Текст книги "Круг перемен"

Посадить бы мамку на коня да ускакать до города. Говорят, там работы полным-полно. В лавках калачи чуть ли не даром раздают, по праздникам ярмарки с пряниками, петушки на палочках – лизнёшь, а на языке потом долго сладость остаётся. Мужики на гармошках играют, девки хороводы водят, и никто не дерётся, все весёлые, добрые. И кругом светло, хорошо, сытно.

Он не заметил, как закрылись глаза, и не увидел, как мать опустилась на колени перед иконой, уткнулась лбом в пол и слёзно упрашивала Богородицу подарить хоть кроху радости для безотцовской сироты.

Санкт-Петербург,
2017 год

– Правда, прекрасный вид? – спросил Анфису пожилой мужчина в старомодной фетровой шляпе.

Заложив руки за спину, он смотрел на Смольный собор и улыбался лёгкой отрешённой улыбкой. Анфиса подумала, что с подобным выражением лица матери любуются своим спящим ребёнком.

– Посмотрите, как изящно Растрелли сумел в ансамбле собора соединить воедино небо и землю.

Анфиса не умела говорить так красиво и сдержанно кивнула:

– Да, мне тоже нравится.

Мужчина продолжил:

– Впервые я увидел Смольный собор в конце шестидесятых и сразу в него влюбился. Встал вот на этом же самом месте, разинул рот и не понимал, где я – на небесах или на земле. Ранним утром я прибыл в Ленинград из деревни Клопики, мне было шестнадцать лет, в голенище сапога лежал новенький паспорт, и я собирался стать ни больше ни меньше чем знаменитым артистом. – Он взглянул на Анфису: – Вы верите, что один поступок может мгновенно изменить дальнейшую жизнь?

Анфиса мысленно засмеялась и подтвердила:

– Ещё как верю.

– Ну, тогда вы меня поймёте.

Мужчина медленно двинулся по песчаной дорожке сквера рядом с Анфисой.

– Итак, пока я разглядывал собор, кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел паренька моих лет, в чистенькой одежде и клетчатой куртке с отложным воротничком и чёлкой наискосок лба. Сам я тогда выглядел полной деревенщиной: на мне была надеты широкая рубаха с отцовского плеча и застиранные брюки, что едва доставали до щиколоток, да ещё заправленные в кирзовые сапоги с обтрёпанными голенищами.

– Слушай, будь другом, помоги, – сказал парень, – и меня выручишь, и сам в накладе не останешься.

Я поставил на землю небольшой чемоданчик, который держал в руке. У своих, деревенских, я бы быстро выпытал, в чём дело. Но незнакомый парень принадлежал городу, а это являлось для меня вроде бы знаком качества. Я не мог отказать в помощи городскому, но и показаться совсем тетёхой не хотелось. Поэтому я сдержанно спросил:

– Чем помочь? Я здесь никого не знаю.

– И не надо! – обрадованно подхватил парень. – Я сам всё сделаю. Ты только рядом побудь, словно мы вдвоём.

Не объясняя, в чём дело, парень подхватил мой чемодан и зашагал в сторону домов.

– Эй, ты куда?

Я подскочил сзади и дернул чемодан за ручку. Парень лучезарно улыбнулся:

– Ты что, думаешь, что я вор? Обидно, знаешь. Я, наоборот, хочу тебе деньжат подкинуть. Да мы уже пришли.

Кивком головы он указал на кучку ребят в углу двора. Судя по напряжённым спинам и коротким репликам, в середине происходило что-то очень интересное. Мой спутник бесцеремонно проложил путь локтями и подтолкнул меня к перевёрнутой бочке, за которой сидел мужчина неопределённого возраста с круглыми женскими щеками и острым взглядом узких глаз. Молниеносными движениями он передвигал по днищу бочки три обыкновенных напёрстка, как у любой швеи. Казалось, что его пальцы жили сами по себе, отдельно от рук, настолько легко они порхали в воздухе. Я ничего не понимал. Парень, который меня привёл, толкнул меня в спину:

– Смотри, смотри.

Движение напёрстков остановилось, и один из присутствующих указал на напёрсток посредине:

– Здесь.

– Угадал! – Ведущий поднял стаканчик, показал всем маленький пробковый шарик, а затем достал из кармана и протянул игроку деньги. – Твоя взяла.

– Видал? – возбуждённо зашептал мне в ухо парень. – Отхватил куш ни за что ни про что. Теперь и мы попробуем. Согласен поставить половину суммы?

Я не сказал ни да ни нет, настолько был ошарашен, но меня никто и не спрашивал. Руки напёрсточника снова пришли в движение и после нескольких пассов остановились.

Напёрсточник зорко глянул на меня:

– Угадывай, где шарик, ты же в доле.

Сказать правду, я плохо следил за перемещением шарика и показал наугад:

– Вроде тут.

Напёрсточник поднял стаканчик. Шарик лежал внутри.

– Ну ты и везучий, – заволновались собравшиеся. Они переглядывались, подмигивали, выставляли вверх большие пальцы.

– Сто рублей заработал! Давай, пробуй ещё! Обери Семёныча до нитки, раз у тебя такой глаз-алмаз.

Мне бы развернутся и уйти, но ума не хватило.

– Они обобрали вас до нитки, да? – спросила Анфиса.

– Обобрали, – махнул рукой мужчина. – Но я хоть и деревенский лапоть, но под конец сообразил, что меня обманывают, и взял Семёныча за грудки:

– Да ты вор!

Тот парень, что втянул меня в игру, ударил меня первым. Он бил коротко, наотмашь, с удовольствием. Я успел увидеть в его глазах застывший холод. Потом удары посыпались со всех сторон. А я, посредине, вертелся, как собачонка, молотя кулаками куда попало, пока меня не сбили на землю. Может быть, и убили бы, но кто-то вдруг истошно крикнул: «Сека!».

– Сека? – переспросила Анфиса. – Кто это?

– Не кто, а что, – усмехнулся мужчина, – в нашей молодости «сека» кричали вместо «атас». Что это слово обозначает, не спрашивайте – не знаю. Всё стихло. Кое-как, стиснув зубы, я поднялся на колени и увидел, что в арку входит милиционер.

Сейчас смешно вспоминать, словно чёрно-белый фильм смотришь, но тогда мне пришлось несладко. Стою, едва не реву и жду, когда меня заберут за драку. Обречённо так жду, представляю, что милиционер сейчас достанет пистолет из кобуры, приставит мне к пузу и пальнёт за нарушение общественного порядка.

– А он? – вырвалось у Анфисы.

– А он взял меня за шкирку, встряхнул и говорит:

«И что мне прикажешь с тобой делать? В азартные игры играл?»

Я не стал отпираться, чего уж врать…

«Играл», – говорю.

«Дрался?»

«Дрался».

«Денег у тебя, надо понимать, сейчас нет?»

«Нет».

«Ну хоть документы остались?»

Я поднял на него заплывший глаз и кое-как разбитыми губами прошлёпал, что документы у меня в голенище сапога спрятаны. Паспорт и аттестат об окончании восьмилетки.

«И то хлеб, – вздохнул милиционер, – а сам откуда?»

Я пробурчал:

«Из деревни Клопиха. Приехал на артиста учиться».

«Ну раз на артиста, то пошли».

Я застыл на месте:

«В тюрьму?»

«Пойдем, увидишь».

Через Охтинский мост мы вышли к заводским корпусам Петрозавода.

Милиционер позвонил куда-то с проходной и сказал:

«Иван Егорыч, прими от меня парня. Только сразу накормите его и выделите койку в общежитии, а то ему ночевать негде».

Вот так вместо артиста я стал слесарем. Потом закончил институт, теперь преподаю в Политехническом. А ведь не избей меня тогда напёрсточники да не попадись навстречу золотой человек старшина Кочетов, может, и стал бы артистом. Да только плохим. Это я позже понял, когда в заводской самодеятельности участвовал. Вот так, девушка, бывает.

– Я знаю, как бывает, – негромко сказала Анфиса. – Моя судьба тоже переменилась после одного случая. Только я ещё не знаю, чем буду заниматься в дальнейшем.

Не отвечая, мужчина посмотрел на Смольный собор в пене облачных бурунов. Прорывая пелену неба, солнечный луч зацепился за купол и калёной стрелой соскользнул на землю.

Мужчина обернулся и невпопад без всякой связи произнёс:

– Знаете, дорожка под ногами появляется, когда кажется, что стоишь на краю пропасти. Главное, суметь рассмотреть её и не побояться сделать первый шаг.

«Легко говорить красивые слова», – подумала Анфиса.

Она посмотрела на золочёные кресты Смольного собора и мысленно произнесла: «Господи, подскажи. Дай знак, где она, та тропинка?»

* * *

– Анфиска, пока ты шлялась, к тебе подружка приходила. – Круглое лицо соседки лоснилось от жирного крема. Она звучно отжала в ведро половую тряпку и шмякнула ее на порог. – Ноги вытирай. Шляются и шляются, как будто здесь проходной двор.

Шлялись к Анфисе крайне редко, можно сказать, никто не приходил, но она с первого дня в коммуналке взяла себе за правило не отвечать на грубости. Легче пройти мимо и промолчать, чем перекидываться злыми словами и распалять ненависть. Зла в её жизни и так через край.

– Сказала, ещё зайдёт, подружка-то! – выкрикнула в спину соседка, когда Анфиса отпирала свою комнату. – Если будет звонить на твои пять звонков, то я не открою.

– Спасибо, Светлана Давыдовна, – с чувством сказала Анфиса. – И вам хорошего вечера.

Достав телефон, она поискала пропущенный звонок, ничего не обнаружила и пожала плечами: скорее всего, Машка из команды, та любила делать сюрпризы. Хотя странно! С тех пор как Анфиса отгородилась от всех стеной одиночества, её редко беспокоили. Да и команда вроде бы должна уехать на сборы.

Она пошла на кухню, чтобы налить воды в чайник. Из кухни была видна глухая стена соседнего дома с единственным грязным окном под самой крышей. В вечерние часы закат окрашивал стекло окна разноцветными бликами, которые на сером фоне смотрелись яркой мозаичной вставкой с золотистыми полосами.

Прежде, в доаварийной жизни, она никогда не обращала внимания на окружающую красоту – проносилась мимо, как в спринтерской гонке, и качество беговой дорожки интересовало её куда больше, чем архитектурные красоты каменных городов или уютные сельские пейзажи.

Анфиса улыбнулась. С момента разговора с незнакомым мужчиной возле Смольного собора прошло две недели, и почти сразу Анфиса с удивлением обнаружила, что беспросветный мрак на душе потихоньку рассеивается. Может быть, и вправду она стоит на краю новой дороги, но пока не видит её за пеленой тумана с Невы?

– Фиска, ты что, не слышишь, как тебе трезвонят? Или звонки не считаешь? Я к тебе в швейцары не нанималась, – прорезал мысли визгливый голос соседки.

С чайником в руках Анфиса помчалась к двери и почти натолкнулась на высокую светловолосую девушку в модной одежде. Бледное лицо девушки с лёгкими тенями под глазами показалось ей усталым и встревоженным.

– Ты ко мне?

– Если ты Анфиса Низовая, то к тебе.

– Это я. Проходи.

Посторонившись, Анфиса пропустила девушку вперёд и показала на дверь своей комнаты:

– Нам туда.

* * *

Инна дико нервничала. До звёзд в глазах. Всю ночь она не спала, прокручивая в голове детали предстоящего тяжёлого разговора. Он мог оказаться самым непредсказуемым, начиная от тихих слёз до горячего скандала, после которого на душе станет совсем тошно.

Уснуть удалось к шести утра, когда она решила, что не пойдёт на встречу и не станет трепать себе нервы. Но чем ближе к вечеру, тем назойливее нарастало смятение, достигнув апогея к началу шестого часа.

Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, Инна схватила заранее приготовленный пакет, надела куртку и дала себе слово выдержать любой поворот событий и сразу же забыть обо всём как о кошмарном сне.

Приходить пришлось дважды. В первый раз Анфисы не оказалось дома, и Инна, чтобы скоротать время, обошла по периметру Таврический сад, немного постояв возле Музея «Мир воды Санкт-Петербурга» на Шпалерной улице, где бронзовый водовоз натужно тащил телегу с бронзовой бочкой.

Майский вечер весело раскрашивал небо в мягкие пастельные тона, превращая кирпичную водонапорную башню в таинственный замок у невских берегов.

По тротуару вереницей шли прохожие, непрерывной лентой двигался поток машин, послушно замирая по сигналу светофора. Привычная городская обстановка успокаивала. Инна мельком глянула на Смольный собор вдалеке и сказала себе, что, собственно, ничем не рискует, поэтому зря гонит волну и сходит с ума от беспокойства.

– Девушка, вы заблудились? – походя улыбнулся ей молодой человек с гитарой в чёрном чехле. – Могу проводить.

Его незначащая фраза прозвучала подбадривающе, словно разрывая замкнутый круг паники, в котором она находилась немыслимое количество часов и минут.

Прежним маршрутом по Таврической улице она вернулась в уже знакомый дом, дождалась, пока какая-то женщина из жильцов открыла дверь подъезда, и поднялась на этаж.

В теории Инна хорошо представляла себе, что такое коммунальная квартира, но побывать довелось впервые. Если честно, она даже не предполагала, что в Петербурге ещё сохранились коммуналки. Пахло кислой капустой, стиральным порошком и чем-то затхлым, как от мокрой шубы. В коридоре на ободранных обоях прямо на стене висели велосипедная рама без колёс и оцинкованная шайка с ручками.

Из глубины коридора выглянула и исчезла толстая женщина в пёстром халате – другая соседка, а та, которая открыла дверь, сердито буркнула, что надо вытирать ноги. Инна послушно зашаркала по резиновому коврику между двумя дверями.

Анфиса Низовая оказалась невысокой и некрасивой девушкой со спокойным взглядом светло-болотных глаз. Бледная кожа, короткие волосы с неряшливой стрижкой, нелепая одежда из дешёвого магазина. Она была бесконечно далека от Инниного круга общения с ухоженными модными подругами, любящими поболтать о косметике и брендовых шмотках.

В руках Анфиса держала жёлтый электрический чайник, и Инна стала смотреть на цветовое пятно, словно именно чайник служил точкой опоры в предстоящей беседе. Крошечная комната, куда они вошли, больше напоминала тёмную нору и поражала своей бедностью, если не сказать нищетой.

Анфиса кивком показала Инне на единственный стул у подоконника:

– Располагайся. Сейчас я поставлю чайник, попьём чаю. Извини, но кофе нет, даже растворимого. Ты ведь из Спорткомитета? – Она заметила ошарашенный взгляд Инны, скользнувший по комнате, и усмехнулась: – Не бойся, садись, здесь везде чисто. Спорт приучает к порядку. Ты по какому вопросу?

– Я по личному, – выдавила из себя Инна, потому что сердце внезапно сорвалось в бешеный галоп.

Инна включила чайник и села напротив гостьи на краешек узкой тахты. На её лице отразилось изумление.

– По личному?

– Да! – Отступать было некуда. Инна собралась с духом: – Я насчёт той аварии. – Она запуталась в словах. – Насчёт того парня, что на тебя наехал.

– Я не хочу говорить об этом, – быстро отозвалась Анфиса. – Мне слишком трудно удалось перестать об этом думать и вспоминать.

Её лицо стало бесстрастным, словно окаменело, лишь под ключицей напряжённо билась голубая жилка.

– Я хочу, чтобы ты знала – он умер. Олег. Тот парень, что тебя сбил.

– Умер? – Анфиса уставилась на неё не мигая. – Как – умер? В каком смысле?

Растерянный вопрос, заданный невпопад, помог Инне собраться, чтобы ответить без слёз и вздохов. Она спокойно посмотрела на Анфису:

– Утонул в бассейне. Несчастный случай. – Инна сняла с коленей пакет и поставила его на пол возле ножки стула. – Я пойду. – Избегая дальнейшего разговора, она поспешно вскочила и пошла к двери. – Я пойду. До свидания. Я просто хотела, чтобы ты знала. – Она указала на пакет: – Там всё для тебя. Пожалуйста, постарайся простить его.

Пока Анфиса не опомнилась, Инна пробежала по длинному коридору и задёргала замки входной двери.

Нижний замок не открывался. Она несколько раз повернула защёлку и откинула длинный железный крюк, оставшийся со времён царя Гороха.

– Постой! Подожди! – послышался за спиной голос Анфисы. – Ты даже не сказала, кто ты. Забери пакет, мне ничего не надо!

Замок наконец поддался. Инна кинулась вниз по лестнице, перескакивая через ступени, и только у двери парадной её настиг пронзительный крик с верхней площадки:

– Я простила его! Знай, я его простила!

* * *

«Значит, умер, утонул. Страшно, нелепо и неотвратимо…» Анфиса села на кровати и уткнулась головой в колени. Сотня отжиманий перед сном не смогла перебить впечатление от визита незнакомой девушки, и неоконченный разговор постоянно крутился в голове, обрастая новыми подробностями того, как она вошла, как села, что сказала. Анфиса вспомнила ледяную бледность красивого лица и обкусанные ногти с остатками маникюра. Кто она умершему? Сестра, жена? Невеста? Или просто друг?

Анфиса покосилась на оставленный пакет, что белым пятном выделялся на щербато-тёмном паркете. Пока она к нему не прикоснулась, словно опасаясь обжечься.

«Значит, того парня звали Олег. И он умер. Бедняга…» Вспомнилось, как яростно и горячо желала ему зла, когда врачи огласили ее окончательный диагноз. Она так явственно представила ту сцену, что ощутила неистребимый больничный запах хлорки и йода, свои ноги, привязанные на растяжку, и запёкшуюся кровь на губах.

– Доктор, я никогда не смогу заниматься лёгкой атлетикой?

Она спрашивала это у всех медиков, кто подходил к её койке, с надеждой, что хотя бы один улыбнётся и обнадёжит: «До свадьбы заживёт».

Но все лишь качали головами и отводили глаза в сторону.

Врач в белой шапочке посмотрел на неё сверху вниз и усмехнулся:

– Занимайся на здоровье. Тебе никто не мешает ходить вокруг дома или плавать. Плавать даже полезно. Рекомендую. – Наклонившись над больничной койкой, он посмотрел на изувеченную ногу, больше похожую на лоскутное одеяло из кусочков кожи. – Радуйся, что вообще можешь ходить. Признаюсь честно, мы не надеялись, что ты такая живучая.

Ух, как она ненавидела того, кто её сбил! До дрожи в пальцах, до головокружения, до звёзд в глазах. Лёжа на спине, смотрела в потолок и твердила: «Гад, гад, гад, ненавижу».

А теперь от злости не осталось и следа: она улетучилась вместе со словами незнакомки о смерти, уступая место жалостливому чувству, что судьба наказала его слишком строго, потому что мёртвый уже не может ничего исправить, ни перед кем повиниться, и вместе с концом жизни от нас уходит возможность исправить содеянное. Если, конечно, ты желаешь отделаться от своих грехов.

Светлая петербургская ночь медленно раскачивалась лёгким сквозняком на занавеске и прохладным дыханием просачивалась в пространство комнаты. Ратуя за закаливание, врач в команде заставлял их в любую погоду спать с открытой форточкой.

Анфиса слезла с тахты и подтянула к себе пакет около ножки стула. Открыть – не открыть? Она поняла, что волнуется, словно в нём могло оказаться нечто страшное, то, что поставит её жизнь с ног на голову. Хватит! Она достаточно настрадалась, а лишние знания рождают лишние скорби. Она оттолкнула ногой пакет, успев почувствовать под пальцами край твёрдой коробки. Не буду смотреть!

Анфиса откинулась на подушки, но сон улетучился безвозвратно. Не буду смотреть! Не буду!

Резко вскочив, Анфиса поставила пакет на стол и открыла. От того, что оказалось внутри, она онемела и застыла, как если бы стояла в пижаме посреди дрейфующей льдины в окружении пингвинов. Изумление оказалось таким сильным, что ей пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сосредоточить мысли.

Точно такая шикарная зеркальная фотокамера имелась у фотографа Лёши, который сопровождал команду легкоатлетов на соревнованиях. Лёша хвастал, что купил камеру в кредит, и теперь сдувает с неё пылинки. Камера, оставленная девушкой, была новенькая, в коробке с документами на гарантию. На коробке с камерой лежал конверт, заколотый скрепкой, с внушительной суммой денег.

«Но я не могу это взять! – с нарастающей паникой подумала Анфиса. – Надо найти девушку и вернуть ей пакет».

Но вторая мысль, пробившаяся откуда-то из потайных уголков сознания, тихо прошелестела о том, что отличной камерой можно великолепно сфотографировать Смольный собор в пасмурную погоду, когда он напоминает одинокую свечу, горящую посреди бурного небесного моря.

Село Загоруево, 1903 год

– Говорите, вам надобны метрические книги и листы брачного обыска? – переспросил Куделина отец Савватий. Он снял со связки несколько сушек, положил на стол и хрястнул по ним кулаком, разбивая на мелкие осколки. Выбрал один кусочек поменьше, кинул в рот и отхлебнул чаю из чашки, больше похожей на бадью для кваса. Посерёд стола дышал паром медный самовар с тиснёными медалями, стояла плашка с мёдом густо-белого цвета. «Словно цветы калины», – подумал Куделин. Разные мёды он едал, но такого белого прежде не доводилось видеть.

Сам отец Савватий оказался дюжим мужчиной – косая сажень в плечах, с круглым носом картошкой, толстыми губами и маленькими умными глазками, смотревшими с острой ехидцей из-под густых бровей.

– Книги-то я, конечно, вам дам. Как не дать, коли дело благое. Но вот присоветовать ничего не могу. Я здесь всего десять лет назад на приход поставлен, потому всю подноготную жителей знать не могу. Тут уж вам самому придётся разбираться.

Широкой дланью он пододвинул к Куделину мёд и разломил каравай хлеба размером с тележное колесо. Запах свежего хлеба с мёдом кружил голову ароматом тепла и дома, перебивая мысли о работе. Тикали ходики на стене. В красном углу под иконами в золочёных окладах Куделин заметил вырезанный из календаря портрет императора Николая Второго.

Куделин решительно поднялся:

– Благодарствуйте за чай, батюшка, но работа прежде всего. Я и так непозволительно задержался.

Отец Савватий с видимой неохотой отставил в сторону чашку:

– Уговаривать не стану. Пойдёмте в ризницу. Бог даст, отыщете что надобно.

При виде письменного стола, больше подходящего для дамского будуара, Куделин невольно улыбнулся.

– Барыня пожаловала, – объяснил отец Савватий, угадав его иронию. Он положил на стол пухлую метрическую книгу, папку с листами брачного обыска и деликатно скрылся, чтобы не мешать.

Куделин радостно потёр руки:

– Ну-ка, ну-ка, что у нас тут?

Он с прищуром оглядел выложенное богатство.

«Когда-нибудь, – подумал Куделин, – если Россию разворошат горящей палкой, а люди потеряют своё родство, – посоветую им начать искать корни с брачного обыска. Отличный документ, в котором местный причт отмечает полное имя, вероисповедание, место жительства, возраст, в здравом ли уме находятся будущие супруги, их согласие и главное – неродство между брачующимися, чтоб не произошло богопротивного кровосмешения».

Как и предупреждал староста, Беловодовых действительно оказалось много, и все они так или иначе приходились друг другу отдалённой роднёй или свойственниками.

Через несколько часов Куделин выпрямил затёкшую спину и крепко потёр пятернёй шею, одеревеневшую от напряжения. Почерк у местных дьячков оставлял желать много лучшего, некоторые фамилии были написаны так, что не разобрать. Куделин похвалил себя за идею прихватить с собой лупу и довольно посмотрел на результат трудов, заключавшийся в единственном имени.

Вспомнив дочь старосты, он усмехнулся: небось хотела упросить, чтоб он их семью объявил родственниками богатой купчихи. Нет, голубушка, я не продаюсь ни за дёшево, ни за дорого. Стоит один раз предать, и твоя честь превращается в дырявое решето – потом, черпай не черпай, добрые поступки утекут в песок, а грех останется.

Перекрестившись на иконы, Куделин вышел на улицу, глубоко вдохнув пряного воздуху, набиравшегося прохладой. Со стороны реки Белой на деревню наползали клубы перламутрового тумана, чуть розоватого в лучах вечерней зорьки. Ближе к земле туман сгущался, становился плотным, и начинало казаться, что и туман, и река, и кромка поля плавают в небесном молоке. Издалека доносились мычание коров и ленивый собачий лай. И вдруг словно с небес воздух расколол звук церковного колокола. С каждым ударом трезвон набирал силу, созывая народ ко всенощной.

«Слава Тебе, Господи! Господи, слава Тебе!» – вместе с колоколом запело в душе Куделина, и если бы он был маленьким мальчиком, а не убелённым сединами адвокатом, то обязательно подпрыгнул бы на одной ножке или пробежался вперегонки со студёным ветром.