Текст книги "Семья в кризисе: Опыт терапии одной семьи, преобразивший всю ее жизнь"

Посмотрим на это следующим образом: дистанция в их отношениях была предметом договоренности. Пока неважно, почему, – это просто произошло. Причина не в Дэвиде и не в Кэролайн. Каждый из них постепенно, неосознанно, долгие годы вносил свой вклад в эту ситуацию. Но психологическое пространство между ними не оставалось пустым. Его заполнили их дети, особенно заметно – Клаудия. Однако супруги были не просто холодны и отчуждены друг от друга. Пока Клаудия росла, она стала пешкой в их невысказанном, но напряженном конфликте. Дэвид мог удовлетворить некоторые из своих потребностей в эмоциональной близости с дочерью, а Кэролайн могла выразить часть своего гнева на Дэвида косвенно, крича на Клаудию вместо того, чтобы кричать на него. Супружеские отношения по сути дела существовали опосредованно через дочь. И эта ситуация явно была для Клаудии очень сложной и болезненной.

Но Клаудия была больше, чем жертва. На каком-то уровне она тоже согласилась, что будет участвовать в этом безумии. Наверное, отчасти потому, что получала таким образом власть. Родители «возвели» Клаудию в статус наполовину взрослой, и эта включенность в отношения между супругами дала ей рычаги управления. Если мама отвечала «нет» на какую-то ее просьбу, Клаудия, полагаясь на отца в качестве тайного союзника, с готовностью бросала вызов матери и получала свое. Временами Кэролайн прибегала к мольбам и становилась неадекватной, сталкиваясь с вызывающим поведением дочери. Это наверняка происходило из-за раскола между супругами – раскола, о котором Клаудия знала и который использовала в своих целях.

Таким образом, они все были «виноваты» в бессознательном тайном сговоре, который вызвал эту абсурдную ситуацию, даже Клаудия; и в то же время ни один из них не был виноват лично. Каждый выполнял определенное «па» в создании целостного «танца». Некоторое время «танец» казался выгодным всем, а кризис наступил, когда он потерял свою полезность для семьи и стал болезненной карикатурой семейной жизни, которую мы увидели в начале терапии.

Но зачем была нужна эта безумная война между Кэролайн и Клаудией, война, которая грозила разорвать семью на части? Почему Кэролайн и Дэвид не могли решать свои противоречия непосредственно друг с другом? Зачем разрушать жизнь Клаудии, ссорясь «через» нее? Мы полагаем, это происходило потому, что супруги просто слишком страшились возможных последствий открытой войны. Они слишком друг друга любили и слишком зависели друг от друга, чтобы рисковать, признавая взаимную враждебность. Хотя они казались отдаленными друг от друга, за этим крылось тесное и робко проявляемое единство. Открытая честная схватка, выбивающаяся их из привычной жизни, могла послужить угрозой этому единству. Напряжение должно было проявиться где-то еще: например, между Кэролайн и Клаудией.

Интересная гипотеза о причинах обострения борьбы между Клаудией и ее матерью состоит в том, что в действительности это была часть возраставшего напряжения между супругами, и борьба помогала стабилизировать это напряжение. Трещина в отношениях между Кэролайн и Дэвидом по различным причинам увеличивалась, конфликт незаметно усугублялся, и семья молчаливо согласилась помочь им двоим совладать с этим, создав «войну» между Кэролайн и Клаудией. Более того, война между матерью и дочерью, какой бы разрушительной и ужасной она ни была, на самом деле имела своим результатом сближение родителей. Им некуда было деваться, им пришлось сотрудничать, чтобы совладать с дочерью. Клаудия даже пожаловалась на результат, которого она помогла быстро достичь: «Папа, ты сейчас больше соглашаешься с мамой».

Как в случае с пациентом, больным шизофренией, который попал в больницу, когда отношения в семье накалились, болезненное «изгнание» ребенка из семьи было ужасной платой за стабильность супружеских отношений.

4. Обвинение. Неотъемлемая часть семейного кризиса – увлечение поисками виноватого. Обвинение – очень могущественный процесс, его участники не только осуждают кого-то другого, но и защищают себя. Кэролайн уверена, что стоит Клаудии измениться, как семья успокоится. Клаудия уверена, что если изменится ее мать, то успокоится и семья, и она сама. Каждая чувствует себя бессильной жертвой; каждой кажется, что «другой» сильнее и от него зависит их судьба.

Злобные взгляды Кэролайн и Клаудии друг на друга во время сессии, их давление друг на друга говорят о большем, чем просто расхождение во взглядах. Каждая показывает глубокую осведомленность о другой и столь же глубокое отсутствие осведомленности о себе. Они не осознают собственных чувств и не видят собственных возможностей изменить ситуацию. В начале они не могут даже толком говорить о себе и тем более не могут допустить возможность изменений в себе. Всегда есть другой человек, о котором они говорят, другой человек, который должен измениться.

Клаудия и Кэролайн действительно не могли увидеть друг в друге человека как такового. Они были друг для друга лишь абстракциями: сильные сущности; грозные силы; фантастические образы; таинственные символы в лабиринтах беспокойства. Для Клаудии ее мать – Карающая Власть, Предательство, Удушающий Дым. Для своей матери Клаудия – Бунт, Неблагодарное Презрение, Угроза. Кто знает, что они в действительности видят, когда смотрят друг на друга? Видит ли Кэролайн своего мужа, когда смотрит на свою дочь? Узнает ли в ней свою собственную мать? Себя? Сестру или брата? Эта борьба осложняется участием такого количества переменных, что реальных людей практически не видно. Кэролайн, конечно, не замечает в Клаудии напуганную, одинокую, смущенную девочку, которую видим мы с Карлом, а дочь не замечает болезненную запуганность и застенчивость своей матери или ее одиночество. Каждая из них охвачена гневом, каждая для другой – не человек, а Угроза.

Однако мы говорим о значительно большем, чем проблемы межличностного восприятия, основанные на неправильном понимании. Проблема серьезнее. Восприятие другого основано на опыте личности, и ограниченность членов семьи в восприятии друг друга как реальных людей вытекает из ограниченности их личностного опыта. Мы не научим людей видеть друг в друге разные грани только с помощью рассудка. Сначала они должны ощутить эти различия на собственном опыте. Суть данного подхода к семейной терапии состоит именно в переживании личностного опыта.

5. Диффузия идентичности. В семьях бывают еще более серьезные проблемы, чем политические войны между соперниками. Предположение о том, что конфликты сводятся только к взаимоотношению полов и борьбе за власть, может привести к переоценке зрелости членов семьи. Мы с Карлом считаем, что в семье, где есть проблемы любой степени сложности, скорее всего будут напряжение и запутанные отношения, в которых никто не обладает автономией и независимостью. Даже взрослые члены семьи могут оказаться недостаточно зрелыми для этого. Симбиоз всей семьи часто подавляет индивидуальность каждого ее члена. Они настолько зависимы друг от друга, настолько боятся потерять поддержку друг друга, что от страха интуитивно соглашаются не «раскачивать лодку». Они начинают подчиняться жестким образцам поведения друг с другом, придумывая сложный и извращенный порядок, который сохраняет их единство, но убивает индивидуальности. Кэролайн, возможно, и хочет открыто сказать Дэвиду что-то вызывающее, но боится это сделать. Он, возможно, и хочет уехать один на выходные с палаткой, но не решается на это. Непрерывное потакание друг другу и стремление сохранить мир любой ценой ставит под угрозу свободное проявление чувств в семье, творческое начало и жизненные силы каждого из ее членов. Ни один не позволяет себе быть самим собой из-за страха. И они даже не знают, чего они боятся.

По сути дела, вместо пяти отдельных личностей возникает одна составная личность – семья. Члены этой семьи позволяют жестко определенным ролям контролировать свое поведение вместо того, чтобы самим взять на себя ответственность за семью. Семья управляет всеми ими железной рукой. Симбиотическое единство, которое, возможно, в своей основе является реакцией на стресс, само создает стресс, потому что угрожает индивидуальности и автономности членов семьи. Все панически боятся потерять свою индивидуальность в этой «трясине». Создание конфликта – один из приемов, которые применяет семья, чтобы справиться со страхом потери индивидуальности. Ссоры указывают на потребность членов семьи в отделении друг от друга, а «война» с кем-нибудь – один из способов развития независимости от данного человека. Проблема в том, что иногда «войны» недостаточно, или в том, что она становится слишком разрушительной и дорогостоящей.

Когда семья начинает терапию, каждый из ее членов обычно громко жалуется на то, что он кем-то запуган. Ясно, что каждый действительно верит в это. Они на самом деле чувствуют себя запуганными. Муж и жена или мать и дочь, которые хором обвиняют друг друга, говоря: «Ты запугиваешь меня», – запуганы не столько друг другом, сколько общей потребностью друг в друге. Их неуверенность настолько глубока, что в целях безопасности они подчиняют себя требованиям отношений. Отношения, система, танец – вот что их запугивает и порабощает. Семья как таковая – вот от чего они жаждут освободиться.

Но на карту поставлено больше, чем свобода и независимость, поскольку семейное единство ложно. Когда семья начинает терапию, ее члены обычно чувствуют фрустрирующее сочетание личностной изоляции и строгих ограничений. Они не могут наслаждаться ни свободой истинной независимости, ни удовольствием настоящей близости. Они страдают от кажущегося бесконечным одиночного заключения в семье, которую они любят, но жизнью в которой не могут полностью насладиться.

6. Застой. В семье есть больший страх, чем страх потерять друг друга, – страх неподвижности и застоя, который в действительности является страхом смерти. Осознание смерти лежит в основе нашего опыта, и эта осознанность – ключевая в семейной динамике.

Дэвид и Кэролайн Брайс почувствовали, что жизнь проносится мимо них, и с каждым следующим годом неудовлетворенность растет, а времени на то, чтобы наслаждаться жизнью, становится все меньше. Хотя они не признавались себе в этом откровенно, они почувствовали острый страх, что их совместная жизнь больше никогда не будет приносить удовольствие.

Как и многим другим парам, им казалось, что их отношения становятся со временем холоднее и холоднее и они все больше отдаляются друг от друга. Но на более глубоком уровне их чувства друг к другу были далеки от холодности. Фактически их эмоциональный вклад в супружеские отношения возрастал с каждым проходящим годом, а чувство друг к другу усиливалось, как, вероятно, происходит и у других пар. Но если все это так, то откуда возникла дистанция и внешняя холодность? Откуда одиночество, скука, ощущение несчастья?

Основной причиной является модель близких отношений, которую каждый усвоил в семье своих родителей. Ни одному из них не было позволено жить полной жизнью, когда они росли. Они рано и хорошо научились устанавливать свой «эмоциональный термостат» на низком уровне. Когда эмоциональное давление в их браке начинало возрастать, единственной альтернативой, разрешенной их семейными моделями, было создание эмоциональной дистанции, которое позволяло справиться с этими бурными чувствами. Эмоциональная «лава» не исчезала, она просто тихо растекалась под слоем внешней «корки», ища выход.

Со временем Клаудия стала средством самовыражения для супругов. Сексуальность, гнев и боль, которые родители пытались уничтожить в ней, были частью их самих. Клаудия стала символом всего, что они стремились в себе освободить, но не осмеливались даже осознать. Таким образом, семья вела себя как одна личность в состоянии войны с самой собой: одна часть (Клаудия) молила о свободе и страстно искала жизни, другая (ее родители) – боролась с первой, говоря: «покорись, утихомирься». Если хотите, это была борьба жизни против смерти.

Клаудия стала больше, чем символом самовыражения для родителей. Она стала их провокатором, посредником и связным с внешним миром. Говоря: «Я хочу быть самой собой!» – она стала для них моделью процесса отделения, поскольку единственная из всех домочадцев отважилась стать личностью. Клаудия выражала семейное отчаяние, но одновременно она воплощала собой надежду переломить пугающее бездействие и молчание, установившееся в семье. Поскольку Клаудия была для них так значима, неудивительно, что они сопротивлялись любым изменениям ее позиции в семье. Нет ничего странного в том, что мы не сошлись с семьей по поводу диагноза; давать иное определение проблемы означало бы давать иное определение семьи.

К счастью, ощущение кризиса и замешательства в семье показывало реальный, хоть и временный прорыв из тупика и представляло собой момент начала терапевтического вмешательства. Без терапии они, возможно, возобновили бы свои постоянные конфликты по привычным образцам. Но в этот момент они были относительно готовы для «вторжения» терапевтов.

Позвольте также кратко коснуться профессионального мира двух котерапевтов, «другой стороны медали» в отношениях клиент-терапевт.

Мы с Карлом предложили семье реализовать свою потребность в контактах с «внешней» социальной системой посредством контакта с нами, поскольку мы тоже являемся социальной системой. Кроме того, мы разные люди, каждый со своей профессиональной и личной биографией, своей семьей, своими взглядами на мир. Весь этот разнообразный опыт – часть того, что мы приносим в семью.

Я вырос в маленьком городе на юге Джорджии, а Карл – на ферме на севере штата Нью-Йорк. Я поехал учиться в колледж в Коннектикут, где изучал английскую филологию и стремился стать поэтом, а затем вернулся в Джорджию преподавать английский язык и литературу в маленьком колледже. Карл уехал с семейной фермы в колледж, а потом – в медицинскую школу в Сиракузах. Он почти получил образование акушера, когда опыт участия в психотерапии в качестве пациента привлек его внимание к психиатрии. Я собирался окончить институт по специальности «английский язык и литература», когда собственный опыт прохождения терапии послужил для меня поводом стать психологом.

Выдающаяся карьера Карла включала большой клинический опыт с подростками-правонарушителями, больными шизофренией, супружескими парами и семьями; должность заведующего отделением психиатрии; множество лекций и консультаций по всей стране. Когда моя карьера только начиналась, я тоже попробовал себя как организатор и преподаватель, в своей клинической практике я работал в основном с семьями и супружескими парами. Я женат: жена Маргарет и трое детей, старший – уже почти подросток. У Карла и Мюриель шесть детей, самый младший из них недавно поступил в колледж.

Прочие детали нашей жизни не так важны. Важно, что каждый из нас приносит в терапию полезный опыт. Работая с больными шизофренией и детьми, Карл научился «нести ахинею» (говорить метафорически), что очень помогает в нашей работе. Многолетний опыт работы в психиатрии с пациентами с тяжелыми расстройствами дал ему опыт контакта с миром бессознательного и иррационального, весьма необходимый, когда в семье серьезные проблемы. Моя психологическая подготовка, где основной акцент делался на нормальном развитии, хорошо дополняет клиническую практику Карла. Мой педагогический опыт помогает логически объяснять что-то семье, по крайней мере, в спокойные периоды. Моя серьезность всегда высоко ценится семьей, но они также учатся у Карла чувству юмора и спонтанной игре.

Наш собственный опыт терапии в качестве пациентов – залог того, что мы многое можем дать семье (Карл проходил терапию пять раз, а я – три). Основные модели близких отношений, которые мы берем за основу в работе, взяты из наших собственных браков и семей, на наш взгляд, благополучных. То, что Карл к своим шестидесяти годам воспитал шестерых детей и то, что я, относительно молодой, воспитываю детей сейчас, также очень полезно в нашей работе. Жесткие «отцовские качества» Карла и мои «материнские склонности» хорошо дополняют друг друга, хотя мы можем неосознанно меняться этими ролями по несколько раз за одну сессию. Важно, что мы вносим в терапию многогранные и стабильные отношения, сочетание независимости и единства, которые составляют хороший «профессиональный брак».

Мы полагаем, что семейная терапия – это символический опыт родительства и что наши отношения в котерапии – основной ее инструмент. В то время как родители в семье разобщены и между ними существуют слабые связи, связи между нами прочные и стабильные, и наша способность работать в команде дает нам силу для работы с семьей и убеждает семью в том, что она может нам доверять. Позже в ходе терапии, когда семья продвинется в процессе индивидуации[9]9
  Индивидуация – это процесс, в результате которого члены семьи приобретают независимость и автономность, что позволяет им действовать в качестве самодостаточных и самоценных индивидов, а не только как членов тех или иных внутрисемейных коалиций: мать-ребенок, муж-жена и т. д. Проблемные семьи часто испытывают трудности в индивидуации.


[Закрыть], ей станет интересно, как мы достигли своей независимости и способности быть разными. Но в начале имеет значение именно сила нашего единства.

К вопросу о половой принадлежности семейного терапевта. С точки зрения некоторых профессионалов, один из нас должен быть женщиной, и, возможно, они правы: идеальная команда семейных терапевтов, наверное, должна быть мужем и женой. Но практика показывает, что котерапевты не обязательно должны быть разнополыми, чтобы символизировать родителей для всей семьи. Когда оба терапевта не ассоциируются с определенным возрастом, полом и семейным статусом, то, как любила говорить удивительный терапевт Азийя Кадис, они «подходят ко всем замкам». Карл может быть и нежной уютной матерью, и суровым жестким дедом, а я не всегда изображаю взбалмошного подростка. Идентифицировать личность с ее биологическим началом – это слишком простой путь, хотя люди им часто пользуются.

Когда мы начинаем работать с семьей, у нас есть несколько первоочередных целей. Сначала мы стремимся взять на себя роль «козла отпущения». В семье Брайсов Клаудия в некотором смысле была семейным терапевтом, и, чтобы подобрать ключ к взаимоотношениям в семье, мы могли пойти по ее пути: встроиться в некоторые ключевые треугольники в семье. Один из нас при этом включится в семью, погрузится в проблемы или в какую-то ссору, а затем отступит назад, на безопасную позицию котерапевта. Мы начали движение «взад-вперед», подобно тому, как это делала Клаудия, убегая из дома и вновь возвращаясь. Таким способом мы надеемся помочь преодолеть застой – так же, как пыталась это сделать Клаудия. Мы с Карлом можем подстраховать друг друга, и это дает возможность вмешиваться во внутрисемейные взаимоотношения более свободно, как если бы мы работали в одиночку.

Мы постоянно меняем терапевтические коалиции, которые устанавливаем с разными членами семьи; мы поддерживаем или подталкиваем то одного, то другого. Таким образом мы избегаем опасности постоянно быть на стороне одного человека или одной точки зрения. Мы всегда работаем с семьей как с целым и не можем позволить себе застрять в определенных отношениях.

Эта работа на ранних стадиях имеет несколько целей. Когда семья начинает свою долгую борьбу, чтобы сломать тиски застоя и стресса, наиболее существенные достижения, прорывы возможны только в эмоционально значимые моменты. Эти моменты могут возникнуть во время терапевтического сеанса или вне его, но мы надеемся, что они все равно будут хотя бы отчасти стимулированы терапией. Решающими будут два вида опыта: момент, когда члены семьи рискнут стать более независимыми, более отличными друг от друга, возможно даже более злыми, чем обычно, и момент, когда они возьмут на себя риск стать ближе и интимнее, чем были в повседневной жизни.

Обычно последовательность событий такова. Семья доверяет терапевтам обеспечить некую связь между членами семьи и, пользуясь их поддержкой, показывает часть давно копившегося гнева. Подумать только – в результате никто не падает замертво и не подает заявления на развод. Более того, обычно происходит обратное – все чувствуют странное приятное возбуждение и умиротворение. После вспышек гнева всегда следуют моменты большей близости и тепла, хотя иногда их приходится ждать долго, особенно если семья накопила слишком много раздражения.

Мы чувствуем, что способность членов семьи быть заботливыми и близкими друг к другу и их способность быть независимыми и разными возрастают медленно и синхронно. Люди не могут рисковать, устанавливая близкие отношения, если не способны быть независимыми. Слишком страшно стать сильно зависимым, если ты не уверен, что можешь быть самостоятельным и идти своим путем. Они также не могут рисковать и становиться действительно автономными, если не в состоянии рассчитывать на остатки тепла и заботы, удерживающие их вместе. Чем более сильными и независимыми они становятся, тем легче им рисковать, вступая в близкие отношения. Чем больше близость, тем легче отважиться на независимость.

Но как запустить этот процесс, как заставить семью рискнуть и сделать первый маленький шаг, чтобы выйти из убийственного надоевшего компромисса псевдоблизости и псевдонезависимости? Как мы можем помочь разорвать липкую сеть трудностей и разочарований? Отчасти мы должны смоделировать для них этот процесс. Нам необходимо дать семье пример смелости. Если мы хотим, чтобы семья осуществила «экзистенциальный сдвиг», в котором они станут более открытыми и более живыми, мы сами должны быть открытыми и живыми.

Помогая семье двигаться по направлению к индивидуации (и одновременно близости), мы ожидаем, что первая сепарация произойдет между поколениями. Клаудия Брайс чрезмерно вовлечена в дела своих родителей, а они – в ее дела. До того, как отдельные члены семьи станут самостоятельными и обретут индивидуальность, необходимо, вероятно, чтобы независимыми стали поколения. Это не простая проблема. Родители Клаудии на самом деле не были обособлены от своих родителей, что мы в итоге и обнаружили.

Дэвид и Кэролайн не могли позволить Клаудии быть действительно независимой от них, пока не произошли сдвиги внутри их поколения. Необходимо было снять часть напряжения между супругами для того, чтобы они смогли оставить в покое Клаудию, позволить ей быть самой собой и жить своей жизнью. До этого момента ее насильно удерживала потребность в ней родителей. И хотя казалось, что супруги готовы посмотреть на свои отношения со стороны и обсудить их, задача помочь им измениться оказалась значительно более сложной, чем мы первоначально предполагали. Это походило на распутывание клубка, с которым долго играл резвый котенок.