Текст книги "Натянутый лук"

– Это самое важное, – проговорил Лордан, остановившись, чтобы перевести дух: неужели он действительно устал, всего несколько раз взмахнув топором? – Запомни, что я тебе говорил. Пусть всю работу делает вес топора.

Еще двух ударов оказалось достаточно, чтобы трещина расширилась и первый клин выпал. Лордан поднял его и на четверть дюйма вложил лезвие в вершину трещины.

– И так до конца, – сказал он. – Ты внимательно следишь?

– Конечно, – виновато проговорил мальчик. – Я смотрю, правда.

Лордан укоризненно проворчал:

– Ты должен наблюдать очень внимательно. Это гораздо важнее, чем тебе кажется. Все дело в том, чтобы расщепить бревно не как попало, а ровно и прямо, иначе мы просто потеряем время и испортим отличное дерево. Кстати, ты нашел то топорище, которое у тебя слетело?

– Я поищу его потом, обещаю. Вы продолжайте. Я смотрю.

– Да уж, не отвлекайся. Дальше будешь делать сам. – Лордану нравилось, как колется бревно. Каждый клин по очереди немного удлинял трещину, расщепляя дерево вдоль намеченной линии и освобождая предыдущий клин, который вытаскивался без усилия. Странно, подумал он, как его жизнь стала своего рода демонстрацией выигрыша в силе с помощью чисто механических приемов. И этого достаточно, чтобы человек думал, будто что-то в его власти.

Последний клин, вставленный диагонально, расколол оставшиеся несколько дюймов, и две половинки ствола упали по обе стороны его воображаемой линии, изящные и четкие, как алгебраическое уравнение. Лордан кивнул и вручил топор мальчику.

– Твоя очередь. Раздели половинки на четверти. Если справишься, мы отправляемся домой.

Парнишка обиженно посмотрел на него и нагнулся, чтобы подобрать клинья.

– Могу спорить, что, когда вы делали это в первый раз, у вас ничего не получилось, – проговорил он.

– Между прочим, получилось, – ответил Лордан присевшему на колено и рассматривающему ствол мальчику. – Это во второй раз я испортил заготовку, зазубрил клин и сломал топор. Только через два дня после этого я осмелился показаться дома. Так-то вот.

Лордан наблюдал, как мальчишка серьезно, со всей недолгой юношеской сосредоточенностью изучает строение дерева, и едва подавлял смешок. Словно он сделал шаг назад и теперь видел себя самого, как во сне. Ему вспомнились и ужасная нерешительность, и неверие в собственные силы, и нежелание спросить совета. Ищи трещину, хотелось ему подсказать, в любом бруске есть слабая точка, надо только знать, куда смотреть. Но Лордан сдержался; пусть мальчик дойдет до этого собственным умом, и тогда он запомнит урок навсегда.

– Понятно, – сказал мальчишка.

Он поднял голову и увидел пень от дерева, потом перетащил половину ствола по земле и упер чурку в пень. Лордан одобрительно кивнул, но мальчик не смотрел на него. Хороший знак.

– На этот раз, черт возьми, – заметил Лордан, – не ломай топор. А то мы тут неделю проторчим, если каждый раз придется делать новые рукоятки.

– Хорошо, – раздраженно ответил парнишка. – Я, знаете ли, пытаюсь сосредоточиться, – добавил он.

– Извини, – кротко сказал Лордан. – Продолжай. – Мальчик глубоко вздохнул и начал вбивать клин. Топор был слишком тяжелым, чтобы свободно управляться с ним одной рукой, и клин никак не входил. На третьей попытке парень ободрал себе руку и выругался.

– Хочешь, я начну? – спросил Лордан.

– Все нормально, – огрызнулся мальчишка. – Сам справлюсь.

Лордан замолчал. Мысленно он видел своего отца, показывающего ему другой способ начинать раскалывание: стоя прямо и придерживая ногой клин, надо держать топор за конец рукоятки и слегка раскачивать его, как маятник, чтобы легкими, точно отмеренными ударами вогнать его в дерево. Лордан вспоминал себя, с ободранными костяшками, раскрасневшегося и чуть не плачущего, когда после множества неудачных попыток ему было велено убираться и не мешать. С другой стороны, это была трудная работа, а не семинар в Академии.

– Встань и прижми клин ногой. Может, так будет удобнее.

Мальчик выпрямился, а Лордан отвернулся и потом посмотрел на свои руки, заметил мозоли, покрывавшие ладони, утолщения кожи между первым и средним суставами первых трех пальцев, срезанный кусочек на левой руке прямо над пунцовым шрамом, пересекшим тыльную сторону кисти, характерные и неизбежные для его ремесла раны, ставшие частью его самого за последние два года; ибо всякое человеческое занятие накладывает свои собственные очень характерные отпечатки, а эти были по крайней мере предпочтительнее многих других. Наблюдательный человек сразу понял бы, кто он и что делает, во всяком случае, делает сейчас.

Уверенный звон топора по клину заставил Лордана поднять голову.

– Пошло, – с гордостью сказал мальчик. Лордан кивнул.

– Давай потихоньку, не торопись.

Парнишка не ответил, он и без подсказок был полностью сосредоточен на работе. Лордан повернулся к нему спиной. Он мог определить, правильно ли мальчик все делает, просто по звуку топора. Звук был не так уж и плох.

– Вот, готово, – сказал мальчишка. – Посмотрите и скажите: сойдет?

Лордан осмотрел сделанное серьёзно, как полковник, инспектирующий свое войско.

– Неплохо. Теперь можешь заняться второй половиной, а я начну сдирать кору.

– О-ох.

Парень поднял топор, на этот раз с несколько меньшим рвением, а Лордан пошел к повозке и вынул из ящика скобель. Небо затягивалось тучами. Было бы разумно тронуться в путь, если он не хочет заканчивать работу под проливным дождем. Он попробовал лезвие пальцем; оно было достаточно острым для срезания коры, а для этой цели лучше, когда инструмент туповат. Когда он повернулся, чтобы идти обратно, то услышал стук топора по клину.

– Молодец. То, что нужно, – сказал он. – Кто знает, может, мы еще сделаем из тебя настоящего мастера по лукам.

Глава вторая

Когда корабль Горгаса Лордана бросил якорь в бухте Сконы, уже близился вечер, и свой рапорт он решил отложить до следующего утра. В конце концов, торопиться некуда; завтра враги так и останутся мертвыми, а весьма вероятно, и послезавтра, и он не видел никакой веской причины взбираться на крутую гору в контору директора и болтаться там не меньше часа, пока сестра соблаговолит принять его, в то время как можно сидеть дома, сняв сапоги и положив ноги на скамейку, наблюдая за закатом и держа в руке кружку горячего вина с пряностями.

С Квея Горгас пошел по длинному изгибу Торгового причала, отмечая про себя, какие корабли появились здесь, пока его не было, и сверяя их со своим исчерпывающим внутренним судовым регистром: еще два рудовоза из Коллеона (почему такое оживление в торговле медью? кто-то хочет монополизировать рынок?); огромный лесовоз с Южного Берега с тридцатью неимоверно большими стволами кедра, сложенными пирамидой во всю длину корабля; несколько легких, быстрых тендеров с Острова, три из которых он раньше не видел. Приятно наблюдать такую суету на причале – вселяет уверенность.

Как и всегда в это время, причал был переполнен людьми, вышедшими на предобеденную прогулку, вокруг которой, казалось, вертелась вся деловая жизнь Сконы. Это был тот час, когда магазины и лавки торгуют бойчее всего, а купцы собираются под белыми тентами таверн, чтобы заключать друг с другом сделки и обсуждать то, что на этой неделе грозило им бедностью и разорением. Ремесленники и лавочники медленно шествовали с семьями вдоль изгиба волнолома в дальнем конце причала. Мужья держали за руки жен, устремив взгляд прямо перед собой на случай, если покажется кто-нибудь, с кем они не хотели бы останавливаться и беседовать, а дети гонялись друг за другом среди бочек и тюков, стоящих перед складами Банка. Глухой гул голосов, ведущих учтивые разговоры, неизменно напоминал Горгасу о сонных пчелах в жаркий день, о семи ульях, что стояли на краю их фруктового сада и вечно наводили на него ужас, когда он был маленьким; может, именно из-за этой ассоциации он всегда ощущал некоторое беспокойство, когда под вечер оказывался на пирсе. Горгас предпочитал делать моцион на площади, позволяя детям играть вокруг парапета роскошного фонтана с тремя печальными бронзовыми львами.

Горгас покинул причал и направился вверх по променаду к площади мимо громадного нового офиса Банка, оставшегося слева. Половина фасада все еще была закрыта лесами, поэтому он окончательно не представлял, как будет выглядеть здание. Учитывая его грандиозное значение, оно было почти что скромным; чужеземец вполне мог пройти мимо и не заметить. Отчасти такое впечатление создавалось потому, что здание было высечено в склоне огромной скалы, доминирующей над городом, так что фасад представлял собой небольшую выемку, врезанную в склон горы, наподобие входа в каменоломню. Впрочем, основная причина заключалась в том, что им были безразличны величественные колонны, портики и прочие нагромождения, столь милые сердцу строителей. Не было нужды демонстрировать людям Сконы, что это важное здание. Они и так знали.

Есть какое-то высокомерие в нарочитом отсутствии всего показного у директоров Сконы; хвастливое желание доказать, что им ничего не надо доказывать. Горгас улыбнулся, смакуя эти слова. Лучший образчик чванливости игумена Шастела – в письме, которое они перехватили с месяц назад. Хотя Горгас должен был признать, что по зрелом размышлении ему больше по вкусу ошарашивающая и вульгарная сложность архитектуры Шастела, нежели худосочный стиль «четыре-стенки-с-крышей», который предпочла его сестра, однако Горгасу не нравилось, что это ему нравится. Когда Ньесса заводила речь о том, как каждый карниз и архитрав на Шастеле заляпан кровью принудительного труда, он обычно опускал голову и помалкивал. Проходя мимо фонтана, Горгас сменил улыбку на сухую усмешку и свернул налево в улицу Трех Львов, где жил.

Не успел он зайти за угол, как маленькое, невероятно быстрое существо понеслось ему навстречу по мостовой с криком «Папа! Папа!» и больно ударилось Горгасу в диафрагму, от чего у него перехватило дыхание. Он отступил назад, положил на землю вещевой мешок и поднял это существо так, что их глаза очутились на одном уровне.

– Привет, – сказал Горгас.

– Я ушибла голову о твой пояс, – обиженно проворчала дочка, – и теперь она болит.

Горгас с серьезным видом осмотрел слегка покрасневший висок.

– Будем считать тебя раненной в бою. Спросим у мамы, заслуживаешь ли ты медаль.

Девочка улыбнулась, глаза ее заблестели.

– Пожалуйста, можно мне медаль? Мне они очень нравятся. Медали дают за храбрость!

– Правильно, – ответил Горгас, опустив ее и взяв за руку. – Поэтому ты должна быть очень храброй и не реветь из-за того, что стукнулась головой.

– Ладно. А теперь можно медаль?

– Если съешь весь обед.

– Ох. – Девочка задумчиво нахмурилась. – Вообще-то мне не очень нужна медаль… Что-то не хочется есть.

– Неужели? – Горгас изобразил грозный взгляд. – Уж не хочешь ли ты сказать, что весь день лопала орехи и медовые соты, поэтому места для нормальной еды не осталось? Я тебя слишком хорошо знаю, милочка моя. А теперь беги в дом и скажи маме, что я вернулся.

Горгас смотрел, как девочка бросилась в дом, и уже не в первый раз пожалел, что согласился назвать ее Ньессой в честь тетки. С его точки зрения, это было плохим предзнаменованием; гораздо лучше было бы назвать дочку в честь матери или выбрать имя, которое вовсе не имело никаких дополнительных значений.

Я бы не имел ничего против, если бы у нее были тетушкины мозги, – говорил он самому себе, – или ее сила воли, или даже такая же ясность мышления, которую столь легко принять за бессердечие и жестокость; но чего мне совершенно не хочется, так это чтобы все черты проявились в ней одновременно. Будем надеяться, что она вырастет похожей на свою мать.

Дом Горгаса, хотя и сравнительно скромный для человека его общественного положения и достатка, был по масштабам Сконы большим и отражал вкусы и пристрастия своего владельца. Центральный двор с окружающей его крытой аркадой вполне соответствовал общепринятому местному стилю, однако в то время, как почти все дома Сконы были полностью обращены внутрь, не выставляя наружу ничего, кроме четырех угрюмых стен с узкими щелями окошек, Горгас сбоку построил веранду, которая, по островной моде, выходила на море, где он мог сидеть, глядя на пролив и на горную гряду материка. Строители, осуществлявшие его проект, не знали, что и думать; они настойчиво называли его наблюдательным постом, предполагая, что это как-то должно быть связано с должностью Горгаса в Банке. Видимо, им казалось, что он будет сидеть там с вощеными табличками и стилом, записывая приметы кораблей, прибывающих в порт, или корпеть над картами и военными учебниками, планируя следующую фазу войны. К счастью, веранду снаружи почти не было видно, и лишь немногие из его соседей могли наблюдать скандальную картину: президент праздно сидит в массивном кресле из кедрового дерева, а рядом – жена на груде подушек и отпрыски, играющие деревянными кубиками.

Но как будто и этого было недостаточно, все интерьеры носили на себе более чем просто отпечаток перимадейского декаданса; стены расписаны фресками, кустистые и несъедобные растения в горшках расставлены по краю галереи, а посередине двора бил фонтан, в который поступала вода из естественного горячего источника и где, по слухам, члены семьи регулярно мылись. Больше всего соседей бесило, что все слуги Горгаса были чужеземцами, безнадежно скрытными в отношении эксцентричности своего хозяина, и (поскольку они являлись также его телохранителями) считалось неразумным выпытывать у них сведения, которые те не собирались предоставлять.

Вследствие столь раздражающей нехватки надежных данных этого человека окутывало облако совершенно нелепых слухов и домыслов, среди которых были и такие причудливые и невероятные россказни, как, например, то, что он бежал из родной страны после того, как сделал проституткой собственную сестру и убил отца, а заодно и половину своей семьи. Само собой, этой сказке никто особенно не верил. Тем не менее находилось немало рассудительных людей, считавших, что нет дыма без огня и в прошлом Горгаса вполне могут быть такие тайны, до которых ради всеобщего блага лучше не докапываться.

Горгас бросил вещевой мешок в прихожей и прошел прямо во двор, где в это время дня вероятнее всего можно было найти жену. Она поставила свой письменный стол в тени аркады, куда не долетали искрящиеся брызги от фонтана, и Горгас минуту-две тихонько стоял в полутьме тени, наблюдая, как жена терпеливо переписывает длинный официальный документ. В конце каждой строчки она внимательно перечитывала то, что написала, сверяя каждое слово с оригиналом. Прядь длинных черных волос выбилась из тугого пучка и болталась в опасной близости от чернильницы.

– Осторожнее, Херис, – тихо сказал Горгас, – а то забрызгаешь лист.

Она вздрогнула, чуть было не разлив чернила.

– Идиот, – проговорила она с улыбкой. – Не заставляй меня вот так подпрыгивать. Стало быть, ты не погиб.

– Нет, как ты правильно заметила, – ответил он, пройдя через двор и нежно поцеловав жену в щеку. – Все хорошо?

Жена кивнула.

– Заходили вчера, спрашивали тебя несколько человек; похоже, купцы средних лет, да старик сегодня утром. Но сказали, что дело не срочное, и зайдут после. Видо прислал бумаги Северного Берега, и я сейчас их копирую. Луху из школы отправили домой за драку, – продолжала она, нахмурив брови. – Опять. Ой, и еще она приглашает нас завтра на обед.

Им не надо было уточнять, кто такая «она». В общем и целом Херис удавалось превосходно справляться со всепроникающим присутствием своей невестки. Еще до того, как выйти замуж за Горгаса, она знала, что у нее нет ни малейшего шанса состязаться с Ньессой Лордан в какой бы то ни было области. Когда Ньесса говорила, Горгас слушал, а когда она приказывала, он повиновался. Херис смутно догадывалась, что это связано с какими-то неприятными событиями прошлого, и у нее хватало здравого смысла помалкивать. По сути, здравый смысл был краеугольным камнем ее существования. Будь она принцессой из сказки, которой запрещено входить в единственную запертую тайную комнату, то она бы туда никогда не вошла, и счастливый конец наступил бы для нее на много лет раньше запланированного. Поэтому вместо того, чтобы создавать трудности и встревать в отношения между Горгасом и Ньессой, она сделала так, что вещи, имевшие значение для нее, были сферой, которой Ньесса не интересовалась и не вмешивалась.

Этот компромисс оказался простым и эффективным и давал сбои только тогда, когда Горгасу приходилось отлучаться по делам, главным образом по делам такого рода, когда ему надо было надевать под куртку кольчугу и брать мешок с трехдневным запасом еды. Прежде она спокойно переносила отлучки мужа; но после его поездки в Перимадею, когда Горгасу едва удалось вернуться живым, поскольку пехотинцы взяли их в кольцо, Херис стало трудно совершенно не думать о подобных вещах. А помимо этого, она представляла ту сторону его жизни, которая протекала здесь, в закрытом пространстве дома, куда не позволялось проникать ничему слишком неприятному. Все, что Горгас делал вне дома, будь то его работа, его взаимоотношения с сестрой и даже его редкие измены (а они были очень редкими, или по крайней мере у Херис не было поводов думать иначе) вполне могли быть деяниями некоего другого мужчины, который по чистой случайности носил то же самое имя. Это было ей и неинтересно, и не важно, точно так же как покупка овощей для ужина не интересовала Горгаса.

– Завтра, – повторил Горгас, опускаясь в кресло рядом с женой. – Какая досада, я собирался посвятить завтрашний вечер работе, что скопилась, пока меня не было. Знаешь, ей бы не мешало хоть иногда думать о таких вещах.

Херис глядела на страницу и ничего не ответила. Давным-давно она поняла, что, когда Горгас прохаживается по поводу своей сестры, эта прерогатива сохраняется исключительно за ним. Как бы то ни было, у Херис сложилось впечатление, что Ньесса любит ее или по крайней мере одобряет так же, как шахматист одобряет какую-нибудь из своих фигур, покуда она остается на том месте, куда ее поставили, а не мечется по всей доске.

– Тебе еще много осталось? – спросил Горгас. – Хочу прогуляться по площади перед обедом.

Херис покачала головой.

– Во всяком случае, я не собиралась заканчивать это сегодня. Он такой длинный. Один только пункт о разделении на двух страницах. – Она задумалась и сморщила нос. – Участок большой. С каких это пор у нас появились клиенты среди нетитулованного мелкопоместного дворянства?

Горгас рассмеялся.

– Ты бы его видела! Три квадратные мили камней и кустарника, никакого леса, и пытаться вырастить там что-нибудь все равно что рыть себе могилу. Два брата – обоим уже под семьдесят – много лет назад отказались от мысли обрабатывать этот участок; они только ловят лосося в той маленькой запруде, что у них на западном краю. Нам повезет, если мы получим хотя бы ломаный грош, пока они еще живы. Но двое стариков, живущих сами по себе, – можно считать это долгосрочным вложением.

– Понятно, – ответила Херис. – Наверное, ты знаешь, что делаешь. Вот, – добавила она, подчеркнув по линейке из слоновой кости законченный абзац и затыкая пробкой чернильницу. – На сегодня хватит. Пойду соберу Луху и Ньессу, а ты пока унеси мой столик.

Когда они пришли на площадь, было уже почти темно, и вечерний променад заканчивался. Вокруг ступеней фонтана лоточники убирали на ночь свой товар; к счастью, почти все они знали Горгаса в лицо и быстренько раздвинули козлы, набросили на них покрывала и снова начали выкладывать добро. Херис купила по медовому прянику Ньессе и Лухе, сыр и колбасу на ужин да четверть фунта корицы, чтобы приправлять вино. Горгас же тем временем развлекался беседой со старым товарищем и партнером по тренировочным боям, торгуясь с ним из-за перочинного ножа и нескольких вощеных табличек, которые ему, в сущности, были не нужны, и наконец выговорил столь выгодную цену, что просто обязан был все это купить.

– Херис, – крикнул он через площадь, – я не взял с собой денег. У тебя есть семь четвертаков?

Лоточник усмехнулся и заверил Горгаса, что ему еще не отказано в кредите, однако тот выглядел совершенно пристыженным и клятвенно обещал первым делом поутру прислать мальчика с деньгами. Торговец настоял на том, чтобы устроить настоящее представление из заворачивания купленных предметов в квадратный шелковый платок и перевязывания свертка красной бечевкой. Потом с торжественным видом сложил свой лоток и, взвалив на плечо козлы и тюк, удалился, весело насвистывая.

– Только не говори, что купил еще один перочинный ножик, – вздохнула Херис. – У тебя их и так целая коробка, и ты на них даже никогда не смотришь, а той старой дрянью, которую сделал из рукоятки сковороды, пользуешься сколько я тебя помню.

Горгас пожал плечами.

– Боюсь, что если вынесу те, хорошие, из дома, то где-нибудь потеряю. Ты же меня знаешь. А если забуду или выроню из кармана старый, большой беды не случится. Кроме того, – добавил он, – тот нож еще прекрасно справляется со своей работой. Им вполне можно затачивать перья. А что еще нужно от перочинного ножа?

– Чушь, – ответила жена. – Просто ты предпочитаешь пользоваться всякой старой рухлядью.

– Старой и рабочей, – мрачно проговорил Горгас.

Херис рассмеялась, правда, слегка раздраженно. И поэтому ты все еще со мной, а не с одной из тех девок, что подцепляешь в поездках… Она позвала детей.

– Пошли, пора домой.

Ньесса, понятное дело, заартачилась, выдвинув надуманное, плохо обоснованное требование, чтобы ей позволили поплескаться в фонтане, которое родители мудро проигнорировали. Луха дожевал остатки медового пряника, слизнув последние капли меда и крошки миндаля с большого пальца. Они уже собирались возвращаться, но Горгас вдруг остановился как вкопанный.

– Секундочку, – проговорил он. – Вы идите. Я догоню. Вон там человек, которого я очень давно не видел.

Херис кивнула и повела детей с площади. Горгас некоторое время неподвижно постоял в тени фонтана, где его почти не было видно в полумраке, разглядывая старика, покупавшего последнюю буханку хлеба у последнего оставшегося лотка. Прошло два года с тех пор, как Горгас встречался с ним в Перимадее, в ночь перед штурмом кочевников. Потом до него доходили слухи, будто старик бежал и остался жив, однако говорили, что он на Острове, где якобы его из милости приютили молодой купец с сестрой. Горгас нахмурился. Он знал, хотя и не понимал почему, что бывший патриарх Алексий очень важная фигура, достаточно важная, чтобы привлечь внимание его сестры. Если он здесь, на Сконе, это означает, что она доставила его сюда; а если так, то почему он мыкается на площади и покупает со скидкой черствый хлеб?

Горгас быстро и незаметно пересек площадь, держась в тени скорее по привычке, нежели в силу какой-нибудь необходимости; но старик его заметил и узнал прежде, чем он успел заговорить.

– Горгас Лордан, – сказал Алексий.

– Патриарх, – отозвался Горгас с вежливым поклоном. – Хорошо выглядите.

Алексий улыбнулся.

– То же самое могу сказать и о вас, – проговорил он, – но с тем преимуществом, что говорю правду.

Он помолчал, не зная, что еще сказать; Алексий помнил их последний разговор в своей квартире в Академии.

– Не присоединитесь ли вы к нашему ужину? – пригласил Горгас. – У нас будет чечевичная похлебка и ножка ягненка, к тому же жена только что купила весьма аппетитную колбасу. Здесь недалеко, прямо за углом.

Алексий посмотрел на него, и Горгас вспомнил взгляд лоточника, с которым он торговался о цене перочинного ножа. Сейчас заключалась сделка, компромисс обменивался на компромисс.

– Вы очень добры, – сказал Алексий и скосил глаза на краюху ячменного хлеба, которую держал в руках. – Но ваша жена, я уверен, не обрадуется незваному гостю.

– Отнюдь, – ответил Горгас. – Мы рады гостям за ужином, и их обычно бывает много. Наш повар всегда готовит по крайней мере на одну порцию больше, чем нужно, а потом съедает ее сам. Ему бы не помешало похудеть, прежде чем он погибнет, безнадежно застряв в дверном проеме судомойни.

– В таком случае, – согласился Алексий, – буду весьма польщен.

За то недолгое время, что он провел на Сконе, Алексий побывал в большем, чем хотелось бы, количестве солидных, видимо, официальных зданий и в чуть меньшем числе очень дешевых постоялых дворов, где и оставил свою верхнюю одежду и ботинки. До сих пор ему не довелось увидеть изнутри обычного дома, и Алексию пришлось признать, что ему любопытно, непонятно почему. С тех пор как он ушел из дома и вступил в Фонд, Алексий большую часть жизни провел в общежитиях, кельях и квартирах, и единственными нормальными жилищами, которые ему были хорошо известны, оставались дома его собственной семьи да дом Венарта и его сестры Ветриз, купцов с Острова, спасших Алексия из перимадейского мешка. Увиденные два учреждения оказались столь непохожими друг на друга, что любая научная попытка экстраполировать на них модель обычного дома являлась совершенно бесплодной. Тем не менее ему хотелось увидеть дом Горгаса Лордана, только и всего.

Если Алексий надеялся найти что-нибудь общее между теми двумя предыдущими жилищами и домом Лордана, его ждало разочарование. Создавалось впечатление, будто его старый дом разрезали и вывернули наизнанку, словно кроличью шкурку; вместо дома, окруженного садом, то, что могло бы сойти за сад, находилось посередине дома. Более неудобного расположения, подумал Алексий, нельзя себе и вообразить. Если тебе надо пройти из одной комнаты в другую, помещающуюся на противоположной стороне квадрата, придется тащиться чуть ли не через все комнаты дома либо брести по траве – что крайне неудобно в темноте или в дождь. К тому же, поскольку жалкий клочок открытого пространства окружали высокие стены, он был чрезмерно затенен в любое время дня, а это означало, что выращивать во дворике овощи или фрукты невозможно, и, безусловно, делало его совершенно никчемным. Алексий мог только догадываться, что строить жилища в подобном стиле людей вынудили соображения безопасности и обороны, так, чтобы каждый дом наподобие маленького города окружала высокая стена. Странный образ жизни, подумал он, явно не на его вкус.

С другой стороны, это лучше, чем постоялый двор, хотя такое можно было сказать практически о любой постройке с крышей.

Жена Лордана, женщина лет под сорок, была искренно рада гостю, а маленькая девочка сразу же поняла присущим детям особым чутьем, что это старик, не слишком привыкший к детям, и его не очень-то очаруешь. В общем и целом добротный образчик семьи, тот тип домашнего хозяйства, который можно демонстрировать студентам на семинарах по тому разделу курса, где рассказывается о человеческих взаимоотношениях. Можно было даже подумать, что семья Лордана для того и создана и ее члены специально отбирались с подобной целью; или просто знание прошлой жизни Горгаса так окрашивало его суждения? Вполне возможно. В конце концов, надежных данных о семьях у него было не больше, чем о жилых домах, и, насколько Алексий понимал, домашнее хозяйство Лордана вполне могло оказаться именно таким типичным, каким оно выглядело.

Впрочем, в отношении нормальной семейной жизни насчет одного он был абсолютно уверен: в несчастливых домах еда обычно паршивая, и наоборот. В этом смысле Горгас Лордан и его семья оказались счастливыми и удовлетворенными. И поскольку Алексий представления не имел, где ему в следующий раз доведется как следует поесть, он постарался наилучшим образом воспользоваться этим обедом, отнесясь к нему со всей профессиональной скрупулезностью вечного студента. Даже если хозяева и были раздражены или удивлены, они никоим образом этого не показали. Даже если Лордан намеренно пытался создать о себе впечатление нормальности, то в том, что касается отменного стола, который и подобает человеку его положения, он полностью преуспел.

Когда с последним блюдом было покончено и тарелки унесли, жена и дети, как и принято, скромно удалились, оставив мужчин наедине. В очаге ярко горел огонь, над ним шумел котелок с горячей водой для вина, приправленного пряностями; кресла были глубокими и удобными, а поблизости стояла прекрасная шахматная доска на подставке розового дерева, однако у Алексия почему-то возникло ощущение, что ею никогда не пользовались. Как правило, обильная еда и теплый камин немедленно его усыпляли, но сейчас он даже не ощущал сонливости. Патриарх кивком поблагодарил Горгаса, передавшего ему кружку, и сделал осторожный глоток. Жидкость была довольно горячей, почти черной, чрезвычайно ароматной и очень сладкой.

– Добро пожаловать на Скону, – с усмешкой проговорил Горгас.

– Спасибо. – Алексий снова отхлебнул. Послевкусие было слегка вяжущим. – Вы второй человек, кто мне это говорит. Может быть, вам известно, почему я здесь.

– Мне? Сожалею.

– Ну да ладно. Я подумал, раз ваша сестра привезла меня сюда…

Губы Горгаса растянулись в сухой улыбке.

– Боюсь, я не знаю и половины того, что делает моя сестра. Единственное, что могу сказать, если уж она притащила вас сюда, то у нее на то были веские причины. Веские, разумеется, для нее и для Банка. Однако я сделаю все возможное и прослежу, чтобы ваше пребывание здесь было как можно более приятным. Кстати, а где вы остановились? Ньесса поселила вас в одной из квартир в Банке или вышвырнула искать пристанище самостоятельно?

Рот Алексия дернулся.

– В том месте, куда меня доставили, я спросил одного служащего, не может ли он порекомендовать мне хороший, недорогой постоялый двор. Надо отдать ему должное, он оказался дешевым.

Горгас рассмеялся.

– Если это «Дикая кошка» на Кошачьей улице, то с них и половины цены было бы достаточно. Это «Кошка», ведь так? Ну, в таком случае я бы хотел, чтобы вы остались у нас. Нет, правда, – добавил он, когда Алексий вежливо запротестовал, – «Кошка» – один из постоялых дворов Банка, и, по совести говоря, вам не следует останавливаться там. Утром я пошлю туда своего мальчишку за вашим багажом.

Алексий решил не отказываться. Да, он действительно не понимал в этом доме чего-то такого, что мешало ему чувствовать себя уютно. С другой стороны, Алексию не составляло труда перечислить огромное количество вещей в отношении этого постоялого двора, которые заставляли его чувствовать себя в высшей степени неуютно, начиная с блох и кончая пониманием того, что у него не хватит денег оплатить счет в конце первой же недели. Душевный дискомфорт, решил он, хотя и жестокая штука, но делить постель с половиной клопов Сконы ничем не лучше и даже гораздо чувствительней.