Текст книги "Фонтан бабочек"

Симфония туч

Собиралась гроза. Ещё только что небо было ясным, и вот уже его заволокло тучами, но они всё никак не могут собраться воедино, закатав в свой войлок бьющее из всех щелей и пробоин солнце, оттого и предгрозовое небо обретает неожиданную праздничную торжественность. Чёрная, похожая на угольную паутину туча вдруг вспыхивает длинными нитями лепестков этих поникших надо мной астр предгрозового неба.

– Бабушка, а солнце где, куда пропало? Только что было…

Стеша просунула голову в дверной проём, с опаской глядя на потемневшее, осевшее почти до самых верхушек сосен небо.

– Его что, туча съела?

Стеша уже большая, она знает, что солнце – это звезда, большая и очень горячая, её съесть нельзя, и всё же как-то боязно, а вдруг…

– Нет, конечно, – откликаюсь я, мне совсем не хочется говорить о законах физики, да и не особенно в них верится сейчас. Но ребёнку надо как-то объяснить происходящее, развеять её страхи, отвлечь.

– Эта туча слишком важная, чтобы кого-то съесть, она занята только самой собой, – говорю я и неожиданно сознаю, что верю в эту свою фантазию. – Она похожа на важную даму, недовольную тем, что на неё недостаточно обращают внимания, а все комплименты достаются солнцу. Поэтому туча и закрыла собой солнце, чтобы одной быть на виду. Смотри, она всем своим видом показывает: я самая большая, самая красивая, самая-самая…

Стеша с недоверием глядит на меня, потом на тяжеловесную тучу, вот-вот готовую разразиться дождём, и вдруг замечает:

– Смотри, она сейчас заплачет от досады.

Девочке уже не страшно, она улыбается и вытягивает перед собой руки ладонями кверху, как делают все дети. Любопытно: почему? Может быть, их ладошки похожи на маленькие солнышки с лучиками пальцев, которые дразнят дождевые тучи, не знаю. Додумать я не успеваю. Первые крупные капли дождя уже тяжело шлёпают по широким листьям гортензии, прыскают в разные стороны, разбиваясь о гравий садовой дорожки, барабанят по навесу, под которым мы стоим, стараясь добраться и до нас.

– Давай спрячемся.

Я тяну Стешу за руку и сквозь не прикрытую ещё дверь слышу, как за первыми дождевыми каплями торопится и уже наступает на сад настоящий летний ливень.

Дождь обрушился разом, оглушил, ошеломил, заставил притихнуть. Даже наши собаки прекратили возню и затихли, уткнувшись носами в лапы. Лишь когда шум от дождя стал немного привычней, Стеша спросила:

– А что, тучи всегда такие важные?

– Бывают слезливые, те, что обволакивают тебя своей мокрой простынёй, нудные, скучные, от которых тянет в сон и портится настроение.

Ребёнок смотрит на меня недоверчиво, в её взгляде легко можно прочесть: «Разве настроение может испортиться от такой ерунды? Вот если мороженое не купили, тогда да, а от какой-то там тучи…». Но ей любопытно, что ещё я придумаю, и она не отстаёт:

– А ещё какие бывают?

– Бывают даже хулиганистые. Появятся неожиданно, ниоткуда и с лёту, без предупреждения – бац, как загромыхает! Ты не успеешь возмутиться, а их уже и след простыл.

Видно, что Стеша о чём-то думает, может быть, вспоминает, но пока молчит.

Дождь немного ослабел, поняв, что взять просто так с наскока наш дом не удастся, и теперь, должно быть, зарядил надолго. Капли стучат по подоконнику, просятся в дом, жалуются на судьбу. Вода в садовом прудике поднялась, затопила ирисы и подступила вплотную к дорожкам, угрожая залить и их.

– Я знаю, – объявляет Стеша, – бывают и такие тучи, которым нечем заняться, они слоняются туда-сюда, прям как Вася Егорушкин.

– Да-да, – подхватываю я, понимая, что девочка искала свой, понятный ей образ и теперь, найдя его, радуется тому, что может складывать нашу историю точно пазл.

– Бывают и такие, – соглашаюсь я. – Ветер гоняет тучу по небу, как сорвавшуюся с привязи баржу, и та то натыкается на испуганное облако, то заслоняет собой солнце, опрокидывается дождём, ищет какого-нибудь пристанища, но не находит, мается.

– Точно как Егорушкин, – соглашается Стеша, довольная, что её поняли. – Все его отпихивают, отталкивают, а он опять прибегает.

Мне отчего-то становится жалко этого Егорушкина. Наверное, придёт время, он повзрослеет и поймет, чего хочет. Но когда оно ещё придет? Сколько дождей прольётся…

Да что это за тема такая слезливая, самой уже плакать хочется, надо что-то менять, решаю я и тут же вспоминаю:

– Помнишь, какой вчера дождик шёл?

Девочка на минуту задумывается, словно отступает назад, вчерашний день был так давно, столько всего произошло, и вдруг радостно выкрикивает – вероятно, вспомнив всё разом: чудный, едва ощутимый дождь, сплетённый с солнечными лучами, густой запах травы, лёгкое прикосновение невесомых капель к лицу:

– Грибной! А тучки-то и не было, он сам собой с неба сыпался!

В самом деле, никакой тучи не было, было солнце и голубое небо, и от этого дождик казался то прозрачным, то голубым.

– Он такой тёплый был. И сладкий, – неожиданно говорит Стеша.

– Сладкий? Ты что, его слизывала?

– Ну да, надо же было узнать, какой дождик грибы любят.

Что ж, вполне логично, ничего тут не скажешь.

Пока мы разговаривали, туча, вероятно, выдохлась, вылив на нас всё своё плохое настроение. Она сползла с вершины обгоревшей сосны, за которую цепляются все дождевые тучи, и, преисполненная достоинства, поплыла дальше. Небо прояснилось, откуда-то налетел ветерок, гоня прочь обрывки облаков, похожие теперь на клочья рваной бумаги. Выглянуло солнце, сад ожил и заиграл радугой в каждой дождевой капле, оставленной нам на память важной тучей. И в каждой такой капле мне слышалась почему-то прощальная симфония Гайдна.

Случай с оловянным солдатиком

– Оловянный солдатик, ну тот, что дружил с балериной, он не умер, – прошептала на ухо своему соседу по парте Лёля, – он просто потерялся.

Вовка отстранился от своей соседки – симпатичной круглолицей девочки с косичками-баранками, делающими её лицо ещё круглей, и в удивлении спросил:

– Где потерялся?

Он уже неплохо читал и сам прочёл сказки Андерсена, история оловянного солдатика понравилась ему больше всех. Конечно, его оловянные братья – сыновья всё той же оловянной ложки, одетые в нарядные гвардейские мундиры, ему тоже нравились, и он никогда бы не отказался от такого чудесного подарка. У самого Вовки никаких солдатиков не было вовсе, что совершенно не мешало ему играть в войну и даже разыгрывать целые военные баталии. Для этого ему служили мамины пуговицы, которые она хранила в деревянной шкатулке, обсыпанной раковинами. Большие чёрные пуговицы с четырьмя дырками посередине, те, что от мужского пальто, выполняли роль артиллерии, их он ставил по флангам. Металлические, сохранившиеся от старого папиного, а может быть, даже дедушкиного кителя, выступали конницей, в любой момент готовой сорваться в атаку. А вот разномастные, большей частью белые бельевые пуговицы, ничем особо не примечательные, выставлялись пехотой. Здесь, конечно, была своя градация: пуговицы с двумя дырочками ценились значительно меньше и годились для переднего фланга, а те, что покрупнее и с четырьмя, – для заслона. Вовка играл в войну почти всегда, когда оставался дома один. Вообще, военные маневры были его любимым делом, хотя в доме ни одного военного не было, но ведь Вовка родился сразу в послевоенные годы, когда только о войне и говорили, так что и в войну играли все. Даже когда он подметал комнату, и то это превращалось в настоящую баталию с криками атакующих и воплями побеждённых, пока мама или сестра не напоминали ему, что мусор всё же надо подмести, а не расшвыривать веником по углам, как недобитых фашистов.

– Где потерялся? – переспросил он Лёлю, которая теперь будто бы и забыла, о чём только что говорила, и смотрела на Нину Степановну – учительницу, стараясь изобразить внимательность.

Лёлька сжалилась и, порывисто обернувшись, прошептала:

– Где-где! Во дворе потерялся, ясное дело.

Но для Вовки дело было совершенно неясное. Если оловянный солдатик потерялся во дворе, то почему он, Вовка, его не нашёл, он же там каждый день гоняет то в чижа, то в вышибалы.

«Придумывает всё Лёлька: ясное дело, девчонка», – решил про себя Вовка, но любопытство пересилило, и он опять спросил, просто так, чтобы прояснить ситуацию:

– В каком дворе, в нашем?

– Ну да, – удивилась в свою очередь Лелька, и её большие голубые глаза стали ещё больше и круглее оттого, что кто-то мог предположить, что она играет в чужом дворе, да ей бы этого и мама не разрешила.

– Врёшь ты всё! – почему-то разозлился вдруг Вовка. – Откуда в нашем дворе солдатику взяться? Ты вообще-то знаешь, что Андерсен в Дании жил?

– Откуда я знаю, как он туда попал, я его в песочнице нашла, когда новый песок привезли, а песок этот у моря добывают, по ту сторону моря – Дания.

– Ну и что? – спросил Вовка, совершенно сбитый с толку.

«Какое море, где, почему по ту сторону его Дания?» – всё это никак не укладывалось в его голове, и самым удивительным было то, как солдатик это море переплыл, олово же тяжёлое.

– Ты что, забыл, что ли, как он на лодочке по каналу путешествовал, а потом его рыба съела? Что ж, рыба моря, что ли, не переплывёт, по-твоему? – изумлялась Лёлька всё больше и больше.

– В чём дело? – раздался рядом с ними голос учительницы. – Что такое у вас случилось? Лёля, от тебя я никак этого не ожидала!

Лёлька, застигнутая врасплох, да ещё и выставленная в таком неприглядном свете перед классом, покраснела и больше не сказала ни слова, как Вовка её ни теребил.

«Рыба, конечно, может море переплыть, – думал про себя Вовка, – потом её могли поймать, пожарить или там уху сварить, а солдатика с рыбьими потрохами выбросить. Песок к нам привезти… Может, и не врёт».

– Ты мне его покажешь? – спросил Вовка соседку по парте, когда они шли вместе домой.

– Нет, – ответила та честно, – я его подарю тому, кто мне очень-очень понравится.

Это была проблема: понравиться девчонке, да ещё такой, как Лёлька, невозможно, Вовка это знал. Однако посмотреть на солдатика ужасно хотелось, да и на Лёльку стал посматривать Женька со второй парты, а это неправильно, у него, у Женьки, Нина рядом сидит, смотри на неё сколько хочешь, а Лёлька сидит с Вовкой.

– Давай портфель понесу, – предложил он девочке, хотя перспектива тащить два портфеля его совсем не привлекала.

Лёльке давно уже надоело волочить свой портфель, и она рада была сбросить его на Вовку.

– На, понеси, – деловито произнесла она, повторяя, вероятно, интонацию своей матери.

«Что у неё там такое тяжёлое, камни, что ли?» – думал Вовка, напрягая все силы своего худенького мальчишеского тела, чтобы не показать, что ему тяжело.

– А что, солдатик, он вообще в форме? – спросил он как бы между прочим.

– Ну да, в форме, – равнодушно заметила девочка, вероятно, забыв уже о солдатике.

– В какой форме? – не удержался Вовка, стараясь выведать как можно больше. Девочка в удивлении посмотрела на него, не понимая, чего он от неё хочет.

– Зелёная или, может быть, чёрная с тельняшкой? – уточнил он.

– Зелёная, кажется, – отозвалась Лёлька рассеянно.

«Надо же, повезло этой Лёльке, нашла солдатика, – думал Вовка, забыв о портфеле, – сколько раз я в той песочнице копался, а ничего, кроме камней, не находил».

Дома пахло пирожками, у сестры был день рождения, и мама приготовила праздничный обед. Вовка ужасно любил пирожки, мама редко пекла их, у неё было много дел, и потому, предвкушая праздник, он даже забыл о солдатике, да и о Лёльке тоже. Тем не менее свою конфету, полученную по случаю дня рождения, он не съел, а сунул в карман на всякий случай. Конфету на следующий день Вовка преподнёс Лёле. Она, правда, сделала вид, что ей всё равно, но было видно, что и его внимание, и конфета ей были приятны.

На перемене Женька со второй парты как бы случайно толкнул Лёльку, а когда та обозвала его дураком, дёрнул её за косу. Вовке пришлось вмешаться и разобраться с Женькой по-мужски, хорошо хоть не подрались, Женька был трусоват. После того случая Вовка почувствовал ответственность за свою соседку по парте, и это ему льстило. Единственное, что его немного огорчало, так это то, что Лёля принимала его внимание как должное, почти снисходительно.

Время двигалось вперёд, и теперь у Вовки был день рождения, и он ждал подарков. Дед обещал подарить Жюля Верна. От родителей ничего особенного он не ждал: мама наверняка подарит что-нибудь из одежды, папа, вероятно, забудет о празднике, разве только сестра что-нибудь придумает, она это умеет.

Размышляя обо всём этом, Вовка был рассеян и даже не понял, почему Лёля вдруг стала толкать его в бок, пока что-то острое не кольнуло его пребольно, так что он даже подскочил.

– Это тебе, – сказала Лёля, протягивая ему сжатый кулачок. Потом перевернула его и разжала пальцы – на ладони лежал оловянный солдатик, штык его винтовки и уколол Вовку.

– Только смотри, носи его с собой, тогда я буду знать, что я тебе нравлюсь.

Вовка, не веря своему счастью, осторожно взял солдатика – оловянная фигурка красноармейца была слегка погнута и кособочилась, словно он был ранен вражеской пулей в бок. Но несмотря на этот недостаток, солдатик был великолепен. Ко всему прочему, он был первым и единственным солдатиком, которого Вовка получил в подарок.

Мальчик едва мог продохнуть от радости, а когда немного справился с волнением, чмокнул Лёлю в щёку, отчего та нежно порозовела.

– Я всегда буду его носить с собой, – пообещал Вовка, которому в этот день исполнилось восемь.

Теперь у них с Лёлей появилась тайна – оловянный солдатик. Лёля время от времени говорила: «Покажи» – и Вовка доставал из нагрудного кармана чуть скособоченную тяжёленькую фигурку и гордо предъявлял её Лёле, на что та удовлетворённо кивала.

Учебный год закончился, начались летние каникулы. Лёля куда-то уехала с родителями, Вовка целыми днями шатался по двору, играл с приятелями в чижа или просто гонял мяч. Как-то раз от нечего делать стал играть в пристенок. Играли старшие ребята, малышню они принимать не хотели, но у Вовки было несколько монет, которые он гордо и предъявил. Его ровесники обычно играли на пробки, пробки можно было насобирать возле магазина, деньги – это совсем другое, их приходилось копить, а копить у Вовки не особенно получалось. Проиграл он всё и сразу, даже не заметив.

– Ты, шкет, иди отсюда, раз денег нет, – заявил Стёпка Длинный, переросток, второй год сидевший в 6-м классе. Вовке почему-то стало ужасно обидно – и за то, что его обозвали шкетом, и вообще, он был самолюбив.

– У меня ещё кое-что есть, – заявил он, выставив вперёд руку с оловянным солдатиком. Солдатик был оценен, и Вовке разрешили играть дальше – правда, недолго. Старшие играли лучше него, и бита была как приклеенная в их руках.

– Ну всё, – констатировал всё тот же Стёпка, – просадил ты своего солдатика, иди в мячик с девчонками поиграй.

В мячик Вовке играть не хотелось, но он понимал: проиграл – значит, проиграл, и просить солдатика обратно бесполезно, надо смириться.

Об оловянном солдатике он довольно скоро забыл, да и сказки Андерсена уже перерос и теперь с упоением читал Жюля Верна, грезил о воздушном шаре и таинственном острове. В его кармане поселилась небольшая выпуклая лупа, с помощью которой он уже научился поджигать бумагу и даже выжег свои инициалы на дворовой скамейке.

Лето, которое поначалу казалось бесконечным, вдруг кончилось, во двор вернулись те, кого родители увозили на отдых в деревню или на дачу. Вернулась и Лёля, немного повзрослевшая и загорелая. Она вытянулась, и прежняя её детская округлость куда-то сама собой делась. Глаза на загорелом лице казались теперь яркими и похожими на озёра, а волосы выгорели до песочной белизны. Она представлялась Вовке невероятно красивой в своём новом ситцевом платьице, он смотрел на неё с восторгом, как никогда не смотрел прежде.

– Пойдём в кино, сегодня детский сеанс в кинотеатре, – предложил он, – у меня есть рубль.

– А у меня нет, – сказала Лёля грустно, так что Вовке стало неловко и ужасно захотелось загладить эту свою неловкость.

– Тогда пойдём мороженое есть, – предложил он и, взяв Лёлю за руку, потянул в сквер, где всё лето стоял мороженщик с передвижной тележкой. Девочка не возражала.

– Мне, пожалуйста, стаканчик фруктового, – попросил Вовка пожилого продавца в белой куртке и смешном колпаке на блестящей и лысой, точно кегельный шар, голове.

– Шестьдесят копеек, молодой человек, – ответил тот, и Вовка понял, что сам теперь останется без мороженого, денег у него хватало лишь на одну порцию.

– Одно, пожалуйста, – стараясь не потерять мужества, произнёс он и протянул мороженщику деньги. Тот отсчитал сдачу и выдал вафельный стаканчик, который Вовка тут же, стараясь на него не глядеть, чтобы не соблазниться и не лизнуть, передал Леле.

– Это тебе.

– А ты? – спросила девочка удивлённо.

– Я мороженое не очень люблю, – соврал Вовка и отвернулся, врать он не умел.

Они сели на скамейку возле небольшого фонтана. Вовка смотрел на его переливающиеся на солнце струйки, то выстреливающие в небо, то падающие вниз, Лёля с наслаждением слизывала подтаявшее мороженое. Они почти не говорили, и тут вдруг, оторвавшись от своего приятного занятия, Лёля сказала:

– Покажи.

Вовка за лето совсем забыл об этой их договорённости и теперь ужасно смутился. Он на всякий случай похлопал себя по нагрудному карману, словно проверяя, не обнаружится ли там оловянный солдатик. Чуда не случилось, карман был пуст.

– Дома забыл, – соврал он.

Лёля перестала мусолить размокший вафельный стаканчик и посмотрела на него своими ярко-голубыми глазами, будто в самую душу ему заглянула.

– Потерял?

– Нет, – промямлил Вовка, – мама вещи мои стирала, солдатика куда-то положила, я поищу.

Лёля перевела свой взгляд с Вовкиной растерянной физиономии на мороженое, которое ещё больше растаяло от тепла её ладони, печально вздохнула и сунула этот стаканчик Вовке:

– Возьми.

Тот взял, не понимая, что ему с ним делать. Девочка, преодолев последние колебания, повернулась и, не оборачиваясь, пошла по дорожке в сторону дома. Вовка, не решаясь её окликнуть, остался стоять, держа в руке раскисший стаканчик с мороженым, есть которое ему совсем не хотелось.

Первого сентября Лёля попросила учительницу посадить её за другую парту, и её посадили рядом с Женькой, который, обернувшись, показал Вовке язык, высунув его аж до подбородка. Язык был чёрным.

«Землю ел», – подумал почему-то Вовка, представив, как Лёля заставляет Женьку есть землю в знак его вечной верности ей, и вздохнул с облегчением. Рядом с ним теперь сидела Нина – тихая маленькая девочка, на рукаве школьного форменного платьица которой красовалась белая повязка с красным крестом, как у настоящей сестры милосердия.

Кто виноват?

– Зачем ты ловишь бабочек?

– Я сажаю их в коробку, – ответила девочка, глядя на отца светлыми чистыми глазами, в которых не было ни капли жестокости, только любопытство.

– Но они же погибнут там – без света, воздуха, еды…

– Не погибнут, я сделала дырочки и положила в коробку цветы, пусть пьют нектар!

Девочка приоткрыла коробку, показывая, какие цветы она туда положила. Цветы уже сильно подвяли.

– Кто же захочет пить нектар в неволе, да и сорванные цветы пахнут совсем не так, как в саду, они пахнут увяданием.

Девочка приоткрыла коробку и попыталась понюхать цветы, но, ничего, вероятно, не почувствовав, пожала плечами, не понимая, чего, собственно, от неё хотят.

– Понимаешь, – начал отец, – эти бабочки живут в нашем саду, здесь их дом, но они не пытаются поймать тебя и посадить в коробку.

– Вот ещё! Они же бабочки. Маленькие, а я большая.

Варя посмотрела на отца с чувством превосходства. Пусть знает, что она уже не маленькая и во всякие глупости верить не собирается.

– Ну-ну, – примирительно произнёс отец. Он вовсе не хотел пугать ребёнка всякими страшилками, но если не теперь, то когда объяснить дочери, что все живые существа имеют право на жизнь, точно так же, как и она.

– А вот представь, что бабочки со всего нашего дачного посёлка взяли и объединились, чтобы тебя проучить.

– Этого не может быть!

Варя, как ни старалась казаться смелой, стала сомневаться: а вдруг и правда?

Часа в три, когда утро только-только начинает пробуждаться и сон особенно сладок, родителей разбудил громкий детский плач.

– Что, что случилось? Болит что-нибудь?

Спросонок они ужасно переполошились, Варя не имела привычки плакать без повода и вообще была девочкой самостоятельной.

– Нет, – рыдала она без всякой видимой причины, и слёзы катились по загорелым щекам.

– Приснилось что? – догадалась наконец мама.

– Бабочки! – произнесла девочка между двумя всхлипами. – Большие, а я маленькая…

– Ну и что, это же бабочки, ты бабочек, что ли, не видела? – искренне удивился отец, узнав причину Вариного страха.

– Они меня в коробку заперли, я выбраться не могла, – мешая слова со всхлипами, говорила Варя.

– Тебе что, дышать было нечем?

Мама решила подойти к проблеме практически, мало ли что, вдруг у ребёнка проблемы с дыханием.

– Нет, там дырочки были и вода.

Варя никак не могла унять слёз.

– Тогда чего ты ревёшь?

Папа был раздосадован, что его из-за такого пустяка разбудили среди ночи. Ощущение, что ему снилось что-то интересное, не оставляло, и хотелось поскорее лечь обратно в постель.

– Так это была моя коробка, ту, в которую я бабочек сажала.

– Ну так не лови, я же тебе говорил, – произнёс отец и зевнул.

– Как не лови?! – Варя даже плакать перестала, настолько абсурдным показалось ей это предложение. – А для чего же ты мне сачок подарил?