Текст книги "Фонтан бабочек"

Летние фантазии

Стеша приоткрыла правый глаз, приоткрыла совсем чуть-чуть и тут же увидела упругий солнечный луч, ударивший сквозь щель между занавесок в стену комнаты и отскочивший обратно. Ей стало любопытно, как это у него получается вот так летать, и она приоткрыла второй глаз. Комната светилась, как бывает только летним утром на даче, когда светится всё и даже деревянные стены становятся золотисто-медовыми. Девочка повернулась на бок и положила ладошку под щёку:

– В школу не надо, каникулы и лето теперь, значит, можно ничего не делать.

Ничего не делать было скучно, и она принялась фантазировать.

– Если бы у меня было несколько голов и я бы могла их менять как платья… Как бы я их тогда меняла – по дням недели или по настроению? Лучше по настроению.

Стеша скользнула глазами по полу. Возле игрушек, свернувшись калачиком, отдыхал солнечный луч.

– Кис-кис-кис, – позвала его Стеша, так, на всякий случай. Луч сделал вид, что не слышит.

– Вот у меня сейчас настроение ничего не делать, и какая для этого голова нужна? Как воздушный шарик, наверное, – продолжала она размышлять, живо представив себя с воздушным шариком вместо головы.

– А какого цвета? – цветовая гамма для неё была очень важна. – Ну если надену красное, то можно розового. А если зелёное платье, так голова у меня зелёная, что ли, будет или жёлтая?!

Девочка хихикнула.

– Нет уж, зелёная, как у лягушки. Ква-ква-ква, это я, Стеша.

Солнце, вероятно, немного сместилось, и солнечный луч подвинулся поближе к детской кроватке, словно прислушиваясь к тому, о чём размышляла девочка.

– Нет, не получится, в школу не пустят, туда только в форме можно и с косичками.

Она села на кровати и посмотрела вокруг: игрушки были разбросаны везде, местами вперемежку с одеждой. Стеша в задумчивости почесала голову, рыжие завитки волос, ещё слегка влажные после сна, спускались ей на шею и щекотали. Она поймала один из завитков и с интересом стала его разглядывать.

– Да-а-а, вот бы эти головы ещё и разное настроение имели, – произнесла она вслух, словно её волосы могли иметь своё мнение по этому поводу. – Вот мне совсем не хочется убираться, а надо, мама ругаться будет, а я надену другую голову, ту, у которой настроение убираться, и всё уберу.

Она захватила босыми пальцами распластавшееся по полу ухо плюшевого щенка и, притянув к себе, посадила на кровать.

– Только бывает ли такое настроение – убираться? – спросила она то ли саму себя, то ли щенка. Щенок смотрел вниз, туда, где на сползшем с кровати одеяле отдыхал солнечный луч.

Стеша посмотрела туда же и довольно засмеялась:

– Пришёл, а делал вид, что не понимаешь!

Она хотела захватить пальцами и солнечный луч, но ничего не вышло, пальцы коснулись тёплого золотистого пола, а луч теперь елозил у неё на коленке.

Убираться не хотелось, и она продолжила фантазировать.

– А если ни у одной головы не будет настроения убираться, тогда что же, мне самой, что ли, придётся ещё и за них всё убирать? Нет уж! Лучше Варю разбужу, она тоже играла, пусть убирается.

Девочка потянула одеяло со спящей сестры, но та даже не пошевелилась: вероятно, ей снился интересный сон. Тогда Стеша встала, прошлёпала босыми ногами по тёплому деревянному полу до окна и отдёрнула занавеску. Солнечный поток хлынул в комнату, затопив её всю. Стеша задохнулась от неожиданности и восторга: весь сад был залит солнечным светом – он плескался на траве, струился с деревьев, просачиваясь сквозь листву и осыпаясь радужной росой на цветы.

– Ух ты!!!

Девочка едва продохнула.

– Красиво, – услышала она за спиной голос отца, – лето началось.

Он распахнула окно, и комната наполнялась пьянящими ароматами свежего воздуха, недавно скошенной травы, распустившихся за ночь пионов и другими запахами, совершенно не похожими на городские, которые Стеша ещё не могла определить, но с восторгом вдыхала.

– А теперь переодеваться и убирать комнату, скоро завтрак!

Стеша посмотрела на разбросанные игрушки, вздохнула, то ли вспомнив о несостоявшемся проекте с головами, то ли радуясь тому, что он не состоялся: голов может быть много, а руки́-то всё равно две. И подвинув коробку, принялась складывать туда игрушки.

В опровержение Дарвина

– Все люди произошли от птиц! – наставляла младшую сестру Стеша.

В её голосе ни тени сомнения. Удивительная эта её способность сбивает с толку даже взрослых, люди реагируют на интонации ничуть не меньше, чем на сами слова. Варя согласно кивает, и вдруг глаза её округляются: вероятно, смысл сказанного дошёл до её сознания.

– От каких птиц? – решается она задать вопрос.

– Одни – от обычных, а другие – от сов. Ты думала, почему я так рано просыпаюсь? – и видя, что сестре нечего возразить, Стеша продолжает: – Папа всё говорит: «Жаворонок, жаворонок…» Жаворонок – это птичка такая, вот я от неё и произошла.

– Маленькая?!

Варя щурит глаза, и те превращаются в две тонкие синие щёлочки, точно концентрация цвета в них при этом усилилась. Варя всегда щурится, когда думает, – вероятно, затем, чтобы мысли наружу не выплёскивались.

– Вот такая, – Стеша выставляет вперёд ладошку. Ладошка у неё маленькая, розовая, с сомкнутыми пальчиками, отчего напоминает то ли лодочку, то ли гнёздышко.

– А я от кого?

Хотя в голосе Вари слышатся нотки сомнения, но ей любопытно: а вдруг Стеша права, надо хоть узнать, от кого она сама произошла, потом не скажет.

– От совы! – уверенно выдаёт старшая сестра. Я слышала, как мама тебя защищала: «Не будите Варю, она сова».

Варя мотает головой, она не согласна, но головой мотает не только для того, чтобы выразить своё несогласие, но и чтобы мысли встали на место и их можно было высказать.

– Я не от совы, я от мамы! – наконец говорит она, и от этого ей становится легче.

– Ну да, я тоже от мамы, – соглашается Стеша, спеша застолбить своё право первородства.

– Ты от жаворонка, а я от мамы! – упирается Варя. После того как старшая немного уступила, младшая ещё более утвердилась в своей правоте.

– И вообще, совы с жёлтыми глазами, а у меня голубые, – приводит она неоспоримый аргумент.

– Да я же не говорю, что ты прямо из яйца родилась, это когда-то давно-о-о… – Стеша старается объяснить теорию происхождения видов, о которой она что-то слышала.

– А вдруг меня ДАВНО и не было ещё? – предполагает младшая осторожно. Она и сама не знает, была ли она ДАВНО, ей боязно предположить, что не была, но и совой быть не хочется.

– А по-моему, совы очень даже красивые, – Стеша, почувствовав свою слабину в понимании дарвиновской теории, меняет тактику.

– Помнишь, какую мы видели полярную в зоопарке – вся такая беленькая, пушистая, даже ножки в беленьких башмачках, прямо как ты.

Варя оглядела себя – башмачки есть, но не пушистая. Подумала немного, не зареветь ли, может быть, это обидно, и Стеша дразнится, кто её поймёт. Но не заревела, побежала к маме.

– Стеша меня совой называет, – с порога выдохнула она, – а я совой быть не хочу, у них глаза жёлтые.

– Ну так какие проблемы, не хочешь – не будь, – философски заметил папа. Ему ужасно хотелось кофе, а тот никак не закипал, и он топтался в нетерпении возле плиты.

Варя папино замечание проигнорировала: «Ясное дело, она не сова», а к родителям пришла за сочувствием, ну и вообще проверить, обидно ли то, что Стеша говорит. Варя потянула маму за рукав халата:

– Она говорит, что все мы от птиц…

– Это почему же от птиц, я вот точно знаю, что от ленивца. Пойду и лягу, назло этому дурацкому кофе.

Варя, вконец сбитая папиным замечанием, растерялась, но не сдалась:

– …а она жаворонок. Но жаворонок – он же маленький, как от него Стеша-то могла родиться?!

– Да не родилась я от жаворонка, – в дверях появилась старшая сестра. Она, вероятно, ждала за дверью, прислушиваясь, как пойдёт разговор и не рассердятся ли на неё из-за её неуёмных фантазий.

– Я от мамы родилась, а от птиц – это давно.

Кофе закипел, плотная шоколадная пенка пошла вверх, и папа снял турку с огня.

– Наконец-то!

Он сел за стол, налил кофе в чашку.

– Что вы там не поделили, каких таких птиц?

Теперь у него было благодушное настроение, он был готов выслушать обе стороны конфликта.

– Мы птиц не делили, – попыталась объяснить Стеша, но её тут же перебила младшая, которая ужасно боялась этого Стешиного уверенного тона.

– Стеша говорит, что все мы от птиц: и ты, и мама, – затараторила она, – а я – сова. Я не сова, они ночью ухают, а я сплю.

– Ты всё не так поняла, – оправдывалась Стеша, и вдруг осознала, что сама запуталась. – Папа, ну ты же сам говорил, что одни люди – жаворонки, как мы с тобой, а другие – совы… – апеллировала она к отцу, едва сдерживая слезы.

– Ах это… – папа с облегчением вздохнул, сделал глоток кофе, оставив кофейную пенку на губах, и посмотрел на маму, не поможет ли.

– Это касается только свойств характера, – откликнулась на его призыв мама, отвлекаясь от мытья посуды и понимая, что клубок детских эмоций так просто не распутать.

– Одни люди рано ложатся спать и рано встают, а другие – наоборот: долго не могут заснуть и утром с трудом просыпаются.

– Значит, я не сова, – сделала вывод Варя.

– А я всё равно жаворонок, мне жаворонки нравятся, – заметила Стеша, потихоньку, под одобряющим взглядом папы вытягивая печенье из вазочки на столе.

– Это зачем?! Ты завтракала! – голос у мамы был строгий, ей не нравилось, когда дети таскали сладости.

– Я птичкам покрошу, – бросила Стеша, выскальзывая из кухни.

– Пойду посмотрю, – Варя шмыгнула за сестрой, вероятно, полагая, что имеет право на половину печенья, хотя бы из-за тех треволнений, которые ей пришлось пережить из-за её фантазий.

Обиженная роза

Роза была обижена. Что ни говорите, но, когда роза обижается, ничего хорошего ждать не приходится. Даже если ты не виноват, всё равно ты испытаешь чувство вины и будешь просить у неё прощения. Не потому, что виноват, а уже потому, что она так считает.

Эта роза росла в самом солнечном, защищённом от ветра месте сада. Когда её посадили, она была маленькой и слабой в сравнении с пышным лиловым клематисом, не первый год покоряющим вершину садовой арки. Малиновые и пурпурные флоксы, росшие поодаль, откровенно удивлялись прихоти своей хозяйки:

– Разве недостаточно нас, ну на худой конец гортензий, мы с ними уже смирились – в конце концов, они на нас очень похожи. Но столько внимания уделять этой колючке, которая всё равно не перенесёт зиму!

– Хозяйка всегда что-нибудь придумает, – досадливо подхватывали немного застенчивые, но ужасно самолюбивые белые флоксы, – помните, как она занялась пионами?

– Да-да, – с возмущением заметила садовая ромашка. Она хотя и росла уже несколько лет на хорошем месте, но цвела плохо и всё жаловалась, что флоксам достаётся больше солнца. – Представляете, эти гордецы пионы считают себя царскими цветами, меня так и вовсе не замечают, словно я не садовая ромашка, а какая-нибудь аптечная!

Флоксы были того же мнения о ромашке, но воздержались от высказываний поддерживать пионы, пусть даже и в этом, им совсем не хотелось, да и не о том был спор.

– Всё-таки любопытно, – заметил аконит, чьи голубые и белые башмачки чудесно позванивали при любом дуновении ветерка, – доживёт эта колючка до весны или нет…

Роза благополучно перезимовала и, согретая майским солнцем, быстро пошла в рост, точно старалась наверстать упущенное. На её стеблях появились сначала крошечные бутоны, которые незаметно для всех налились и в одну короткую июньскую ночь, когда снятся лёгкие и прозрачные сны, обратились великолепными цветами насыщенного винного оттенка.

Первой её заметила Варя:

– Ой, что это?

Она никак не могла поверить, что ещё вчера унылый, колючий куст сегодня стал таким красивым.

– Это роза, – авторитетно пояснила Стеша младшей сестре, – ночью распустилась.

– Давай сорвём, – Варя нетерпеливо потянулась к цветам, намереваясь сорвать. – Ой! Какая гадкая, она меня уколола, я маме расскажу.

– Ну что делать, – заметила мама, выходя в сад, – это же роза, у них всегда такой характер. Надо её огородить.

Розу подпёрли стойкой и оставили в покое.

Она была великолепна: каждое утро на её стеблях распускался новый бутон, сначала чуть застенчивый и робкий, в каплях холодной ночной росы, к вечеру он превращался в роскошный цветок с бархатистым переливом бордово-винных, иногда до черноты страстных или пурпурно-тревожных лепестков.

Флоксы с затаённой завистью наблюдали за розой. В вечернем воздухе плыл их пьянящий, немного назойливый аромат:

– Всё ей, о нас-то совсем забыли, – шептались они. – Чем мы хуже? Мы даже сильнее пахнем.

«Сельские простачки, – насмешливо думала о них роза, – хотят тягаться со мной, с Баркароль, даже в моём имени слышится нечто королевское».

Роза была строптива – вероятно, это свойство всех красавиц. Дети больше не пытались сорвать её цветы, и роза потихоньку успокоилась. Она даже благосклонно позволяла им вдыхать её аромат.

Варя прятала руки за спину, наклоняясь к расцветшему за ночь цветку.

– Ты что, шмель, что ли, что ты её нюхаешь? – подсмеивалась над сестрой Стеша.

Но как-то раз я случайно подслушала, как она разговаривала с розой.

– Ты такая красивая, я вырасту и тоже такой буду.

Что думала при этом роза, трудно сказать, но, вероятно, в отношении себя она была того же мнения.

– Твоя роза разрослась, за одежду цепляет, не пройти. Вчера я даже поцарапался! – муж был возмущён. – Срежь ты эти стебли, а то я сам это сделаю.

Срезать стебли с бутонами мне не хотелось, и я постаралась их отклонить, но, упругие и гибкие, они никак не хотели слушаться.

Утром что-то переменилось. Первой пожаловалась на розу Стеша.

– Эта роза – злючка, я хотела её поправить, а она меня уколола.

Девочка выставила вперёд покрасневший пальчик, показывая мне крошечный укол.

– Ты же с ней дружила, – удивилась я.

– Дружила, а теперь не буду! У неё характер плохой! – безапелляционно заявила девочка.

– Но нельзя же так, – огорчилась я, – надо же сначала выяснить, почему характер испортился. Ты не пыталась сорвать цветок?

– Нет, я же знаю, что нельзя, просто хотела понюхать, взяла за стебель, а она меня уколола.

Я вышла в сад. Утро было тихое, прозрачное, и пахло мятой. Розовый куст при моём появлении не потянулся ко мне, как прежде, показывая расцветшие бутоны, чтобы я могла ими полюбоваться, а как-то сжался и ощетинился.

– Что с тобой, ты не заболела?

Роза молчала.

– Она обиделась, – Варя стояла возле садовых колокольчиков, выросших выше неё самой, и стряхивала с них капли росы себе на ладошку. – Дедушка её обрезал, она его поцарапала. Вот она теперь и злится.

Я посмотрела на розовый куст: действительно, два стебля, которые вчера я старательно пригибала к земле, чтобы они не выбивались на дорожку, были обрезаны. Срез был не гладкий, а какой-то неровный: вероятно, секатор притупился.

– Бедная, ей, наверное, больно.

Стеша забыла о своём уколотом пальце и теперь смотрела на розу с состраданием, на которое способен только ребёнок.

– Давай её полечим, – предложила она.

– Как ты её лечить-то будешь, таблетки, что ли, дашь? – Варя слизала с ладошки капли росы, вид у неё был очень довольный. – Или микстуру от кашля?

Стеша посмотрела на сестру, потом на меня, не зная, что ответить.

– Ладно, – решилась я, – надо попробовать, вдруг поможет.

Банка садового вара нашлась в мастерской, бинт – в аптечке. Может быть, бинт и не был нужен, но так мне показалось нагляднее.

Варя орудовала ложечкой, щедро и от души намазывая срез стебля садовым варом, а Стеша осторожно, чтобы не уколоться, обёртывала его бинтом и при этом шептала, точно заговаривала:

– Ты не обижайся на дедушку, он не злой, он не знал, что тебе больно будет.

Роза упорно молчала, но колоть ребёнка не пыталась.

– Бабушка, а роза теперь всегда обиженная будет? Она обиженная пахнет как-то горько.

Стеша уже завязала бинт и стояла возле куста несколько растерянная.

– Новые стебли вырастут – она всё и забудет, – постаралась успокоить я девочку.

– А скоро? – поинтересовалась Варя.

– Не знаю, – честно призналась я, но, заметив разочарование на детских лицах, добавила неопределённо: – Надо немного подождать.

– Хорошо, – согласилась Варя, вздохнула и села на перевёрнутое ведро, стоящее рядом с дверью, – будем ждать.

Дворовая демократия

Славка, насвистывая какую-то прилипчивую мелодию, сидел на скамейке рядом с приятелями, делать было абсолютно нечего. За два месяца каникул было переделано уже всё: в футбол играли, в чижа тоже…

– Может, в пристеночек? – предложил Димон, лениво подбрасывая на ладони свинцовую биту. Связываться с ним не хотелось, его бита всегда была тяжелей, а другим ею бить он не давал. Деньги у Славки были – мама дала на кино. «Может, конечно, повезти и Димон проиграет, но это маловероятно», – думал он.

– Давай в «Штандер»?

Предложение Васьки потонуло в мальчишеском хохоте.

– Ты что, девчонка, что ли, в «Штандер» играть?!

Васёк смутился.

– Глянь, Виталька выкатывается, – Игорь толкнул Славку в бок.

Витальку во дворе недолюбливали – был он страшный задавака, и если выходил во двор, то всегда начинал диктовать свои условия, будто всё лучше других знал. Во дворе это было не принято, двор – это такая своеобразная демократия, и Виталька обычно уходил ни с чем, ну или с синяком.

– Велосипед!

Димон даже приподнялся со скамейки, так он был удивлён появлением велосипеда. Во дворе велосипед был только у инженера Трепова, но тот каждый раз завозил его в квартиру, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не своровал. А тут совсем новенький, сияющий хромированными деталями, и у кого, у Витальки!

Димон вразвалочку, всем своим видом показывая, что велосипедом его не удивишь, подошёл к Витальке.

– Твой? – спросил он, пожирая глазами сияющую машину.

– Мой! На день рождения подарили…

Виталька, наслаждаясь произведённым эффектом, поставил ногу на педаль и, перекинув другую через узкое кожаное седло, поехал. Он ехал неуверенно, виляя рулём, но всё же ехал. Сделав почётный круг по двору, так чтобы все могли рассмотреть его велосипед, Виталька хотел свернуть в переулок, но тут из окна раздался командный голос его матери:

– Виталик, со двора не выезжать!

И Виталька поехал по второму кругу, потом по третьему. Мальчишки заворожённо следили за велосипедом, а Виталька, чувствуя на себе восторженные взгляды ребят, время от времени ещё и звонил в блестящий хромированный звонок, закреплённый на руле.

Первым не выдержал Васёк.

– Слышь, Виталька, дай проехаться, – попросил он.

Виталька, вероятно, этого ждал. Он остановился, спрыгнул с велосипеда и оценивающе посмотрел на худенького Васька́.

– Не-е, сломаешь ещё, – протянул он, собираясь продолжить катание.

– Не сломаю, я осторожно, – просил Васёк, – ну хоть один кружок.

– Три копейки, – вдруг произнёс Виталик как бы между прочим.

Васёк не понял.

– Что три копейки?

– Круг – три копейки, – пояснил Виталик.

Опешивший Васёк порылся в карманах и выгреб оттуда кучу всякого мусора, среди которого торчала пара медных монет.

– На, – сунул он не глядя в руку слегка смущённого Витальки и схватился за блестящий руль. Хозяин велосипеда не торопился его отпускать.

– Дай придержу, а то ещё свалишься.

Он проделал почётный круг по двору, ведя велосипед с сидящим на нём Васьком. У скамейки их уже ждал Димон.

– На! – он сунул Виталику медяк и решительно потянул к себе велосипед, предупредив того: – Мне помощи не надо, я сам, – и, перекинув ногу через седло, оттолкнувшись от скамейки, поехал.

Велосипед, пару раз качнувшись вправо-влево, выправился, и Димон, гордый собой, проехал почётный круг по двору. У скамейки его уже ждали приятели, у каждого в кулаке был зажат медяк.

Виталик, поначалу стеснявшийся своей коммерции, теперь уже, как заправский кондуктор, принимал деньги от товарищей и ссыпал их в карман. Некоторые проехали по второму разу.

– Ну всё, мне домой пора, обедать, – заявил он, вырывая велосипед у очередного катальщика.

– Витал, а вечером выйдешь? – заискивающе спросил Васёк, надеясь расположить к себе владельца велосипеда.

– Может, выйду, не знаю, – свысока бросил тот, упиваясь всеобщим к себе вниманием.

Часам к четырем, как только во дворе собрались ребята, обсуждая утреннее событие, появился и Виталька.

– Покататься дай, – Димон, схватившись за руль, потянул велосипед к себе, намереваясь отстранить Витальку, но тот, в любой другой ситуации уступивший бы ему, как более сильному, теперь не моргнув глазом ответил:

– Плати, такса та же – три копейки.

– На, жмот! – Димон шмякнул медяком по раскрытой Виталькиной ладони, денег у него больше не было, и это его злило. Впрочем, деньги очень скоро закончились у всех, и ребята разбрелись по двору, с завистью глядя на тех немногих счастливчиков, которые ещё могли кататься.

Послонявшись туда-сюда без всякого дела, Славка отправился домой, ему пришла в голову мысль попросить денег у мамы.

– Мам, – позвал он с порога, едва закрыв входную дверь, – мам!

Из кухни появилась мать. Вероятно, она что-то готовила, руки её были в муке:

– Что тебе?

– Мам, дай пятнадцать копеек, – попросил мальчик, отчего-то смутившись.

– Это зачем? – поинтересовалась мать, удивившись такой просьбе сына, прежде Славка денег никогда не просил.

– Мороженое купить, – произнёс мальчик первое, что пришло ему в голову, говорить о коммерческой сделке с приятелем ему почему-то не хотелось.

– Я уже купила, вон в холодильнике, возьми, – ответила мать и опять скрылась в кухне.

Славка снял ботинки, помыл руки и, усевшись в кухне у стола, принялся грызть заледеневший вафельный стаканчик. Мороженое было крем-брюле, то, что он любил, но почему-то теперь оно не доставляло ему никакого удовольствия. За окном несколько ребят продолжали кататься на велосипеде, некоторые ехали уже вполне прилично. Славка доел мороженое и пошёл в комнату. Лёг на тахту, поёрзал, хотел было почитать, но… даже Фенимор Купер, только что с большим трудом взятый им из библиотеки, не привлекал, и, точно заноза, всё время цеплялась мысль: где взять деньги?

В коридоре зазвонил телефон, трубку сняла мама:

– Славка, это тебя, возьмёшь?

Звонил Димон.

– Ты что ушёл, денег, что ли, нет?

– Угу, – отозвался Славка, – а у тебя?

– Копилку сестринскую потряс, щель слишком маленькая. Хотел разбить, да жалко, реветь будет.

Они помолчали. Молчание это было какое-то неприятное.

– Ладно, – буркнул Димон, – выходи, мячик погоняем.

Славка положил трубку на рычаг телефона и тут заметил мамин кошелёк. Кошелёк был коричневый, кожаный, с кнопкой посередине. Мальчик чуть сдавил кошелёк, чтобы посмотреть, насколько крепкая кнопка, а тот вдруг открылся. Славка заглянул внутрь. Внутри лежало несколько свёрнутых бумажек и мелочь.

– Возьму только медяки, мама не заметит.

Мысль мелькнула так быстро, что мальчик даже не успел оценить её.

– Ты что там возишься? – услышал он мамин голос и мгновенно ссыпал мелочь в карман штанов. – Чай хочешь?

– Нет, я гулять, Димка звал в футбол поиграть, – откликнулся Славка, уже открывая дверь квартиры и всеми силами стараясь придать голосу обычное звучание.

Весь вечер и следующий день Славка катался вдоволь. Правда, не только он, ещё несколько ребят где-то раздобыли деньги, и Славка даже догадывался где. Осознание этого портило всё удовольствие от катания на велосипеде.

Димон тоже пришёл покататься.

– Копилка свалилась, это всё кот, тёрся о неё, ну и столкнул. Мы с сестрой собрали мелочь, но кое-что и под диван закатилось.

Димон сделал два круга и нехотя слез с велосипеда.

– Всё-таки гад Виталька. Буржуй! Морду бы ему набить.

Славка по большому счету был согласен, но у него созрел другой план, не зря же он читал приключенческие романы.

– Как ты думаешь, Виталька деньги домой носит или прячет где-то?

– Прячет, он жадный, а дома родители будут допытываться, где взял, да ещё заберут, – предположил Димон.

– Надо за ним проследить и раскулачить! – решительно заявил Славка, и от этой решительности ему вдруг стало легче, пропала эта муторность, не дававшая ему уже второй день покоя.

– Во-во, раскулачить! Нефиг ему нас грабить. Подумаешь, велосипед у него!

Димон разволновался, видно было, что и у него с совестью тоже не всё в порядке.

– Дима, пора домой! – донёсся до мальчишек голос Димкиной матери.

– Ну давай, до завтра.

Славке домой идти не хотелось, он решил ещё немного посидеть в сумерках и обдумать план поиска клада. Что клад должен быть где-то во дворе, мальчик был уверен. Ребята все разбрелись по домам, стало непривычно тихо. Вдруг скрипнула дверь сарая, и Славка непроизвольно повернул голову туда, но ничего не заметил. Он посидел ещё, в ожидании, не скрипнет ли та дверь ещё раз, и не ошибся. Дверь предпоследнего в левом ряду сарая приоткрылась, из неё выскользнул Виталька. Оглянувшись по сторонам, он быстро пошёл к дому. Это была удача. Славка, посомневавшись минуту-другую, юркнул в тот же дровяной сарай. В сарае было почти темно. Хорошо, что он всегда носил с собой коробок спичек, так, на всякий случай. Но и со спичками сориентироваться было сложно, те быстро гасли. И всё же Славка разглядел большой короб в углу – он бы точно спрятал клад там. Истратив ещё пару спичек, поцарапав пальцы о днище сундука, он нашёл-таки небольшой, но очень тяжёлый холщовый мешочек и, засунув его за пазуху, выскочил наружу, боясь, что в любой момент Виталька может вернуться.

Дома было непривычно тихо, отец и мать о чём-то разговаривали на кухне, но, как только он вошёл в квартиру, замолчали. Мальчик хотел незаметно проскользнуть в свою комнату и где-нибудь припрятать добытое сокровище, но не успел, из кухни выглянул отец.

– А ну-ка, зайди, поговорим.

Деваться было некуда, Славка, предчувствуя неладное, вошёл в кухню.

– Что это у тебя за пазухой, вынимай, – потребовал отец, сразу заметив, что Славкина майка неестественно оттопыривается.

Мальчик мельком взглянул на отца и, встретив его холодный взгляд, понял, что деваться ему некуда.

– Вынимай.

Едва гнущимися пальцами Славка достал из-за пазухи льняной мешочек, положил на стол.

– Развяжи.

Мальчик развязал.

– Так вот значит как, – процедил отец, заметно бледнея, – значит, мой сын – вор?!

– Славка, так это ты вчера из кошелька всю мелочь выгреб? Я газету пошла купить, а у меня и не на что, – проговорила мать, опускаясь на табурет возле стола.

– Я не вор, не вор! – вдруг взорвался Славка, возмущённый тем, что его обвинили в воровстве. – Это всё Виталька, ему велосипед купили, а он покататься только за три копейки даёт! – бессвязно выкрикивал он, стараясь объяснить ситуацию.

– Деньги чьи? – жёстко спросил отец, и от этого чужого голоса у сына по спине побежали мурашки.

– Виталькины, он их в сарае прятал…

– Зачем ты взял?

Славка боялся поднять на отца глаза.

– Так это же нечестно, – от обиды он даже слезу пустил.

– А брать чужое – честно? Вот так тайком пробраться в чужой сарай? А у матери из кошелька деньги воровать – честно?

Славка видел, как у отца под кожей заходили желваки. Ему стало не по себе.

– И что же ты с этими деньгами делать собирался? – неожиданно встряла в разговор мать, этим своим вопросом слегка смягчив обстановку.

– Велосипед купить, чтобы все катались, а не один Виталька, – выпалил Славка и сам удивился этой своей идее. О том, куда деть деньги, он ещё не думал.

– На ворованные деньги, – уточнил отец.

– На наши, это же мы ему деньги дали, – защищался Славка. – Буржуй этот Виталька!

– Могли бы не давать, вы сами его таким сделали, сговорились бы и не давали.

Отец был прав, Славка всё понимал, особенно теперь. Действительно, они бы с ребятами могли Витальке бойкот объявить, а теперь вот как всё вышло.

– Значит так (видно было, что отец немного смягчился), до конца недели во двор ни ногой, сиди к школе готовься, а деньги эти я завтра родителям Виталия отнесу, пусть сами с сыном разбираются.

На следующий день позвонил Димон:

– Ты что гулять не идешь?

– Не пускают, – уныло пояснил Славка, – я Виталькины деньги нашёл, он их в сарае прятал, а отец увидел, ну и вообще…

Этим «вообще» Славка прикрыл всё остальное, о чём говорить не хотелось, но Димон, вероятно, понял, допытываться не стал.

В воскресенье Славке всё-таки разрешили пойти на улицу, он совершенно извёлся, сидя взаперти, но особой радости от того, что оказался во дворе, не испытал.

Ребята ходили понурые и, как ему показалось, сторонились друг друга. К обеду появился взъерошенный Димон, к нему подходили, хлопали по плечу.

– Что случилось-то? – спросил Славка у Васька,́ оказавшегося поблизости.

– А ты что, не знаешь? Димон же Витальке шины порезал, прям здесь… У него же ножик перочинный, острый ужасно… – тараторил Васёк без остановки, радуясь, что нашёл того, кто ещё не знал столь важных событий дворовой жизни.

– Когда?

Славке стало любопытно, дома он просидел три дня и ничего о происшедшем не знал.

– Так на другой день, ну тебя заперли и…

Осознание того, что Димон его поддержал, Славку обрадовало.

– Вон, гляди, буржуй вышел, – буркнул Васёк, мотнув головой в сторону дома, из двери которого показался Виталька. Не решаясь сесть на велосипед, он прокатил тот через двор и исчез в арке.

– Он теперь в переулке катается, боится, – заметил Ва-сёк с некоторым сожалением.