Текст книги "Ненасыть"

Вадик присвистывает и вновь тянет:

– Да, весело тут у вас… А когда планируешь рассказать? Ты же планируешь? Всё же женщина она красивая, на Скарлетт Йохансон похожа…

От понимающих смешинок, пляшущих в глазах брата, хочется спрятаться.

– Никогда, – еще тише отвечает Серый, выставляя перед собой тарелку с шашлыком и стараясь стать меньше. – Это не мое дело.

– Се-е-еры-ый… – тянет брат и отбирает шашлык, попутно треснув по хребту. – А то я не вижу, как ты на нее смотришь! Дать знать по любому надо. Во-первых, это отец ее детей. А ну как у них что-то такое вылезет? Во-вторых, есть шанс, что она бросит этого мужика и уйдет к тебе!

– Ага, ко мне, держи карман шире, – злобно отвечает Серый, борясь с желанием треснуть любимого братца по макушке. – Скорее к тебе. Я, по ее скромному мнению, для нее маленький. А тебе двадцать один уже.

– Я буду вести себя с ней как последнее чмо, – обещает Вадик. – У нее не останется другого выбора! Не отбивать же у родного брата девушку? Да и вкусы у тебя специфические… Беременная женщина! Разница в возрасте десять лет! Какой ужас, мой братец – геронтофил! – и он в притворном ужасе прижимает руки к щекам, округляя глаза.

Вадик такой Вадик. Серого затапливает чувство благодарности.

– Придурок, – со смешком отвечает он. – Но ты ей ничего не скажешь! Обещай! Я сам разберусь!

– Ладно-ладно, как скажешь, – вздыхает Вадик. – Обещаю, что ничего ей не скажу.

– И вообще никому! – добавляет Серый. – Нам же всем вместе жить, понимаешь?

– Да ну как сказать… – загадочно тянет Вадик и замолкает с загадочным видом.

Они приносят шашлык домой, затем увлекаются уборкой, потом Прапор заводит их обоих в мастерскую, чтобы они помогли с покраской очередных полочек, из мастерской их вытаскивает Тимур и ведет на очередной концерт для виолончели соло. Верочка, мама, Олеся и Прапор слушают новую мелодию и дружно признают Тимура гением. Вадик же, далекий от классического искусства, с трудом сдерживает зевоту.

– Как-то скучновато, – заявляет он прямо. – Вот рок или хотя бы фолк-рок – это да. Можешь сбацать тему «Игры престолов»?

– Скучновато?! – тут же вскипает Тимур. – Рок?! Ты издеваешься? Какой рок и фолк? У меня из инструментов – только виолончель и бокалы, а звукозаписи вообще нет!

– Нет – так закажи у хозяев, – невозмутимо отвечает Вадик. – Они тебе кролика притаранили, думаю, и аппаратурой поделятся. Чего тупишь?

– Я не туплю! – гордо отвечает Тимур. – Я не дергаю хозяев без острой надобности! Кроль – это другая история. Я хотел его съесть и передумал лишь из-за его милашности, понял? А какая мне острая надобность в звукозаписи в этой дыре? Мелодии я могу записать и в тетрадку, а творю исключительно для Олеси!

– Да? – восхищается Вадик. – Олесь, ты слышишь? Ты у него муза!

– Ну хватит уже! – краснеет Олеся.

– Да я чего? Я в музыке ничего не понимаю, – смеется Вадик. – Так бы сразу и сказал, что не можешь в «Игру престолов».

– Я не могу?! – разгоряченный Тимур плюхается на место и взмахивает смычком так, что тот рискует лопнуть. – Да я тебе сейчас все мировые хиты из кино зафигачу! По памяти!

И сдерживает слово легко и играючи, спрашивая из какого фильма та или иная мелодия. Все включаются в игру, даже Прапор. Тимур в конце добавляет переложение хита группы AC/DC. Последнее деморализует Вадика окончательно.

– Ладно, понял, – бормочет он. – О’кей, признаю. Ты гений.

– Вот! – Тимур гордо задирает нос и ведет им в сторону кухни. – Верочка, а у тебя там ничего не подгорает?

И точно, в аппетитных запахах, летящих с кухни, есть нотка гари. Серый настолько увлекся музыкой, что не заметил.

– Ой, точно! Кулебяка! – спохватывается Верочка и смотрит в темное окно. – И ужинать уже пора… Михась с Васильком что-то припозднились…

– Сиди, – мама опускает ладонь на ее плечо и встает. – Мы с Олесей накроем. Тебе надо больше отдыхать, ты и так весь день у плиты.

– Да какие это дела? – улыбается Верочка. – Я же не наклонялась и почти не стояла.

– А я схожу за Васильком и Михасем, – вызывается Тимур. – Я мигом!

Серый с Вадиком помогают накрыть на стол, режут восхитительный пирог, мама раскладывает по тарелкам ужин, Олеся делает салат. Они рассаживаются, мама призывает всех помолиться, пока Тимур ходит. Соглашается только Прапор, но ее это не расстраивает. Они бормочут, мама крестится. Серый, подперев голову рукой, с тоской наблюдает. Вадик сидит напротив, и в его глазах отражается точно такая же тоска. Наступает тишина. Тимура, Михася и Василька всё нет.

– Что-то они долго, – наконец, озвучивает общую мысль Олеся.

Через десять секунд хлопает дверь, и в столовую влетает запыхавшийся, раскрасневшийся от бега Тимур. Он приваливается к косяку и хватает воздух ртом, выталкивая слова:

– Нет… их… Нигде…

– Что? – переспрашивает Прапор.

– Что значит нет нигде? – бледнеет Верочка.

Тимур мотает головой, смотрит дикими глазами. В электрическом свете его каштановые волосы отчетливо отливают рыжиной, в карих глазах блестит золото.

– Пропали… – выдыхает он. – Они оба пропали!

Глава 16

Ни о каком ужине, разумеется, речи больше не идет. Все бросаются на поиски Михася и Василька. Верочка, придерживая круглый живот, идет вместе со всеми, не слушая никаких уговоров. Группа разделяется. Серый, Вадик и Верочка прочесывают холм, но ни в роще, ни у пруда Михася с Васильком нет. Верочка тревожно кусает губы и с каждой минутой становится все бледнее и бледнее. Ей тяжело ходить, но она упрямо шагает, заглядывая под каждый куст. В ее светлых глазах плещется страх. Серый тоже боится, но это скорее страх найти одну пустую одежду, ведь это бы означало, что Михася с Васильком съела хмарь, что она все-таки проникла сквозь щит. Желтый свет фонарей скользит по зелени, выхватывая то ветки, то траву, то стайку мошек. Одежды нигде нет, но Верочку это ничуть не успокаивает. Кое-как отговорив ее идти на пасеку, Серый с Вадиком ведут ее к дому, где их уже поджидают остальные.

– У пруда их нет, – говорит Серый.

– Мы с Тимуром были у хозяев, – поднимает руку Олеся. – В усадьбе их тоже не видели.

– Пасека пустая. Тарелки помыты, все убрано. Ни записки, ни следов – ничего, – рапортует мама. – Такое чувство, что они просто собрались и ушли.

– Ушли?! Они не могли просто взять и уйти! – нервно вскрикивает Верочка и заламывает руки. – Михась не смог бы уйти без меня! Он бы меня не бросил!

Прапор подходит к ней, обнимает за плечи и успокаивающе гладит по голове. Верочка дрожит и не выдерживает – всхлипывает, начинает плакать. Серый смотрит, чувствуя себя беспомощным до отвращения. Злость на Михася затапливает его медленно, начиная с кончиков пальцев, льется в живот, поднимается до груди и плещется где-то у сердца. Она рождает мечты и фантазии о том, как Михась выходит из кустов с веселым «Шутка!», а Серый сбивает его с ног одним ударом в челюсть. Потому что Верочка не заслуживает такого отношения, ей плохо, она испугана, а Михась наплевал на всё…

– Конечно, он бы не бросил, – тихо говорит Прапор низким голосом и смотрит на маму.

Мама расстегивает кофту и достает пистолет Юрия. Верочка шмыгает носом и отшатывается. Олеся ойкает.

– Их могли увести, – говорит мама, щелкнув предохранителем, и разворачивается к деревне.

Все дружно настораживаются и смотрят туда же, на побитые хмарью дома и пожухлые заросли.

– Минуточку! – влезает Вадик. – Мы с Серым видели Михася и Василька днем. Они хотели сходить на кладбище, там какая-то церковь есть. Кто-нибудь ее проверил?

– В первый раз слышу о церкви, – удивляется Прапор.

Вадик смотрит на него и выразительно выгибает бровь.

– Вы тут живете черт-те сколько и до сих пор не осмотрели холм?!

– У нас были другие дела! Интереснее, чем бродить среди мертвецов! – рявкает Прапор.

– О, мы с Серым там были, – оживляется Тимур. – И кстати, да, я о часовне не подумал!

– Я тоже, – Серый неловко мнется, переступает с ноги на ногу. Злость стремительно уступает стыду, и тот обжигает так, что стоять на одном месте почти невыносимо. – Я вообще забыл, что они хотели туда сходить…

Мама немного расслабляется, вновь щелкает предохранителем и прячет оружие.

– Балбесы, – ворчит она, но в глазах мелькает улыбка. – Пошли проверять кладбище и церковь. Что за церковь-то?

– Часовня, – поправляет Тимур и взмахивает руками. – Для церкви она маленькая, поэтому за деревьями ее не видно. Такая каменная дура. Она в старой части. Вообще, это те еще руины. Жуть жуткая. Крыши почти нет, стены развалились. А фрески у входа смотрят так, что сразу понятно – для кладбища строили. Чтобы внутрь сунуться, надо совсем быть без башки. Но Михась, в принципе, такой, да…

Он вздыхает, замолкает и ерошит волосы. Серый согласен с каждым его словом. Да, Михась при настроении вполне способен полезть внутрь руин. А там уже могло случиться что угодно. Вполне возможно, что эти два лучших друга лежат внутри часовни, придавленные обвалившейся стеной, и даже не в состоянии позвать на помощь.

– Тогда идем туда! – Верочка разворачивается, снова включает фонарь, но Прапор аккуратно придерживает ее за плечо.

– Девочки, может, подождете нас дома? – говорит он.

И Серый прекрасно понимает сомнение на его лице. Кладбище и днем-то не вызывает желания прогуляться, а сейчас – тем более.

– Ты за кого меня принимаешь, Прапор? – возмущается Верочка, оттолкнув руку. – Думаешь, после всего я какого-то кладбища испугаюсь?! Я пойду!

– А если Михась ранен? Не могил, так крови точно испугаешься. Подумай о детях, Вер, – резонно спрашивает Прапор и выразительно смотрит на Олесю.

Та озадаченно моргает. Тимур соображает быстрее и шепчет ей пару слов на ухо.

– Я не пойду! – театральным голосом говорит Олеся и хватает Верочку под локоть. – Там страшно! Верочка, миленькая, останься со мной, а? Я одна с ума сойду!

– Да, Вер, – поддакивает мама. – И наверняка нужно будет лекарства подготовить, повязки, бинты, шприцы… Ты разбираешься в этом лучше меня.

Верочка неохотно уступает. Олеся, щебеча о чем-то неважном, уводит ее в дом. Все проверяют фонари, и Прапор ведет группу на кладбище.

Ворота открываются со зловещим скрипом, лучи сразу же выхватывают лица на памятниках, скользят по цветам, оградам. Свежая голубая краска на скамейках и столиках бросает холодные блики. У некоторых крестов лежит нехитрое подношение: пара конфет, наполненные рюмки, кусочек хлеба. Серого пробирает нечто ледяное и горькое, очень знакомое по другим деревням и квартирам, чьи хозяева исчезли прямо из постелей. На этих могилах лежит точно такой же отпечаток личного, словно к этим людям постоянно ходят родственники из деревни, убирают, красят, поминают, рассказывают последние новости и вырывают сорняки из земли. Но разум понимает, что это работа близнецов. В деревне больше никого нет, и ходить к почившим, помнить о них, кроме хозяев, некому.

– Душераздирающее зрелище, – тихонько шепчет Вадик, вторя мыслям Серого, и ненавязчиво придвигается ближе. – И будь поспокойнее.

– А? – Серый непонимающе оглядывается, поправляя тяжелый налобный фонарь.

Свет падает на брата. Тот щурится и прикрывает рукой блеснувшие мигательной перепонкой глаза. За его спиной скользящая по светлому памятнику тень поводит огромным клювом и недовольно распускает перья.

– Я говорю, спокойнее. У тебя глаза… серебрятся, – шепчет Вадик и дергает Серого за волосы. – И волосы становятся другими.

Серый невольно косится на длинную челку и действительно видит среди пепельных тонкие черные и белые прядки, переливающиеся странным блеском, словно снег. Из-за чего вдруг идут изменения и как их остановить, Серый не понимает, но замирает и послушно дышит. Ледяная рука, сжавшая живот, медленно разжимает пальцы. Вадик смотрит и ждет, невозмутимый. За его спиной колышется тень огромного ворона.

– Вот, теперь нормально, – улыбается Вадик и тянет его за остальными, пока они не обратили на них внимание. Мама уже оглядывается.

– Вы чего отстали? – понизив голос, спрашивает она.

– Ремень на фонаре поправляли, – беспечно отвечает Вадик, демонстративно щелкая пальцами по виску. – Тяжелый, зараза.

Мама встает и пропускает их вперед.

– Не пропадайте с моих глаз, – говорит она.

Серый кивает и косится на челку. Та вновь пепельная.

Чем дальше они идут, тем старше становятся даты на могилах и выше деревья. Надгробия прячутся в густой темноте, которую неверный звездный свет лишь подчеркивает, а не разгоняет. Силуэты крестов и могильных оград, тихие, неподвижные, вкрадчиво напоминают, что на этой земле нет вечной жизни, а ветви деревьев в потемках и вовсе кажутся скрюченными иссохшими руками то ли мертвецов, то ли самой смерти, которая ходит по пятам и в любой момент может схватить. А она может, особенно здесь, на этой сказочной земле.

Все сбиваются в кучу, за спину Прапора, чтобы не потеряться, и светят перед собой. Звездный свет едва пробивается сквозь кроны, обтесанные временем надгробия и плиты пугают гротескными тенями. Серый моргает, осознав, что, по идее, не должен видеть никаких теней, ведь свет у фонарей очень яркий, а звезд недостаточно, чтобы осветить все так хорошо. Но он видит.

– Не удивлюсь, если сейчас откуда-нибудь выплывет привидение, – Тимур клацает зубами прямо в ухо Серому, а тот даже не понимает, в какой именно момент друг повис на плече.

Часовня выплывает из тьмы неожиданно. Едва различимые фигуры святых у темной пасти входа чуть блестят нимбами. Облупившиеся лики смотрят с предвкушением, а из тьмы тянет холодной сыростью. Память услужливо подбрасывает воспоминание из детства: так же ощущалась могильная яма на похоронах деда. Краем глаза Серый видит, как мама крестится, и его тянет последовать ее примеру. Тимур, не стесняясь, подхватывает под руку еще и Вадика. А Вадик стоит, засунув руки в карманы ветровки, и, на первый взгляд, не испытывает никаких неудобств.

– Миленько тут, – тянет он и с насмешливой улыбкой косится на Тимура.

– Иди ты! – злобно отвечает тот и крепче сжимает руки.

Вид у Тимура испуганный до крайности. Он смотрит то на часовню, то чуть в сторону, на мраморных ангелов, застывших со сложенными ладонями над могилой Грозовых Захара и Ефима.

– Серый, – голос у Тимура предобморочный. – Они шевелятся!

Серый дергается, широко распахивает глаза и смотрит на ангелов.

– Ерунду не болтай! – шипит Вадик. – Камни не двигаются.

– Одежда шевелится, – не умолкает Тимур. – И крылья… Перья колышутся…

– Это тени играют.

– А голоса? Слышите, там внутри часовни кто-то поет…

– Это ветер воет. Успокой свое творческое воображение! – отвечает Вадик и для убедительности отвешивает подзатыльник.

Подзатыльник помогает. Тимур ойкает, пинает Вадика, но успокаивается и молчит. Пока они пихают друг друга, Прапор с мамой поднимаются по ступенькам и светят внутрь.

– Михась? Василек? – кричит внутрь Прапор. – Вы здесь?

Отвечает ему лишь слабое эхо, какое бывает в любых пустых зданиях.

– Поют же, – вновь скулит Тимур, цепляясь уже за Серого. – Ну вы что, не слышите, что ли?

– Хватит нагнетать! Умолкни! – рявкает Вадик в полный голос, и его тень на земле раздраженно щелкает огромным клювом.

Тимур замечает ее, захлопывает рот, белеет и стискивает плечо Серого так, что тот шипит от боли.

– Мальчики, тихо, – вмешивается мама. – Имейте уважение к покойным!

Тимур медленно поворачивает голову в ее сторону. Глаза у него дикие и золотые, пряди завиваются прямо на глазах в кудри, и рыжий блеск в них становится все ярче с каждой секундой.

Серый хватает капюшон его куртки и нахлобучивает ему на голову по самый нос, пока никто не заметил. Мама еще раз шикает на них и бесстрашно заходит внутрь. Прапор тут же идет за ней.

– Нет, это все-таки церковь! – уверенно говорит мама, водя фонариком по стенам и аркам. – Вон, смотрите, вот тут притвор, а это стена иконостаса. Ого, тут даже царские врата сохранились!

Тимур затаскивает Серого в церковь и останавливается, глядя назад. Вадик насмешливо улыбается.

– Ты чего? – непонимающе спрашивает Серый у Тимура.

– Ничего. Это святая земля, – нервно отвечает Тимур, все еще косясь на ангелов и Вадика. – Нечисть сюда не может войти.

Вадик спокойно поднимается по ступенькам, останавливается в дверях и с насмешливой улыбкой ступает на каменный пол.

– Когда она святой-то была? – бросает он, отбирая у Тимура последние крохи спокойствия, и оглядывается.

Серый тоже вертит головой, ведь в прошлый раз им с Тимуром было не до того, чтобы рассматривать стены.

Фрески внутри сохранились гораздо лучше, чем снаружи, хотя ни одного сюжета на стенах нельзя увидеть толком. Потеки, облупившаяся краска напрочь стерли лица святых, оставив лишь окружность нимбов да одежды. Как ни странно, одежды на всех изображениях видно отчетливо. Иконостас пуст. Единственное, что выбивается из картины полной разрухи – большие двустворчатые двери царских врат, потемневшие от времени, но абсолютно целые.

– Слушайте, Михася и Василька тут нет, – добавляет Вадик.

Да, их нет. Некоторые колонны обвалились, на полу лежат куски стен, но их недостаточно, чтобы придавить кого-то насмерть. Мама и Прапор бродят между ними, а потом переглядываются.

– Алтарь, – говорит мама. – Остался только он. Мальчики, проверьте.

– А ты? – удивляется Прапор.

Мама смотрит так, словно он ляпнул глупость, и поясняет:

– Я женщина. Женщинам туда заходить нельзя.

В разрушенном храме это звучит до того нелепо, что ни у кого не находится возражений. Серый, Тимур и Вадик подходят к дверям, налегают на них, готовясь выламывать, но те вдруг легко и распахиваются, чуть скрипнув.

Из алтаря, закрывая собой все, выступает высокая фигура в белом, сияющая и ослепительная. Тимур издает оглушительный вопль:

– Ангел!

Вереща, он отскакивает назад. Вадик шарахается прочь от дверей. Серый от них не отстает – полный ужаса вопль гонит не хуже плетей. По ушам бьет выстрел, и ангел небрежным, каким-то ленивым движением наклоняет светловолосую голову набок. Пуля выбивает каменную крошку на стене позади него – буквально в сантиметре от того места, где еще секунду назад была голова.

– Как нелюбезно с вашей стороны, Марина Викторовна… – укоризненным и очень знакомым голосом говорит ангел и спокойным, совсем человеческим движением отряхивает темные брюки.

Серый понимает, что никакой это не мраморный ангел, а очень даже живой Юфим в белой рубашке, и сияние ему придает самый обычный желтый свет от их собственных фонарей.

– Господи, Юфим Ксеньевич! – ахает мама, опустив руки. – Простите, бога ради, я не хотела!

– Дура! Дура, в царя мать! – рявкает Прапор и отбирает у нее пистолет. – А ты идиот! – набрасывается он на Тимура и в сердцах отвешивает ему оплеуху. – Чтоб еще раз заорал под руку! Я тебя на трёх березах раскорячу и через сито пропущу! Из-за тебя чуть человека не убили, етить-колотить! Что бы мы потом Зету говорили?!

Он еще пару раз отвешивает Тимуру подзатыльник и останавливается, когда Юфим перехватывает его руку.

– Не нужно рукоприкладства, – доброжелательно говорит хозяин. – Все же ничего не случилось.

– Ладно, – кивает Прапор и поддает Тимуру ногой по пятой точке. Тот пролетает пару шагов, спотыкается об обломки колонны и цепляется за остатки каменной стены, чтобы не упасть.

– Сударь, я же просил! – восклицает Юфим.

– Про ногоприкладство речи не шло! – с достоинством отвечает Прапор и выдыхает. Руки у него едва заметно дрожат. – Вас точно не задело?

Юфим с неизменной улыбкой пожимает плечами и трет ухо, мимо которого пролетела пуля.

– Меня спасла привычка наклонять голову, – говорит он. – Но что вы здесь делаете в такое время?

– Михась и Василек, – отвечает Прапор. – Мы их так и не нашли. Это последнее место, где мы не искали.

– Ах да, Тимур Ильясович справлялся о них у Зета Геркевича, – вспоминает Юфим, и тон у него такой безразличный, словно он припоминает ничего не значащую мелочь. – Что ж, их здесь нет, как видите.

– А что вы здесь делаете в такое время? – спрашивает мама, отдышавшись.

Серый в который раз поражается ее самоконтролю. Вот так взять и отложить переживания на потом может не каждая женщина, а уж маме с ее тревожностью, казалось бы, это вовсе не по силам. Однако нет. Она всегда собирается, делает все, чтобы выплыть, и только потом плачет и переживает. Вот и сейчас она искренне испугалась, что выстрелила, но едва убедилась, что человек цел, как взяла себя в руки и пошла в наступление.

– Время уже позднее, что вы тут делаете?

– О, ничего секретного. Можете посмотреть.

Юфим взмахивает рукой по направлению к алтарю, и мама светит фонариком внутрь. Серый невольно придвигается ближе, загораясь любопытством. Первое, что он видит, – прямоугольный короб, накрытый красной тканью. На нем стоят горящая свеча и затейливая чаша из желтого металла, подозрительно похожего на золото. Спустя секунду мозг узнает в непонятном предмете импровизированный престол, обычный для любой церкви. Чуть дальше, как и полагается по всем канонам, располагается жертвенник. Вопреки всем известным Серому правилам тот заставлен красивыми тарелками с самыми разными овощами, фруктами, встречается и жареное мясо. По церкви пробегает ветер, огонек на свече дрожит, и Серому чудится едва уловимый запах чего-то паленого.

От понимания, что близнецы пользуются алтарем по самому прямому назначению, перехватывает дыхание. Постоянные визиты Юфима на кладбище сразу становятся понятными.

– Вы что делаете? – возмущенно говорит мама. – Вы что тут устроили?!

– Алтарь для богослужений? – с легким оттенком непонимания говорит Юфим и выгибает бровь.

– Сразу видно, что вы в этом ничего не смыслите! На престол нужно положить Евангелие и крест, на нем хранятся лишь Тело и Кровь Христовы для служений. Эту свечу следует переставить к горнему месту, и она должна быть не одна – должен быть семисвечник, – наставительно говорит мама. – И что вы устроили на жертвеннике? Это место для хранения священных сосудов, а не стол для еды! Нужно убрать всю пищу и обязательно поставить крест и зажечь лампаду!

Юфим кивает, улыбается, но не двигается с места, а в глазах пляшет ирония. Он явно не собирается ничего менять.

– У вас много знаний, Марина Викторовна, и мы всегда готовы вас выслушать, – вежливо говорит он и напоминает: – Но у вас сейчас другие дела, не так ли? Ваших друзей здесь нет, как видите. Впрочем, они могли просто уйти из этой деревни.

– Не могли они уйти без предупреждения. Они даже вещи не взяли, – бросает Прапор хмуро.

– Отчего вы так решили? – безмятежно отзывается Юфим и разворачивается к престолу. – Мы никого не держим. Если кто-то того пожелает, то может уйти в любой момент. Особенно когда самое сокровенное уже исполнилось и желать больше нечего.

Он что-то достает из чаши, заворачивает в платок, выходит, закрывает царские врата, оставив свечу гореть внутри.

– Что это у вас? – тут же интересуется мама.

Юфим протягивает руку и разворачивает платок. Все невольно подходят ближе и смотрят, в том числе и Серый. На белой ткани лежит пара продолговатых коричневых зерен с пушком у широкой части. Они грязные, будто присыпанные пеплом. Вадик морщит нос и отворачивается.

– Палеными волосами пахнут, – едва слышно поясняет он Серому.

– Семена? – удивляется мама.

– Да, это семена Centauréa, или по-русски василька синего, – говорит Юфим. Он шевелит пальцами, и семена перекатываются по тонкому хлопку, стукаясь друг об друга. – Очень интересный цветок. Когда-то в Риме жил синеглазый юноша Цианус. Он так любил васильки, что целые дни проводил в поле, плетя венки из них. Всю жизнь он воспевал эти цветы, и больше ничего другого не желал. Жизнь его, впрочем, оказалась очень короткой. Однажды его нашли в поле мертвым, а его тело было усыпано васильками. Богиня Флора так растрогалась, что обратила его тело в васильки. Чудесная легенда, не правда ли?

Ночью, в разрушенной церкви посреди кладбища, да еще рассказанная человеком, обладающим какими-то мистическими силами, эта легенда кажется вовсе не чудесной, а леденящей душу. Серый невольно делает шаг назад.

– Но то Рим, – продолжает Юфим, рассматривая семена в задумчивости. – В Риме васильки были всего лишь сорняками. Они заполоняли поля, с ними сражались и выкорчевывали с корнями. Безуспешно, ведь василек – очень стойкий и упрямый цветок, он выживает даже в таком холоде, какой другие цветы не выносят. А вот в Греции это прекрасное лечебное растение, символ верности и преданности, а верность и преданность всегда были в цене… Сорняки, да, но такие красивые и полезные, – он заворачивает семена в платок и бережно прячет их в карман. – В нашем саду давно не было подобного. Посажу, а там посмотрим на их поведение. Если уживутся с другими, пусть цветут в свое удовольствие. Пойдемте отсюда. Я вас провожу. В потемках здесь легко потеряться.

Тимур идет за Юфимом первым. Прапор и мама переглядываются, еще раз обводят фонариками церковь и тоже идут на выход, разочарованные и угрюмые. Серый с Вадиком послушно идут впереди мамы.

– А где вороны? – спрашивает Тимур, светя фонариком на дорогу.

– Они живут дальше, за пределами нашего холма, – Юфим, не оборачиваясь, машет рукой в сторону закрытых ворот.

Прапор и мама идут позади. Серый отчетливо слышит их перешептывания.

– Куда они могли деться? Марина, может, сходить за границу? Мы не проверили только там, а возвращаться к Верочке вот так…

– Завтра. Ночь уже, я в темноте по хмари уже ходила – больше не хочу, – шепчет мама в ответ и вздыхает. – С Верочкой я уж как-нибудь поговорю… И верни пистолет, пожалуйста. И надо раздать оружие другим.

– Извини, но пока нет, – заявляет Прапор. – А то опять пальнешь в какую-нибудь тень с перепугу, а это окажется Зет.

– Слушай, сами Михась с Васильком уйти не могли. Они же шашлыки сегодня устраивали, улья смотрели, никуда не собирались! Значит, что? Что их увели! Так что верни пистолет, я хочу быть готовой к приходу новых гостей. Вдруг они ночью придут?

– Вот в караул пойдешь – тогда верну. Насчет автоматов – выдам парням. Серый умеет стрелять?

– Конечно! У него отец был полицейским!

– Что думаешь? – тихо спрашивает Серый, толкнув Вадика в бок. – Ну, про чужих?

Вадик наклоняется к нему.

– Что нет никаких чужих. Ты лучше нашего хозяина спроси, куда эта сладкая парочка делась.

Серый хмурится. Да, он чувствует, что Юфим имеет отношение к исчезновению, но это всего лишь смутное ощущение. Даже догадок нет – на их месте лишь размытые тени. И то лишь из-за семян в кармане.

– Паленые волосы, – шепчет Вадик. – Внутри алтаря, в кубке с семенами хозяин жег волосы.

– Ой, смотрите! – ахает мама позади, и они дружно оборачиваются.

Мама наклоняется у одной из оград и шарит под невысоким кустом акации. Кладбищенскую тишину разрывает громкий шелест целлофана. Прапор подходит ближе, светит, и Серый заключает:

– Михась и Василек все-таки здесь были. Это пакет из нашего дома.

В руках мамы покачивается пакет, в котором Василек хранил свою отрезанную косу.

Серый моментально вспоминает, как Василек предлагал косу хозяевам в качестве оплаты, а ему посоветовали придержать ее на потом, потому что это «слишком много». И затем жутковатая легенда о васильках, запах паленого в церкви и семена в кармане Юфима сплетаются в ослепительное, пробирающее до самых костей знание.