочек из её рук.

Марфа Афиногеновна допивала утренний кофе, когда в столовую вошёл невысокий молодой человек с буйной шевелюрой каштановых волос и круглым пенсне на носу. Коротко поздоровавшись, он без предисловия выдал гневную тираду:

– Прошу прощения, госпожа Беловодова, что прерываю вашу трапезу, но моего ученика опять нет в классе. Не скрою, я нуждаюсь в средствах, но, если Матвей продолжит манкировать занятиями, я буду вынужден отказаться от места! Пусть его учит кто-нибудь другой, и желательно с розгами! По-иному он не понимает.

Марфа Афиногеновна посмотрела на горничную, что прибирала на столе после завтрака:

– Параша, ты видела Матвея?

– Да кто ж знает, где его носит? – Параша сердито сдвинула брови. – Сладу с ним нет! А какой капризный! Вчера кухарка ему на полдник гоголь-моголь сделала, так не стал есть. Представляете? Говорит, каши бы мне пшённой или овсяной затирухи. Никого не слушает, даже мать. Лукерья сейчас в кухне сидит с кухаркой лясы точит. Спросить у неё?

– Не надо. Сама поищу сорванца. Господин учитель, прошу подождать. И разумеется, время простоя будет оплачено.

«Не было у бабки забот, да купила бабка порося», – со смешком подумала Марфа, когда решительным шагом приблизилась к коровнику. Конечно, Матвейка находился там. Новый костюмчик, чтоб не замарался, висел на колышке для упряжи, а сам Матвейка в обтрёпанной одежонке вилами поддевал коровьи лепёшки и через крохотное оконце в хлеву выкидывал их в навозную кучу.

В проходе на перевёрнутом бочонке сидел скотник и курил самокрутку с махоркой.

– Шибче, шибче бросай. Что у тебя за замах такой цыплячий?

Матвейка сощурился, и Марфа Афиногеновна в первый раз обратила внимание на едва уловимый монгольский разрез глаз.

– И ничего не цыплячий! Вон я тебе половину стойла очистил, а ты бухтишь.

При виде хозяйки скотник вскочил и зажал самокрутку в кулаке, а потом постарался незаметно засунуть её в навоз.

Марфа Афиногеновна сердито сдвинула брови:

– Что тут происходит? Матвей, почему ты не на уроке?

Матвейка неторопливо подцепил вилами слежавшийся пласт, затолкал его в оконце и лишь потом выпрямился.

– Да нечего мне делать на ваших уроках. Пустая трата времени. Это барское дело – глупостями заниматься, а мне работать надо да думать, как семью кормить.

– Матвей, мы же с тобой и мамой выяснили, что мы одна семья, и пока у нас есть деньги на пропитание.

– Сегодня богатство есть, а завтра нет, – упрямо возразил Матвей.

Мысленно Марфа Афиногеновна ему зааплодировала, но вслух мягко сказала:

– Матвей, если ты будешь учиться, то заработаешь денег гораздо больше, чем трудясь пастухом на селе.

– Неспособный я к вашей учёбе. Господа пусть учатся, а нам, мужикам, привычнее в земле ковыряться. А будете заставлять – сбегу.

Марфа Афиногененовна немного подумала:

– Ну вот что. Коль не хочешь учиться, я согласна принять тебя на работу. – Она увидела, как лицо Матвейки просияло радостью, и улыбнулась оттого, что собиралась предложить ему дальше. – В коровнике я буду платить тебе десять копеек в день. Но если решишь учиться, то положу тебе плату десять копеек за каждый урок. Сегодня у тебя должно быть пять уроков.

Считал Матвейка быстро, можно сказать молниеносно, а соображал ещё быстрее. Он вытер грязные руки о пучок сена в яслях и недоверчиво протянул:

– Это что, полтину, что ли, мне дашь?

– Дам.

– За один день?

– Да. За день. Но при условии, что станешь учиться усердно и без нареканий от учителя. Согласен?

С протяжным вздохом Матвейка понурил плечи и согласно кивнул:

– Согласен. Куда деваться, коли улов сам в руки прёт? Полтина в день! Да за такие деньжищи даже наш староста не отказался бы пошабашить.

– Вот и уговорились. – Марфа Афиногеновна взглянула на часики, бархатным ремешком приколотые к поясу. – Ступай в класс. Время пошло.