Текст книги "Круг перемен"

– Я никогда не ходила в Мариинский театр, – внезапно произнесла девушка, сидевшая рядом с Лилей.

Она была такой серенькой и незаметной, что Матвей даже не заметил её присутствия. По тому, как Лиля поджала губы, он понял, что Лиля упомянула про театр специально, чтобы задеть девушку. Он ненавидел, когда в его присутствии унижали людей, – слишком крепко сидело в памяти полуголодное время детства с окриками пастуха, который любил измываться над слабыми.

Неожиданно для себя он посмотрел на мышку-курсистку и предложил:

– Разрешите мне пригласить вас в Мариинский. У меня совершенно случайно есть два билета на субботнее представление.

Никаких билетов у него не было, он посетил Мариинский лишь однажды, изнывая от скуки на балете «Раймонда».

Щёки девушки вспыхнули, как две розы, моментально высветив нежную тонкость молочной кожи и ровные дуги тёмных бровей. Девушка посмотрела на него взглядом, полным смущения и благодарности. Её распахнутые глаза напоминали о васильках посреди поля ржи и о полёте стрижей над верхушками сосен. И Матвей понял, что пропал.

* * *

Высшие женские курсы в Санкт-Петербурге назывались Бестужевскими по фамилии первого директора Бестужева-Рюмина. После долгой борьбы и общественных прений наконец-то в России женщины могли получить высшее образование и диплом наравне с мужчинами.

От одной мысли об открывающихся возможностях у Веры захватывало дух и на щеках появлялся румянец гордости за весь женский род Российской империи. На глазах века женщина, подневольное существо, призванное угождать мужу, становилась независимой и свободной.

Правда, и препон к образованию хватало с избытком: помимо отличного гимназического аттестата, к прошению о зачислении на курсы надлежало приложить разрешение родителей и иметь деньги, чтобы заплатить за обучение, – целых двести рублей за год! При курсах для иногородних курсисток имелось общежитие, которое барышни между собой частенько именовали тюрьмой за суровый надзор и жёсткий распорядок, когда визиты родных и знакомых дозволялись лишь в комнате для свиданий, а в театр или в гости приходилось отпрашиваться в письменной форме.

Строгость общежитских порядков Веру не пугала, аттестат об окончании гимназии украшали отличные оценки, но вот денег на обучение у неё не было, как, впрочем, и разрешения от матери.

– Приличные барышни не забивают голову глупостями, а курсистку ни один состоятельный мужчина не возьмёт замуж. – Слово «курсистка» мать выплёвывала, как прогорклый кусок сала, не оставляя Вере никакой надежды вырваться на волю.

Порой она чувствовала себя зверьком в клетке, предназначенным для выделки горжетки с лисьей мордочкой и стеклянными бусинами вместо глаз. Почти с самого детства Вера осознавала, что её растят на продажу, чтобы удачно выдать замуж на благо семьи: мамы – вдовы майора – и двух братьев-близнецов: Кики и Мики.

Кика – Кирилл и Мика – Михаил были старше её на три года и постоянно нуждались в деньгах: то на обучение, то на приличную одежду, то на карманные расходы, то на какие-то свои мужские мелочи типа зажигалок, папирос или модного галстука, обязательно с золотой заколкой. В то время как самой Вере принадлежало три платья: летнее, зимнее и выходное – спасибо доброму ангелу крёстной коке Лиле. Также кока платила за обучение в гимназии. Чтобы оправдать доверие, Вера училась на «отлично».

О замужестве Вера думала с содроганием, от которого холодели руки и ноги, завязывая в животе тугой узел страха. В их городке Мо-лога слухи расходились быстро, и Вере не раз шептали в уши, что в её сторону посматривает престарелый полковник Ванькин, недавно вышедший в отставку с мундиром и пенсией. Прикрывая обвислые щёки, Ванькин носил жидкие бакенбарды, беспрерывно цыкал зубом и называл её «моя роза». Вы только вслушайтесь: моя роза! Какая отвратительная пошлость!

Выход подсказала мать, сама того не подозревая, когда увидела в журнале «Нива» репродукцию картины Ярошенко «Курсистка». На картине художник изобразил худенькую барышню с книжками. Ясно виделось, что девушка бедна, вместо пальто на плечи накинута суконная шаль, щёки без румянца от недоедания и недосыпания, но глаза! Глаза с твёрдой решимостью смотрели прямо в Верину душу, заставляя её обмирать от зависти.

Мать вспыхнула яростью:

– Подумать только, откуда берутся такие девки?! И кто их воспитывает?! Кому нужна бесполезная в хозяйстве учёность?! Уехала, бросила родной дом и бегает задрав хвост незнамо где, хуже гулящей. – Палец матери ткнул в картинку, прочертив по лицу девушки прямую линию. – На цепь разгильдяек сажать, пока не одумаются!

Вера взяла журнал в свою каморку, уселась с ногами в продавленное кресло и жадно вгляделась в картинку, подмечая каждую мелочь. «А я бы так смогла? Смогла?»

Она закусила губу: что, смелости не хватает? Тогда замуж. Мысли кругами метались в голове от холодного к горячему, пока мало-помалу не стало оформляться решение дотянуть до двадцати одного года и уехать в Петербург на учёбу. Сбежать до совершеннолетия не получится: если поймают, то вернут родителям, а те имеют право объявить дочь сумасшедшей или насильно выдать замуж, что примерно одно и то же.

Мало-помалу мечта поступить на Бестужевские курсы обрастала плотью идей, превращаясь в реальность. Окончательно помог случай. Удача улыбнулась накануне совершеннолетия, когда Вера давала урок французского туповатой дочке купцов Щекочихиных. В середине занятия в комнату вплыла хозяйка Матрёна Васильевна. От её шёлкового платья в зелёные и жёлтые полосы рябило в глазах, на шее качалась крупная нитка жемчуга. Она поминутно обмахивалась веером и жеманно закатывала глаза.

– Вера, как вы посмотрите, если я попрошу вашу матушку отпустить вас с нами в Петербург? – Вера подняла на неё удивлённый взгляд, и Щекочихина зачастила: – Нет-нет, не в качестве гувернантки, конечно, а, скажем так, в виде наставницы нашей Машеньки. Нас с мужем в столице ждёт множество дел, а вы могли бы проводить время к обоюдному удовольствию, гулять по Невскому проспекту и любоваться городом, я даже оплачу вам посещение кондитерских и мелкие покупки. Вы очень нас выручили бы.

От возбуждения у Веры пересохло во рту, и, прежде чем ответить, она незаметно сглотнула.

– Матушка согласится, Матрёна Васильевна. Даже не сомневайтесь! Я сегодня же поставлю её в известность относительно вашего предложения и получу положительный ответ.

К своему ужасу, дома Вера застала полковника Ванькина с букетом цветов, и, не сняв пальто, кинулась в свою комнату.

– Вера, Вера, немедленно иди сюда! – закричала ей вслед мама. – Савелий Петрович оказал тебе честь…

Бессильно припав спиной к стене, Вера заткнула уши руками, и три последующих дня до отъезда провела в лихорадочном состоянии от страха, что её планы сорвутся.

Щекочихиным она сказала, что маменька согласна. Накануне отъезда Вера выкрала из запертой шкатулки свои документы, написала маме записку, что не вернётся, вылезла в окно и что есть мочи побежала на вокзал к отходящему в Санкт-Петербург поезду.

* * *

Пообедать сегодня не удалось, потому что денег оставалось в обрез. Да и ладно – вечером после занятий с учениками можно будет выпить чаю с ситным. Вера давно привыкла питаться раз в день, а утром наскоро пить горячий кипяток из бака в столовой общежития и бежать на курсы. Многие девушки так же, как она, перебивались с хлеба на квас, но никакие лишения не могли перечеркнуть то дивное чувство свободы и самостоятельности, от которого за спиной вырастали крылья.

Прямо с порога зимний ветер бросил в лицо пригоршню снега. Вера поёжилась, подумав, что сегодня снова вымочит башмаки и их придётся на ночь набивать газетами, чтоб хоть чуть-чуть подсушить. Тусклый свет фонарей едва расплавлял серые сумерки. Возвращаться придётся в густой темноте, мерзкой и слякотной.

Подняв воротник, Вера неуклюже наткнулась на прохожего и едва не упала. Вот растяпа!

– Вера Ивановна, я вас ждал! Вы после театра так быстро скрылись, что я не успел попросить о следующей встрече. Пришлось караулить.

– Матвей, это вы?

Не скажешь же ему, что убежала оттого, что постыдилась своего убогого платья и того, что в его присутствии мысли в голове путались и она не могла связать двух слов.

Матвей поддержал её под локоть и пошёл рядом, со стороны дороги, оберегая её от брызг с мостовой.

– Вера Ивановна, я хотел вас попросить, но не осмеливаюсь.

– Да? Отчего же? Я совсем не страшная.

– Давайте зайдём в чайную.

Она наконец нашла в себе силы взглянуть в его лицо, которое снилось ей несколько ночей подряд. Всё-таки невероятные у него глаза: тёплые, смешливые, словно в глубине зрачка тлеет уголёк от костра.

– В чайную? Но у меня через час урок, а мне ещё идти до Коломны.

– Обещаю, вы не опоздаете. Чайная за углом.

Она так растерялась, что не нашла сил сопротивляться и едва не задохнулась от тепла и запахов еды, когда оказалась за круглым столиком с белоснежной скатертью. Большинство чайных предназначалось для простого люда. Там всегда можно было выпить стакан чаю с сушками или взять ломоть тёплого хлеба с маслом, как говорится – дёшево и сердито.

Чайная, куда привёл её Матвей, была для чистой публики, при ресторане. Половой подлетел к ним мгновенно:

– Чего изволите? Рекомендую бутерброды с красной рыбкой, и утром завезли чудесную краковскую колбасу, свежайшую. Ежели желаете, есть пироги, только что из печи, ещё горяченькие.

Матвей вопросительно взглянул на Веру и, уловив её смятение, заказал сам:

– Давай бутерброды, и с рыбкой, и с колбасой, и пирогов с повидлом, а чай пусть заварят цветочный. Одна просьба: побыстрее, пожалуйся, мы торопимся.

Хотя от запаха еды и тепла у Веры закружилась голова, она заметила, что Матвей разговаривал с половым уважительно, как с равным. За соседними столиками сидели несколько человек. На стойке выстроился ряд сверкающих самоваров от большого, ведерного, до малого, размером с кошку. Половой принёс им малый самовар, поставил по чайной паре тонкостенного фарфора и блюдо с бутербродами восхитительного вида.

– Вера, вам с чем бутерброд?

Рука Матвея с серебряными щипчиками зависла над тарелкой.

– Наверное, с колбасой.

Вера постаралась не выдать, как голодна, но, наверное, у неё плохо получилось. Он улыбнулся:

– Я тоже начну с колбасы. Знаете, в первый раз я попробовал колбасу в десять лет.

Свежая булка с колбасой таяла на языке. Вера отхлебнула чаю и только потом спросила:

– Почему в десять? А до этого?

– До этого я пас коров с дядькой Панасом и мечтал, что, когда он заснёт, мне удастся нацедить себе в кружку немного молока. Мама клала мне в торбу жестяную кружку, и, хотя ничего не говорила, я догадывался зачем. – Он легко вздохнул. – Такие дела. Я ведь деревенский, из голытьбы. А самой вкусной едой для меня была затируха на яйце. – Он прикончил бутерброд и взял следующий.

То ли от сытости, то ли от неожиданной откровенности Матвея Вере стало весело.

– А как её делают, затируху?

– Очень просто. – Матвей бросил в свою чашку ещё один кусочек сахара и звонко размешал ложкой. – Мама размешивала в воде разбитое яйцо, мочила смесью ладони и растирала руками муку. Мука скатывалась такими маленькими комочками, на манер крупы. Эти комочки, сваренные на воде или молоке, и есть затируха. Вот я и думал, что вкуснее затирухи ничего не бывает. А потом понял, что самое вкусное – колбаса с хлебом.

Вера посмотрела на его шинель дорогого сукна, на то, как он кладёт ей на тарелку бутерброд с красной рыбой, сочащейся капельками соли, и не удержалась от любопытства:

– И что было потом? После затирухи?

– Вы имеете в виду, как я оказался в Петербурге? – Матвей пожал плечами. – Просто повезло. Можно сказать, выиграл удачу в лотерее. Дело в том, что моя тётушка, купчиха Беловодова, решила разыскать родственников, и единственной роднёй оказался я. – Он озорно взглянул на неё своими непостижимыми рысьими глазами. – Я в десять лет только читать научился и всё время норовил сбежать с занятий. Спрячусь от учителей в коровнике и сижу как мышь, чтоб не нашли. Всё мечтал перезимовать и наняться к кому-нибудь подпаском. Стадо пасти – дело привычное. Но тётушка Марфа меня перехитрила. – Он хмыкнул. – Положила мне плату за учёбу, целых десять копеек за урок, вот я и налёг на учебники. Сперва с трудом, а потом разогнался, как локомотив под горку, и учителя только и успевали мне новые задания давать.

– И много накопили денег? – бестактно спросила Вера. Хотела шутливо, а получилось глупо.

Но он не обиделся.

– Не знаю. Копилка так и стоит в имении на чёрный день. А тётушка Марфа у меня чудесная, умница. Представляете, она хотела, чтоб я поступил в коммерческое училище по купеческой линии, но, когда я сказал, что мечтаю стать инженером-путейцем, не стала препятствовать.

– А ваша мама?

– Мама… – По лицу Матвея пробежала тень. – Мама ушла в монастырь.

Он оборвал фразу, и Вера поняла, что непрошено вторглась на запретную территорию. Она перевела разговор на себя:

– А я ради Бестужевских курсов из дома через окно сбежала. Представляете? Страшно было! Ничего с собой не взяла, кроме саквояжа с самым необходимым. – Она запнулась и покраснела, вспомнив о паре панталон и ночной рубашке, составлявших весь её скромный багаж.

И то, о чём прежде думалось с горечью, рядом с Матвеем казалось забавным приключением, о котором можно рассказать вот так, между прочим, за чаем с бутербродами.

Её взгляд нечаянно соскользнул на часы в высоком деревянном корпусе. Боже мой! Вера вскочила и прижала руки к щекам:

– Опоздала! До урока осталось двадцать минут!

Матвей схватил её за руку:

– Это я виноват, бежим!

Он на ходу положил на стол деньги, и они выскочили на тротуар к ближайшей пролётке с тучным седым извозчиком на облучке.

– Гони! Доставишь спешно – заплачу вдвойне!

Пролётка тронулась, и Вера подумала, что ещё никогда не была такой счастливой, как нынче.

Бали, 2019 год

– А аура-то, аура! – всплеснула руками Элизабет. – Инна, она же у тебя совсем синяя, как баклажан!

На самом деле Элизабет звали Лиза, но она считала, что Элизабет больше подходит для экстрасенса, чем доморощенная Елизавета Сергеевна, да ещё Щекочихина. Высокая костистая Элизабет носила по три серьги в каждом ухе и имела татуировку пентаграммы на выбритом левом виске.

Элизабет велела Инне сесть на стул и делала пассы руками над её головой. Время от времени она щёлкала пальцами и отряхивала руки, словно счищала невидимые глазу комки грязи.

– Ужас какая аура! Я не представляю, как ты дышишь в таком плотном коконе. Тут не только голова кругом пойдёт, но и вообще все системы разрегулируются. Я на тебя столько энергии потратила, что хватит стиральную машинку включить. Чувствуешь, как аура очищается?

Инна не чувствовала, но обижать Элизабет не хотелось, и она из вежливости кивнула.

Элизабет приехала на Бали из Воркуты и поселилась в соседнем доме с мужем и тремя детьми мал мала меньше. Целыми днями её дети играли в патио и орали дурниной, а сама Элизабет с мужем сидели на веранде, уткнувшись в ноутбуки. По вечерам родители отправляли детей спать и семейно курили кальян, передавая трубку друг другу.

Инна особо с Элизабет не разговаривала, лишь иногда перекидывалась парой пустых фраз о погоде или ценах на продукты, поэтому удивилась, когда Элизабет напрямую спросила:

– Слушай, Инка, что ты маешься? Я прямо смотреть не могу, как ты целыми днями в гамаке сидишь мрачнее тучи. – Она округлила глаза: – Поверь моему слову, на тебя напустили крепкую порчу. Очень крепкую. Я такое насквозь вижу.

– У меня не порча, а денег нет, – призналась Инна. – Не дашь в долг?

– Тю, денег! – Зелёные глаза Элизабет сузились до щёлочек. – Значит, на тебя порчу на деньги навели. А порча на деньги очень прилипчивая, её сама нипочём не скинешь. Приклеится как банный лист, пока до полной беды не доведёт.

Инна почему-то обрадовалась. Может, и впрямь все её проблемы от порчи, с которой не смог справиться балийский колдун? В целом она понимала, что слушает глупости, но в глубине души вертелось спасительное «а вдруг», и она вцепилась в него, как больной в последний шанс к выздоровлению.

Элизабет почесала бритый висок:

– В долг денег не дам – сами с хлеба на квас перебиваемся, а порчу могу снять и возьму недорого.

– Да я тебе и крохи заплатить не могу. На мели сижу, – потухла Инна.

Она могла бы добавить, что уже неделю её из жалости подкармливают Денис с Сергеем, потому что те деньги, что приходили из России, сразу же расходились по долгам. Да ещё Леонид пропал из поля зрения: не звонил, не приходил, и вообще у Инны создалось впечатление, что он от неё прячется.

– Ладно, – сдалась Элизабет, – отдашь мне свои бусы, те, которые из оникса.

«И когда она успела бусы разглядеть?» – подумала Инна, но спорить не стала. Бусы так бусы. Она не жалела ничего из прежней жизни. После посещения колдуна воспоминания стали особенно навязчивыми и чёткими, их хотелось избыть вместе с вещами.

Элизабет то приближала ладони к лицу Инны, то удаляла, нашёптывая что-то свистящее и неразборчивое. Иногда она слегка касалась пальцами волос, и по лбу пробегал приятный тёплый ветерок.

– Вроде бы аура посветлела. Но тут одним сеансом не обойдёшься, – озабоченно вздохнула Элизабет и положила руку на плечо Инне. – Не вставай, сиди. Сейчас поработаем над финансами. Сейчас я покажу тебе, как надо делать денежный колодец. Запомни…

То, что наговорила Элизабет, напоминало действия Буратино, Лисы Алисы и Кота Базилио – зарыть деньги в землю, сказать «крекс-фекс-пекс» и ждать прибыли.

Тем не менее Инна послушно поставила вечером на подоконник стакан воды и положила в него одну монетку в десять рублей, завалявшуюся в сумочке. Поставить стакан надлежало так, чтобы его касался лунный свет. Инна посмотрела в окно на тонкий серп молодого месяца в окружении невероятно ярких звёзд. Небесная темнота затягивала в себя своей бездонностью. Вспомнилось, как они с Леонидом ночью купались в море, а потом лежали на спине и смотрели на звёзды. Леонид взял её за руку и предложил:

– Давай улетим вдвоём вон к той звезде.

Она засмеялась:

– Почему именно к той?

И Леонид серьёзно ответил:

– Потому что она похожа на тебя.

Накатившая горечь стиснула её в такой сильный спазм, что заболел желудок.

«Не думай о нём, не думай, – уговаривала она себя, не замечая, как по щекам катятся слёзы. – Он аферист и обманщик».

– Инка, на тебя кофе сварить? – раздался из кухни голос Дениса. Пожалуй, только Денис поддерживал её на плаву. Остальные друзья-приятели словно растворились, отступая в тень по мере того, как она начала у всех просить деньги в долг. Знакомые перестали приглашать на вечеринки, ставить лайки её постам в соцсетях и при встрече старались обходить стороной вопрос денег. А она чувствовала себя нищей попрошайкой, но не могла найти сил вырваться из замкнутого круга несчастий.

Инна поболтала пальцем в стакане с монеткой и крикнула в ответ на вопрос Дениса:

– Свари! Я сейчас спущусь.

Санкт-Петербург,
2019 год

– Ну вот, я и ухожу. Рада?

Анфиса посмотрела на маму с сумками в руках и внезапно поняла, что не может внятно ответить на её вопрос. Ещё неделю назад она бы честно ответила утвердительно, а теперь смотрела на мамино лицо с опущенными уголками рта, на мешки под глазами, на понурые плечи, словно мама тащит на себе сноп сена, и понимала, что маму ей жалко.

Оказывается, жалость и прощение идут в одной связке, дополняя друг друга.

Анфиса примирительно прикоснулась к маминому плечу:

– Прости, что не могу тебя отвезти, мне надо на работу. Ты уверена, что хочешь уехать именно сейчас? Если подождёшь до вечера, то поедем вместе.

Мама нагнула голову и переступила с ноги на ногу.

– Уверена. Если этот твой ухажёр пообещал, что Жорку угомонит, то зачем мне у тебя околачиваться? Пора и честь знать. Зря с работы уволилась, ну да ничего, они меня обратно возьмут. За копейки мало желающих горбатиться.

– Ты Жорку своего отправь трудиться, а сама отдыхай, – сказала Анфиса и по тому, как мамин подбородок упрямо напрягся, поняла, что зря ляпнула про дядю Жору, – маму устраивают их отношения, лишь бы не дрался. Она порывисто обняла маму и сразу же отстранилась, как будто испугалась своего чувства. – Мама, я позвоню. И ты не пропадай. Если что-то нужно, спрашивай, не стесняйся.

Взгляд мамы стал растерянным, и в ту самую секунду, когда она стала открывать дверь, Анфиса поняла, что мама есть мама и никуда им друг от друга не деться, да и не надо. И что ни один дядя Жора на свете не стоит того, чтобы из-за него порывать с родными людьми.

Когда мама ушла, Анфиса прошлась по комнате и села на диван, перебирая в голове происшедшие события, которые начались с проблем, а закончились примирением. Подумалось, что не зря говорят о житейском море со штормами и ветрами. Кто-то боится стихии, кто-то летит навстречу опасностям, но как же оно прекрасно в любую погоду!

Телефонная трель рассыпала по комнате звуки знакомой мелодии Гайдна. Рингтон принадлежал Максиму, и сердце сразу откликнулось и встрепенулось, готовое танцевать от радости.

– Привет! Я занят, поэтому звоню на пару слов. Я скинул тебе в сообщении страничку в соцсети. Взгляни, я угадал?

* * *

Фотографию обмануть нельзя, и, как ни растягивай губы в улыбке, как ни наряжайся, бесстрастный снимок чётко отразит напряжённую позу и скрытую тревогу в глубине взгляда. Иногда модель выдают нервные руки, которые непроизвольно разрушают иллюзию мнимого благополучия. Руки девушки на страничке в соцсетях сжимали бокал со смузи так крепко, что побелели костяшки пальцев. Казалось, оживи фотография, и девушка швырнёт бокал в стену и зарыдает. Анфиса узнала её с первого взгляда. Конечно, это была именно та, что оставила ей фотокамеру и деньги, и звали её Инна Викулова.

Пристроив планшетник на колени, Анфиса пролистала вниз ленту новостей в Инниной соцсети: Инна на пляже под зонтом, Инна на скутере с развевающимися волосами, Инна с корзиной фруктов в руках под козырьком индонезийской пагоды. На всех снимках она отличалась красотой, яркостью и… несчастьем. Тревога засела в её глазах острыми холодными льдинками, и глаза существовали сами по себе, отдельно от беспечной улыбки, от волны волос, что струились по плечам лёгким медовым каскадом, и от плавной линии рук с элегантным дизайнерским маникюром. Значит, Инна теперь живёт на Бали, и, скорее всего, она избегала общения, раз убежала, даже не назвав своего имени.

Анфиса набрала номер Максима:

– Ты занят?

– Есть немного, но говорить могу. – Он отвёл телефон в сторону и негромко сказал кому-то невидимому: – Посмотри на странгуляционную борозду, парень явно не сам повесился.

От того, что на том конце эфира Максим стоял рядом со смертью и смотрел на страшные вещи, её звонок показался несусветной глупостью. Анфиса заторопилась:

– Я просто хотела сказать спасибо. Инна действительно та самая девушка. И ещё мама передавала тебе поклон. Сказала – муж как шёлковый. Даже цветы ей купил.

– Хорошо. – Чтобы не мешать эксперту, Максим отодвинулся к стене и прикрыл телефон рукой. – Не обижайся, но мне надо работать. Я обязательно позвоню вечером. Договорились?

– Буду ждать.

* * *

– Привет! Наконец-то я дома.

Голос Максима в трубке звучал устало, и Анфиса забеспокоилась:

– Максим, ты что-нибудь ел сегодня?

– Вроде бы ел. – Она услышала довольное урчание Понтуса и поняла, что псу почесали загривок.

– «Вроде бы?»

– Да ел, ел. – Он засмеялся. – И очень даже неплохо. Одна из понятых, сердобольная соседка, принесла нам котлеты и тушёную капусту. Сказала, что в соседнем доме обосновалась какая-то благотворительная кухня, где бесплатно раздают еду. Завтра надо будет к ним наведаться, поблагодарить и опросить, вдруг что-то видели или слышали.

– Прости, я понимаю, что позвонила тебе не вовремя. У тебя там… – Анфиса запнулась, не зная, как подобрать слова.

Он понял:

– Анфисочка, это моя работа, и я уже привык. Точнее, не то чтобы привык, но научился абстрагироваться, хотя первое время было очень не по себе. Да и сейчас порой случаются тяжёлые случаи. Но давай не будем о грустном. Лучше расскажи про ту ссылку, что я тебе прислал. Говоришь, узнала свою таинственную дарительницу? Точно она?

Ещё никто не называл её Анфисочкой, и от неожиданной ласки ей захотелось сладко и жалостно заплакать, чтобы кто-нибудь обнял, погладил по голове и шепнул на ухо что-нибудь вроде «не плачь, глупенькая, я с тобой». Анфиса смахнула крошечную слезинку, набежавшую на ресницы. Спокойная интонация далась с трудом:

– Точно она. Инна Викулова.

– Красивая девушка, – сказал Максим абсолютно равнодушным тоном.

– Красивая, – согласилась Анфиса, – но мне кажется, несчастная.

– Да? Объясни, почему ты так решила?

– Даже не знаю. – Анфиса задумалась. – Понимаешь, у неё глаза всё время смотрят в одну точку, словно застывшие. Там нет настоящих эмоций на лице, и улыбка неискренняя, отдельно от радости.

Максим возразил:

– Ну, как я понял, она не работает и живёт на Бали в своё удовольствие, с чего бы ей становиться несчастной? Я помню, как ты мне рассказывала, что жила впроголодь, снимала комнату в каком-то клоповнике, ни кола ни двора, но я не уловил в твоём голосе особого сожаления.

Анфиса ненадолго задумалась:

– Понимаешь, я старалась выжить, и мне было не до страданий, а у Инны всё есть, но она не хочет жить. Хотя вполне возможно, я слишком многое навыдумывала.

– Вот-вот, – подхватил Максим. – Кстати, я звоню тебе по делу.

«А я потому, что просто хочу слышать твой голос», – пронеслось в голове у Анфисы вместе с горьким чувством, что ей звонят только по делу, потому что не по делу звонят красавицам.

Она постаралась, чтобы вопрос прозвучал безразлично:

– По какому делу? Чем смогу помогу.

– Как ты смотришь, чтобы в выходные поехать на дачу к моим родителям?

У Анфисы задрожали руки, и, чтобы обрести дар речи, понадобилось несколько раз глубоко вздохнуть.

– Я? На дачу? Зачем?

– Подумай, зачем ездят на дачу? Отдохнуть, поесть шашлыка, похрустеть морковкой с грядки.

– Я никогда не ела морковку с грядки, – призналась Анфиса, оправившись от первого шока, просто потому, что надо было что-то ответить, а мысли перепутались в тугой клубок.

– Тем более. Значит, у тебя в жизни осталось много неизведанного, – вкрадчиво подвёл итог Максим. – Отказы не принимаются. В субботу в семь утра мы с Понтусом ждём тебя у твоего подъезда, будь готова.