Текст книги "Мировая история в легендах и мифах"

– Меня зовут Исабель. Кристофоро, на самом деле я пришла за тем, чтобы поговорить с тобой об очень серьезном деле. Очень серьезном. Я знаю, что в моей лавке происходят странные вещи. Меня это сильно беспокоит. Приходят и уходят какие-то люди, что-то приносят и уносят. Что ты знаешь о людях, которые приходят к твоему брату?

– Народу к нам в лавку и вправду захаживает много. Приносят они обычно кошельки с монетами, а уносят – карты, книги. Однако покупают не так много, как хотелось бы. Иначе доходы были бы куда больше.

– Но не все они приходят за картами. У твоего брата есть странные знакомства…

– Есть, не спорю.

– Ты когда-нибудь слышал, о чем он говорит с этими людьми?

Христофор оглянулся и подался к ней заговорщически:

– Слышал. И не раз.

– О чем же? – Дама тоже слегка придвинулась.

– Ну вот, например, приходит одна девица с голоском странным, как у ребенка. Она частенько остается у него на ночь – уже простите меня, что выдаю родного брата с головой, сеньора Исабель – но не очень-то много эта девица говорит, все больше стонет за стенкой, как будто вот-вот родит, и просит: «Ах, не останавливайся, продолжай!» А уж что на это отвечает ей наш Бартоломео, и тоже довольно громко, так я не решусь вам и повторить. И можно ли после этого уснуть! – добавил с притворной досадой.

Гостья откачнулась и хохотнула:

– Шутник! А мне не до смеха. В городе только и говорят о тайных иудеях, что собираются на свои бесовские собрания, о еретиках из Франции, странствующих под видом купцов, о турецких и кастильских шпионах. В Лиссабоне даже стены имеют глаза и уши.

«И языки, чтобы доносить», – подумал Христофор. Но ничего не сказал, а слушал ее серьезно.

– Мне нравится твоя верность брату. Но ты наверняка и сам уже понял, что в лавке от него – все равно никакого толку. А неприятностей от Инквизиции можно получить очень много. Очень много. Ты меня понимаешь?

Христфоро молчал и тер лоб, словно пытаясь понять.

– Синьора, клянусь честью, если в лавку придет какой-нибудь тайный иудей, или французский еретик, или кастильский шпион, вы узнаете об этом первой.

Она улыбнулась.

– Это все, что мне нужно. Я знала, что мы поладим. Ты будешь сообщать мне, если увидишь что-нибудь подозрительное, все подробности. И об этом должны тотчас же знать альгуасилы. Ты послужишь королю. Возможно, тебя даже наградят. – Она посмотрела на Христофора многозначительно. – И ты ведь понимаешь:.. Если… Бартоломео… здесь не будет… лавка останется в твоей безраздельной собственности. Навсегда. Я завтра же могу выправить все бумаги. Вместе с рекомендательным письмом в Гильдию картографов. Даже сегодня, если желаешь…

Он радостно вскочил.

– И это действительно так?! Наконец-то!

– Завтра мы встретимся у меня в доме в Bairro Alto, и мы… обсудим все подробности нашего с тобой дела… – Она критически огляделась и потянула носом. – …в гораздо менее зловонной обстановке.

– У меня единственная просьба: я никогда не целовал благородную даму. Можно?..

Ей показалось подозрительным сочетание восторженного тона с пристальным взглядом, но, удивившись тому, как легко оказалось сделать этого генуэзца-навигатора доносителем, она подставила ему щеку. И лучше бы этого не делала. Хотя… что бы она ни делала сейчас, значения это все равно не имело.

Навигатор медленно приблизился, осторожно взял ее лицо в ладони, словно зажал между жерновами масличного жома, и долго-долго вытворял своим ртом такое, что…

А ведь до этого Исабель искренне считала, что ни один мужчина ничем удивить ее просто уже не смог бы…

Когда Христофор оторвался от благородного рта ошеломленной и ослабевшей в истоме синьоры, ей даже пришлось дотронуться до своих губ и языка, чтобы убедиться: они на том же месте, где и следует. Одеяло, конечно, упало, и на Христофора сейчас беспомощно смотрели два больших ярко-розовых соска. Грудь действительно была полнее, чем можно было представить по выступащим ключицам.

Он улыбнулся. И ласково потянулся к опасной женщине, и шепнул ей на ухо, в темень завитков:

– Одевайтесь. Одевайтесь и уходите отсюда как можно скорее, донна Исабель. Вместе с братом мы работаем, как галерные гребцы, и делаем все, чтобы держать ее на плаву, эту вашу чертову лавку. Мы, конечно, не праведники, и захаживаем порой к черным девицам в квартале Кожевников, и к себе, сюда, случается, приводим не самых благочестивых из дочерей Евы. Но ни мессы, ни исповеди еще не пропустили, Господь свидетель. Разве что раз или два, когда совсем уж страдали с похмелья. Бог, я уверен, нас за это уже простил. Но никогда ни я, ни мой брат не связывались ни с чем предосудительным. Я не знаю, кто возвел на моего брата всю эту клевету, и подозреваю, может, кому-то просто не по душе, что так много генуэзцев так успешно ведут в Лиссабоне дела. А оклеветать иностранца перед альгуасилами или Инквизицией – проще простого. Сейчас уходите, а завтра вы найдете свою лавку на замке, со всем товаром. Даю вам слово.

Он уже решил: как только вернется из Синтры Бартоломео, они с первым парусом будут на пути домой, в Савону: чем бы ни занимался брат, опасны даже такие вот подозрения.

– А вы, – добавил он ей еще ласковее, – ищите других дураков, и пропадите пропадом со своей паршивой лавкой и своими лиссабонскими завистниками, клеветниками и доносителями.

Женщина слушала, успокаивая дыхание. И снова спросила, прикрыв одеялом грудь, уже совсем невозмутимо:

– И ты можешь поклясться на Библии, что ничего странного или предосудительного в доме твоего брата не происходит? Зачем к нему приходил кастильский священник?

– Кастильский священник… – Христофор сделал особый упор на слове «священник». – Настоятель францисканского монастыря приходил к нему за портоланом устья реки Тагус по просьбе некого капитана из Палоса. У нас, чтоб вам было известно, продаются самые лучшие портоланы устья Тагуса, я позаботился об этом. Святой отец купил и этот, и еще несколько других портоланов, о чем я и сделал запись в книге доходов. Можете спуститься в лавку и посмотреть.

– О чем вы говорили?

– О географах, помнится, да и покупателей в магазине было полно!

– Братоломео и священник разговаривали наедине?

– Ни минуты. Готов покляться хоть самому Понтифику.

Христофор встал, схватил с некрашеного стула в охапку и свалил на постель ее тяжелое платье и ворох какой-то тончайшей белой чепухи:

– Уходите.

После этого, не говоря ни слова, вышел и захлопнул за собой дверь. Совершенно голая дона Исабель проворно подскочила к двери и распахнула ее. Ее голос покатился за ним по лестнице вниз, словно уроненная монета.

– Кристофоро! Стой, я испытывала тебя! Я – донна Исабель Перестрелло. Я – его вдова! Ты слышишь? У меня к тебе совсем другое дело!

Он слышал. Он все прекрасно слышал!

На лестнице раздался звук падения, потом проклятье. Женщина прислушалась, засмеялась и крикнула:

– Эй, отзовись! И если ты не сломал себе шею, генуэзец, принеси-ка поесть в какую-нибудь менее вонючую из ваших комнат!

Это действительно была она – донна Исабель Мониз-и-Перестрелло. «Мониз» – «девичье» – напоминало о ее собственном, очень благородном и древнем, но измельчавшем роде (потому и выдала ее обедневшая родня совсем еще ребенком за простолюдина – старика Перестрелло с его островом). В самом начале брака и родилась на Порту-Санту ее единственная дочь Фелипа.

Исабель Перестрелло вернулась к кровати. Взглянула на себя в «зеркало» – полированную медную пластину на серой стене, как раз над огромным дубовым сундуком, разочарованно покачала головой, похлопала подушечками пальцев по лучикам морщин у глаз (как будто это могло их разгладить!), вздохнула, зябко поежилась и потянула к себе с кровати белье и тяжелую зелень бархатного платья…

…Услышав заподзалое представление донны Исабель, губернаторши Порту-Санту, он оступился и скатился задом по крутой лестнице (что благородной донне было прекрасно слышно). Быстро вскочил, даже не почувствовав боли. Бах – он распахнул дверь в свою каморку, бах – откинул крышку сундука и в страшной спешке накинул самую новую, воскресную, рубашку, махнул гребнем по непослушным взъерошенным, сильно поседевшим за последнее время волосам. Схватил в ручищу щетинистый подбородок: на бритье, конечно, никакого времени. Бросился в кухню. «Дона Исабель Перестрелло?! Вдова капитан-губернатора?!» – Он не мог поверить своим ушам. Ну, хитрец брат! И как хватило у него терпения никогда даже не похвастаться, даже навеселе!

«Интересно, сколько ей лет? Капитан, видать, годился ей в отцы, если не в деды. У благородных дам, живущих в холе, возраст определить трудно. Может, тридцать пять – сорок, а, может, и больше…»

Благородных дам до сегодняшнего утра Христофору, и впрямь, приходилось видеть только издали. В портовые таверны они не захаживали. Хотя, однажды, в Бристоле, в одном доме терпимости… черт, как ее звали? Леди… Мэри, кажется? Но воспоминаниям предаваться некогда: его ждал завтрак с настоящей донной! Тем более, он и тогда усомнился, что бристольская «леди Мэри» вряд ли действительно была аристократкой, пусть даже и падшей.

Приказывая себе хранить достоинство и не суетиться, сам он уже несся, перепрыгивая через ступени – вниз, в кухню!

Амельда как всегда затемно ушла на рынок, но оставила в кухне еще теплый хлеб и в столовой – растопленный камин. Христофор быстро сложил на деревянный поднос все, что смог найти, – хлеб, мед, сыр, сушеный виноград. Он распахивал ящики и сундуки, в которых Амельда хранила еду, – ничего подходящего, кроме этого, найти не мог. Наполнил водой и вином два глиняных кувшина. Посуды, подходящей для благородных дам, у них не было. Нашел одну глиняную миску и обливные стаканы-copos для вина. Нет, один стеклянный синий бокал все-таки нашелся у Амельды на «чистой» полке.

Христофор водрузил поднос со снедью на стол перед дамой, лихо перед этим смахнув локтями груду карт. Однако потом, пораздумав мгновение, поднял карты, бережно свернул их в большой рулон и поставил в угол. Донна Исабель внимательно и чуть насмешливо наблюдала, сидя спиной к окну…

Пуговицы ее зеленого платья на груди ненароком расстегнуты: мягкую смуглость прорезала глубокая ложбинка. Она глазами указала место на лавке напротив. Или позволила сесть?

Христофор подумал, что теперь, когда он уже повидал почти все, сосредоточиться на разговоре ему будет трудновато. Он напрасно беспокоился, потому что именно там, за столом их «приемной», Христофор, чуть похолодев (и не только от сквозняка из-под двери), наконец-то доподлинно все узнал.

Узнал он, что брат его Бартоломео и Исабель Мониз-и-Перестрелло, вдова капитана и губернатора Порту-Санту, уже давно состоят на тайной службе у испанской короны. А сведения, которые они добывают с Бартоломео… и другими, передают в Кастилью, и это очень помогает королеве Изабелле знать обо всем, что происходит при португальском дворе. Включая вопросы неимоверной важности – какие и где португальцами открыты земли, какие собираются им тайные экспедиции и куда.

Узнал также Христофор и то, что лавка портоланов в сплетении лиссабонских улиц – только прикрытие, и принадлежит Исабель только на бумаге, а в действительности приобретена на деньги испанской короны.

Христофор обладал прекрасным воображением и уже ясно видел свои самые мягкие и нежные части тела на очень остром, может быть, даже докрасна накаленном железном сооружении в подземельях дознаний португальского двора – в том случае, если… И хотя полной неожиданностью для него известие не явилось, мысли забегали в голове, словно кошки с подожженными хвостами.

– И почему обо всем этом вы решили сказать мне только сейчас?!

– Почему? Вскоре нам может понадобиться картограф с хорошей памятью. Это я запретила Бартоломео тебе что-либо говорить раньше. Мы не знали, не подослан ли ты. Ваша встреча показалась мне слишком уж удачным совпадением.

– Подослан?! Доносить на собственного брата, как последний…?! – Он выругался так длинно и выразительно, что даже сам поморщился брезгливо. («Хотя этому скрытному сукиному сыну Бартоломео он все равно еще покажет!»)

Солонейшее ругательство заставило даму только чуть улыбнуться.

– Вы не виделись с Бартоломео много лет, расстались детьми. А в каких дети вырастают взрослых – непредсказуемо, – вздохнула донна Исабель с неожиданной грустью.

Она отломила небольшой кусочек сыра и уверенно, по-мужски, налила себе вина, сильно разбавив его водой. Потом опрокинула над бокалом переполненную ложку меда. На тягучий, прозрачный мед упал из окна луч света, и оба они несколько мгновений завороженно смотрели, как падала эта золотая, толстая, светящаяся нить в ярко-синий, тоже подсвеченный лучом, бокал. На улице скрипели оси телег, доносились обрывки разговоров, цокот копыт, крики возниц. Христофоро вздрогнул, когда заорал под самым окном, зазывая клиентов, бродячий barbeiro[276]276
  Брадобрей (португ.).


[Закрыть]. И рассердился: довели шпионы!

Его поразило, сколько власти имеет эта женщина над его братом: запретила, и он повиновался, и столько времени молчал!

– Не хотел подвергать меня опасности! Какая трогательная забота! Даже ничего не зная, я был бы так же растянут на крючьях палача рядом с ним. И с вами… – Сказал – и почувствовал, что попал в точку.

Лицо ее, из живого и лукавого мгновение назад, стало совершенно неподвижным, словно омертвело. Разговор явно становился все более серьезным.

– Ну хорошо, сейчас ты все знаешь. И что это меняет? Ты точно так же рискуешь сейчас, сидя со мной за столом и отхлебывая свое вино. Стук в дверь может раздасться в любой момент. В любой. Хорошо, если верная Амельда успела бы предупредить. Хотя это тоже ничего не изменит. Ты был спокоен потому, что ничего не знал. Неведение – благо и покой. – Она приблизила свои кошачьи глаза. – И что бы ты делал, если бы все узнал год назад? Ушел бы в море? Возможно. Но с твоим приходом в лавку дела пошли так хорошо, что она перестала быть только прикрытием и предлогом. И именно это сделало ее по-настоящему полезным прикрытием.

«Она приказывает, и брат повинуется! А его… его просто используют!»

– Если бы ты знал, что твой брат – espia, ты мог бы слишком забеспокоиться, – веско сказала она. «И, чего доброго, выдал бы – вольно или невольно», – подумала. Но сказала не это, а совсем другое: – Кстати, свой долг Осьминогу Джанотто ты выплатил именно благодаря себе, только из доходов лавки, в этом нет ни единого испанского мараведи.

«Знает Осьминога?» – удивился он.

А Исабель, конечно, не стала говорить о потных, хватких ладонях Джанотто, и о тяжести его обрюзгшего тела, если приходилось запоздать с долгом…

У Христофора были иные жизненные планы. В них совершенно не входило собирать сведения для Кастильи против португальского короля, не входила перспектива знакомства с крепкорукими господами из королевских пыточных подвалов. Он понимал, что с головой ввязан в крайне опасное дело и не сможет теперь никому доказать свою непричастность. Да в общем, он и не собирался. Судьба опять решила все за него. Глухо, тревожно толкалось сердце. Немного дрожали руки. Подозревать — это одно, знать точно — совсем другое. Донна Перестрелло, однако, судя по всему, знала, что делала: ее уверенные манеры одновременно успокаивали и возбуждали. В конце концов, если ее и Бартоломео за столько лет не схватили… Может быть, все это не так уж и опасно, может, еще и обойдется, вон как уверенно она держится!

Такие мысли Христофора только подтверждали, как мало знал он не только о благородных дамах, но и о шпионах тоже.

Исабель пристально наблюдала за ним: что дальше? Бросится обвинять ее, брата, несовершенство проклятого мира, свою несчастную судьбу? Даст волю нервам? Рассвирепеет? Пойдет на насилие, шантаж? Такой риск тоже был. Но она надеялась, что достаточно узнала об этом человеке от Бартоломео, и уповала на свое знание мужчин и человеческой природы.

Неожиданно он засмеялся. Сначала тихо, потом – громче. Два кошачьих глаза напротив впились в него с удивлением.

Он смеялся.

– Странно как получается! Я же, теперь выходит, вот уже почти больше года – кастильский espia, а сам написал и уже отправил королю письмо, где уверял его в своей неизменной преданости и просил Его величество дать мне возможность послужить ему и Португалии.

– Я читала это письмо. Именно поэтому мы сейчас и говорим.

Он не стал показывать себя идиотом и спрашивать, где она… как она… где она могла видеть… Но тут же его приятно щекотнула мысль, что, видимо, его сочинение было столь впечатляющим, что при дворе его послание заметили. Эта мысль даже сама собой приподняла его подбородок.

Исабель улыбнулась безжалостно:

– Кстати, «nesesario» [277]277
  Необходимо (португ.).


[Закрыть] пишется через «с» и с двумя «s».

Это почему-то задело его гораздо больше, чем должно бы. Ему захотелось уменьшиться и исчезнуть.

– Я навигатор, а не писец! – запальчиво крикнул он, тщетно стараясь скрыть смущение.

– Я знаю. Именно поэтому и говорю сейчас с тобой. Писец мне не нужен.

Он не мог больше сдерживаться. Ударил кулаком по столу.

– Что тебе действительно нужно от меня, женщина?! Копировать украденные карты? Ты втянула меня – не сомневаюсь теперь, и моего брата – в такое дело, которое может стоить нам жизни. И если бы только жизни. А тут – еще и пытки, и мучительная смерть! Ты распорядилась нашей судьбой, используя нас как наемных мулов! И смеешь издеваться над моими ошибками в португальском!

Она совершенно спокойно переключила свое внимание с розоватого сушеного винограда на козий сыр. Отломила кусочек и, невозмутимо пережевывая, произнесла:

– Тебе, lanarius, я не «женщина», а Ваша честь донна Исабель Мониз-и-Перестрелло.

Он резко вскочил со скамьи во весь свой нешуточный рост. Непонятно, чего больше было в этом движении – обиды или угрозы.

Она подняла к нему лицо, посмотрев с удивлением, но без вызова. И без малейшего испуга.

– Отличный сыр. Не иначе, из Брагансы. Почему ты ничего не ешь, Кристофоро?

И он вдруг осекся. И сел на место, как собака, на которую прикрикнули.

– Да, Амельда явно знает толк в хорошем сыре! – сказала Исабель ни с того ни с сего.

Ему нравилось, как она ела – красиво, медленно, с удовольствием.

– При дворе надо мной смеются? – спросил уже смиренно, налив себе вина и отломив хлеба.

Она невольно улыбнулась его наивности:

– При дворе? Твое письмо один из верных нам королевских escritores вытащил из бумаг, приготовленных к растопке дворцовых каминов. Среди целых мешков других подобных посланий. Говорят, короля отлично греют прошения навигаторов, которые никто не читает. Оно совершенно случайно попалось писцу на глаза. И он заметил его только потому, что знает твоего брата и узнал его имя – Коломбо. И передал письмо мне… А теперь перейдем к самому важному. Мне понравилось твое послание королю. Не без ошибок, но написано искренне. (А все из-за того, что Христофор сначала колебался: дать прожорливому школяру проверить письмо или нет? И в итоге все-таки решил отправить как есть: чем меньше народу знает пока о его идее, тем лучше.) Что там за путь в Индию и Китай ты обещаешь открыть для короля?

Христофор заколебался, покосившись на вырез ее зеленого платья. Новая напасть! Не рассказывать же о своей идее этой грудастой даме, пусть бойкой и недурной (хотя и не первой молодости), но которая вряд ли имеет даже отдаленное представление о навигации или географии! Однако решился: может, что и поймет?

– Возможно, путем, который я предлагаю, можно достичь Индии и Китая быстрее, чем гораздо более долгим и опасным – вокруг Африки, который ищут португальцы. Если плыть от Азор на запад, можно приплыть на Восток. Потому что земля круглая, как апельсин, – пояснил он женщине и продемонстрировал это, обрисовав в воздухе ладонями шар.

– Не круглая, а слегка сплющенная на полюсах, это открыли еще греки в Александрии, – потрясла его донна Исабель. – К тому же твой «короткий и безопасный путь» проходит через Океан, куда, как принято считать, не заплывал еще никто. Птолемей Александрийский рассчитал размер Океана куда больший, чем указываешь ты в своем письме. И с ним считается в Португалии большинство географов. К тому же только что ты употребил слово «возможно», так? Значит, твои расчеты – это догадки? Не хотела бы я видеть, что сделают моряки с тем навигатором, когда далеко позади останется точка, от которой еще можно было вернуться, и за многие месяцы в океане на корабле закончатся все съестные припасы и пресная вода, а земли на горизонте так и не появится? Что ты на это ответишь?

Наслышана о Тосканелли и даже о Птолемее! С этой дамой можно было говорить по существу!

А Исабель, конечно, не стала объяснять Христофору, что на острове Порту-Санту чтение книг – любых книг! – помогло ей окончательно не помешаться, и что в библиотеке ее мужа – капитана Перестрелло, которому в этом смысле повезло меньше, – были в основном книги по географии и навигации.

– Западный Океан не безбрежен, – сказал Христофор. – На запад от Канар куда-то летят птицы. По картам Тоска-нелли, даже если его расчеты и не верны абсолютно, между Азорами и Азией лежат острова Антилла и Сипанго, окруженные множеством других островов, на которых корабли могут сделать остановку.

О, да, она столько раз слышала это название: «Антилла». Ее муж только об этом острове и говорил в своем безумии: о песке белом, словно снег в горах, о населяющих этот остров людях, избегнувших Грехопадения, не отведавших от Древа познания добра и зла… Уж не по россказням ли обезумевших навигаторов и составил свою карту Тосканелли?

Исабель опять насмехалась:

– Ах, да, конечно, птицы! Птицы – это наивернейшее доказательство. Даже если они просто летят на запад, а потом делают круг над морем и возвращаются. И, постой, Антилла – это не мифический ли остров в западном Океане – тот, на котором укрылись от магометан семеро христианских епископов и построили чудесные Семь Городов? О нем много рассказывают сказок, но найти его не удалось никому, даже Энрике Навигадору. Интересно, где же этот чудесный остров? Не иначе, где-то рядом с царством Пресвитера Иоанна, которое тоже все искали, да так и не нашли?

В Христофоре опять закипало раздражение: обо всем судит, ни во что не верит. Может, это она – еретичка?

А Исабель продолжала издеваться:

– А Сипанго – это тот остров, где побывал Марко Поло? Книгу которого называют в Венеции, если не ошибаюсь, «111 Millione» – «Миллион фантастических историй»? Помню-помню. Занимательное сочинение. Особенно о людях с лицами на груди и дневных призраках. Опасное чтение для простаков и безумцев. Они верят.

Христофор смотрел на нее внимательно.

Исабель снова хохотнула вызывающе:

– И прошу тебя, оставь в покое этого флорентийца и его сказки про Сипанго и Антиллу! После аудиенции с ним король несколько дней никого не принимал из-за головной боли. Мессир оказался из тех ученых, что не замолкают ни на минуту и никого, кроме себя, не слышат. Может быть, он и гений. Скорее всего, это так. Но у королей – свои предпочтения. Теорию Тосканелли, кстати сказать, осмеяли большинство придворных географов короля Альфонсо! Особенно за то, что флорентиец замахнулся на птолемеевы расчеты размеров земли. И Тосканелли постоянно ест от простуды сырой чеснок. В больших количествах. – Она брезгливо поморщилась.

– Тосканелли, может, и воняет чесноком, но его расчеты ничуть не менее верны, чем у Птолемея: и те и другие – умозрительны.

Разговор взволновал его донельзя:

– Я изучил все, что приходило в лавку для продажи: от Маринуса Тирского, на которого ссылался и Птолемей, до перса Альфрагануса из Багдада, и сопоставлял расчеты. Ясно одно: точного размера океана, что простирается от Азор до Азии, да и настоящих размеров земли не знает никто!

– И что предлагаешь ты?

– То, что может предложить навигатор: проверить все на деле, опытом.

– То есть поднять паруса и плыть куда-то на запад с надеждой приплыть на восток? Рисковать вслепую, без всякого представления, сколько времени займет такое путешествие?

– Опасно в жизни многое, если не всё… – Он посмотрел на нее многозначительно. – Например, донна Исабель, завтракать в Лиссабоне с кастильской espia ничуть не менее опасно… – Она улыбнулась. – Без риска все мы сейчас барахтались бы у берегов Mare Nostra[278]278
  Средиземное море, дословно – «Наше море» {лат.).


[Закрыть]. И не знали бы ни Азор, ни африканского берега.

Она внимательно слушала.

– Можно верить расчетам одного ученого и не верить расчетам другого. – Он слегка подался к ней через стол. – Можно верить или не верить! Только доказать ничего нельзя… Особенно – споря до хрипоты в ученых собраниях.

Исабель опять заговорила – жестко, вызывающе:

– И как намерен что-либо доказать ты? Решимость есть у многих навигаторов. И это они, полные решимости и ничего иного, шлют королю письма мешками… А ведь опыта у некоторых поболее. И в письмах иных капитанов гораздо меньше ошибок в португальском, чем в твоих, наивный самоучка и преисполненный самоуверенностью сын безродного савонского ткача!

Пусть слушает, пусть привыкает! Ему еще много раз придется это услышать! Интересно, что он на это ответит?

Он, не шелохнувшись, разглядывал ее криво усмехавшиеся губы. Ей стало не по себе от его пугающей невозмутимости.

Потом медленно поднялся, обошел стол и остановился очень близко, едва не наступив на ее юбки. Она не шелохнулась. Наблюдала за ним снизу вверх с любопытством, держа спину прямой, как доска. Выдержки ей тоже было не занимать, хотя чувство опасности в ней нарастало. Он близко наклонился к ее лицу, как скала навис над ней – огромный, горбоносый:

– Ты права, донна Исабель. Я – сын савонского ткача, – тихо сказал он со странным выговором, который мог быть и генуэзским, и кастильским, и каталонским, который вообще трудно было определить, потому что он говорил на стольких языках, но ни одного не знал как следует. – Но… явись сюда сегодня с проповедью Нового мира сын простого назаретского плотника… ты бы и ему попеняла, благородная донна?

– Ты сравниваешь себя с… Еретик… Богохульник! – непонятно, чего в ее голосе было больше – ужаса или восхищения.

Он взял ее руку. Поднес к губам ее пальцы, глядя в ее глаза не отрываясь:

– Я не знаю точно, что нужно от меня донне Исабель Перестрелло. Но сделаю всё. Всё. Мне нужно только одного… Аудиенции у Его величества короля Португалии.

Она неожиданно для него первая отвела взгляд и, хотя медленно и с неохотой, но осторожно отняла руку. И подумала, что он опять выдержал испытание.

– Предположим… Я не говорю, что смогла бы это сделать, но предположим… Я содействовала бы твоей аудиенции у короля Португалии и Алгарвы. Что бы ты ему сказал, безродный estrangeiro [279]279
  Иностранец (португ.).


[Закрыть], выросший на воде, не имеющий связи с какой-либо определенной страной, да и, насколько я знаю, не очень связанный с сушей вообще? Как ты сможешь убедить его, если не убеждаешь даже меня?

Да, это не Бартоломео! Этот – или добьется своего, или закончит плохо, очень плохо. Впрочем, Бартоломео тоже может закончить очень плохо, независимо от характера. Да и она сама… И все они…

Отбросив все эти мысли, Исабель все же поздравила себя: она все рассчитала правильно и нашла самое слабое место этого честолюбивого генуэзца-навигатора.

На улице, в довершение к обычному шуму, кто-то очень громко, монотонно заиграл на рожке, пока не начали подвывать собаки. Наконец все стихло, кроме смеха и голосов.

– Зачем тебе аудиенция? Неужели ты не понимаешь: тебе нечего предложить королю! Решимости недостаточно. Нужно то, чего не предлагал еще никто. Нужна убедительная причина, чтобы получить покровительство Короны. На это у тебя – никаких шансов.

Он поднялся из-за стола и сел рядом с ней на лавку верхом. Чуть склонив голову, словно любуясь красивым предметом, провел пальцами по ее шее и расстегнул еще одну пуговицу на ее зеленом платье:

– Вот так еще лучше!

Она напряглась, но не отстранилась.

– О, у меня есть чем удивить Его величество, Ваша честь донна Перестрелло!

– Вот как! Чем же? Разглагольствованиями о Тосканелли и Антилле?

– Не только. Я приду к португальскому королю не смиренным просителем, каких много. Я приду и потребую. Не менее чем десятую часть. Нет, четвертую часть от всех богатств в найденных мною землях. И не менее, чем титул вице-короля.

– Вице… короля?! – У нее вырвался разочарованный смешок, и она в сердцах застегнула расстегнутую им пуговицу. – Это что еще за титул? При дворе будут рады развлечению. Не забудь захватить шутовской колпак.

– И титул вице-короля, и что-нибудь столь же неслыханное, вроде Адмирала Океана. Помоги мне, дона Исабель, я не слишком силен в титулах, может быть, ты и подскажешь. – Он смеялся. Она удивленно приподняла брови. – Я знаю, что это неслыханно, и надо мной, конечно, посмеются, и прогонят от дверей… Но… – Он сделал многозначительную паузу и подался вперед. – Но не забудут. Не забудут! Я стану видимым. Имя мое узнают. Все просят, а я – потребую. Громко. И это – самое главное, для чего мне нужна аудиенция. Я все продумал. Ведь я – никто и неизвестно откуда. Ты права, мудрая донна, мне нечего ожидать от португальского короля: я иностранец. Он не станет доверять мне, как доверяет своим благородным придворным дамам, истинным португалкам. Но…

Она внимала каждому его слову очень серьезно. В первый раз так серьезно с самого начала их встречи.

Христофор понизил голос до страстного шепота:

– …аудиенция даст мне известность: все шпионы кастильцев, англичан и остальных… Только Господь и, может быть, еще ваша часть знает, сколько шпионов подвизается при португальском дворе!.. Так вот, они тотчас же сообщат обо мне – странном, дерзком просителе – своим королям. Сам факт, что из тысяч и тысяч подающих прошения навигаторов только я один, иностранец, добился аудиенции у короля, и сама наглость моих требований заставит их заподозрить, что это неспроста, что я – не просто сумасшедший, что у меня есть какие-то сведения, каких у других навигаторов нет! И заставит заинтересоваться мной. Как вы думаете, дона Исабель, не охотнее ли после этого и другие короли дадут мне аудиенцию? Например, Кастилья? Хотя бы из чистого любопытства? А там уж убедить их – мое дело.

Она смотрела на него уже совершенно иначе. От высокомерия и насмешливости не осталось и следа. Однако попыталась немного остудить его пыл:

– Придумано неплохо. Но даже если сеньором Коломбо заинтересуются другие монархи – например, Изабелла и Фердинанд… Время у них сейчас трудное: кастильцы ведут войну с маврами, на это пока уходят все их деньги. У англичан есть небольшой флот, но их корабли тяжелы и неповоротливы. К тому же англичане страшно недоверчивы к иностранцам, не покупают иностранные каравеллы, а стараются создавать хоть несовершенные, но свои. Их посудины часто тонут даже при спокойном море.