Текст книги "Злейший друг"

Глава 9

Они сидели на кухне – Ксения еле-еле нашла время вырваться к Оле, которая после «воскресения» Игоря была на грани помешательства.

– Ты занята, я понимаю, Ксенька… – сказала она, открыв дверь, и вцепилась худой, какой-то куриной лапкой в Ксенину ветровку. – Ты пришла…

И Ксения поняла, что эту роль – утешительницы – ей не сыграть никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. И заревела, и озлобилась на себя, и крикнула:

– Не реветь! Леля, прекрати немедленно!

Стояли в маленькой передней и плакали – мучительно, молча, безнадежно… Вышла изумленная Марина с баллоном лака в руке, постояла, полюбовалась, исчезла…

Ксения – неизменная сигарета в зубах – сбросила ветровку и сапоги.

– Хотела приехать к тебе пораньше, но транспорт не оценил мой порыв. Леля, не реветь! Разлюби твою мать! Ну давай, соберись, запряги мозги! Вино есть?

– Коньяк тоже… – прошептала Оля.

Надрались до безобразия.

Приходила Марина с деревянным гребешком, осуждающе взмахивала кудрями, советовала закусывать, исчезала…

Ксения давно знала, что Леля – может быть, она одна, Олечка Лисова – никогда не завидовала, никогда не мучилась черной мыслью: а почему это именно Леднева такая великая, а не я? Только Леля – лишь она одна – всегда искренне радовалась успехам Ксении, всегда бегала на все премьеры, отбивала в финале ладони, сияла, гордилась, радостно хвалилась сидящим рядом: «Это моя лучшая подруга!» Первая смотрела новые фильмы с ее участием. Где Ксения – главная… Главная… Та самая, которая… Как это смешно…

Остальные… да что об этих остальных… Они обзавидовались, забили себя, задавили темными вопросами: а почему она такая великая, эта Леднева? А почему я не такая? Чем это я хуже?

Да ничем! Просто – другая…

Разве не Господь даровал нам всем то, что мы имеем? И наша зависть, наша злоба – против кого они направлены? Ведь просто Господь одарил всех по-разному. По-разному! Его воля! Так против кого бунтовать и восставать? Кому предъявлять претензии? И почему Ксении не придет в голову завидовать славе Нестерова или Ландау? Да потому, что она не родилась ни художником, ни физиком. Но почему все убеждены, что тоже могут играть на сцене, и играть прекрасно? Просто их обошла судьба-злодейка… злодейка-судьба… судьба-преступница… Повинная во всех наших бедах…

Ксения старалась не обращать ни на кого внимания. Раньше, когда еще различала косые и прямые взгляды, спросила как-то об этом отца Андрея. Он сказал:

– Постарайтесь быть словно мертвой к любому мнению о себе – как к плохому, так и к хорошему. Еще Данте изрек: следуй своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно. И поговорка есть: «Делай то, что должно, – и будь что будет». Но вот Тихон Задонский советовал не отрекаться, когда люди тебя хвалят, потому что к тем добродетелям, которых у тебя еще нет, они могут прибавить смирение, которого совсем нет, сумеют нечаянно открыть потаенное в тебе.

– Разве не Господь нам дал нашу судьбу? – спросила Оля, покачиваясь на табуретке.

Ксения захохотала:

– Лелька, да ты совсем пьяная! Съешь что-нибудь! Ты веришь в судьбу или путаешь одно с другим? Да какая может быть судьба? Все в руках Господа. Если человек будет жить по Его заветам, будет одна судьба, нет – другая. У нас свободная воля. Господь сказал: живи, как хочешь, только знай, что придется отвечать за все. Атак – пожалуйста, выбирай. Каждый сам себе дирижер… Вот какая у меня судьба? Просыпаюсь, тружусь, радуюсь… А потом вдруг встану в один прекрасный день и скажу: «Все, устала, больше нет моих сил! Мне еще тридцать девять лет!» И могу пуститься во все тяжкие, и помереть через три дня от переизбытка чувств… Все в моих руках. Это просто, как линейка.

Ольга давно просила подругу зайти, чтобы подробно рассказать о той встрече с мужем. С мужем… Кто он ей теперь?…

– Я никому еще не рассказывала подробно, – бормотала Оля, раскачиваясь все сильнее, – никому… я ждала тебя… Ксения… я не знаю, что мне делать… все пустое… теперь, сейчас… ты мне не подскажешь?

Историю Игоря Ксения выслушала молча. Да, поворот неожиданный… бьющий наотмашь… Что делать… А разве можно еще что-то сделать?…

Она так и выпалила. И совершенно напрасно. Ольга тотчас вновь облилась пьяными родниковыми слезами.

– А как я буду жить? Теперь… после всего этого… и дети… Что я им скажу?

– Да зачем тебе им что-то говорить? Разлюби твою мать… Они прекрасно проживут и без этой информации. Давно думать забыли про папашку… Был – и сгинул… За скобками! Леля, соберись! Запряги мозги!

– Но он ведь прав! – вдруг выкрикнула Ольга.

– Что?! – изумилась Ксения. – Кто прав?!. Твой Игорек?! Который бросил тебя с двумя голодными ртами?! Соберись, Леля!

– Я давно собралась! – Ольга внезапно встала и опустила руки. – Я собралась… Я поняла, как жила и как надо… общее место…

Ксения не выдержала, выплюнула сигарету и громко фыркнула:

– Что ты поняла? Да разве можно что-нибудь понять? Ну, если на то пошло… И как же надо? Хочется открыть для себя истину… А люди… Они вечно живут по двойным стандартам.

– Не надо ерничать, – тихо попросила Ольга. – И я не могу так сразу… Про двойные стандарты мне уже твердил Максим. Это что-то…

Ксения одобрительно кивнула:

– Он у тебя умный малый. И кто-кто, а ты прямо создана, чтобы стать свекровью: не суешь носа в чужие дела, не сварлива, да и вообще характер у тебя легкий. Так вот насчет людей… Они всегда имели двойные стандарты. Артистов или скоморохов в средневековой Руси чурались, как людей «нечистых», и жили с ними часто раздельно, по принципу апартеида. Но это ничуть не мешало приглашать из резервации этих самых изгоев выступать на всех праздниках! Жить, мол, рядом – ни под каким видом, а смотреть на их выступления – пожалуйста, сколько угодно, с превеликим удовольствием… Только я вот чего никак не понимаю… Ты с Игорем прожила немало лет. Неужели ты за ним ничего такого не замечала? Не верится… В церковь-то он ходил?

Ольга ответила не сразу:

– Конечно, ходил. Но вроде нечасто… Детям ничего такого не говорил. Мне тоже. Все молчком… Я сама ничего не понимаю. Но ведь ты тоже ничего не замечала ни за Сашкой, ни за Глебом. Пока они вдруг не раскололись…

Ксения снова закурила.

– Твоя правда. Не замечала. Но я ведь и не смотрела на них толком. А ты… ты другая… внимательная… наблюдательная… заботливая…

Ольга с досадой махнула рукой:

– Очень внимательная…

– Да я вообще жила будто одна до поры до времени. Семья как-то по боку. А потом… – Ксения выдохнула дым, – потом Сашка стал меня доставать, прямо изводить своими новыми идеями. Например, зачем тебе сцена, для чего? Роль и единственное назначение женщины – семья и дети. И вообще да прилепится жена к мужу своему. Прилепляйся – и все тут! Это просто, как линейка. А если я не хочу, не могу, не умею? Семья, конечно, должна строиться по одному принципу: или оба верующие, или наоборот. Но если так не вышло, не сложилось? Если муж позже пришел к вере? Что тогда? Вот как у тебя… Игорь нашел гениальное по простоте и уникальное по бесчеловечности решение. Сашка до эдакого не додумался. Зато увлекся примерами… Однажды рассказал мне о какой-то неофитке. Эта идиотка стала ходить в университет в штопаном свитере и вытертой юбке, не меняя их всю зиму. Прямо экстремалка, приколистка! Но от пристрастия к зеркалу, по крайней мере, на время избавилась. Чего и добивалась. И это для нее было важнее всего. Да, ее поведение выглядело вычурным, показным. Но зато – совершенно чистая радость об обретенном Господе, и хочется взять и перевернуть все, все отдать, все поменять… Жить по-православному, твердил Сашка. Часто бывать в храме, отказывать в супружеской близости во время постов, не есть мяса, выкинуть телевизор, не смотреть фильмы с Джеки Чаном, разломать диски с компьютерными играми, вырвать пирсинг из пупка, читать Библию и слушать радио «Радонеж». Без вариантов.

– Это что-то… И по-твоему, плохо? – спросила Ольга.

– Да не плохо! Ты запряги мозги! Не плохо, а трудно! Для меня – почти невыносимо. Я ведь еще вдобавок курю и матом забавляюсь. Въелось в плоть и кровь… И я не знаю, как надо делать, чтобы человек узнал об истинной вере и проникся ею, поверил действительно. Какие-то правильно подобранные слова или книги должны быть… А не орать, что ты живешь неправильно! Я сама знаю, что неправильно, но не возникало у меня никогда желания беседовать с Сашкой на эту тему. Не возникало – и все! А у него не было терпения. Хотелось, чтобы я немедленно пришла в Церковь вслед за ним, хотя взрослому человеку нелегко меняться. Его собственный путь к вере разве прост? Разве такой короткий? А он талдычил, что раньше у нас была хорошая семья, а потом я его возненавидела. Опять же грех. Твердил об искушениях, неизбежно возникающих, когда человек приходит к вере, что это бесы ополчаются и хотят через семью уязвить побольнее. А его вина в том, что я, относившаяся к Церкви безразлично, теперь ненавижу все, связанное с православием. Но это неправда. Хотя возможно, он своей «учительской» деятельностью служил не спасению, а соблазну. И в наших сложных отношениях виноваты не только бесы, но и он сам.

– Познакомь меня с отцом Андреем, – вдруг попросила Ольга.

– Запросто. Соберемся и поедем. Давно я у него не была…

– А что у тебя опять случилось? – тихо спросила Оля.

Ксения разбалтывала сахар в чашке с крепким чаем. Мешай, Ксения, старайся… размешивай ее, свою жизнь…

Только она одна, Олечка Лисова, умела так точно и моментально догадаться, что творится в жизни и в душе великой актрисы Ксении Ледневой…

– Разлюби твою мать… – проворчала Ксения. – Телепатка паршивая… Опять этот таинственный кто-то гадит и пакостит… Я тебе о нем много рассказывала. Понять бы, кто это такой и что ему от меня надо…

Пьяная Леля погрозила потолку цыплячьим кулачком:

– Я уничтожу всех твоих врагов! Всех завистников! Я их всех поубиваю! Чтобы тебе жилось хорошо и спокойно! Зато бессильный враг – наш лучший друг, а завистливый друг – злейший из наших врагов.

– Спасибо, Лелька, – отозвалась Ксения, погрызла сигарету и снова заревела.

Вот одна только Оля, Олечка Лисова…

Она разливала вино, поэтому отметила: часто, слишком часто за ним тянулась рука великой актрисы. Выпьет один бокал, вскоре просит другой… Потом – третий. И почти тут же – четвертый. Почти все запасы вина, похоже, выхлестала Ксенька.

– Свою порцию грехов я давно совершила, до сих пор при воспоминаниях о них содрогаюсь… – бормотала она. – Удар судьбы в лоб – признак того, что ее пинки под зад не возымели действия. Бог долго ждет, но больно бьет. Эх, Лелька, моя жизнь сложилась бы совсем иначе, если бы я поняла, сумела понять, что такое Бог. Сколько бы детей нарожала, от мужей бы не ушла, не предавала бы, не изменяла, водку не пила, матом не крыла… В молодости трудно избежать соблазнов, а мудрого человека, который остановил бы, предостерег, рядом не оказалось. Иначе давно вырвалась бы из этой бессмысленной суеты. Наверное, православие заложено в наших генах, надо лишь услышать голос крови. А если не слышишь? Апостол Павел сказал: «Христос – моя жизнь, а смерть – приобретение». И суть Христа – Его жертва. Научить может любой пророк. А Господь любил людей… Просто любил. Не задаваясь вопросами за что. Любить ведь нас особо не за что… Но любят просто потому, что любят. И верят тоже – потому что верят. Я тут недавно подумала… Даже юридическая статья о сроке давности, после которого дело о преступлении уже не рассматривается, – следствие заповеданной нам Богом мысли, что, в конце концов, надо прощать. И Бога нельзя называть справедливым. Если бы Он был до конца справедлив, большинство бы из нас – я бы первая – давно мучились бы в аду. И вся наша надежда – на Божью несправедливость. На Его терпение… Он ждет, пока мы исправимся, поймем… А если уж никак… Ну, тогда… Ты сам виноват во всем.

Ольга изумилась. Услышать такое от Ксении… Более чем неожиданно… Хотя они так редко виделись – все театры да кино…

– Что с тобой? Ты вроде Игоря… Тоже к вере пришла?

– Ты неверно ставишь вопрос. Не пришла, а вернулась. Просто пробую на вкус и на цвет… Все мы сейчас пытаемся пойти назад, к смыслу русской православной жизни. Это что-то новое в нашем бытии, как хорошо забытое старое. Слишком хорошо… Вспоминаем заново. Лелька, я давно чувствую, что сверху кто-то за нами наблюдает. Что-то есть – весь мой православный багаж. Мало, да? И просто, как линейка. Но представь, как бы мы жили, если бы ничего не слышали о Христе? Было бы у нас чувство покинутости во мраке, как у меня иногда? Вот дети не испытывают этой брошеннос-ти в темной комнате, если твердо знают, что кто-то находится с ними рядом. Лелька, это кризис… По-гречески значит суд. Паскаль молился и кричал, что не может найти Бога, и Бог ему сказал: ты бы Меня не искал, если бы ты Меня уже не нашел.

– Но Бог такой большой, а я такая маленькая… Что Ему до меня… – прошептала Оля. – Я молюсь Ему, молюсь, как умею, но Он меня не слышит…

– Он не глухой, – бормотнула Ксения. – Молись дальше… Обязательно услышит, без вариантов… И почему говорят, что нет диалога с Богом? Он начал его сам, когда вызвал нас всех из небытия. И если мы Его не слушаем и не слышим, не понимаем Его и не внимаем Ему, то кто виноват? И монолог с Богом – обращение к Нему, а не монолог с собой, но через наши сознание, чувства, совесть. Я читала, как священник сказал неверующему: «Не так уж важно, что ты в Бога не веришь – Ему от этого ничего, а замечательно, что Он в тебя верит. Подумай, в какой момент и почему ты веру потерял, когда тебе оказалось нужным, чтобы Бога не было». Не бойся ничего, Лелька, кроме грехов…

К концу вечера она стала помидорно-красная, то и дело теряла свои очки – где-то их оставляла, забывала где, искала, потом чуть на них не села… Оля ей подсказывала, спасала ее собственные очки от нее же самой. В конце концов, Ксения их убрала в очечник и больше не доставала – поняла сама, что в противном случае обязательно потеряет.

– Линзы, линзы, только линзы… Без вариантов… – бормотала она.

Уронила на пол чью-то визитку и забыла о ней. Оля нашла визитку в передней, когда подруга ушла. Умчалась без куртки, осторожно поглядывая в сторону глухого кирпично-прелого темного смрадного закутка, где в дальнем черном углу, холодя спину, прятался мусоропровод среди пустынности коридора и жужжания ламп.

Оля глянула – Ксенина ветровка висит на вешалке. Ольга ее скорее схватила, кинулась на площадку, но Ксенька – это вихрь. Зато возник Максим, явившийся от своей драгоценной Катюшки. Ольга мигом вручила ему куртку и велела догнать Ксению.

– Допились! – осуждающе провозгласила сзади Марина.

– В конце перестройки музыкальные группы плодились грибами после дождей, – сказала Ольга. – Кто во что горазд – тотчас группу создавал. Общее место… Потом стало много официальной попсы, куча певцов выделилась в одиночки, и групповой бум спал. Но тогда… Как только не извращались, придумывая названия группам! «Ногу свело», «Тяжелый день»… А группы «Критический день», случаем, не было?…

Марина покосилась на мать:

– Нет, зато была группа «Женская болезнь»! Ольга хмыкнула:

– Это что-то!

Подумала о Ксении. Да, порой она звонила Ксении весь вечер напролет – никто не брал трубку. Звонила с утра – то же самое. Потом подруга признавалась:

– Прости, я вчера пришла поддатая и все проспала… Забыла, о чем мы с тобой договаривались…

То есть приехала домой в полном забытьи и даже телефона не слышала… Вернулся Максим и доложил:

– Ветровку отдал. Заодно обсудили строку суперхита «Queen»: «We will, we will rock you!» Тетя Ксения говорит: «Переводится: «Мы будем, мы будем тебя качать!» Ну, «rock», если это глагол, значит – «качать, укачивать». Но это лишь по первому значению. А сейчас слово «рок» так устоялось в определении жанра, что, наверное, у «Раммштайна» появилось некое второе-третье значение. Как бы перевести… Не «мы будем тебя качать», а «мы будем тебя… мм… роковать» или «рокать»… Ну, дословно не скажешь, но смысл – мы будем подвергать тебя воздействию рока, вводить тебя в его стихию, вот так, наверное!.. Я спросил ее, любит ли она рок-музыку. Нет, говорит, я не рокальный человек.

– Зато ты специалист! – хмуро отозвалась Ольга.

Утром она поймала Ксению на мобильнике.

– Ты забыла визитную карточку, она тебя дожидается.

– Разлюби твою мать! – возопила Ксения. – Вот я чуть у тебя очки не забыла, ты мне не дала, потом чуть куртку не оставила, но все-таки потеряла визитку! В общем, несмотря на все твои старания, я добилась своего: что-то у тебя да забыла. Вот какая в этом плане оказалась настырная!.. Та самая, которая…

Леднев задумал тогда провернуть хитрое дельце. Как-то ему по-крупному повезло, он случайно вышел на шестерых немцев, офицеров, отбившихся от своей части, ослабевших и не способных, на первый взгляд, к сопротивлению. А что, если взять всех сразу? – мелькнула в голове Жорки шальная мысль. Выйдет или нет? Надо попытаться…

В последнее время он стал дерзким. В нем проснулась ненормальная отвага, полубезумная, безрассудная, бросавшая его вперед, не давая даже обдумать тот или иной поступок и порыв.

Но тут требовалось хотя бы немного помозговать. Правда, времени на размышления оставалось мало.

Немцы брели по дороге, жалкие, худющие, ссутулившиеся. Живые мешки с костями… В них уже ничего не осталось от прежних лощеных гордых тренированных фрицев и ничто не напоминало тех отлично обученных арийцев, совсем недавно завоевавших всю Европу и победно промаршировавших по дорогам России. Форменные брюки уныло свисали с отощавших задов, мундиры продрались, сверху на плечи немцы накинули ту одежонку, которую сумели найти или подобрать на зимних дорогах. Куда подевались их роскошные теплые полушубки? Ведь фрицы носили их когда-то…

Леднев еле-еле сдержал смех. Зрелище действительно уморительное. Хотя и грустное одновременно. Один офицер шел в женской драной шубе, мех которой потешно торчал клочьями, второй плелся в черном куцем пальто с облезлым воротником. Третий нарядился в плюшевую деревенскую телогрейку, которая была ему явно мала, зато теплая. Жорка подумал, что при малейшем неосторожном движении телогрейка может лопнуть сразу по всем швам, и тогда фрицу придется срочно искать себе новую одежку.

Ну хорошо, допустим, он их возьмет, этих бедолаг, задача несложная, они полностью деморализованы, а что дальше? Куда их девать потом?

Леднев стремительно прикинул свои возможности. Вспомнил, что поблизости есть полуразрушенная деревенька. Хотя он туда никогда не заходил, но, судя по всему, там жителей не было давно. Сколько таких разоренных войной и брошенных деревень пришлось ему перевидать за последнее время!.. Сколько их стояло вокруг, безмолвных свидетелей человеческого горя, молчаливых очевидцев страданий и слез, страха и отчаяния…

Ладно, дальше ему придется действовать наугад и по обстоятельствам, прямо на ходу. Иначе не получится.

Жорка еще раз прикинул свои возможности и выскочил на дорогу.

– Стоп! – гаркнул он. – Руки вверх! Сдавайтесь! И пошустрее! Да и выхода у вас другого нет!

Немцы растерялись от неожиданности. Сбились в кучу и робко начали поднимать руки. Но праздновать победу было рано. Во-первых, фрицы обязательно заметят, что Георгий один, а это далеко не плюс в его пользу. Во-вторых, неизвестно, чем вооружены эти с виду такие дохлые арийцы. И каков у них характер.

Жорка не ошибся.

Внезапно один из немцев выхватил пистолет, и только проворство и быстрота реакции спасли Леднева. Он упал, стремительно перевернулся на бок, потом моментально перекатился на спину, снова на бок – как детский юркий волчок – и метко срезал стрелявшего. Тот вскрикнул и схватился левой рукой за правую.

Убивать офицера Георгий не собирался – какой в этом смысл? Требовалось взять всех шестерых живыми.

Остальные пятеро испугались. И кажется, даже не сознавали, что русский пытается взять их именно на испуг в полном одиночестве.

Раненый немец стонал и пытался стянуть с себя изодранную грязную шинель, чтобы понять, что у него с рукой. Леднев в секунду подскочил и, пока раненый занимался своим предплечьем, ловко и быстро связал руки другим пятерым. Затем сорвал шинельку со стонущего от боли немца.

– Давай перевяжу, завоеватель! Ничего там страшного нет! Слегка задело.

Он перетянул раненому руку, чтобы остановить кровь, связал немцев всех вместе и повел шеренгу за собой. Офицеры шли понуро. Довольный и гордый собой Жорка поглядывал на них и усмехался.

В пустой деревне он быстро отыскал вполне приличный дом. Такие сохранялись везде и всюду по неписаному закону войны – какой-то паре избушек везло. Везло и Георгию. Судьба так баловала его, что он даже стал опасаться за свое будущее. Ведь, как правило, следом за удачами на человека начинают сыпаться все шишки и многочисленные беды.

В облюбованной им избе нашелся отличный большой подпол, довольно сухой и со съестными припасами. Леднев разглядел ряды банок с грибами, огурцами и бочку, очевидно, с квашеной капустой.

Отлично, подумал он, этим кощеям будет чем отъесться да полакомиться. Он столкнул пленных вниз и закрыл на замок. Вроде вполне надежный. Потом отыскал в избе ведро и принес воды из колодца, который, как ни странно, оказался в полном порядке. Глубоко внизу тонко хрупнуло под сильным ударом ведра – разлетелся плотный ледок, затянувший воду. Видимо, колодцем не пользовались давно.

– Пейте на здоровье! – приветливо сказал Жорка, спрыгивая в подпол вместе с ведром. – Все вылакаете, еще принесу.

Он внимательно осмотрел пленных, глядящих на него робко и затравленно, облюбовал себе раненого – а то он еще не дождется следующего прихода Леднева! – отвязал его от общей цепочки и потащил за собой наверх. Остальные тоскливо уставились ему вслед.

– Не дрейфьте, парни, и не печальтесь, всех заберу! – весело пообещал Георгий. – Только по очереди! И в другой раз!

Но эти немцы, в отличие от спасенного им танкиста, по-русски не понимали ни слова, даже не ориентировались в интонации, поэтому смотрели тупо и обреченно.

Жорка аккуратно закрыл за собой подпол и проделал неподалеку в полу несколько небольших дырок для воздуха. Не задохнулись бы его «языки»! А выбраться они вряд ли сумеют. Связаны прочно, как по одному, так и все вместе. Да и ослабели очень.

– Шагай, вояка! – скомандовал раненому немцу Леднев. – Там тебя уже ждут не дождутся!

Раненый офицер оказался важным чином из штаба армии Паулюса.

Выслушивая слова благодарности, Георгий смекнул, что и те, остальные пятеро, тоже небось птицы высокого полета.

Тогда ему действительно крупно прифартило. На редкость…

В следующую свою вылазку он сразу наведался к своим подопечным. Они его явно ждали и, едва он распахнул люк подпола и посветил фонариком, радостно залопотали, перебивая друг друга.

– Соскучились, видать? – хмыкнул Жорка, спрыгивая вниз. – А чего же лопали так мало? Эх, криворукие! Даже банку толком разбить не умеете! Это не отрава, а очень вкусно. Воду всю вылакали? – Он звякнул пустым ведром. – Сейчас принесу…

Еще больше отощавшие немцы, заросшие жесткой щетиной, уставились на него, как на своего единственного спасителя и надежду. В подполе отвратительно разило давно немытыми, чудовищно грязными телами, мочой и испражнениями. А что тут будет еще через неделю, представил Георгий и передернулся.

– Вернусь, не дрейфьте! – успокоил пленных и, посвистывая, отправился за водой.

Вернувшись, он подумал и принес второе ведро с водой, затем открыл две банки и бочку и показал немцам, что делать с их содержимым. За то время, пока Леднев у себя в части готовился к новой вылазке за врагами, немцы сумели с большой осторожностью разбить всего лишь две банки с грибами. И то хорошо. А то совсем полный голод. Кроме того, они, видимо, грызли мороженую картошку.

Мимо прошмыгнула большая остромордая крыса. Наглая, как опытная рыночная торговка.

– Кыш, дрянь! – крикнул Жорка и швырнул в крысу куском деревяшки, валявшимся рядом. – Вы этих тварей гоните прочь, а то как начнут здесь орудовать! Правда, им жрать тут тоже нечего, но все равно… Парни, да будьте вы посмелее и поактивнее! Неужели совсем умирать собрались? Только настоящий идиот мог послать в Россию таких не приспособленных к жизни горемык! Имя этого кретина на букву «Г» давно всем известно!

Леднев вылез из подпола и пошарил в избе. Может, найдется еще какая-нибудь еда для его многострадальных пленников. Пока он заберет отсюда их всех до одного…

Но в доме было шаром покати. Да и откуда тут взяться жратве, если хозяева покинули его как минимум месяца три назад… И вдруг взгляд Георгия нашарил в углу что-то бережно прикрытое полотенцем. Он приподнял тряпицу: так и есть! Под полотенцем стояли горкой аккуратно, бережно сложенные кем-то банки немецких консервов.

Жорка сгреб банки в охапку и потащил их в подпол. Появление Георгия с консервами встретили гулом восторга. Леднев вскрыл банки ножом – без него немцы все равно не справятся, – сунул им консервы под нос, отвязал, почти не глядя, крайнего и повел за собой.

– Смотрите, на мясо сразу не набрасывайтесь! Лопайте потихоньку! – крикнул вниз, уходя. – А то понос прошибет! Замучаетесь дристать! Что я тогда с вами делать буду? Докторов к вам таскать?

Еще четверо, думал он. Эта четверка мне тоже нужна, просто позарез необходима… Надо, чтобы они все выжили. Но вроде фрицы малость оклемались. И еды у них теперь навалом. Хотя к следующему разу они все сожрут подчистую. Что-то надо придумать… И Жорка стал подмазываться к кашевару, парню дубоватому и на лесть падкому.

Немцы вновь встретили Леднева радостным гомоном. А увидев новый паек, выданный кашеваром, отлично обработанным хитрым Жоркой, обомлели. В подполе воняло еще сильнее, особенно после свежего воздуха. Зато теперь там оставались лишь трое…

Так, раз за разом, Георгий приводил ценных «языков» из подвала начальству, поражая его своими уникальными способностями.

Конечно, думал он, воевать нужно не только автоматом и штыком, но еще и мозгами. И неизвестно, что здесь нужнее.

Когда он привел последнего подпольного и сдал начальству, неожиданно возле землянки наткнулся на спасенного им фрица-танкиста.

– А, привет! – обрадовался Жорка. – Жив-здоров? Смотри, даже брюхо малость наел! Молодец! И ожогов почти не видно. Так, ерунда…

Немец тоже обрадовался встрече.

– Я скоро уезжай, – сказал он. – Меня тут обменяй…

– Это хорошо! – одобрил Леднев. – Домой поедешь, к детям.

– Георгий, – сказал немец, – я хочу сделать подарок… Пойдем… – И потянул Леднева за рукав.

Жорка насторожился:

– Ты куда меня тянешь? Что еще за подарок? Но немец бесхитростно улыбнулся:

– Ты не бояться… Пойдем…

Они отошли к самой крайней землянке, немец нырнул внутрь и быстро вернулся. В руке он держал что-то плотное, обернутое в грязную тряпицу.

– Подарок… – повторил фриц. – Ты не бояться… я от сердца…

Георгий нахмурился и взял. «Ладно, потом выкину», – подумал и тоже улыбнулся.

– Счастливо тебе! – весело махнул рукой. – Смотри, больше не попадайся! И в чужую страну никогда не суйся, отец четверых детей!

Немец послушно кивал.

У себя в землянке Жорка осторожно развернул тряпицу и ахнул. На него смотрело прекрасное лицо Богородицы…