Текст книги "История Аптекаря, райских птиц и бронзовой головы слона"

6

«Вот ты и в гнезде, райская птица. Гнездо может стать ловушкой. Береги свои перья. Подумай и приготовься!»

Только ненормальный мог прислать такое в три часа ночи. Из-за этого сообщения я не выспалась.

Глава четвертая

Картину надо было продать. Хотя бы одну. И самым сложным было не найти нужных людей, не устроить сделку и даже не обеспечить себе конфиденциальность и безопасность. Самым сложным было договориться с собой. Переговоры с совестью заняли почти полтора месяца, но призрак Мальдив строил все более зловещие гримасы, счастье становилось все более хрупким, а перспектива разговора с папой нимфы – все более реальной, со всеми вытекающими последствиями. Другого выхода просто не было. То есть для обычных людей выходов было бы много, все очень правильные, честные и разумные, но для директора музея изящных искусств все они лопались, словно мыльные пузыри, стоило только взвесить «за» и «против». Собственно, «против» было только одно: вдруг лишиться этого бесценного небесного ощущения, которое превращает в кудрявого, пылкого и бесконечно влюбленного любого, даже самого лысого, толстого и одышливого человека.

У директора музея изящных искусств была безупречная репутация и обширные связи в самых разных сферах. Кроме того, у него перед глазами был грустный и поучительный пример его предшественника, ступившего на скользкую дорожку. Пример, научивший господина Лунца вовсе не избегать таких дорожек, а просто стараться не скользить. Он использовал все возможные способы заработать, давал интервью коммерческим изданиям, снимался в рекламе (при этом никогда не опускался до стиральных порошков и зубных протезов, заботясь о добром имени своего музея), открывал платные курсы, лектории и мастерские, проводил творческие конкурсы и привлекал всех возможных спонсоров. Надо сказать, получалось у него все это весьма успешно, и им с женой заработанных средств хватило бы с лихвой даже на самую нескромную пенсию, но сложившиеся обстоятельства требовали больше и больше. Капризничали, шантажировали и топали ножкой.

Как-то раз господин Лунц выступал перед коллегами на большом симпозиуме и на банкете по поводу его окончания разговорился с директором одного довольно крупного провинциального музея-усадьбы. Спонсором симпозиума выступал производитель одного популярного крепкого напитка, и директора усадьбы довольно скоро потянуло на откровения и неприкрытое хвастовство. То ли в нем заговорила зависть к столичной жизни и статусу господина Лунца, то ли действительно все у него складывалось настолько хорошо и счастливо, что это счастье неудержимо рвалось наружу, но, крепко держась за стакан со спонсорским напитком, он – разумеется, по секрету – поведал господину Лунцу, что открыл настоящую золотую жилу. Он придумал сдавать вверенные ему музейные помещения под корпоративные вечера, частные вечеринки и даже свадьбы. Свадьбы, по его словам, приносили просто феноменальный доход.

Господин Лунц по-отечески слегка пожурил коллегу, однако выслушал его рассказ очень внимательно и в последующие несколько дней снова и снова возвращался к их разговору, выстраивая в голове возможные схемы и варианты. Главный столичный музей и усадьба в провинции, разумеется, не шли друг с другом ни в какое сравнение, риск был намного серьезнее, но и деньги тоже оказались бы совсем другие. Возможно, господин Лунц так и продолжал бы просчитывать схемы и варианты, но тут все сложилось само собой.

На вручении премии лучшему предпринимателю года, где господин Лунц оказался в жюри, он познакомился с победителем в одной из номинаций, хозяином известной корпорации. Несмотря на довольно молодой возраст, хозяин корпорации вовсю демонстрировал усталость от успешности и своего скучного бизнеса и в оживленной беседе с господином Лунцем проявлял тягу к прекрасному. Пообещав директору музея солидную спонсорскую помощь в обмен на логотип компании, размещенный на баннерах между колоннами главного входа, предприниматель-победитель вдруг расчувствовался и стал вспоминать, как его водила в этот музей еще бабушка, и был он тогда совсем маленьким, увлекался историями про рыцарей, спасенных принцесс и поверженных драконов, воображал себя невиданным храбрецом и мечтал праздновать победы над драконами именно в таких прекрасных замках, каким казался ему тогда музей изящных искусств. Господин Лунц выслушал историю, проникновенно кивая, и, как только магнат замолчал, приложившись к бокалу, сказал, что вполне сможет осуществить его детскую мечту за соответствующее вознаграждение. Разумеется, детские мечты по нашим временам – это дело затратное, но на то они и мечты, чтобы идти ради них на многое.

Первый «корпоратив» прошел как по маслу. Господин Лунц продумал все до мелочей: цокольный этаж, дальний зал с массивной скульптурой, которой вряд ли можно было нанести ощутимый вред танцами и закусками, двое самых надежных охранников, жадных до денег и преданных директору, и даже объявление у входа о том, что именно в этот день в музее проходят закрытые мастер-классы для молодых талантливых художников. В принципе вариант был беспроигрышным: ночных проверок в музее никогда не случалось, а вход и выход гостей предусматривался через гаражную дверь. Магнат остался чрезвычайно доволен, а личный банковский счет господина Лунца приятно пополнился.

Не прошло и недели, как появилась возможность закрепить успех – у магната был друг, банкир, крайне удовлетворенный результатами финансового года и своими сотрудниками и пожелавший для них оригинального праздника. Кто же знал, что именно этих своевольных сотрудников вдруг понесет и в другие залы… Охранники клялись, что смотрели во все глаза и предотвратили еще более крупные неприятности, но господин Лунц подозревал, что их жадность в этот раз победила преданность директору и бдительность была слегка притуплена шелестом наличных купюр, превосходивших своим номиналом обещанную прибавку к жалованью. Как бы там ни было, но в тот вечер случилась неожиданная неприятность, по масштабам равная серьезной катастрофе.

Что именно произошло – то ли драка, то ли порыв внезапных страстей, то ли просто чья-то фатальная неловкость, – выяснить так и не удалось, но наутро господин Лунц обнаружил рядом с изящным постаментом останки кентавра с птичьим ликом, выполненного когда-то молодым Пикассо в керамических мастерских Жоржа Рамье.

Удержаться на грани кратковременного, но глубокого обморока директору помогла мысль о том, что сегодня в музее выходной день и до завтра он сможет успеть принять хоть какие-то меры. Звонить реставраторам смысла не было, это он понял сразу. Связываться со страховой компанией не могло прийти ему в голову, так как у них уже имелся один инцидент, стоивший немалых нервов. Нужна была копия, а если быть честным и назвать все своими именами – подделка. Мерзкое слово, которое господин Лунц ненавидел в соответствии со своими должностными обязанностями. Ему требовался копировальщик. У директора музея изящных искусств была безупречная репутация и обширные связи в самых разных сферах. Предметный разговор с двумя искусствоведами и одним скупщиком краденого вывел его на нужного человека, носившего странную фамилию Кислый, профессионала высочайшего уровня и отъявленного мерзавца, знавшего себе цену. Более того, уверенного, что цену эту заплатят, так как равных ему не было, а дамоклов меч над головами его клиентов нависал, как правило, ниже некуда. Он сразу оценил серьезность ситуации, когда у него на пороге возник лично директор музея изящных искусств, в крайне нервном состоянии беспрерывно протирающий лысину клетчатым платком. Кислый долго вел его по коридорам и проходным комнатам, убранство которых ничуть не уступало собранию музея, которым заведовал господин Лунц, но лишних вопросов тут никто не задавал, таковы были правила игры. Он усадил директора в кресло на львиных лапах, сам же ловко пристроил свое узкое длинное туловище на готический стул и сложил на груди руки, умудрившись переплести их значительно мудреней, чем это делали обычные люди. Он был похож на ртуть и все время двигался: и когда говорил, и когда молчал. Он взялся за работу, назвав космическую сумму, но спорить с ним господин Лунц не стал, слишком высоки были ставки: директор музея все больше увязал в неприятностях, а Кислый гарантированно спасал его хотя бы от одной.

В его компетенции можно было не сомневаться, но сумма, которую надо было отдать, превышала доход даже от десяти «корпоративов». Оставив солидный задаток, господин Лунц вышел на улицу, уже зная ответ на вопрос, где же брать деньги. Надо было продать картину. Он быстро прокрутил в голове еще один вариант, предложение Кислого, который на прощанье с хитрым прищуром порекомендовал ему услуги своей жены: в узком кругу посвященных людей о ней говорили как о гениальной копировальщице живописи. Ходили слухи, что ее работы не так уж редко выставляются в частных и государственных собраниях и отличить их от подлинника не может ни одна экспертиза. Поговаривали, что она много лет прожила за границей, училась в нескольких академиях художеств, подавала большие надежды, но вдруг увлеклась историей великого фальсификатора Ханса Ван Меегерена. Увлеклась, видимо, настолько, что спустя несколько лет окончательно перестала радовать художественный мир своими собственными работами, но именно в этот период на выставках, аукционах и в частных коллекциях вдруг стали появляться неизвестные работы великих импрессионистов и фовистов, неожиданно обнаруженные дальними наследниками или просто случайными счастливцами. Как ни старались эксперты, ни одну из этих картин они так и не смогли объявить фальшивкой.

Разумеется, господин Лунц мог бы заказать копии со своих обретенных шедевров и продать их, но весь вопрос снова упирался в деньги. За копии тоже надо было платить. Выбросив из головы клубок комбинаций, который только все больше запутывался, господин Лунц заставил себя взглянуть правде в глаза и принять наконец решение. Продажа хотя бы одной из найденных картин разрешила бы все его проблемы. Странно, но как только он четко сказал себе, что другого пути нет, ему сразу же стало гораздо легче. Он даже остановился, протер лысину, улыбнулся сам себе и зашагал дальше легкой походкой кудрявого, пылкого, стройного и бесконечно влюбленного человека.

Счастья хватило на восемь шагов. На девятом в кармане директора музея зазвонил телефон. Предмет его мечтаний всхлипывал в трубку и с трудом выговаривал слова. Когда слова, наконец, сложились во фразу, вся легкость господина Лунца тотчас улетучилась. Красный автомобильчик нимфы, за который господин Лунц только-только успел расплатиться, каким-то чудовищным образом и, разумеется, без какого-либо участия самой нимфы совершил наезд на черную и очень дорогую машину каких-то очень неприятных и явно очень опасных людей, которые немедленно вышли и сильно напугали нежную нимфу. Они разговаривали с ней крайне невежливо, потребовали денег, сказали, что ей не поможет ни одна страховка, и их не остановило даже то, что нимфа сказала им, что ее бойфренд – сам директор музея изящных искусств. После этих слов они сфотографировали ее на мобильный телефон и стали требовать в два раза больше. Господину Лунцу стало жарко, холодно и дурно, он велел нимфе просто сидеть и молчать, а сам помчался к ближайшему банкомату, но на полпути вспомнил, что оба счета он выпотрошил пару часов назад, чтобы заплатить задаток Кислому. Он полез в портфель, чтобы достать чистый платок, долго искал его, неловко придерживая открытый портфель за ручку, и ему все время попадалось что-то не то – таблетки, ключи и какой-то странный маленький сверток. Лунц наконец вытащил его: это оказалось кольцо, найденное им в тайнике с картинами и заботливо завернутое в кусочек синего бархата. Думать было некогда, и директор музея изящных искусств поспешил в ближайшую антикварную лавку.

Глава пятая

1

Почему все так сложно? Почему правила работают не всегда, даже если им подчиняешься? Может, проще подчинить себе их? Почему что-то всегда мешает, идет не так? Откуда берется весь этот вечный хаос, шумит в ушах, путает мысли? Когда уже все выстроено, продумано, просчитано, и вдруг… Как будто вздрагиваешь во сне, как будто окликнул кто-то, кого не хочешь видеть, как будто ответил на звонок и тебе сообщили плохую новость. Но только ты сам можешь вернуть контроль, только ты сам – власть над хаосом. Главное – не напугать себя самого. Надо было что-то делать, и ты все сделал правильно. А как теперь дальше – станет понятно. Наверное, без нее было бы проще, но теперь уже без нее никак. Не подать виду. А вдруг она и правда не притворяется? Говорят, такое бывает. Ведь и правила работают не всегда. Вдруг ее можно подпустить ближе? Нет! Страх, опять, опять… Опять все сначала. Но ведь все получится. Она ни о чем не догадывается. Ей даже нравится. У нее тонкие пальцы, она умница, она легко согласилась, у нее есть все, что мне нужно. Следующий шаг – вот он. Совсем скоро. Немного подождать. И успокоиться. Правила сработают. Ты сам – власть над хаосом. Все по порядку. Торопиться не стоит…

2

Честно говоря, я решила поехать к Аптекарю даже не из-за картины, хотя эта таинственная история, разумеется, не оставляла меня ни на минуту. Выманить какую-то информацию у господина Лунца не вышло, так что оставался только Аптекарь с подлинником. В том, что подлинник у него, я не сомневалась, но ехала к нему не только поэтому. Меня тянуло в его странный дом наперекор страху, мне хотелось историй и загадок, я чувствовала, что их у него очень много, и, возможно, мой детектив с картиной окажется легкой невинной игрой по сравнению с тем, что еще могут скрывать хитрые глаза Аптекаря и запертые двери его дома. Это как найти шкатулку с секретом и пытаться подобрать к ней ключ: ломать голову, ломать замки, чтобы потом выяснить, что ключ вовсе не нужен, а нужно, как в старых японских шкатулках, двигать детали и стенки. У меня была такая в детстве. Самый легкий уровень. Открыть можно было за девять шагов. За сколько шагов меня подпустит к себе Аптекарь? Любопытство распирало меня изнутри, но при этом и страх подбрасывал колких мурашек. Нужны ли мне были эти секреты? Сидела бы дома, спасала портрет, привезенный Марком, и ждала бы от него звонка.

Звонка на самом деле пришлось ждать совсем недолго. Я предполагала пару дней молчания, но уже на следующее утро от Марка пришло вежливое сообщение с вопросом, не занята ли я и когда мне удобнее поговорить с ним. Я написала, что освобожусь примерно через четверть часа, и он перезвонил ровно через пятнадцать минут, искренне извинился за вчерашнее, оказалось, что на работе у него случились большие неприятности, едва не потеряли крупного заказчика, но все обошлось. Я отвечала довольно холодно, потому что еще была обижена, да и вообще не совсем понимала теперь, как мне относиться к нему после просьбы о порезанном портрете. Впасть в эмоциональную зависимость, влюбиться, придумать себе лишнего, чтобы потом стыдиться самой себя – этого мне совсем не хотелось, так что я решила пока удерживать отношения на нейтральной ноте. Но он и тут оказался хитрее. Мне казалось, я была осторожной, спокойной и полностью контролировала ситуацию. Он еще раз объяснял что-то про вчерашний внезапный звонок от начальства, огромный контракт и неустойки, а потом замолчал на несколько секунд и вдруг совсем неожиданно сказал: «Я соскучился». И от моей холодности не осталось и следа. Он сказал это так честно и так просто, и я услышала, что он волновался. Мне нравилось распутывать сложные истории и разгадывать чье-то вранье, но я никогда не умела противостоять честным эмоциям. Конечно же я растаяла. Правда, попыталась осведомиться, не говорит ли в нем исключительно беспокойство за вверенную ему подопечную, с которой они так неловко упали с лестницы, но он попросил меня не обижаться и добавил, что на самом деле чувствует себя виноватым.

– Но почему? – удивилась я.

– Потому что запутал тебя. Ты думала, мы пойдем в кино и на бульвары, а я мало того, что притащил тебе работу, так еще и сбежал как придурок. Ты не сердишься? Мне ужасно неудобно.

– Я не сержусь.

– У меня еще одна просьба.

– Заказов я больше не возьму.

– Вот именно по этому поводу. Давай, если можно, держать эту тетку подальше от нас с тобой. Я буду вечно обязан тебе, если ты ее заштопаешь и меня не убьют мои друзья, но соскучился я по тебе. Честно. Увидимся послезавтра?

Половина восьмого, набережная, французское кафе и теплый пирог-перевертыш с ароматным кофе. Еще он пообещал мне нарциссы.

Я собиралась к Аптекарю, и настроение у меня было прекрасным, я предвкушала хорошую дорогу, скорость, музыку в машине, меня распирало любопытство и волнение от того, что я снова увижу картину, я то и дело мысленно проигрывала диалоги с Аптекарем. Это была игра, и я не предполагала, что могу оказаться настолько азартным игроком, при всей легкости характера я всегда строго следовала внутренней дисциплине и старалась не позволять себе лишней лени и праздности, хотя знала, что и они бывают полезными, потому что помогают накопить запас энергии и впечатлений, который потом окажется крайне необходимым. Но сегодня я предпочла работе поездку в гости к Аптекарю в надежде на что-то новое, загадочное, странное – какое угодно, но только не скучное. Мне нравилось то, что происходило. Меня тянуло в его дом.

Я быстро собралась, бросила в сумку шоколадку и пару яблок, заперла двери и, уже уходя, сунула руку в почтовый ящик. В нем обнаружились утренняя газета, телефонный счет, пара рекламных листовок и довольно большой конверт из плотной бумаги горчичного цвета. Ни адреса, ни даже имени на конверте не было. Решив, что это очередной буклет местного домоуправления, я надорвала конверт. Все, что произошло дальше, было настолько странно, что мне показалось, будто я смотрю на ситуацию со стороны: в конверте оказалась моя собственная фотография, я моментально узнала ее – солнечный яркий день, яркое платье и моя улыбка. Крупно, сочно, весело. Это была любимая фотография, я часто использовала ее в портфолио, она же висела на моем сайте. Я тогда только вернулась из отпуска – загорелая, довольная – и так заразительно улыбалась. На снимке, который я держала в руках, все было то же самое, но с моим лицом было что-то не так. Совсем не так! Когда я это поняла, то от испуга бросила конверт и фотографию на землю, но потом присела и подняла их. По моему лицу были прорисованы шрамы и раны, какой-то любитель фотошопа постарался на славу, так, что я стала похожа на обезображенную восковую куклу. Мне стало нехорошо, и я быстро убрала снимок в конверт.

Кто мог это сделать? Завистников или конкурентов у меня никогда не было, я старалась никого не обижать, а если и делала это, то спешила скорей извиниться. Единственная связь, которая возникла у меня в голове, – те странные сообщения про райских птиц. Неужели у меня появился собственный маньяк? Мне захотелось вернуться в дом и спрятаться от всех. Было ужасно неприятно, особенно от того, что конверт подложили в мой почтовый ящик. Выходит, этот сумасшедший знал, где я живу. Я хотела позвонить Марте, но потом подумала, что она только испугается понапрасну, а у нее дети и грудное вскармливание. Я решила звонить в полицию, но потом подумала, что они вряд ли отнесутся к этому всерьез, мне же никто не угрожал конкретно. Максимум, что они могли бы мне посоветовать, это быть осторожнее в знакомствах и запирать на ночь двери. Я сделала пару глубоких вдохов, убрала конверт в сумку и поехала к Аптекарю.

3

Я не помню, как доехала, потому что всю дорогу меня била дрожь, я вздрагивала, когда меня обгоняли другие машины, когда светофор переключался на зеленый, когда по радио громко передавали рекламу, и чуть не выехала на встречную полосу, когда в сумке зазвонил телефон. Марта хотела узнать, пойдем ли мы в субботу в бассейн, я сказала, что пойдем, но только в том случае, если с моим лицом не случится ничего еще более ужасного. Марта спросила, не выпила ли я за обедом лишнего, и я все-таки выпалила ей про конверт в почтовом ящике. Видимо, материнство и работа с усопшими рыцарями изрядно закалили нервную систему моей подруги, потому что она отреагировала на редкость спокойно. Во всем виноват стресс и грязный воздух, сказала она. И посоветовала мне установить на крыльце камеру.

– А чего ты хотела? – сказала она. – Ты успешная, ты на виду. Вот какая-то дрянь и решила попортить тебе жизнь. Ты ни у кого ничего не уводила в последнее время?

– Ты про что?

– Ну, не знаю. Мужчин, заказы, какие-то вещи в магазине из-под носа…

Я не смогла вспомнить ничего подобного. Марта пообещала узнать у мужа про камеры слежения и сказала, что я всегда могу ночевать у них, если вдруг мне станет страшно.

Когда я подъехала к дому Аптекаря, уже смеркалось. Я еще какое-то время сидела в машине, раздумывая и пытаясь успокоиться. Хорошо, что я приехала сюда, сказала я себе. Я отвлекусь, а потом, отключив страх и посторонние эмоции, смогу трезво оценить ситуацию и принять меры. Но вдруг у меня по позвоночнику как будто промчалась молния. А что, если это Аптекарь? Вдруг это он? Как давно я знала этого человека? И что я о нем знала? Да и история с подлинником известного на весь мир шедевра не добавляла его образу особой положительности. Странный отшельник на краю мира, создающий странные лекарства. А вдруг он просто псих? Как я могла ему доверять? Вдруг это именно он решил напугать меня? Но зачем он тогда позвал меня в гости? Он играет со мной? Ну, это я уже и так успела понять. И насколько опасной могла оказаться эта игра?

Когда кто-то постучал мне в окно, я подпрыгнула на сиденье, едва не стукнувшись макушкой о крышу. У машины стоял Аптекарь собственной персоной. Я остановилась прямо у его крыльца, и он, конечно, услышал и увидел, что я приехала. Я заставила себя собраться, улыбнулась и вышла к нему.

– Вы необыкновенно симпатичная и ужасно напуганная, – сказал Аптекарь.

Секунду назад он казался мне страшным маньяком, но стоило мне выйти из машины, увидеть его лицо и почувствовать запах его дома, как весь мой страх улетучился, и мне больше всего на свете захотелось расплакаться у Аптекаря на плече, вытирая слезы о его бархатный халат. Конечно, я сдержалась и не стала бросаться ему на шею. Уцепившись за остатки рационального, я даже предположила, что он специально брызнул на себя каким-то своим эликсиром, чтобы усыпить мою бдительность. Но это было бы скорее из фильмов про шпионов.

– Идемте немедленно в дом, – нарочито строго велел мне Аптекарь. – Вы отогреетесь, и я стану угощать вас разными вкусными вещами, а потом вы расскажете мне, что стряслось.

И я пошла за ним. Добровольно. Сама.

В ситуациях, когда мне становилось плохо – не важно, физически или морально, – я знала, что главное – это отвлечься. Заставить себя думать о чем-то совсем другом, переключиться и обмануть организм. Клин клином, страх страхом. Нет никаких фотографий, есть картина, которая принадлежала когда-то всему миру, а теперь оказалась в этом странном доме, побывав перед этим у меня в мастерской и у меня в руках. Я сняла плащ и направилась прямиком к ней.

– Так я, пожалуй, начну ревновать, – сказал за моей спиной Аптекарь. – Можно подумать, вы пришли сюда ради нее.

– А вы поселились здесь не ради нее? – спросила я. – Она того стоит.

– Я поселился здесь ради себя. Исключительно ради себя самого, моя милая гостья. Я, знаете ли, очень долго разбирался с тем, чего же стою я, а когда разобрался, зажил тут вполне счастливо ради себя самого и позволяю себе маленькие приятные мелочи, которые доставляют мне удовольствие и способны составить мой комфорт.

– Картина – это удовольствие? А ваша неземной красоты домработница – это комфорт?

– Картина живет у меня в доме, как и я. Ей тут хорошо, и мы заслужили общество друг друга, а что касается домработницы, то, во-первых, я еще раз очень прошу вас извинить меня за то, что не досмотрел за ней. Во-вторых, если честно, то я вообще с большим трудом переношу присутствие в моем доме посторонних людей.

Я удивленно подняла брови, но он продолжил:

– Близкое присутствие. Мои заказчики приходят и уходят. Вы в качестве гостьи мне приятны, ведете себя вполне прилично и не проявляете излишнего любопытства. По крайней мере пока. Я не люблю слишком близких контактов, и мой дом их не любит. А уборка – дело интимное, но необходимое. Человек, который приходит к вам наводить порядок, невольно допускается в ваше пространство. Это приходится терпеть. И да, вы правы, мне гораздо приятнее терпеть присутствие Нурции, нежели какой-нибудь угрюмой толстухи, шаркающей тряпкой, или безликих парней в фирменных комбинезонах. Я могу позволить себе эту роскошь, тем более что это скорее необходимость, мне для работы очень важен внутренний комфорт, а он зависит и от комфорта внешнего. Я пересмотрел сумасшедшее количество домработниц и домработников, пока мне не прислали ее. Эти прохиндеи из агентства запросили уйму денег, но повторюсь, я могу себе это позволить. Она не назойлива, радует мои эстетические чувства, прекрасно справляется с обязанностями, уважает мои странности, не поет и не свистит в доме. Что еще нужно? Ах да, пойдемте же со мной, я угощу вас тем, что она готовит. Да оторвитесь вы уже от картины, еще надышите мне на ней пятен.

Мама как-то сказала мне, что моя проблема состоит в следующем: я слишком хорошо отношусь к людям. «Даже в сером волке ты пытаешься найти Красную Шапочку, а напрасно». Она, разумеется, была права, и это с завидным постоянством подтверждали подлецы, которые попадались мне в жизни и старались если не растоптать мою веру в людей, то хотя бы в чем-то меня обставить. Но я продолжала смотреть людям в глаза и почему-то им верила. Глаза Аптекаря были лучистыми и смеялись, и я уже не могла представить себе, что это он сидел за компьютером и самозабвенно рисовал на мне шрамы. «Не раскисай и будь осторожной», – все-таки приказала я себе и проследовала за Аптекарем в ту гостиную, где мы сидели с ним в первый вечер. Камин не горел, но в комнате по-прежнему пахло ароматным дымом и какими-то цитрусовыми, горькими померанцами, мне захотелось забраться на диван с ногами или спрятаться под шкурой. Или хотя бы просто перестать дрожать.

– Я хотел сварить вам глинтвейн, но на улице, как назло, потеплело. – Аптекарь ушел на кухню, и его голос глухо отражался от деревянной лестницы у него над головой. – Тогда я подумал, что можно было бы удивить сангрией. Но потом вспомнил, что вы автомобилистка, а от моей сангрии все настолько теряют головы, что не могут остановиться и потом теряют управление над своими транспортными средствами. Так что…

– Вы нальете мне воды из-под крана…

– Вы очень легкомысленно относитесь к воде, – вдруг ответил он строго. – Вода, имейте в виду, может оказаться сильнейшим средством. Ни вкуса, ни цвета, а последствия такие, что уже ничего не вернуть.

– Значит, и воды мне не дадите?

– Не сегодня! – Он наконец улыбнулся мне через плечо. – Сегодня я сделал вам просто чай.

Передо мной на низком столике оказался поднос с двумя чашками и тарелка, на который были выложены маленькие пирожные и диковинные конфетки. Нуга нежного абрикосового цвета, какие-то фрукты в прозрачной глазури, шоколад крупными каплями.

– Это извинения, – сказал Аптекарь. – Она просила передать вам лично.

– Тогда я, пожалуй, воздержусь, – я как будто испуганно отодвинулась вглубь дивана. – Ваша Нурция была не слишком приветлива, а у вас тут, как мне подсказывает внутренний голос, нет недостатка в цианиде.

– Вы забавно шутите. – Аптекарь поставил поднос, выпрямился и посмотрел на меня изучающе и очень серьезно. – Вы умненькая.