Текст книги "Семья в кризисе: Опыт терапии одной семьи, преобразивший всю ее жизнь"

Все большее количество молодых людей проходило через подобное «обращение», хотя не всем удавалось попасть на такие потрясающие обучающие программы, как та, в которой я участвовал в Висконсине. Спрос был настолько велик, что в больших городах открывались частные институты, проводящие последипломное обучение по новой специальности. Потребность в таких институтах возникла еще и потому, что преподаватели традиционных академических программ все еще нерешительно, скептически или же явно враждебно относились к семейной терапии. Какой бы популярной она ни была среди студентов и профессионалов, семейная терапия до сих пор оставалась подпольной, мятежной инициативой.

К началу 1970-х семейная терапия пребывала в интересном, но сложном состоянии. 60-е годы пришлись на нашу раннюю юность, когда молодые терапевты использовали поддержку своих сверстников, чтобы восстать против «старших» с их психоаналитическим подходом. 70-е застали нас в периоде поздней юности. Лихорадочный поиск идентичности завершен. Семейная терапия достигла совершеннолетия, ее признали в университетах по всей стране. Есть несколько журналов, посвященных исключительно супружеской и семейной терапии. Профессиональные бестселлеры в области психического здоровья посвящены именно семейной терапии. Общество дало нам работу, и мы с волнением стараемся ее выполнять.

И все же остается много серьезных проблем. Широкой публике семейная терапия знакома плохо. Когда человеку требуется психотерапевт, он по-прежнему скорее обратится к индивидуальному терапевту. Студенты настоятельно требуют квалифицированного обучения, но у нас все еще слишком мало семейных терапевтов, которые могли бы его провести. Кроме того, семейные терапевты начали осознавать, что выбрали себе очень тяжелую работу. Первоначально семейная терапия казалась такой увлекательной, что многие из нас не замечали, как много мы работали. Теперь мы понимаем, сколько энергии, знаний и навыков межличностного общения требуется от семейного терапевта, поэтому больше осторожничаем при отборе студентов и лучше знаем собственные силы. Внутри нашего движения становится все больше разнообразных подходов. Первоначальные «профессиональные кланы», которые собирались вокруг сильных личностей в 50-е и 60-е годы, сформировались в различные школы семейной терапии. Немного позже мы постараемся обрисовать некоторые их различия.

Несмотря на проблемы и на разнообразие подходов, семейная терапия остается эффективной идеей с хорошим будущим. Подобно экологическому движению, параллельно с которым она развивалась, семейная терапия, скорее всего, распространится еще шире. Оба направления основаны на системной концепции и осознании взаимозависимости жизни и условий, которые ее поддерживают. Целенаправленная работа со всей совокупностью сил, влияющих на человека, является настолько логичной идеей, что ее состоятельность сложно оспорить. И хотя семейный терапевт будущего вполне может быть назван системным терапевтом, среди клиентов которого могут быть корпорации или школы, мы полагаем, что он все равно будет принимать семьи. Потому что с нашей точки зрения единицей человеческой жизни, наиболее сильно связанной с ростом, является не личность, не рабочий коллектив, не социальная группа, а семья.

Глава 5. ИНИЦИАТИВА

Наша следующая встреча с Брайсами была назначена на 9 часов утра в четверг. Я пришел раньше. Карл коротал время, поливая цветы и собирая вчерашние кофейные чашки. В окна светило солнце, с тихим ворчанием закипал большой кофейник. Мы поздоровались, радуясь, что есть несколько минут перед началом работы. Я взял несколько кофейных чашек и направился к маленькой кухне около входной двери, где чуть не столкнулся с Доном. Он несся сломя голову, его догоняла ликующая Лаура.

Дон резко остановился и с улыбкой смущения пробормотал: «О, простите меня, сэр».

Я улыбнулся в ответ, с трудом удерживая чашки в руках. «Эй, я думал, ты будешь бежать от терапии, а не на нее», – сказал я.

«Извините», – сказал он, проносясь в кабинет мимо меня. Проскользнув в комнату, Лаура бросила на меня застенчивый взгляд. В холле я встретил Клаудию, идущую в одиночестве, а затем – ее родителей. Лицо Клаудии было серьезным, родители тихо разговаривали между собой. Они поздоровались со мной, а Клаудия промолчала.

Когда я вернулся, Карл расспрашивал Лауру об игре в джекс[7]7
  Джекс (jacks) – детская игра, в которой игрок, стукнув каучуковый мячик об стол, должен той же рукой схватить как можно больше мелких металлических предметов определенной формы (они тоже называются «джекс»), причем сделать это как можно быстрее (пока мячик прыгает или вообще до первого отскока). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Сколько джексов она сможет схватить за один раз? Сможет ли она это сделать с первого отскока? Пока Дэвид разливал кофе, они выбирали в комнате место для тренировки.

Когда все расселись, я понял, что семья стала вызывать у меня совершенно другое чувство. Они казались счастливее и спокойнее. Больше всего это ощущалось в Клаудии. Она была одета в новое длинное платье в деревенском стиле – хлопковое, в цветочек. Волосы, уложенные в пучок, делали ее старше. Я сказал, что мне нравится ее платье, и она чуть-чуть смутилась.

На этот раз родители сели рядом в кресла в центре комнаты, и Кэролайн начала. «Вы знаете, я не уверена, что у нас есть сегодня тема для разговора. Неделя прошла довольно спокойно. Не было кризисов, стычек, и Клаудия приходила вовремя или почти вовремя каждый вечер. Я не знаю, почему, но все встало на свои места».

– Поздравляю, – сказал я. Карл улыбнулся и добавил:

– Не беспокойтесь. Это долго не продлится.

Дэвид издал возглас удивления, а Кэролайн улыбнулась, хотя видно было, что реплика Карла привела ее в замешательство.

– Что вы имеете в виду?.

– Это медовый месяц. – Пояснил Карл. – Когда люди начинают терапию, обычно на некоторое время дела у них улучшаются. Я просто предупреждаю вас, чтобы вы не удивлялись, когда этому придет конец.

– А, – сказала Кэролайн и умолкла. Снаружи светило солнце, мы слышали пронзительный рев грузовика, вывозящего мусор из соседнего здания, в котором располагалось отделение онкологии. Потом Кэролайн сказала: – Так или иначе, какой бы ни была причина, я рада, что это была хорошая неделя.

– Конечно, – ответил Карл. Опять наступила тишина. В течение долгой минуты никто ничего не говорил.

Тишину прервал отец.

– Похоже, мы ждем, чтобы вы нас подтолкнули.

Карл по обыкновению дымил трубкой, откинувшись в кресле.

– А мы ждем, чтобы начали вы. Держу пари, что у нас больше выдержки!

Несмотря на мягкое поддразнивание, в его голосе слышалась серьезность. Отец усмехнулся, затем опять наступила тишина.

На этот раз она была более напряженной и давящей. Происходила едва заметная борьба, каждый ждал, чтобы первый шаг сделал другой, как будто этот шаг означал ответственность, которую никто не хотел на себя брать. Мы с Карлом уже много раз проходили через подобные ситуации и были уверены, что ожидание нужно, хотя нас оно тоже немного беспокоило.

В течение предыдущей встречи мы хорошо поработали, взяв основную инициативу на себя и, по существу, направляя ход беседы. Сейчас мы внезапно изменили свой подход. Мы настаивали, чтобы инициативу взяла на себя семья, чтобы они начали разговаривать друг с другом. Если бы мы продолжили в прежнем стиле – спрашивая, пробуя, объясняя – мы бы создали опасный прецедент. Мы дали бы им понять, что берем на себя ответственность за перемены, к которым мы их подталкиваем. Это было бы несправедливо по отношению к семье. С самого начала семья должна знать, что именно их инициатива, желание сражаться и попытки что-то изменить обеспечивают успех терапии. Уходя в тень, мы с Карлом почти открыто принуждали их начать взаимодействовать друг с другом. Карл шутил по поводу нашего ожидания, но сам момент был очень серьезным и важным.

Не все семейные терапевты таким образом провоцируют семью взять инициативу на себя. Некоторые предполагают, что терапия – это процесс обучения, и что терапевт, как обыкновенный учитель, должен направлять, определять, подталкивать и объяснять, фактически читать лекции по определенному плану. Но мы убеждены, что психотерапия не может быть успешной, если она сводится к внешнему воздействию на человека или семью. Для нас психотерапия связана с естественным процессом развития как отдельных индивидуумов, так и их семей. Мы предполагаем, что желание и необходимость развития и интеграции опыта свойственны всем, просто в семье, обратившейся к терапевту, естественный процесс застопорился. Семейная терапия – это катализатор, который, как мы надеемся, помогает семье открыть свои собственные ресурсы. Поэтому мы придаем такое значение собственной инициативе семьи. Мы считаем, что терапия будет иметь стойкий положительный эффект, только если семья сама почувствует в себе решимость измениться. Как родители, которые приучают ребенка к самостоятельности, мы думаем о завершении терапии уже в самом ее начале, поскольку глубоко убеждены, что семья должна научиться находить свои собственные ресурсы, быть самодостаточной и уметь заботиться о себе.

На ранних стадиях терапии мы также стремимся избежать какого-либо повторения первой сессии. Тогда мы взяли инициативу на себя и сосредоточились на структуре семьи – на тех образцах взаимоотношений, которые, по всеобщему мнению, были вполне предсказуемы. Мы получили информацию, попросив членов семьи рассказать, что происходит дома. Теперь наши требования возросли. Мы настаивали, чтобы семья начала перестраивать отношения и бороться друг с другом в нашем присутствии. Мы хотели увидеть, как они взаимодействуют, а не услышать об этом. Это и породило возникшее напряжение. Мы беспокоились, поняла ли семья, чего мы от нее хотим, и задавались вопросом, отважатся ли они показать нам процесс реального взаимодействия. Мы просили их продемонстрировать нечто такое, чего, возможно, раньше не видел никто посторонний: как они ссорятся, как они живут.

На этот раз пауза длилась около пяти минут. Но даже мне она показалась длиннее. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Дети беспокойно хихикали. Взрослые ерзали в своих креслах. Потом всем стало тяжело смотреть друг другу в глаза. Я сосредоточил взгляд на ковре, его запутанный узор вырос и стал более сложным, мне казалось, что если я буду смотреть на ковер и дальше, то увижу, как линии начнут закручиваться и расплываться. Отец рассматривал книги на стеллаже Карла. Мать положила руки на колени ладонями вниз и уставилась на них. Клаудия казалась наименее взволнованной из всех членов семьи, она просто отрешенно смотрела в пространство. Дон вынул журнал комиксов и, не читая, нервно перелистывал страницы. Лаура в углу играла в джекс на краю ковра. А Карл пыхтел своей трубкой – тихо, медленно, неторопливо.

Чем дольше длилась пауза, тем большее напряжение она вызывала. Я ощутил легкое давление в груди. Я устал от ожидания, мне казалось, что необходимо сказать хоть что-нибудь, все равно что, лишь бы справиться с чувством изолированности. Я взволнованно посмотрел на семью. Сейчас глаза Клаудии были опущены вниз, она казалась одинокой и подавленной. Все в семье выглядели раздраженными и никак не связанными друг с другом.

Я начал настраивать себя. «Расслабься. Дыши глубоко. Расслабься». Постепенно я расслабился, Я все еще боролся с потребностью начать разговор, когда усаживался в кресле поудобнее и ощущал, как выравнивается мое дыхание. Расслабившись, я начал наслаждаться моментом, мое тело отдыхало, оно было совершенно спокойно. Почти одновременно с этим я испытал чувство, которого раньше не было. Вместо чувства отдаленности я ощутил близость к семье, как будто мы все погрузились в бассейн с теплой водой. Я наслаждался образом всей группы, медленно опускающейся в этот бассейн, когда отец начал говорить.

«Ну, если больше никто не хочет, скажу я. – В его голосе чувствовалось сильное возбуждение, почти паника. – Я хочу обсудить мои отношения с Клаудией». Он повернулся к Карлу, словно умоляя поговорить с ним.

Карл выдержал короткую, но необходимую паузу. Потом он повернулся в своем кресле, вынул трубку изо рта и заговорил. Его голос был спокойным и участливым. «Я могу вам в этом помочь?»

Дэвид: «Мне бы хотелось, чтобы вы смогли».

Карл: «Говорите о ваших отношениях с Клаудией с нею самой, а не с нами».

Дэвид: «Я пытался сделать это дома. Но ничего не получилось».

Карл: «Попытайтесь еще. Возможно, здесь все будет по-другому».

Отец вздохнул и сказал: «Хорошо. Я попытаюсь».

Он повернулся к Клаудии. Когда он это сделал, она оцепенела, как будто ее собирались наказать.

Дэвид начал: «Я всю неделю вспоминал, как наши терапевты заметили, что я бросил или предал тебя, а ты согласилась с этим. Я очень переживал».

Его голос был нежным и немного расстроенным, и он произносил слова с усилием, как будто стыдился проявления своих чувств.

Клаудия попыталась преодолеть неуверенность в себе: «Ну и что тут такого?»

Дэвид: «Я подумал, что это может быть важным для тебя».

Клаудия: «Так оно и было, но я прошла через это. Жива, как видишь».

Она определенно не хотела говорить с ним, по крайней мере, сейчас.

Дэвид, ерзая на стуле: «Давай все-таки попытаемся поговорить об этом. Как я тебя предал?»

Клаудия, которая старалась не смотреть на отца, возмущенно ответила на его нажим: «Я не хочу об этом говорить!»

И отвернулась.

Отец обратился к нам с Карлом: «Видите, что происходит? У нас не получается настоящего разговора ни об этом, ни о чем-либо еще».

И это было правдой. Их попытка поработать над своими проблемами была настолько робкой и краткой, что оказалась обречена на провал. Дэвид искренне пытался что-то сделать, но моментально сдался, получив отпор от Клаудии. Сейчас он просил нас помочь ему. Возможно, он ожидал, что мы начнем задавать вопросы или найдем какой-то смысл в том, что мы сейчас услышали. Соблазн вмешаться был велик, – как в ситуации, когда ребенок умоляюще смотрит на тебя и жалуется, что не может зашнуровать ботинки.

Тем не менее, процесс терапии шел на самом деле довольно хорошо. Долгая тишина дала интересный эффект. Освободившись от слов, все, как и я, были вынуждены обратиться к своим внутренним ресурсам. Сначала все растерялись, но потом на первый план вышли чувства. Мы получили доступ к своим эмоциям, которые так часто не можем в полной мере испытать из-за чрезмерного использования слов. Поскольку речь – наше основное средство общения, часто слова употребляются для того, чтобы скрывать чувства, защищаться от них. В тишине некоторые эмоции, с которыми семья боялась столкнуться лицом к лицу, начали проясняться. Когда разговор возобновился, он стал более искренним. Участливая нотка в комментариях Карла, настойчивость и печаль в голосе Дэвида, раздражительность в ответах Клаудии, которая причинила ему боль, – все было значимым, поскольку для нас стало проще делиться своими чувствами.

И все же было нечто глубоко «заблокированное» в общении членов семьи. На прошлой неделе, когда мы пытались узнать, как они живут дома, они, казалось, стремились к ссоре. На этой неделе, когда мы предложили им поговорить друг с другом и открыто выразить противостояние, они как будто застыли. И когда отец попытался быть искренним, дочь отказалась говорить. Семьей управляла какая-то мощная запрещающая сила, она не давала им продвинуться в разрешении проблем.

Сейчас мы с Карлом не собирались вмешиваться. Когда Дэвид повернулся к нам, после того как Клаудия отказалась с ним разговаривать, я твердо сказал: «Попытайтесь еще раз. Возможно, теперь вы сможете продвинуться на шаг дальше».

Дэвид посмотрел на Клаудию, его плечи устало опустились. Казалось, он говорил: «Неужели я должен это делать?». У меня промелькнула мысль, не собирается ли он встать и уйти. Но он начал снова, на этот раз его голос звучал совсем обескуражено. «Клаудия, как я могу поговорить с тобой, если ты не хочешь разговаривать? Никак не могу. Но почему ты не хочешь говорить?»

Если в семье была «заблокированная» зона, то наиболее явно о ней свидетельствовало поведение Клаудии. Она выглядела хмурой и сонной, как будто все ее жизненные силы были тщательно спрятаны за непробиваемой маской, которой стало ее лицо. Она молчала.

Дэвид сделал еще одну попытку, он почти умолял. «Ты можешь, по крайней мере, сказать, что я такого сделал? В чем конкретно было мое предательство? Я ведь даже не знаю».

Лицо Клаудии стало злым, однако она сохраняла спокойствие и тщательно выбирала слова. «Я уже говорила об этом. Я думаю, что некоторые мамины требования и правила просто смешны. Раньше ты хоть иногда защищал меня и говорил ей об этом, тогда она немного смягчалась. Но теперь ты всегда с ней соглашаешься, по крайней мере, в моем присутствии».

В голосе Дэвида слышится напряжение, морщины на лице проступают четче: «Клаудия, я вынужден. Я просто не могу смириться с некоторыми твоими поступками. Ты убегаешь, ты отказываешься соблюдать даже простейшие правила – как я могу с этим согласиться? Ты говоришь, я предал тебя, но ты тоже меня подвела. Ты вынуждаешь меня быть жестче по отношению к тебе. – Пауза. – Но все не так просто. Как в прошлый раз сказал Дон, большинство наших ссор с мамой происходит из-за тебя. И я действительно защищаю тебя перед ней». На его напряженном лице отразилось страдание и заботливое участие. Он украдкой взглянул на жену.

В этот момент спокойно слушавшая до сих пор Кэролайн перебила Дэвида и резко сказала Клаудии. «Он действительно защищает тебя. Я не знаю, о каком предательстве ты говоришь. В разговорах со мной отец становится на твою сторону гораздо чаще, чем раньше. Он может соглашаться со мной в твоем присутствии, но когда мы вдвоем, он отстаивает твою правоту». На самом деле ее реплика была адресована мужу.

Дэвид резко повернулся в кресле, чтобы посмотреть на сидящую рядом жену. «А ты чего ожидала?» – сердито спросил он ее.

Казалось, сегодня я все время должен следить за дисциплиной. Я мягко заговорил с матерью, впервые называя ее по имени. «Кэролайн? Можно вас прервать? Они только начали по-настоящему общаться. Может, вам и кажется, что они ждут, когда вы вмешаетесь и спасете их, но думаю, они должны справиться с этим сами». Она отступила, пораженная, но не обиженная этим замечанием. Тогда я жестом предложил отцу и дочери продолжать.

Это был простой, но важный ход. Между Клаудией и отцом существовала большая напряженность, и как только они столкнулись лицом к лицу, им захотелось найти повод уклониться от конфликта. Взгляд, украдкой брошенный Дэвидом на жену, был молчаливым призывом к спасению, и Кэролайн отреагировала так, как он и ожидал. Еще немного, и они оказались бы в запутанном «треугольном» переплетении, и момент начала взаимодействия между отцом и дочерью был бы упущен. Вторжение Кэролайн было еще одним из неосознанных блокирующих маневров, принятых в семье. Оно показало, что всякий раз, когда конфликт становился слишком личным или слишком сложным, кто-нибудь вмешивался, чтобы развести дерущихся в стороны. Вынуждая Кэролайн отступить, я пытался, насколько возможно, придать дискуссии максимально простую форму, сохранить чистоту взаимодействия в диаде, надеясь, что пара, предоставленная сама себе, сможет продвинуться дальше или, по крайней мере, найти новый элемент в отношениях.

Сейчас у них не было выбора, они могли только продолжать. Я видел, что они боятся того, что может произойти дальше, и стараются отложить продолжение диалога.

– Хорошо, – собираясь с духом, сказал Дэвид, – давай поговорим об этом.

– О чем? – спросила Клаудиа.

– Ну, хватит, – раздраженно сказал отец, – ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

– Ты имеешь в виду то, что я не прихожу домой? – Клаудия казалась смущенной.

Дэвид: «Я имею ввиду, что ты ходишь неизвестно где, сколько тебе вздумается, с кем тебе вздумается, и делаешь все, что взбредет тебе в голову».

Несмотря на то, что Клаудия выглядела испуганной, она тоже злилась все больше. Как и предвидел Карл, хорошее настроение в семье было разрушено. «Ну?», – подгоняла она.

Дэвид: «Нам это не нравится. Тебе нет еще и шестнадцати, а мы уже совершенно не можем хоть как-то контролировать то, что ты делаешь. – В этот момент его голос звучал напористо и уверенно, а не просяще. Потом он споткнулся. – Конечно, я понимаю, тебе трудно, ты чувствуешь, что на тебя давят, и это заставляет тебя делать то, что ты делаешь. Но все же, мы – твои родители, и ты должна больше к нам прислушиваться». В этот момент Дэвид увидел замешательство и боль на лице своей дочери и замолчал.

Клаудия почувствовала, что отец уступает. Ее голос становился громче, по мере того как она захватывала инициативу, утерянную Дэвидом. «Но ты ведь знаешь, что получается, когда я торчу дома! Мама садится мне на шею из-за моей комнаты, моей домашней работы, моих друзей и просто из-за всего, что происходит в моей жизни, и мы ссоримся. И мне приходится убегать. Мне просто приходится!». Она была на грани срыва, будто действительно не знала, что может произойти, если она останется надолго в одном доме с матерью.

Либо отец не заметил, что она готова сорваться, либо сознательно не обратил на это внимания, потому что он продолжал говорить о поведении дочери. «Нас касается то, куда ты ходишь, Клаудия. Ты не говоришь нам, куда и с кем ты уходишь, не говоришь, что вы делаете, и нам остается только догадываться. И наши догадки нас не радуют».

Клаудия иронически отнеслась к отцовской заботе. «И что же вы думаете? Что я забеременею! Что я подсяду на иглу! Что я уйду из школы и буду курить травку!» Ее издевательский тон был ловушкой, она пыталась превратить в шутку тему, которую явно не хотела обсуждать.

Дэвид: «Ну да. Очень похоже, что так и будет. По крайней мере, сейчас это кажется очень правдоподобным. И не только это».

Клаудия вспыхнула, но старалась сохранить иронический тон: «Что там еще? Венерические заболевания? Ты думаешь, я могу подхватить венерическую болезнь?»

Дэвид покраснел. Он смутился, что его дочь произнесла то, на что он мог только намекнуть, но он спокойно ответил: «Ты будешь не первой, с кем это произойдет».

«Ты будешь не первой, с кем это произойдет! – пародируя отца, произнесла Клаудия. Потом она добавила: – Ну а вы будете не первыми родителями, которые ничего ни о чем не знали». Ее насмешки были жестоки, но исполнены страдания. Она почти плакала.

И снова, казалось, отец не обратил внимания на ее слезы, а она – на его озабоченность. На этот раз язвительность дочери разозлила его. «Черт побери, Клаудия, ты можешь смеяться надо мной, но я имею право требовать, чтобы ты соблюдала правила, принятые в нашем доме. Я – твой отец, и у меня тоже есть права. И их нельзя назвать неразумными. И я желаю тебе только добра». Несмотря на всю его злобу, он говорил устало, как будто произносил эти слова в сотый раз и не надеялся, что его услышат. Он говорил как человек, который проиграл в долгой, изнуряющей борьбе не только со своей дочерью, но и с самим собой.

Когда Дэвид замолчал, с его дочерью что-то произошло. Может быть, он и говорил ей подобные слова уже не раз, но сейчас она услышала в них что-то новое. Клаудия покраснела, ее тело напряглось, кулаки сжались, и она наклонилась к отцу. «Ну и что ты хочешь, чтобы я делала? – Ее голос все больше походил на крик. – Сидела в моей прибранной комнате как проклятая статуя? Я что, должна просто сидеть там сложа руки и сходить с ума?» Чувства, которые она сдерживала так долго, переполняли ее, она выражала их не только голосом, но и всем телом, будто и правда готова была взорваться. Этому чувству трудно было найти выход, оно прорывалось частями, пытаясь освободиться от другой силы в Клаудии, похожей на ту, что помогала ее отцу оставаться таким уравновешенным и не терять контроль над собой. В последних словах, которые она выкрикивала отцу, звучало отчаяние: «Этого ты от меня добиваешься? Чтобы я сидела дома в своей комнате и сходила с ума?»

Дэвид и раньше был спокойным, но сейчас он стал еще спокойнее. Он тщательно следил за своим тоном, напуганный яростью дочери. «Конечно, я не хочу этого, Клаудия. И ты это знаешь».

Его смирение совершенно не успокоило Клаудию, оно только усилило ее страдание. Когда она продолжила, ее голос по-прежнему дрожал от гнева. «Вот что происходит со мной, когда я остаюсь дома. Я чувствую, что схожу с ума». Она залилась слезами, всхлипывания постепенно превратились в горькие рыдания, все остальные ее эмоции растворились в плаче. Она плакала минуты три, и все это время в комнате стояла пугающая тишина. Постепенно рыдания становились менее громкими и отчаянными, теперь в них слышалось облегчение. Когда Клаудия плакала, она обняла себя за плечи скрещенными руками, как будто пыталась почувствовать себя менее одинокой. Волосы упали ей на лицо и прилипли к залитым слезами мокрым щекам.

Отец выглядел потрясенным, мать – крайне расстроенной. Никто не мог сказать ни слова. Дон казался озадаченным. Наконец тишину прервал детский голос Лауры, стоящей рядом с матерью. «Мама, что случилось с Клаудией?»

Кэролайн говорила мягко. «Она огорчена, дорогая. Но с ней все будет в порядке».

Неожиданно для себя я заговорил с Лаурой, хотя совершенно не собирался этого делать. Возможно, мне самому хотелось сделать то, что я ей посоветовал: «Знаешь, ты могла бы ее успокоить».

Лаура удивленно посмотрела на меня. «Я?».

Потом маленькая девочка подошла к сестре, протянула руку и дотронулась до плеча Клаудии. Смеясь и плача одновременно, Клаудия убрала волосы с мокрого лица и повернулась к Лауре. На минуту сестры обнялись, крепко прижавшись друг к другу. Из груди Клаудии вырвался звук, похожий одновременно и на смех, и на слезы, и на вздох облегчения. Когда сестры обнялись, казалось, все в комнате расслабились, как будто удалось вылечить глубокую рану одиночества и горя. Потом Лаура села рядом с Клаудией, все еще держа ее за руку.

Взволнованный, отец повернулся ко мне. «Мне бы хотелось, чтобы я тоже мог это сделать – вот так крепко обнять ее». В отличие от многих его предыдущих слов, эти слова были естественными, не отрепетированными, в них слышался трогательный оттенок искренней заботы, которую так легко проявляют дети, и с таким трудом – взрослые.

– Вы можете сделать это сейчас, – сказал я.

Клаудия оцепенела от моих слов, а отец покраснел.

– Нет, я так не могу. Наверное, если бы я умел это, было бы намного легче. Но я сижу здесь, продолжаю злиться и спрашиваю себя: что я сделал такого, что, по словам Клаудии, сводит ее с ума, что не в порядке в нашем доме?

Клаудия снова заговорила с оттенком гнева.

– А что ты сделал такого, чтобы довести меня до слез…

На секунду показалось, что спор возобновится, но потом Карл обратился к ней, чтобы разговор не зашел в тупик и чтобы сохранить то, что было достигнуто.

– Может быть, я смогу вам помочь. Для меня достаточно ясно, что произошло.

Клаудия посмотрела на него с легким испугом, но потом успокоилась, увидев его легкую улыбку.

Карл: «Я думаю, что толчком, доведшим тебя до слез, послужило мучительное благоразумие твоего отца. Ты высмеивала его, помнишь? – Клаудия слегка кивнула, – и я думаю, ты делала это, чтобы не заплакать. А может, ты вынуждала своего отца не прятаться и хоть каким-то образом отреагировать на тебя. – Карл чуть-чуть повернулся в кресле, наклонившись вперед. Его не зажженная трубка осторожно покачивалась в руке, опиравшейся на колено. – Твой отец прочитал лекцию о том, каково ему быть твоим отцом и как ты должна соблюдать домашние правила. У него множество настоящих чувств, но он не дает им выхода. Я думаю, тебя подтолкнуло то, что он не признавался в своих чувствах, продолжал пытаться быть разумным, пытался быть отцом больше, чем человеком. – Тут Карл остановился, а Клаудия ждала, чтобы он продолжил. Наконец он сказал: – Это был процесс разрушения отцом своих собственных чувств, собственной индивидуальности, вот, что, на мой взгляд, тебя так огорчило. И твое огорчение было обоснованно. Я думаю, это очень серьезная проблема».

Карл зажег свою трубку и продолжил. «Вопрос еще и в том, в какой манере высказываются аргументы. Отец говорит с тобой так, словно ты семилетний ребенок, от которого ждут, что он будет послушным только потому, что ему так велели, вместо того, чтобы обсудить с тобой вопросы, которые ты можешь помочь ему решить. – Он вопросительно посмотрел на Клаудию. – Должен признать, что ты иногда действительно ведешь себя, как семилетний ребенок. Складывается впечатление, что вы оба уже несколько лет не задумывались о своих отношениях, и теперь вам нужно выработать новую систему взаимосвязей. Конечно, тебя уже нельзя контролировать как семилетнюю, но никто из вас не придумал новую систему правил совместной жизни и не нашел новые слова для преодоления ваших различий».

Клаудия хотела что-то сказать Карлу, но отец прервал ее. «Неужели Вы думаете, я имел в виду.»

Карл был почти груб с Дэвидом. «Не могли бы вы подождать? Я разговариваю с Клаудией. – Потом он снова повернулся к ней, мягко спросив: – Так что ты хотела сказать?»

Медленно и нерешительно, но с явной благодарностью к Карлу Клаудия начала. «Я не знаю, что меня так расстроило. Наверное, я просто огорчилась».

Карл: «Я не уверен, что тебе необходимо это понимать. Опыт сам по себе может быть важнее понимания. В твоем огорчении есть очень положительный момент – ты сказала «Я». В семьях мы часто говорим о поведении, о том, что люди делают. Но ты имела в виду себя – то, что ты чувствуешь, и это вселяет надежду. Если бы все в семье смогли научиться делать то же самое, проблема была бы наполовину решена».

Клаудия тихо радовалась тому, что говорил Карл, и удивлялась, что в ее огорчении нашлось что-то позитивное. Все же у нее остались вопросы. «Но проблема не в отце. Мы с ним обычно довольно хорошо ладим, по крайней мере, так было до последнего времени. Проблемы, кажется, у меня и моей матери».

Карл: «Или у тебя и твоей семьи».

«Что?» – Клаудия была в замешательстве.

Карл: «Может быть, ты боишься сойти с ума именно потому, что вся семья подавляет свои чувства так же, как это делает твой отец. – Он сделал паузу. – Думаю, фантазия о том, как ты сидишь в своей комнате, будто превращаешься в камень, пугает тебя потому, что ты как бы становишься ответственной за стремление семьи сдерживать и приглушать свои чувства. – Внезапно я увидел очень ясный образ Клаудии, которая сидит в своей комнате и тихо сходит с ума. Карлу не терпелось закончить. – Ведь у твоей мамы тоже есть это чувство мучительного благоразумия, она так сильно старается быть хорошей, что ей трудно быть настоящей». Он замолчал, ожидая реакции.

Я посмотрел на родителей. Они страдали, чувствуя себя виноватыми и отстраненными. Одно из преимуществ процесса котера-пии состоит в том, что пока один терапевт поглощен одним человеком или одними отношениями в семье, другой терапевт может сменить фокус. Я заговорил с Дэвидом, потому что сегодня он был наиболее активным. «Вы выглядите несчастным».