Текст книги "Старое пианино"

Глава 12

Спать легли раньше обычного: много съели и выпили порядочно, всех клонило в сон. Максим уснул сразу, как только коснулся головой подушки. На соседней кровати свернулся калачиком Василий. Он не поехал к себе домой, захмелел и решил остаться. С другой стороны раскинулся на своей постели Ярослав.

Большая спальня теперь напоминала военную казарму, кровати стояли в ряд. Сюда же перебрались Веренский и Михалыч.

Лиза больше не приходила по вечерам. Отчего прекратились ее визиты, можно было только гадать. То, что дочь прекратила избивать Леонида Ефимыча, его самого отнюдь не радовало. Каждодневные побои превратились для него в жертвенную потребность, в искупление грехов, он испытывал радостное исступление фанатика, когда любимое чадо нещадно его истязало.

В спальне было тихо, если не считать похрапывания Ярика. Даже чуткий Михалыч забылся крепким сном – сказалось действие медовухи.

Среди ночи Ярослава разбудил все тот же Зет. Чертенок вынужден был растолкать великана, который никак не хотел просыпаться.

– Чтоб тебя!.. – спросонья пробормотал Ярик и перевернулся на другой бок.

– Проснись, большой человек, твой друг ушел. Слышишь? Потом хватишься, да поздно будет.

Ярик перевернулся на спину, открыл глаза. Некоторое время осовело таращился в потолок. Перевел взгляд на Зета, у того в темноте видны были только белки глаз.

– А, это ты, воришка. Чего опять надо?

– Твой друг ушел, говорю. Не веришь, сам погляди.

И верно, кровать Максима пустовала.

– Твою ж мать!.. – Ярик спустил ноги с постели. Тряхнул несколько раз головой, изгоняя сон. – Давай срочно Михалыча буди.

– Не-е, сам буди, я не могу, он жжется.

– Ох и трепло же ты. А знаешь, куда Макс пошел?

– Недалеко, к пруду, я шел за ним, чтоб отгонять лихих бродяг, сейчас под луной много всяких шатается. Но музыканта никто не тронул. У пруда он встретился кое с кем, а я за тобой. Там от меня уже проку нет.

Ярик, охая и кряхтя, натянул одежду, встал посреди спальни, пригляделся к спящим.

– Во уделались! Дрыхнут, что твои суслики. – Он махнул рукой. – Да пусть спят, не хочу будить. Сами справимся. Пошли, следопыт, только чур – без обмана. – Он остановился: вспомнил о краже. – А может, ты меня в ловушку заманить хочешь? Бутыль вчера кто спер? Верно Михалыч говорит – жулик ты и враль.

Чертенок удрученно вздохнул:

– Недавно он сам сказал, что я дефективный. Наверное, так и есть. Мне музыканта жалко. Он так хорошо играет!

– Ладно, веди, но учти – вздумаешь мухлевать, клянусь, тебе не поздоровится.

Максим уснул ненадолго, так ему показалось. Он мучился во сне. Издалека доносился настойчивый зов, противиться ему было невозможно. Во сне Максим шел к реке, но все время сбивался с пути, плутал кругами, каждый раз как будто находил верную тропу, но выбраться из чащи не мог. Зато ему удалось, хоть и с огромным трудом, вынырнуть из тягучего, вязкого сна. Он осторожно приподнялся на локтях и осмотрелся. Все крепко спали. Максим натянул на себя футболку, треники и пошел босиком, чтобы ступать бесшумно. Почти бегом спустился по лестнице. Открыл парадную дверь, мгла расступилась и впустила его в себя. Свобода! Теперь его никто не остановит!

Ноги сами несли его в нужном направлении, но, как ни странно, не в сторону леса, а в обход здания, по темным аллеям, в восточную часть парка, туда, где чуть слышно журчал родник. Несколько раз путь ему преграждали серые тени; Максим узнавал эти мертвящие глаза, синюшные оттенки лиц, мускулистых плеч и рук – они возникали из мрака на миг – и пропадали – никто не остановил его. Максим сегодня почему-то не испытывал страха, он подчинялся неведомой силе бездумно и почти без чувств. В тяжелой синеве ночи все казалось чудным и диким, недобрые духи кружили среди ветвей. Летучие мыши чиркали совсем близко, едва не касаясь лица жесткими крыльями.

Не только луна вошла в силу, но и звезды были полными, голубыми, лучились драгоценным блеском по всему небу.

У пруда на скамейке сидел кто-то – в свободном одеянии, с длинными волосами. Максим пока не мог понять – мужчина или женщина. На спинке скамьи примостилась большая птица. Она глянула на приближающегося Максима золотым глазом. Максим не сбавил шагу, но вдруг дорогу ему заступил манерный Чаритта – на лице улыбка, словно увидел старого друга. Его шейный платок заново промок насквозь, несколько капель крови испачкали шелковую рубашку.

Теперь-то Максим хорошо разглядел в сиреневом свете луны, что на скамейке сидит старый знакомец Себ. Демон повернул голову, окинул молодого человека равнодушным взглядом:

– Оставь музыканта, Чаритта, его время еще не пришло. Носит парня нелегкая. Что не спится тебе, пианист? Хотя можешь не объяснять. Ты бегаешь за Лизой, а она бегает за мной. Прячется где-то поблизости, недаром ты примчался сюда, как зверь на запах дичи. Не жди, не позову, пусть не показывается на глаза. Мне опротивели ваши плотские страсти. Слишком легко вами управлять, вы удручающе предсказуемы. В чередовании бессчетных дней даже зло теряет привлекательность, когда нет в нем азарта. Ведь не станешь же ты отрицать, что тебя привел сюда зов плоти? Забыто творчество, полет фантазии, горение чувств, и музыка сама забыта.

Максим подошел и сел на край скамьи, что вызвало очередную ироническую реплику Себа:

– Осмелел ты не в меру. Разве я предлагал тебе сесть?

– Не считаю нужным стоять в твоем присутствии. К тому же я понял кое-что: если бы ты хотел расправиться со мной, то сделал бы это раньше.

– Верно, в сообразительности тебе не откажешь. Я все равно убью тебя, но не сейчас. Ты все-таки добился своего: твоя жизнь представляет для меня ценность, но до определенного момента. Можешь покуда чирикать, бегать за девками, а в перерывах писать свою бесполезную музыку.

– Музыка всегда со мной, даже когда я бегаю за девками. Тебе это не так уж трудно представить. Ведь и зло твое всегда с тобой. Ты сросся с ним намертво, как я с музыкой.

Себ слегка повернулся и бросил на Максима острый взгляд:

– Почему людям кажется, что они все знают? Вы чересчур самоуверенны. Я бы с удовольствием усеял огромное поле виселицами и вздернул всех ваших философов. Ибо, не познав до конца тайн Вселенной, они берутся судить о вещах, которые выше их жалкого разумения. Но нам это выгодно. Самонадеянные людишки совали во все свой глупый нос и нанесли немало вреда – сначала земле, а потом начнут гадить в космосе, и вряд ли их остановит даже сам Господь Бог. Если только не придет к печальному для себя выводу, что надо покончить с людьми разом, пока не распространилась зараза.

– Мечта демона, – уточнил Максим. – Вы трудитесь для этого не покладая рук.

– Откуда тебе знать, о чем я мечтаю? – Себ устремил взгляд на небосвод, одетый мириадами звезд, и как будто забыл на время о присутствии Максима. – Смотри, комета, – вдруг сказал он, указывая вверх когтистым пальцем, – когда-то, оседлав шальное небесное тело, мы забавлялись тем, что плавали среди светил и неизведанных планет. Никто не управлял нашей ладьей, звездные ветры полнили ее паруса. Нам дано особое зрение, тот заблуждается, кто представляет космос равнодушным и холодным. Он дышит и искрится, планеты нежатся в изумрудном сиянии; туманности переливаются невообразимым спектром красок; рождаются, живут и умирают звезды, и если бы ты слышал, как они поют, разочаровался бы в земном оркестре.

– Красиво рассказываешь. А кто – «мы»?

Себ снова повернулся к Максиму и вперил в него свой нечеловеческий взгляд, какой невозможно выдержать простому смертному.

– Что-то разговорился ты не в меру, – сказал он и отвернулся.

На миг Максима, как и в прошлый раз, до пят пронзила ледяная игла страха, он решил благоразумно замолчать, но вместо этого заговорил горячо, сбивчиво и против собственной воли, как все, что он делал в эту ночь:

– Сидишь тут, смотришь на звезды… Что твое зло? Где в нем отрада? Ты расточительно, бездумно тратишь день за днем, года, века, но утолить свою вражду не можешь. А мне и сотни жизней не хватило бы, чтобы творить и постигать, ценить любовь и радость дружбы. Сколько еще надо увидеть, познать, насладиться полнотой жизни! Время для людей неумолимо, тебе же дан огромный дар жить вечно.

– Глупости! Нет ничего вечного, есть разные сроки существования. Наш срок огромен, мы в вашем понимании бессмертны, но всему, абсолютно всему приходит конец.

– Зачем же ты упорствуешь в ненависти, упиваешься кознями и жестокостью, если и твое время не бесконечно?

– Вот-вот, о чем и говорю. Все вы – философы-невежды. Ты с кем разговариваешь, человек? Хочешь убедить льва, что рвать зубами жертву – безнравственно? Беда ваша в том, что вы судите по себе. Пойми, наконец, я – другой! Такими мы созданы, низринутые в ад, и они – небожители, блюстители закона. Для нас не существует середины! – Лицо демона вновь озарилось светом лучших воспоминаний, он заговорил вдохновенно, воспламеняясь с каждым словом: – Мы были одного племени, одной природы, с беспредельными возможностями, с могучей силой духа, к познанию жадные, вершители, творцы, поэты и воины, не знающие удержу в бою. Друг другу преданные братья сражались мы плечом к плечу. Но и гордыня, жажда власти, тщеславие границ не знали, лишь только их призвали к жизни и безрассудно дали волю. Они рванули, словно бешеные кони, а седоки увязли в стременах, неслись все дальше, без оглядки, как выяснилось, головою вниз. Безмерной оказалась бездна, настолько глубока, что ввысь дороги нет. Смотрю на звезды как из недр колодца. – Себ встал, воздел руки, как актер на сцене, и прокричал свой вызов небесам: – И если мне туда заказан путь, то пусть все сгинет, мир исчезнет, проклятое бессмертие умрет!

Он тяжело задышал, уронил голову на грудь, кулаки сжал так, что вонзился когтями в ладони, из сжатого кулака потекла кровь. Максим смотрел с удивлением: нет, как видно, демон не играл, и в глазах его стояли самые настоящие слезы. Кровь тоже выглядела настоящей, что особенно поразило Максима:

ему казалось, что в жилах демона должна течь какая-то иная жидкость.

– Прочь! – вдруг рявкнул Себ. – Пошла вон, я тебя не звал.

Лиза упала к его ногам и стала жадно целовать окровавленные руки, ластиться, как кошка. Он отпихнул ее несколько раз, но это не подействовало.

– Вот пиявка! – с досадой сказал Себ. – Иной раз жалеешь, что в серьезных делах обращаешься к женским слабостям.

Тотчас возник рядом услужливый Чаритта, ткнул ручкой хлыста девушку так, что она упала навзничь. Укротитель поставил ей на грудь ногу в щегольском сапожке.

– Только прикажите, и я спущу с нее шкуру, – предложил он с надеждой.

– Ты же перестараешься, как всегда, маньяк. Пойди лучше, скажи этому ленивому сброду, что топчет без толку газоны, пусть волокут сюда рояль. Пришла мне охота послушать музыканта, ночь к тому располагает, и душу он мне разбередил своей трепотней.

– Рояль трогать нельзя! – испугался Максим.

– Хорошо, пусть берут другой, что поменьше. Все! – мгновенно вспылил Себ. –

Не перечь мне! Будешь играть, не то отдам Лизу Чаритте, ее мучения лягут на твою совесть. До чего ты строптив! Но я умею быть терпеливым, тебе недолго петь соловьем. Я за тобой слежу, и, по моим подсчетам, работа твоя подходит к концу. А с ней и жизнь! – Он глумливо подмигнул Максиму. – Признаться, я даже рад, что ты оказался таким упрямцем. В награду я готов отдать тебе Лизу на сегодняшнюю ночь. Без малейшего подвоха. Считай, что это мой подарок умирающему.

– Не смешно. Умирать не собираюсь. Лизу по принуждению не возьму. Иди ты к черту, Себ! Кончай угрожать и запугивать. Придет время, тогда увидим, чья возьмет.

– О да! Увидим, увидим, не могу дождаться этого дня, – засверкал глазами Себ.

Пришли гурьбой серые, они несли белый рояль и стул к нему, поминутно огрызаясь друг на друга. Пока дошли, несколько раз начинали драться с неистовым рычанием, инструмент то бросали, то дергали из стороны в сторону. Чаритта огрел каждого бичом для порядка, чтобы несли ровнее и не разбили. Рояль поставили на берегу пруда под плакучей ивой, белый силуэт его высветился на фоне чернильной воды.

– Сыграй что-нибудь свое, композитор. Поглядим, на что ты годишься, – развязно распорядился Себ и уселся на скамью с видом музыкального критика. Чаритта встал позади, опершись локтями на спинку. Лиза сидела на земле, обнимая ноги Себа. Как видно, отделаться от нее у демона не было никакой возможности.

Максим, ковыляя, дотащился до инструмента. Силы оставили его, нездоровая активность сменилась полным упадком, каждый шаг давался с трудом, руки снова налились тяжестью, в ушах шумело. Как видно, общение с демоном для любого человека было непосильной нагрузкой, а Максим и без того находился на грани нервного и физического истощения.

Он почти упал на стул и поднял крышку рояля, ставшую чугунной плитой. От напряжения сердце зашлось. Такого концерта ему давать не приходилось: ночью, практически на природе, в окружении опасного леса, вместо осветительных фонарей сцены – луна в вышине, в зрителях – демон, бесы, полночная нежить.

Он запрокинул голову – небо смотрело ему в глаза. Бесконечное мерцающее пространство завораживало, властно манило; соперничая с притяжением земли, освобождало от оков, рассеивало суетное, болезненное, давящее. Звездное небо всегда действовало на Максима успокоительно, стоит мысленно унестись в зовущие глубины космоса – и ты уже в свободном полете, уже властитель и творец.

Без всякой подготовки или усилия над собой Максим начал играть. Знакомый божественный столб вдохновения, о котором говорил Михалыч, снизошел ему в душу. Торжественное, необъятное завладело пианистом полностью, приняло в себя как крохотную частицу, закрутило в потоке космического вихря и выбросило в бесконечное пространство.

Максим знал, что и как играть, звуки рождались сами по себе, руки стали легкими, пальцы – быстрыми. Он явственно видел то, о чем минуту назад рассказывал Себ.

Медленно вращаясь, проплывали бесформенные глыбы астероидов. Малые и большие планеты надвигались и расступались, пропускали очарованного странника-музыканта дальше, и каждая лучилась драгоценным светом, будто кто-то разбросал щедрыми пригоршнями самоцветы. Он видел красных гигантов, испускающих звездный ветер, двойные звезды и кружевные созвездия, вспышку новой звезды вдали, белого карлика, притаившегося за синей планетой. Окольцованные сферы кружились в балетных пачках из ослепительных льдинок. Неземные пейзажи, сотканные из фееричной палитры туманностей, сменяли друг друга, и не было им конца.

Максим слышал, как поют звезды и планеты, улавливал звуки, плывущие из недр космоса, и то, что он слышал, всего лишь воспроизводил своей игрой; сочинять, импровизировать не было нужды. Он сам теперь был инструментом, проводником глубокого звучания небесных светил, считывал ноты с галактической партитуры.

Его еще не было на земле, когда крышка рояля вдруг грохнулась ему на руки, он подпрыгнул от боли и неожиданности, вскочил на ноги и встретился взглядом с бешеными глазами Себа. Тот стоял перед ним совсем рядом, почти вплотную; Максим не заметил, когда он подошел. Лицо демона было перекошено страданием и яростью. Максим со всей очевидностью понял, что сейчас умрет, – то был взгляд убийцы, беспощадный, ужасающий своей дикой решимостью.

Максим попятился, но Себ вцепился в него железными пальцами и затащил в пруд. Парень пробовал сопротивляться, но демон выказал чудовищную силу, вид у него был совершенно безумный, через секунду Максим очутился под водой, бился, барахтался, но не мог вырваться из могучих лап. А Себ с лютым наслаждением топил свою жертву прямо у берега, вжимал в илистое дно. Сквозь слой воды хорошо было видно перекошенное ненавистью лицо убийцы, черты его расплывались из-за угасающего зрения жертвы и колебаний поверхности.

Максим чувствовал, что ему приходит конец, воздуха в легких не оставалось, еще немного, и он потерял бы сознание и жизнь вместе с ним.

В последний миг какая-то тяжелая масса метнулась с суши и обрушилась на демона, сбила его с ног. Себ, сраженный внезапным натиском, выпустил Максима и сам ушел с головой под воду. Музыкант вынырнул; трудно, с хрипом и свистом стал хватать ртом воздух. Рядом в воде ворочался Ярик, чуть дальше Себ, оба пытались встать на ноги, что было нелегко на склизком дне.

Наконец все трое участников разыгравшейся драмы ползком выбрались на берег.

К Себу приблизился Чаритта, похлопывая свернутым бичом по сапогу:

– Зря изволили беспокоиться, господин. Вам стоило только мигнуть, и я бы мастерски разделал пианиста на ремни. А с этим боровом что делать? Надеюсь, он вас не зашиб? За подобную дерзость можно придумать для него что-нибудь экстраординарное.

И тут не повезло Чаритте: господин его заметно поостыл, холодная ванна вернула ему трезвость мысли, хотя он все еще тяжело дышал, бросал на Максима яростные взгляды. Себ сидел на траве, упираясь ладонями в землю, с волос и одежды капала вода.

– Пусть уходят, – процедил он сквозь зубы. – Вовремя появился твой дружок, пианист. Иначе я совершил бы то, о чем потом страшно бы пожалел. Ты действительно хорошо играешь, слишком хорошо… А теперь проваливайте! Оба!

– Слышь, командир, ты что курил? – поинтересовался Ярик. – Озверел вконец. Чуть не угробил парня.

Себ мрачно посмотрел из-под мокрых, свисающих на лоб волос и ничего не ответил.

Ярик подхватил Максима, поставил на ноги. Только теперь заметил Лизу, она жалась к скамейке, враждебно косилась на друзей.

– Детка, пошли с нами, а? – предложил Ярослав. – Плюнь на этих хамов, они тебя только мучают. Опять вся избитая. Ты, что ли, постарался? – обратился он к Чаритте. – Смотри, если что узнаю, ты – покойник.

Чаритта оскалил зубы в кривой улыбке и поправил на шее пропитанный кровью платок.

Лиза в ответ на великодушное предложение Ярика убежала в лес. За ней, тяжело взмахивая крыльями, полетел коршун.

– Что же ваш Михалыч не пришел на помощь? – уже в спину друзьям спросил Себ. – Чуть не прозевал подопечного, верный страж.

– Михалыч спит, – объяснил Ярик. – Вечером хватил лишку, спекся с непривычки. Вроде мировой мужик, а по части выпивки полный слабак.

– Потрясающе! – произнес демон, опустил голову и больше не проронил ни слова.

Глава 13

У Максима были разбиты руки, на костяшках кожа содрана, правая кисть посинела и вспухла, левая пострадала чуть меньше.

Михалыч ходил по комнате, потрясал кулаками и возмущался:

– Ты понимаешь, что чуть не загубил наше дело? И сам едва не погиб! На секунду нельзя оставить одного! Хорошо, что кости целы. Дай сюда руки… Ланселот выискался!

– Мне самому Лиза нравится, но тебе, Макс, реально башню снесло, – поддержал его Ярик.

– Именно – башню снесло! Прекрати бегать за девчонкой. Ты ей не нужен, трудно понять? Все, на что ты можешь рассчитывать, – удар кинжалом в бок, вот и вся любовь. Благодари Ярослава, что он подоспел в последний миг.

– Не меня надо благодарить, а Зета. Чертеныш меня предупредил.

– Зет?! – поразился Михалыч. Он покрутился на месте, затем прошелся по спальне и заглянул под все кровати. – Зет, ты здесь? Вылезай, ошибка природы!.. Нет, слинял, пострел. Ладно, ему в любом случае зачтется.

– Я могу отвезти Максима в поликлинику, – предложил Василий. – Надо сделать рентген, обработать раны.

– Незачем! – отрезал Михалыч. – До завтра все пройдет, я позабочусь.

– Я бы с удовольствием побродил по городу, – вдруг высказался Максим; до сих пор он безучастно смотрел в одну точку и молчал. – Вы обещали мне показать монастыри и храмы. Потом можем не успеть.

– Я прошу прекратить упаднические разговоры, – встревожился Михалыч. – Ты все успеешь! И увидишь не только этот город, но и весь мир. Что с тобой, Максим?

– Не знаю. Порой мне кажется, что я больше не выдержу. Хорошо, что возник перерыв. Сегодня я не смог бы себя заставить войти в кабинет. Понимаешь, это давно уже не комната, не жилое помещение – теперь я каждый день отправляюсь в утробу зверя, в ней пахнет мертвечиной и гниением, зверь ждет, когда я заберусь поглубже, и пасть захлопнется.

– Ты переутомился, и это неудивительно. Соберись, Максим, прошу тебя. Осталось совсем немного. – Михалыч добавил бодрым голосом: – Сегодня никакой работы, едем в город гулять и развлекаться. Прямо сейчас!

После манипуляций, произведенных Михалычем, кисти Максима стали выглядеть значительно лучше, тем не менее раны обработали и забинтовали. Он хотел побриться, но потом махнул рукой, хотя порядочно зарос щетиной. Мужчины оделись на выход, Ярик прихватил фотоаппарат. Леонид Ефимыч сначала отнекивался, ехать не хотел, и лишь когда уазик заурчал и покатился по брусчатке подъездной аллеи, испугался перспективы остаться одному и побежал следом с криком: «Стойте, стойте, я с вами!»

Из машины вышли в центре города, откуда расходились туристические маршруты к вековым постройкам. Максим из окна автомобиля заприметил деревянную церковь и пожелал начать осмотр именно с этого памятника деревянного русского зодчества.

– Найди экскурсовода, – попросил он Ярика. – Будем культурно просвещаться. Как-то получается, что в последнее время я ничего не читаю и не смотрю, одичаю скоро.

Здесь, вдали от роковой усадьбы, Максим чувствовал, как отпускает многодневное напряжение. Все к тому располагало: солнечный день, утопающий в зелени город, туристы, шагающие по улицам веселыми группами, яркие длинные ряды лотков с работами народных умельцев и сувенирами. От богатого разнообразия русских матрешек, хохломских и палехских изделий разбегались глаза. Ярослав сразу нацелился на сувенирные тарелки с изображением храмов, но потом решил сделать покупки на обратном пути.

Особенно понравился ему старичок домовой в виде большой мягкой игрушки. Ярослав крутил его в руках и отпускал одобрительные замечания. У домового была торчащая в разные стороны бороденка и такие же вихры на голове, нос картошкой, глаза круглые, добрые, на ногах лапти, на спине котомка, набитая тряпьем. Он был красочно одет в мягкие штанишки, рубаху-косоворотку, шитую красным тканьем по вороту, рукавам и подолу, поверх – нарядная жилетка, к поясу запасливого хозяина были подвязаны мешочки, ветка с яблоками, деревянная ложка и колокольчики. Словом, на редкость симпатичное существо.

– Ты его не себе покупай, а Зету, – подсказал Василий. – Будет мальцу товарищ. Надо же его как-то отблагодарить.

– Дельное предложение! Чучелко как раз ему под стать, ростом с него будет. Беру! Надеюсь, подарок ему понравится.

Он отнес покупку в машину, затем компания двинулась к деревянному храму. Экскурсовода привел Василий. Это была приветливая девушка с необыкновенно располагающей внешностью и манерой общения. Она заговорила бегло, приятным голосом, изредка бросая взгляды на своих слушателей:

– Вы видите дошедший до наших дней прекрасный образец деревянного русского зодчества. Церковь полностью срублена топором. Именно деревянная архитектура стала основой особенного стиля русского средневекового зодчества. Главным и часто единственным орудием строителя долгие века оставался топор. Не пользовались даже пилой, так как пила рвет древесные волокна, оставляя их открытыми для воды. Топор же, сминая волокна, как бы запечатывает торцы бревен. Недаром до сих пор говорят: «Срубить избу». Это одна из сохранившихся до наших дней деревянных клетских церквей, то есть церковь на основе клети. Основу храма составляет четверик с высокой крутой двускатной кровлей, увенчанной главкой на маленьком четверике, врезанном в середине конька крыши…

Девушка вдруг осеклась и потрясенно уставилась на Максима.

– Извините, вы… вы – Максим Смирнов? – с замиранием спросила она.

– Он самый, – нехотя подтвердил тот.

– Ой! – Девушка покраснела, мучительно смешалась, суматошно полезла к себе в сумочку. – Можно взять у вас автограф? – К всеобщему удивлению, она извлекла фотографию Максима, которая была аккуратно вложена в прозрачный кармашек бумажника, очевидно, девушка всегда держала портрет при себе.

– Пожалуйста. Как вас зовут? – Максим взял у нее ручку.

– Варя. Варвара, – торопливо поправилась она. – Что у вас с руками?! Какой ужас! Ваши бинты сбили меня с толку, а то бы я вас сразу узнала.

– Ничего серьезного, несколько царапин. – Неудивительно, что она не узнала изможденного небритого мужика с перебинтованными руками.

– Слава богу! А у меня есть почти все записи ваших концертов и видеозаписи! – выпалила девушка. Она выглядела совсем молоденькой и легко смущалась.

– Правда? – принужденно улыбнулся Максим. Он и сам чувствовал себя неловко в подобных ситуациях и не знал, что говорить. К тому же пока недостаточно хорошо себя чувствовал, голова гудела, ему было трудно сосредоточиться и поддерживать беседу. Он предпочел бы сейчас вообще ни с кем не разговаривать. Спутники его ехидно молчали и разглядывали церковь с усиленным вниманием. Ярослав с фотоаппаратом в руках выбирал наилучший ракурс для снимков памятника. – Значит, вы любите фортепианную музыку? – вяло поинтересовался Максим, глядя на Варю больными глазами.

– О, обожаю! А ваше исполнение затрагивает меня до глубины души. Я ведь тоже в некотором роде музыкант. – Она снова зарделась и уперлась взглядом в землю.

– Неужели? И на чем играете? – равнодушно спросил Максим.

Девушка обернулась и посмотрела на стоящий неподалеку величественный белокаменный храм.

– На колоколах, – просто сказала она. – Я звонарь в храме. А в свободное время работаю гидом.

Мужчины как по команде повернулись к Варваре и воззрились на нее.

– Девчата отжигают! – брякнул Ярик. – Девушка-звонарь?! Разве такое бывает?

– Ой, что вы! Это давно не редкость, – всплеснула руками Варвара и покраснела еще больше. – Я специально училась в школе звонарей, и вместе со мной посещали занятия еще несколько девушек.

– На монашку ты не похожа, – фамильярно определил Ярик.

– Я не монахиня. Работаю, как видите, еще и учусь заочно на искусствоведа.

У Максима рассеялась больная накипь в глазах, теперь он смотрел на Варю с интересом.

– А нельзя ли послушать перезвон? Хотелось бы попасть на колокольню, посмотреть, как вы работаете. – Он корыстно решил использовать восхищение, которое выказывала ему девушка. В нем мгновенно проснулся галантный кавалер, как почти в любом мужчине, желающем произвести впечатление на женщину.

– Ой! – заволновалась Варя. У нее любое движение чувств начиналось с «ой», смятения, волнения; ее порывам, видимо, всегда требовалось некоторое время, чтобы устояться. – Я не могла предположить… Это так неожиданно… А вдруг вам не понравится? – не на шутку испугалась она.

– Исключено! Я не хочу вас стеснять, но было бы чудесно…

– Конечно, конечно! Что за вопрос? Сегодня суббота, буду звонить к всенощной. Приходите, я встречу вас у храма и проведу на колокольню, – выдохнула Варя, будто кинулась головой в омут, повернулась и быстро пошла прочь, совершенно позабыв о своих обязанностях гида.

* * *

За день путешественники успели нагуляться, повидать и узнать много полезного. Они пообедали в хорошем ресторане и загодя пришли на условленное место. Веренский почему-то и тут уперся, заявил, что в храм не войдет. Он сел поодаль на скамейке с упрямым видом. Мужчины решили оставить его в покое.

– Что ж, дожидайтесь нас здесь, – согласился Михалыч, но сам пристально присматривался к Веренскому. Тот нервничал, грубил, косился на стены храма с неприкрытым страхом.

Вскоре появилась Варвара и повела мужчин за собой по узкой лестнице на высокую колокольню с пристроенной звонницей, оттуда открывалась круговая панорама города, сомлевшего в тепле и сочной зелени; в нем царствовали тишина, мудрый покой, безветрие. У Максима и Ярика, жителей столицы, появилось давно забытое ощущение вневременности, неспешного течения жизни.

– Земная красота! – Михалыч переходил от одной арки к другой, любуясь тихой прелестью окрестностей. – Отрадно сознавать, что люди умеют творить красоту. К прискорбию нашему, они же ее и разрушают.

Максим с почтением разглядывал колокола, особенно два больших – художественного литья; языки у них были массивные, казалось невероятным, что хрупкая девушка справляется с такими тяжелыми инструментами.

Но вот Варвара взялась за веревки, раздались первые торжественные звуки благовеста, запел самый большой колокол, полетел звон над городом в поля, в лес, далеко за реку и уже где-то там затерялся в чаще, угас окончательно. Последовали мерные удары, и с каждым певучим звуком из Максима улетучивалась душевная и физическая усталость, он оживал, возрождался.

А когда начали звонить все колокола, величественное благозвучие напоило воздух, стало атмосферой, в которой двигались люди внизу, летали птицы и плыли на восток облака. Максим оживал с каждой минутой. Серебряный трезвон проник во все клеточки его существа, очистил душу, мозг, кровь, мышцы.

Максим со всей ясностью понял, что завтра же его работа будет закончена. Он чувствовал в себе небывалую силу, творческий подъем, какого давно не испытывал. Он был здоров, здоров совершенно!

В нетерпении он стал разматывать бинты на руках, словно собирался играть немедленно. Михалыч заметил, но ничего не сказал, лишь ободряюще улыбнулся. Руки оказались целы, раны затянулись, опухоли как не бывало, кожа была белая, гладкая, ни малейшей боли в суставах.

Варя подошла с сияющими глазами, в них еще пели колокола. Максим взял ее маленькую руку и с благоговением поцеловал.

– Варенька, вы не представляете, что для меня сделали! Вы позволите, я приду к вам еще?

– А не обманете? – с трепетом спросила она. У нее пылали щеки и губы, дрожали ресницы от внутреннего волнения.

– Ах, Варя, если бы вы знали, как мне это необходимо, не стали бы сомневаться.

– Вы уедете и забудете сегодняшний день.

– Уеду еще не скоро. Я живу сейчас в поместье Дарьины Ключи. Слышали о таком?

Девушка встрепенулась: так, значит, он будет где-то поблизости, и она обязательно снова его увидит!

– Дарьины Ключи? Место известное, но многие обходят усадьбу стороной, – с готовностью откликнулась она. – Говорят, там по ночам бродят привидения. Из-за слухов люди перестали ходить к источнику, а ведь он издавна считается целебным. Но раз вы в доме живете, значит, все россказни – это досужие домыслы.

– Безусловная брехня, Варенька, – подтвердил Ярослав, в котором также проснулся джентльмен.

Примеру Максима последовали остальные. Каждый приложился к руке Варвары. Михалыч задержал маленькую ладошку в своей руке чуть дольше, чем требовала простая вежливость:

– Вы, Варенька, искусный звонарь. Я словно омыт золотым дождем.

– Спасибо. – Девушка подняла на него глаза и обомлела: заходящее солнце напроказничало, послало косой луч и отразилось от щеки забавного толстяка целым снопом радужных брызг, словно бриллиант заиграл на свету. Сияние разбежалось золотым дождем, вспышками, искрами, сложилось на миг в прекрасный образ, ничего общего с ее собеседником не имеющий, но напомнивший ей многие изображения, – и пропало.