Текст книги "Старое пианино"

– Скажите, Варя, вы никогда раньше не встречали этого человека? – Михалыч указал ей сверху на Веренского, сидящего на скамье. – Он был с нами утром, помните?

– Встречала. Я сразу его вспомнила. Он часто приходит в храм. Два раза разговаривал с батюшкой, отцом Анатолием.

– Варя, нам несказанно повезло, что мы сегодня встретились. Видно, кто-то нам помогает, – добавил он с хитринкой.

Она же смотрела на него в ошеломлении и руку свою забыла в его руке.

– Какие вы все… – пролепетала она. – Какой день сегодня!..

«Пойду расскажу батюшке, – думала она, провожая мужчин к лестнице. – Только поверит ли? Сделает вид, что верит, а сам подумает, что привиделось… – Она замерла, охваченная счастливым предчувствием. – Я узнала его, неспроста он сегодня мне явился. Эта встреча с Максимом! Да-да, не может такое оказаться случайностью…»

Прежде чем вернуться в усадьбу, Михалыч предложил поужинать вне дома. Надо было обсудить план действий, а в усадьбе и стены имели уши. Заговорщики выбрали уютное кафе, только расселись, заказали еду, как Максим объявил, что в ближайшие два дня заканчивает сочинение пьесы и готов исполнить ее в завершенном виде, как только ему прикажут.

Все вопросительно посмотрели на Михалыча.

– Итак, Леонид Ефимыч, приближается день закрытия ужасной бреши, порожденной вашей неуемной жаждой славы, – официальным тоном начал тот. – Что вы намерены предпринять, чтобы сохранить дочь, не позволить ей остаться по ту сторону? Как видите, она больше к вам не приходит, и у нас нет возможности удержать ее в мире живых.

– Я позову ее, – задергался Веренский. – Я найду способ выманить ее из тьмы хоть ненадолго. И тогда… Вася, ты должен задержать ее, пока Максим будет играть.

– Сделаю, что смогу. Придется применить силу, вы же понимаете, добром она не сдастся.

– Я помогу, – пообещал Ярослав. – Что мы, втроем одну девчонку не удержим?

– На меня не рассчитывайте, – предупредил Михалыч. – Я буду занят в это время. И все-таки, Леонид Ефимыч, мне непонятно, каким образом вы сможете залучить Лизу в дом, да так, чтобы удалось ее схватить.

– Так давайте придумаем вместе что-нибудь! – с отчаянием воззвал Веренский. – Что я могу один? Я рассчитываю на вас.

– Сами вы, однако, помочь нам не хотите, – сурово произнес Михалыч.

– Помилуйте! Я не хочу?! Вы только скажите, что от меня требуется. Я все сделаю!

– Отдайте нам книгу. Она ведь здесь, в храме. Я понял это по вашей реакции. Пойдите и принесите ее немедленно. Я устрою так, что Лизе сообщат о вашем согласии передать ей книгу. Лиза должна убедиться, что книга лежит в доступном для нее месте, и как только захочет ее взять, настанет очередь Василия и Ярослава действовать.

Веренский побледнел и заерзал на стуле:

– Вы не понимаете всей опасности! Едва книга окажется в доме, Себ преспокойно придет и отнимет ее. Кто в состоянии ему помешать?

– Я! – сказал Михалыч. – Книга будет у меня до решающего момента.

Пришлось потратить множество слов и доводов убеждения, прежде чем Веренский признал необходимость изъятия книги из храма. Несчастный так разнервничался, что ничего не съел за ужином.

Веренский понуро потащился к храму, мужчины дожидались его поблизости.

Он показался на ступенях, к груди прижимая завернутую в кусок материи книгу.

– Давайте сюда. – Михалыч с порядочным усилием выдернул у него из рук фолиант. – Вот так-то надежнее.

– Почему Себ действует в одиночку? – спросил в машине Максим. Они уже подъезжали к усадьбе.

– Он делает то, что ему приказали, – ответил Михалыч. – Пока это отдельные стычки, и ни одна сторона не хочет новой большой войны.

– А другая сторона – это… – Максим показал глазами вверх. Непроизвольно вышло с легкой иронией.

Михалыч посмотрел на него внимательно и улыбнулся:

– Другая сторона – это ты, я, Вася и Ярослав, несмотря на его, мягко говоря, легкомыслие.

– Хорош попрекать! – прогудел Ярослав. Он сидел впереди, рядом с Василием. – Подсчитали бы лучше, сколько убытков мы понесли. Скоро по миру пойдем с протянутой рукой.

Уазик подкатил к крыльцу и остановился.

– Темнеет. – Михалыч посмотрел на часы. – Надо будет поискать Зета. Есть у меня для него поручение относительно Лизы. А ты, Ярослав, сможешь передать ему игрушку.

Михалыч и Ярик задержались у машины, остальные прошли в дом.

– Пойди найди сорванца. – Ярик трижды лихо свистнул в разные стороны. – С ума сойти! В наш век высоких технологий приходится свистеть, как разбойник с большой дороги. Плохо у нечистой силы с коммуникацией – ни тебе мобильников, ни Интернета, отсталость дремучая, все по старинке живут. Кстати, Михалыч, я заметил, что и ты мобилой не пользуешься, что так?

– Да как-то надобности не возникало, – ответил тот не слишком уверенно.

– Сейчас без мобильников только кошки гуляют. Удивляешь ты меня, Михалыч. – Он запустил пальцы в задний карман брюк и извлек сотовый телефон. – На, дарю, у меня еще один при себе. Можешь смело стирать лишнее, все сдублировано. Не-не-не, отказ не принимается, бери, телефон новый, последней модели, пользуйся, а то сам не купишь, ясно уже.

Он сунул трубку Михалычу в руку. Тот растерянно уставился на вспыхнувший дисплей.

– Гм… спасибо, конечно, только… Видишь ли, там, где я живу, телефоны не нужны, и я совершенно незнаком с данной конструкцией.

– Научу! Делов-то… Хотел бы я знать, где не нужны телефоны. Слушай, Михалыч, ты хороший мужик, правильный, только сдается мне, что какие-то недоумки затянули тебя в секту. Ты эти глупости брось, сектанты все зомбированные, на них наживаются ловкие мошенники. Не давай себя дурачить, Михалыч!

– Я благодарен тебе за заботу. Насчет сект ты верно говоришь, но в отношении меня ошибаешься. Ладно, покажешь на досуге, как работает эта штуковина.

В кустах зашуршало, высунулась мордочка Зета. Он выжидательно поглядел на мужчин и снова спрятался.

– Иди сюда, не бойся, Ярослав тебе приготовил сюрприз, – позвал Михалыч.

Чертенок выбрался из зарослей, отряхнулся по привычке и несмело приблизился на несколько шагов.

– На, получай друга. – Ярослав достал из машины домового и посадил на капот. – Ну как, нравится?

Того, что произошло дальше, благодетель никак не ожидал. Казалось, подарок очаровал Зета, глазенки у него округлились, он обошел и с восхищением оглядел игрушку со всех сторон, восклицая «Ух ты!», «Красотища!», «Здорово!», потом схватил, прижал к себе и снова нырнул в кусты.

– Никакого воспитания! – сокрушенно заметил Ярик. – Ни тебе «спасибо», ни слез умиления, ни дружеского пожатия руки.

Зет тем временем снова появился, морда у него была донельзя довольная. Мужчины в один голос ахнули: бедный домовой лишился своего красочного одеяния, оно перекочевало на тщедушное тельце хвостатого франта, причем для хвоста затейник недолго думая прогрыз дырку в байковых штанишках. Лапти также пришлись впору, даже гоночная бейсболка хорошо гармонировала с красной вышивкой на рубахе. Не захотел модник расстаться и с деревянной ложкой и прочими атрибутами, висящими на поясе.

Михалыч разразился хохотом, схватившись за живот, приступы смеха усиливались, стоило ему взглянуть на выражение лица Ярика.

– Вот это прокол! – пробормотал тот. – Надо было мальцу шмотки покупать. Ты что наделал, бесстыдник? Раздел пожилого человека. – Ярик поискал в кустах и вытащил разодранную куклу. – Голову зачем оторвал, вандал?

– Рубашка не снималась, – охотно пояснил Зет. – А зачем ему? Он все равно неживой.

– Повезло ему, что неживой, – все еще смеясь, заметил Михалыч. – Хорошо, что это не кролик или хомяк, могла бы и шкурка сгодиться.

Глава 14

Наступил день, которого все ждали с нетерпением: Максим объявил, что композиция готова и он может ее исполнить. Он положил на стол перед собравшимися стопку исписанных, измятых листов нотной бумаги.

– Не будем тянуть, – постановил Михалыч. – Ты в состоянии играть сегодня же на закате дня? – обратился он к Максиму.

– Я в отличном состоянии и сделаю все, что нужно.

– Хорошо, стало быть, всем надо собраться. Приготовьтесь к тому, что будет трудно, нам понадобится максимум усилий, мужество, упорство, сила воли, иначе проиграем.

Вновь проработали все детали плана.

Чертенок Зет должен был как бы случайно проболтаться Лизе о книге и ее местонахождении. Ярослав и Василий предусмотрели вспомогательные средства для поимки Лизы, словно речь шла не о девушке, а о диком звере.

Веренского решили запереть в одной из комнат, чтобы отцовские чувства не помешали охотникам применить к Лизе необходимые меры, в том числе самые жесткие, если потребуют обстоятельства.

Михалыч сказал, что выложит книгу на видное место лишь после того, как Максим начнет играть, до тех пор она все время будет при нем.

Леонид Ефимыч жестоко переживал, на временное заточение согласился с душевными терзаниями.

Михалыч давал наставления Максиму:

– Запомни: что бы ни случилось, отвлекаться нельзя, ты не должен прерывать игру ни под каким видом, даже если явится Себ и попытается тебя убить. Доверься музыке и больше ни о чем не думай, доверься мне, я сумею тебя защитить.

Максим горько усмехнулся:

– Будем надеяться, что я успею закрыть проход до того, как Себ спохватится. Не переоценивай себя, с демоном тебе не сладить при всех твоих способностях. Эх, обидно будет, если не успею, ведь все готово, остался последний рывок.

Он посмотрел с грустью в чистые сияющие глаза.

«Мне бы такую силу духа, уверенность. Неужели он ничего не боится? Или знает что-то, чего не знаю я. Сказал, что надо верить. Легко ему быть спокойным, ведь это не он остается в полном одиночестве в комнате, которая давно уже не комната, а преддверие ада. Дважды мне удалось уцелеть, да только везение не бывает беспредельным».

Он вышел на крыльцо и загляделся на румяные облака, подсвеченные заходящим солнцем.

Рядом встал Ярик:

– Надеюсь, что сегодня все кончится и мы вернемся к прежней жизни. Соскучился я по Москве, по работе, по атмосфере наших концертов. Ты мне так и не объяснил, почему впрягся в эти вожжи. Как Михалычу удалось тебя убедить?

– Он не убеждал. Достаточно было услышать пианино. Я мог уйти, но никогда не смог бы забыть эти звуки. Я думаю, они постепенно свели бы меня с ума, спасение лишь в том, чтобы восстановить гармонию – в первую очередь в собственной душе.

– Понимаю, эта штуковина разъедает все, что попадает в радиус ее действия. Ты прав – клин клином вышибают. Я уверен, что ты справишься. И Лизу вытащим, побеснуется и смирится. Она тебе, кажется, нравится? В этом деле положись на меня. Я все устрою.

– Думаешь, она забудет Себа? – засомневался Максим. – А как быть с Васей? Ведь он любит ее. Непорядочно отбивать у него девушку.

– Но она-то его не любит! К тому же сам посуди, что он может ей предложить? Лизу после всех передряг надо развлечь, обеспечить ей роскошные условия, подарки, наряды. Словом, предоставь это мне, я знаю, что нужно женщине. Опыт какой-никакой имеется.

– Что ж, я готов добиваться девушки, если останусь в живых.

– Тьфу, постучи по дереву! Ты эти безобразия мне прекрати, и слушать не хочу! Кто тебе даст умереть? Ум включи, романтик.

Ярослав возмущался еще долго, скрывал таким образом собственное беспокойство.

Большие часы пробили пять раз. Максим вошел в кабинет и сел за пианино. Зажег все свечи, ноты поставил на пюпитр – больше для страховки, так как мог сыграть композицию по памяти.

Начинать следовало немедленно, в комнате было холодно, руки стыли. Свисающие с потолка гирлянды плесени посеребрились инеем, диван у стены отсырел, на светлой обивке виднелись пятна влаги.

Максим глубоко вздохнул, как обычно, когда собирался прикоснуться к клавишам пианино. Дыхание вырвалось обратно облачком пара.

Он начал играть. Никогда еще ни одна музыкальная композиция не имела подобного вступления. Она начиналась с агрессивного нагромождения всевозможного ора, выражающего различные эмоции, в том числе злорадного хохота, торжествующих криков мучителей, в ней властвовали духи ада. Руки пианиста летали над клавиатурой, рождали свирепый, казалось, беспорядочный звуковой вихрь, который постепенно скрутился в смерч. Неуловимо, такт за тактом, вытягивалась из бешеной воронки чуть различимая мелодия, голоса еще сходились, отталкивались и вдруг звучали в унисон, слагались в терцет, квартет, и снова мешанина, неразбериха, чернь, пустота, но теперь уже нестойкие, все более кратковременные. Как тонкий лучик, проникший в подземелье, выделилась музыкальная тема, она крепла с каждой минутой, набирала силу и объем, обретала значимость, торжественную размеренность.

Вновь, как в роковую ночь в лесу, начала меняться обстановка вокруг Максима: мебель, стены, потолок, пол пропали, медленно растворились в серой дымке, остались пианино и исполнитель, как бы висящие в пространстве. Как и в прошлый раз, стало трудно дышать, но Максима вело вдохновение, он был силен и устойчив, как никогда.

В тумане обозначилось темное пятно, оно приближалось, и Максим догадывался, кого призвала его музыка, но думал об этом словно издалека, он жил в своей музыке, а все остальное было несущественно.

Гармоничный, прекрасный хор голосов ширился, захватил открывшееся пространство и понесся дальше, ввысь, неудержимо и величественно, здесь было все – скорбь, боль, грусть и светлые воспоминания, робкая надежда и мольба о прощении, благородство и величавая простота.

– Прекрати, – сказал Себ.

Максим отвлеченно посмотрел в его беспросветные глаза и продолжал играть.

Себ стоял перед ним с мечом в руке, клинок отливал вороненой сталью.

– Прекрати, или я убью тебя. Ты слышишь меня, музыкант?

Нет, не слышал его Максим, не хотел слышать. Не для того он прошел через мучения, дышал воздухом преисподней, впитал в себя по капле чужие страдания, чтобы сейчас отказаться от своего детища, может быть, главного и лучшего в своей жизни.

Себ приставил острый конец клинка к горлу музыканта, холодная сталь рассекла кожу.

– Подохнешь вместе со своей музыкой! Ты долго испытывал мое терпение.

И это не сработало. Все, что происходило вокруг, Максим практически не воспринимал, даже укол в шею не почувствовал, он был в другом измерении.

Появление третьего лица зафиксировали лишь его глаза, но не разум.

На сей раз Регул спустился откуда-то сверху, что было для него немудрено. Еще бы! Плаща на нем сегодня не было, а вздымались за спиной белоснежные крылья, большие и сильные.

– Пришел-таки, я уж заждался. – Себ шагнул навстречу. Он сбросил с плеч мантию и остался примерно в таком же одеянии, что и Регул, только все на нем было черно-красное, как и мантия, даже темные доспехи имели червленый оттенок. У демона тоже оказались крылья – острые, кожистые, облезлые, хищных очертаний, кое-где островками еще топорщились редкие черные перья. – Ты должен оценить мое великодушие. Я мог бы убить парня до твоего прихода, но ты слишком привязался к пианисту, поэтому я дам тебе шанс его защитить. Он стал тебе дорог, как брат родной, и уже только по одной этой причине заслуживает смерти. Мудрые наставники задурили тебе голову – учат вас заботиться о людях, которые не стоят ворсинки с твоего пера. Отдай мне музыканта, Регул, и мы расстанемся с миром и, надеюсь, без обид. Я бы позвал тебя с собой, так ведь не пойдешь.

– Ты знаешь, что мне дорого, давай не начинать сначала. Я не смог убедить тебя, когда ты был еще чист и доверчив, другой оказался речистее, а сейчас я не хочу тратить бесполезных слов.

– А в чем ты хотел бы меня убедить? В ценности человеческого рода? Согласись, что доводов у тебя мало. И в этом ваша слабость. Твой музыкант гений, не спорю, он даже грешников в аду заставил петь мессу, сейчас они смирны и полны благочестия, но попробуй выпусти их на волю – насильников, убийц, маньяков. Откажись от музыканта, Регул, его музыка – всего лишь мимолетная видимость счастья, она будит напрасные мечты.

– Ты хорошо обучился искусству обольщения, было у кого. Только со мной лукавое красноречие не пройдет. Все в твоей жизни обман, Себ, тебя поманили властью, но наградили бессилием: ты не смог дать истинного таланта Веренскому, не смог внушить истинной любви Лизе – довольствуешься ее болезненным наваждением. Ты потерял уважение и преданность истинных друзей. Ты утратил великую силу ангела. Спроси себя, ради чего ты упал так низко.

Музыканта не отдам, тебя же низвергну обратно в бездну и властью, данной мне архангелом, перекрою тебе доступ в любой иной мир на десять веков. Тысячу лет ты не сможешь покинуть пределы ада, ты не увидишь солнце и звезды, пестуй свое зло, стенай о прошлом и думай, думай без конца – раскаяться никогда не поздно.

Ироническая улыбка сползла с лица Себа. Тяжелый меч дрогнул в его руке.

– Значит, ты не оставляешь мне выбора. Музыкант умрет, проход останется открытым, ты не сможешь заточить меня, потому что очень скоро бездна поглотит этот облюбованный вами мирок, а затем мы пойдем еще дальше, и вся небесная рать нас не остановит!

Регул выхватил меч – этого было достаточно. Бывшие соратники бросились друг на друга.

Даже в том случае, если бы Максим смог оторваться от своего ответственного занятия, чтобы проследить за схваткой, он ничего бы не разглядел. Высоко над ним что-то носилось как ураган, кувыркалось, вдруг падало, взлетало, чертило зигзаги прямо над головой, обдавая резкими порывами ветра, доносились крики и звон клинков в пылу сражения. Противники перемещались с огромной скоростью, недоступной человеческому глазу. Себ продолжал терять последние перья, они, кружась, падали с высоты.

А грандиозный хор продолжал звучать, он разрастался с каждой минутой, скорбная поначалу тема обрела ликующее содержание, пение становилось все чище, профессиональнее, будто лучшие певцы мира собрались на одной сцене.

Вокруг Максима кипела неистовая битва, дрались двое, а казалось, что бьются когорты древних воинов. Осталось загадкой, как разбушевавшиеся бойцы не сшибли пианиста со стула; правда, однажды Регул мазнул белым крылом по лицу Максима, на щеке остался какой-то знакомый аромат, но Максим по-прежнему не воспринимал реальность, посторонние раздражители не могли его коснуться.

Каким-то бодрствующим уголком сознания он понимал, что представляет для Себа желанную добычу, он был целью для черного меча. Раз за разом он видел несущегося прямо на него демона, распахнутые острые крылья, упорный беспощадный взгляд, сверкание вороненой стали, еще секунда – и конец, лежать пианисту на земле, пронзенному пылающим клинком. Но тут ослепительной молнией налетал Регул, сшибал нападающего с курса, оба сливались в один бешено крутящийся волчок, из которого летели белые и черные перья.

Иногда что-то гремело, будто рушились стены, падало тяжело и гулко, звенело, разбивалось на мелкие осколки, но все поглощала призрачная пустота, выплевывающая время от времени исступленных бойцов, их мечи рубили туман в клочья, обрывки оседали на крышке старого пианино.

Несколько раз противники грохались на землю – Регулу определенно приходилось нелегко, его белая одежда и крылья были в крови. В таком же состоянии находился и Себ, только на его черно-красном одеянии кровь была меньше заметна. Ударившись оземь, оба с трудом поднимались, но сшибались с еще большим неистовством и снова уносились в безоглядную даль. Максим видел бой урывками, но воспринимал картины как часть музыкального произведения, которое он исполнял: то рядом, то в вышине бились ангелы – темный и светлый, как и в его музыке, добро боролось со злом, гармония пыталась победить хаос, и силы сторон были почти равны.

Где-то вдалеке вскрикнул Себ, Максим узнал его голос, ворвавшийся болезненным отчаянным, яростным криком в устоявшуюся красоту исполняемой мессы.

И вдруг… Что-то изменилось в колебании мистических струн, чуткое ухо пианиста мгновенно уловило начинающуюся трансформацию. Голоса менялись, как если бы музыкант манипулировал кнопками синтезатора. Звуки преобразовывались сначала незаметно, затем все более отчетливо, пока не обрели настоящее фортепианное звучание.

Медленно начало светлеть, рассеивалась пасмурная мгла, отдалялся и затихал в вышине лязг оружия. Из небытия стали возвращаться стены кабинета, сначала они были прозрачными, но вскоре вся обстановка проявилась – отдельными штрихами, линиями, наконец восстановилась полностью. Плесень на потолке и по углам ссохлась и рассыпалась в пыль, холод вытянуло в щели.

Максим все еще играл, когда дверь с шумом отворилась и быстрым шагом вошел Михалыч. Первым делом он направился к окну, отдернул шторы и распахнул створки оконной рамы. На улице еще не стемнело. Живительный естественный свет хлынул в затхлое помещение. Максим вдохнул полной грудью свежий воздух и взял последний аккорд.

Голова у него кружилась, он чувствовал, что упадет, если встанет со стула. Наступила реакция после экстремального перенапряжения всех сил. Только сейчас он ощутил горячую струйку крови на шее, она текла из раны, оставленной на память клинком демона.

– Михалыч, неужели мы сделали это? – Максим не узнал свой охрипший голос.

– Да, мы победили. Проход закрыт. Себ больше не придет, во всяком случае, в ближайшее тысячелетие.

Максим смотрел на него, и какая-то догадка стучалась в его затуманенный мозг. Друг его был весь в крови, на руках алели глубокие порезы, сквозь ткань рубахи на боку проступало багровое пятно.

Михалыч заметил на полу черное перо, подобрал, молча смотрел на него некоторое время, затем спрятал у себя в нагрудном кармане.

Он подошел ближе, присел рядом с Максимом на корточки, разглядывая его рану на шее. Озабоченно сдвинул брови, отчего лазурные глаза его стали казаться еще светлее:

– Плохо. Себ успел навредить напоследок. Рана от клинка демона – дело нешуточное. Моя вина: нельзя было подпускать его к тебе близко.

«Ну конечно… никаких сомнений… какой же я чурбан! – думал между тем Максим. – Мне давно следовало догадаться».

– А сам-то, тебе не страшен клинок демона?

– На мне все затянется, не успеешь глазом моргнуть, а вот с тобой придется повозиться.

– Михалыч, ты опять перебрал с одеколоном. – Максим провел ладонью по щеке. – У меня до сих пор щетина благоухает, вот, полюбуйся – пушинки застряли, хотя ты лишь слегка задел меня крылом. Себ небось от газовой атаки задохнулся.

Оба безудержно расхохотались, как это нередко случается с теми, кто только что на пределе своих возможностей выполнил смертельно опасную, тяжелую работу и наконец позволил себе расслабиться.

Ворвался Ярик. Он шумно выражал свою радость, рассказал, что с Лизой все в порядке: девушка поймана, связана по рукам и ногам и передана в таком виде отцу. Следы поимки Лизы были видны на его лице – на веке и ниже на скуле рдела длинная царапина.

– Макс, ты молоток! Заткнул-таки паскудную трубу. – Ярик бросился обнимать друга. – Да вы оба в крови! Чем вы тут занимались?

– Известно – чем. Дрались с Себом. Ты на себя посмотри, афиша вся разукрашена… Помоги мне встать, – попросил Максим.

– Да-а, укатали сивку крутые горки, – с жалостью изрек Ярослав.

Мужчины подхватили Максима с двух сторон и повели в гостиную, усадили на диван.

– Ну что, опять обойдемся без врачей? – начал ворчать Ярик.

– Не надо никого, Михалыч вылечит, – улыбнулся Максим. – Он лучше любого врача.

* * *

Максим уснул рано: строгий доктор не позволил ему дольше бодрствовать, потребовал отложить все оставшиеся вопросы на утро. Максиму конечно же хотелось повидать Лизу, но он понимал, что находится в плачевном состоянии, и подозревал, что состояние Лизы не лучше.

Поутру ему долго не хотелось вылезать из-под одеяла, он списал это на остаточную слабость. Шея у него была забинтована, рана ныла, он испытывал недомогание, но не хотел оставаться в постели.

Кровати снова растащили по отдельным спальням, поэтому Максим проснулся в одиночестве. Он полежал еще с полчаса, потом поднялся и поплелся в ванную комнату. Вернулся посвежевшим, без своей многодневной небритости.

Оказалось, что его дожидается Василий. Парень был взволнован, ходил из угла в угол, увидел входящего Максима и чуть не сбил его с ног, так порывисто метнулся навстречу:

– Максим, где Михалыч? Срочно нужен! Надо Лизе помочь. Я надеялся, что найду его у тебя, а он как в воду канул.

Он рассказал, что Лиза пришла в себя после вчерашнего. Когда ее схватили, она отчаянно сопротивлялась, исцарапала и искусала обоих мужчин, но им удалось ее связать. Она пронзительно кричала, ругалась, поносила вероломных обманщиков, угрозы сменились слезами и мольбами. Лиза заклинала отца, чтобы он развязал веревки и отпустил ее, рыдала, твердила, что любит Себа и не проживет и дня в разлуке с ним. Веренский, видя страдания дочери, сам заплакал от жалости, руки его потянулись к узлам от веревок…

– Хорошо, что мы это предвидели, были настороже, – описывал события Василий. – Ярик просто рассвирепел, чуть не прибил Леонида Ефимыча. Лиза нам едва глаза не выцарапала, а старик сопли распустил, по выражению Ярика. Я тоже разозлился на папашу, ведет себя как слизняк. Сам же втравил нас в эту жуть.

– А что Лиза? Неужели успокоилась?

– Как тебе сказать… Видимо, как раз в тот момент, когда зловещий коридор начал закрываться, она вдруг потеряла сознание, так и оставалась бесчувственной до утра. Михалыч приказал ее не трогать: мол, она на самом деле спит, и сон ей необходим.

– Неужели проснулась и взялась за старое?

– В том-то и дело, что проснулась она другим человеком. Все бы ничего, но Лиза как будто не в себе, всего боится, никого не узнает и, кажется, начисто забыла обо всем, что с ней приключилось. Эх, куда же делся Михалыч?

– Полагаю, вольный сын эфира полетел с докладом к начальству.

– Мне не до шуток, Максим. – Василий был сильно расстроен.

Максиму хотелось повидать Лизу, но он предпочел бы пойти к ней в отсутствие Ва си и Веренского. Мало ли как она его встретит. Мысль о разоблачении все еще угнетала его.

С другой стороны, рассуждал он, раз Лиза проснулась в помрачении памяти, то она, скорее всего, не узнает и своего случайного любовника, следовательно, не выдаст Максима ни Васе, ни отцу.

Он оделся как можно тщательнее, еще раз оглядел себя в зеркале, отметил про себя, что повязка на шее его мало украшает – последнее время ему везет на бинты. Мысль о бинтах напомнила ему колокольню и девушку-звонаря. Он даже замешкался на минуту, вдруг начисто позабыл, куда и зачем собирался идти, потом встряхнулся и предложил Василию вместе поискать Михалыча, да и Ярик не подавал признаков жизни.

Ярослава удалось перехватить в саду, он бегал трусцой по аллеям вокруг злополучного пруда. Сейчас поверхность водоема мирно поблескивала под солнцем; утки, завидев людей, устремились к берегу стройной флотилией.

Ради Максима Ярослав прервал свой моцион.

– Сегодня ты получше выглядишь, – заметил он по дороге к дому. – Но все равно мы немедленно отправляемся отдыхать на острова. Плевать на расходы! Пока не восстановишься полностью, о концертах не может быть и речи. Вот когда пригодилась моя запасливость! А то Михалыч заладил: «В свой карман…» Это не личный карман, а мудрая предусмотрительность.

– Сходишь со мной к Лизе?

– Пошли, сейчас только в душ заскочу.

Лизу поместили в ее прежнюю комнату.

При ней неотлучно находился отец. Он лег спать на диване, заперев предварительно дверь изнутри – боялся, что дочь, очнувшись, бросится искать своего жестокого возлюбленного. Опасения его оказались напрасными. Лиза, проснувшись, долго не могла понять, где находится, о Себе не вспоминала. Когда отец попробовал заговорить с дочерью, она забилась в глубь кровати, натянула одеяло до глаз, в ужасе переводила взгляд с одного предмета на другой. В таком виде и застал ее Василий.

Испугавшись за психическое здоровье Лизы, он поспешил на поиски Михалыча, но того не оказалось ни в доме, ни в саду.

На стук дверь открыл Веренский. Молодые люди вошли втроем.

Лиза сидела на диване, одетая в длинный шелковый пеньюар, перед ней на журнальном столике лежал поднос с завтраком, к которому она пока не притронулась.

При виде мужчин она испуганно протянула руки к отцу. Он поспешил к дочери, обнял и прижал ее к себе. Лиза спрятала лицо у него на груди, виднелся лишь один большой глаз с настороженным зрачком.

– Она узнала меня, – радостно сообщил Леонид Ефимыч. – Видите, чуть что – ищет у меня защиты. Она сейчас как малое дитя, всего боится, но я верю, что моя дочурка оправится. Присаживайтесь, так ей будет спокойнее.

Мужчины взяли стулья и сели.

– Давай поговори с ней, – шепнул Ярик на ухо Максиму. – Глядишь, и тебя узнает. Надо искать к ней подход.

Максим смотрел на женщину, по которой еще вчера сходил с ума, и… ничего к ней не чувствовал. Он видел по-прежнему красивую, юную, с женственными формами девушку, но не находил в ней той чарующей, губительной прелести, таинственного притяжения, ради чего готов был бежать в непроглядную, разбойную ночь, пренебрегая опасностью. Она больше не была для него обольстительна, взгляд его с холодной растерянностью скользил по очертаниям столь желанного прежде тела, и ни один нерв в нем не дрогнул. Более того, в нем зашевелилась скрытая неприязнь, ссадины на ее лице и шее напомнили ему отвратительные сцены. То, что приводило недавно в ужас, заставляло обливаться сердце кровью от ревности, бессилия, жалости к ней и разнообразной гаммы сильнейших переживаний, сейчас лишь отталкивало. Ум его был совершенно трезв, и этим трезвым умом он отлично сознавал, что видит перед собой другую девушку, и вины ее, как участницы разнузданных оргий, скорее всего, нет, но даже собственное стремление ее оправдать наталкивалось на унылое безразличие.

Лиза никак на него не действовала. Страсть испарилась напрочь.

Он посмотрел на Ярика и прочел на его лице недоумение. Видимо, и для него колдовское очарование Лизы пропало без следа; открытие его больше удивило, нежели огорчило. Единственным, кто продолжал искренне любить Лизу, оставался Василий.

Девушка затравленно озиралась и жалась к отцу, ей, безусловно, необходима была помощь если не психиатра, то хотя бы психолога.

– Пожалуй, мы здесь бесполезны, – сказал Максим. – Попробуем найти Михалыча, он наверняка сможет помочь.

Оставив Лизу на попечение отца и заботливого Василия, друзья, не сговариваясь, направились в сторону лестницы, чтобы спуститься в кухню, так как оба не завтракали.

– Не хочу лезть к тебе в душу, но догадываюсь, что вопрос с Елизаветой Веренской отпал сам собой, – с хитрецой подвел итоги Ярик. – А я уже тактику разрабатывал, прикинул смету…

– Что ж, радуйся, хлопот будет меньше. Знаешь, чего мне хочется? Очень! Поднимемся завтра с утра к Варе в звонницу, послушаем колокольный звон. Так душа просит, что и выразить не могу.