Текст книги "Аналитическая психология"

VII. Архетипы коллективного бессознательного

141 Далее перед нами стоит задача поднять на субъективный уровень те феномены, которые до сих пор мы пытались понять на объективном уровне. Для этой цели нам необходимо отделить их от объекта и принять как символические экспоненты субъективных комплексов пациентки. Если мы хотим интерпретировать фигуру госпожи X на субъективном уровне, мы должны рассматривать ее как персонификацию парциальной души или, скорее, определенного аспекта сновидицы. В таком случае госпожа X становится образом того, кем пациентка хотела бы быть, но боится. Она воплощает, так сказать, парциальную картину будущего характера пациентки. Очаровательный художник не может быть так легко возведен на субъективный уровень, ибо бессознательные художественные способности, дремлющие в пациентке, уже принадлежат госпоже Х. Тем не менее можно сказать, что художник – образ маскулинности пациентки, которая не осознается и потому находится в бессознательном[77]77
  Я назвал это мужское начало в женщине анимус, а соответствующее женское начало в мужчине – анима. См. ниже, абз. 296–340; также см.: Emma Yung, «Ein Beitrag Zum Problem des Animus».


[Закрыть]. Это истинно в том смысле, что пациентка фактически обманывает себя в этом отношении. В собственных глазах она выглядит необыкновенно хрупкой, чувствительной и женственной и ни в коей мере не мужеподобной. Посему она была удивлена и возмущена, когда я указал на ее маскулинные черты. Однако странный, зачаровывающий элемент отнюдь не согласовывается с этими чертами. Он практически полностью отсутствует в них. И все же он должен где-то скрываться, ибо она извлекла это чувство из себя.

142 В тех случаях, когда такой элемент не обнаруживается в самом сновидце, опыт подсказывает нам, что он всегда проецируется. Но на кого? По-прежнему ли он привязан к художнику? Он уже давно исчез из поля зрения пациентки и, надо полагать, не мог забрать с собой проекцию, ибо она коренится в бессознательном пациентки. Кроме того, несмотря на его притягательность, личных отношений с этим мужчиной у нее не было. Для нее он был больше фантазийной фигурой. Однако в проекции такого рода где-то должен быть некто, на кого проецируется данное содержание; в противном случае она бы четко осознавала его в себе.

143 Здесь мы снова возвращаемся к объективному уровню, ибо без него локализовать проекцию невозможно. Помимо меня, пациентка не знает ни одного мужчину, который бы хоть что-то для нее значил; я же, как доктор, значу довольно много. Предположительно, это содержание проецируется на меня, хотя я определенно не замечал ничего подобного. Впрочем, эти неочевидные содержания никогда не лежат на поверхности; они всегда проявляются вне стен консультационного кабинета. Посему я осторожно спросил ее: «Скажите, каким я кажусь вам, когда вы находитесь не со мной? Я такой же, как сейчас?» Она ответила: «Когда я с вами, вы очень приятный человек, но когда я одна или когда долго не вижу вас, то картинка удивительным образом меняется. Иногда вы кажетесь мне идеализированным, а потом опять другим». Она умолкла. «Каким другим?» – подсказал я. «Иногда очень опасным, зловещим, как злой волшебник или демон, – ответила она. – Я не знаю, почему такие мысли вообще приходят мне в голову – вы совсем не такой».

144 Следовательно, содержание было зафиксировано на мне как часть переноса и поэтому отсутствовало в ее психическом инвентаре. Здесь мы узнаем еще один важный факт: я был отождествлен с художником, так что в своей бессознательной фантазии она, естественно, играла роль госпожи X. Я смог с легкостью доказать ей это на основе выявленного ранее материала – сексуальных фантазий. Но тогда я сам есть препятствие, «краб», мешающий ей перебраться на другой берег. Если бы в данном конкретном случае мы ограничились объективным уровнем, то оказались бы в весьма затруднительном положении. Какой прок был бы от моего объяснения: «Но я не тот художник, во мне нет ничего зловещего, я не злой волшебник»? Это не произвело бы на пациентку ни малейшего впечатления, ибо она знает это не хуже меня. Проекция остается, и я действительно являюсь препятствием для ее дальнейшего прогресса.

145 Именно на этой стадии лечение во многих случаях останавливается. Нет никакой возможности выбраться из тисков бессознательного, если только доктор сам не поднимется на субъективный уровень и предстанет в качестве образа. Но образа чего? В этом заключается самая большая трудность. «Ну что ж, – скажет доктор, – образом чего-то в бессознательном пациентки». На это она ответит: «Значит, я мужчина, вдобавок зловещий и очаровывающий, злой колдун или демон? Ни за что! Я не могу это принять, это чушь! Я скорее поверю, что это вы такой». Она права: абсурдно переносить такие вещи на нее. Она не может принять превращение в демона, как не может сделать этого и доктор. Ее глаза сверкают, на лице появляется злое выражение, проблеск невиданного ранее сопротивления. Я внезапно сталкиваюсь с опасностью мучительного недопонимания. Что это? Разочарованная любовь? Она чувствует себя обиженной, недооцененной? В ее взгляде кроется нечто хищное, нечто поистине демоническое. Может, она и правда демон? Или это я хищник, демон, а эта женщина, что сидит передо мной, – преисполненная ужаса жертва, которая отчаянно пытается защититься от моих злых чар? Все это, безусловно, нонсенс – фантастическое наваждение. К чему я прикоснулся? Какая новая струна звучит сейчас? И все же это длится мгновение, не больше. Выражение лица пациентки проясняется, и она говорит явно с облегчением: «Странно, но сейчас у меня было такое чувство, что вы затронули нечто, что я никогда не могла преодолеть в отношениях с моей подругой. Это ужасное чувство, что-то нечеловеческое, злое, жестокое. Я просто не могу описать, какое это необычное ощущение. Оно заставляет меня ненавидеть и презирать мою подругу, хотя я изо всех сил борюсь с ним».

146 Это замечание проливает свет на случившееся: я занял место подруги. Подруга побеждена. Лед вытеснения сломлен, и пациентка, сама того не осознавая, вступила в новую фазу своей жизни. Теперь я знаю, что все болезненное и плохое в ее отношениях с подругой перейдет на меня, как и все доброе, но это будет в яростном столкновении с таинственным Х, которым пациентка никогда не могла овладеть. Началась новая фаза переноса, которая, однако, еще не обнажает природу спроецированного на меня Х.

147 Одно несомненно: если пациентка «зациклится» на этой форме переноса, впереди ждет самое мучительное недопонимание, ибо она будет склонна вести себя со мной так, как она вела себя со своей подругой – другими словами, неизвестное X будет постоянно витать в воздухе и порождать двусмысленности. Это неизбежно приведет к тому, что она увидит демона во мне, ибо не может принять его в себе. Таким образом возникают все неразрешимые конфликты. А неразрешимый конфликт означает остановку жизни.

148 Или другая возможность: пациентка может использовать свой старый защитный механизм и просто игнорировать эту неизвестность. Иначе говоря, она снова может начать вытеснять нежелательный материал, вместо того чтобы удерживать его в сознании, что является необходимым и очевидным требованием всего метода. Однако это ничего нам не даст; напротив, теперь таинственное X угрожает со стороны бессознательного, а это еще более неприятно.

149 Всякий раз, когда появляется такое неприемлемое содержание, мы должны определить, является оно личным качеством или нет. «Волшебник» и «демон» вполне могут репрезентировать качества, сами названия которых мгновенно дают понять, что это не личные, не человеческие качества, а мифологические. Волшебник (колдун) и демон – мифологические фигуры, выражающие неизвестное, «нечеловеческое» чувство, которое охватило пациентку. Это – атрибуты, ни в каком смысле не применимые к человеческой личности. Тем не менее как интуитивные суждения они постоянно проецируются на окружающих в ущерб человеческим отношениям.

150 Эти атрибуты всегда свидетельствуют о том, что содержания трансличного, или коллективного, бессознательного проецируются. Личные воспоминания не могут объяснить «демонов» и «злых волшебников», хотя каждый из нас, конечно, когда-то слышал или читал о подобных вещах. Мы все слышали о гремучих змеях, но мы не называем гремучей змеей ящерицу или слепуна и выказываем соответствующие эмоции только потому, что нас напугало их шуршание. Аналогичным образом мы не станем называть нашего знакомого демоном, если только он в самом деле не оказывает на нас некое демоническое влияние. Однако если бы это влияние действительно было частью его личного характера, оно проявлялось бы во всем, а значит, этот человек и правда был бы демоном, своего рода оборотнем. Но это мифология, т. е. коллективная психика, а не индивидуальная. Пока через наше бессознательное мы причастны к исторической коллективной психике, мы естественно и бессознательно живем в мире оборотней, демонов, волшебников и т. д., ибо таковы фигуры, которые все прежние эпохи наделяли невероятной аффективностью. Равным образом мы говорим о богах и дьяволах, спасителях и злоумышленниках; однако было бы абсурдно приписывать эти потенциальности бессознательного себе лично. Следовательно, абсолютно необходимо провести четкую грань между личными и безличными атрибутами психики. Это, разумеется, отнюдь не опровергает существования содержаний коллективного бессознательного; я лишь хочу подчеркнуть, что как содержания коллективной психики они противопоставлены индивидуальной психике и отличны от нее. Необразованный люд, естественно, никогда не отделял эти вещи от индивидуального сознания, ибо боги и демоны рассматривались не как психические проекции и, следовательно, как содержания бессознательного, а как самоочевидные реалии. Лишь в эпоху Просвещения мы обнаружили, что боги на самом деле не существуют, а являются проекциями. Тем самым с богами было покончено, но не с соответствующей им психической функцией: она погрузилась в бессознательное, и люди оказались отравленными избытком либидо, который прежде находил выход в культе божественных образов. Девальвация и вытеснение такой сильной функции, как религиозная, разумеется, имеет серьезные последствия для психологии индивида. Бессознательное, непомерно усиленное притоком либидо, начинает оказывать мощнейшее влияние на сознательный разум через свои архаические коллективные содержания. Период Просвещения, как известно, закончился ужасами французской революции. Сегодня мы вновь переживаем подъем бессознательных деструктивных сил коллективной психики. Результатом стало массовое убийство беспрецедентных масштабов[78]78
  Написано в 1916 г. Излишне говорить, что это истинно и сегодня [1943].


[Закрыть]. Именно к этому и стремилось бессознательное. Предварительно его позиция была безмерно усилена рационализмом современной жизни, который, обесценив все иррациональное, низвергнул функцию иррационального в бессознательное. Но как только эта функция оказывается в бессознательном, ее действие приобретает опустошающий характер, подобно неизлечимой болезни, очаг которой не может быть уничтожен, ибо он невидим. В этом случае и индивид, и вся нация вынуждены проживать иррациональное в своих собственных жизнях, вплоть до посвящения их высочайших идеалов и ума выражению его безумия в самой совершенной форме. То же самое, только в миниатюре, мы видим в нашей пациентке, которая бежала от образа жизни, казавшегося ей иррациональным (госпожи Х), только для того, чтобы реализовать его в патологической форме (и с величайшими жертвами) в отношениях со своей подругой.

151 Ничего другого не остается, кроме как признать иррациональное необходимой (ибо она вездесуща) психологической функцией, а ее содержания рассматривать не как конкретные реалии – это был бы явный регресс! – а как психические реалии, реальные потому, что они работают. Коллективное бессознательное, будучи репозиторием человеческого опыта и в то же время предварительным условием этого опыта, есть образ мира, на формирование которого ушли эоны. С течением времени в этом образе выкристаллизовывались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. Это правящие силы, боги, образы главенствующих законов, принципов и типичных, регулярно повторяющихся событий в цикле переживаний нашей души[79]79
  Как уже было отмечено выше, архетипы можно рассматривать как результат и отпечаток уже имевших место переживаний; однако равным образом они предстают и как факторы, которые вызывают такие переживания.


[Закрыть]. В той мере, в которой эти образы суть более или менее верные копии психических событий, их архетипы, т. е. их общие характеристики, акцентуированные в процессе накопления схожих переживаний, соответствуют определенным общим характеристикам физического мира. Следовательно, архетипические образы можно рассматривать метафорически, как интуитивные представления о физических явлениях. Например, представления об эфире, первородном дыхании или душевной субстанции, встречаются по всему миру; равно распространено и интуитивное понятие об энергии как о магической силе.

152 В силу своей близости к физическим явлениям[80]80
  См. мою работу «Die Struktur der Seele», абз. 325 и далее.


[Закрыть] архетипы обычно появляются в проекции, а поскольку проекции не осознаются, они переносятся на людей из непосредственного окружения, преимущественно в форме анормальной пере– или недооценки, ведущей к разного рода недопониманиям, ссорам, фанатизмам и безумствам. Мы говорим: «Он боготворит то-то и то-то» или: «Такой-то и такой-то bête noire[81]81
  [Букв. «предмет ненависти, отвращения» (фр.).]


[Закрыть] господина Х». Аналогичным образом возникают современные мифологические образования, т. е. фантастические слухи, подозрения, предрассудки. Следовательно, архетипы крайне важны: они оказывают на нас мощное влияние и заслуживают самого пристального внимания. Их нельзя просто подавить; напротив, их следует тщательно взвешивать и учитывать, хотя бы потому, что они несут с собой опасность психического заражения. Поскольку обычно они проявляются в виде проекций и поскольку проекции сохраняются лишь там, где имеется подходящий «крючок», их оценка и анализ отнюдь не простая задача. Посему если некто проецирует образ дьявола на своего соседа, то это потому, что в упомянутом человеке есть нечто, что делает фиксацию этого образа возможной. Разумеется, это не означает, что сосед действительно дьявол; напротив, он может быть славным малым, который, однако, несовместим с проецирующим, в результате чего между ними возникает «дьявольский» (т. е. разделяющий) эффект. Равным образом и проецирующий не обязан быть «дьяволом», хотя должен признать, что и он несет в себе нечто «дьявольское» и столкнулся с этим только благодаря проекции. Но это не делает его дьяволом; в действительности он может быть ничуть не хуже своего соседа. Появление образа дьявола в таких случаях просто означает, что два человека в данный момент несовместимы; именно по этой причине бессознательное отделяет их друг от друга и держит на расстоянии. Дьявол – вариант архетипа «тени», т. е. опасного аспекта непризнанной, темной половины личности.

153 Один из архетипов, который почти неизбежно присутствует в проекциях бессознательных коллективных содержаний, – «магический демон», наделенный таинственной силой. Отличный пример – Голем Густава Майринка, а также тибетский колдун в «Летучей мыши» того же автора, развязавший мировую войну с помощью магии. Естественно, Майринк узнал это не от меня; он извлек это самостоятельно, из своего бессознательного, облачив в слова и образы чувство, схожее с тем, которое моя пациентка спроецировала на меня. Магический тип также фигурирует в «Заратустре», тогда как в «Фаусте» он – полноценное действующее лицо.

154 Образ этого демона составляет одну из низших и самых древних стадий в развитии концепции Бога. Это тип племенного колдуна или знахаря, особо одаренной личности, наделенной магической силой[82]82
  Идея знахаря, общающегося с духами и обладающего магической силой, настолько глубоко укоренена в сознании многих дикарей, что они верят, будто у животных тоже есть «доктора». Так, в племени ахумави (Северная Калифорния) говорят об обычных койотах и о «койотах-докторах».


[Закрыть]. Данная фигура часто обладает темной кожей и относится к монголоидному типу, и тогда она представляет собой отрицательный и, возможно, опасный аспект. Иногда ее практически невозможно отличить от тени; но чем больше преобладает магическая нота, тем легче провести эту грань. Последнее крайне важно, ибо демон может иметь и положительный аспект «мудрого старца»[83]83
  Ср. «Архетипы коллективного бессознательного», абз. 74 и далее.


[Закрыть].

155 Распознание архетипов – значительный шаг вперед. Магическое или демоническое воздействие, исходящее от ближнего, исчезает, когда таинственное чувство удается проследить к некому четкому единству в коллективном бессознательном. Но теперь перед нами встает совершенно новая задача: вопрос о том, каким образом эго может примириться с этим психологическим не-эго. Можно ли удовлетвориться констатацией существования архетипов и предоставить им возможность самим позаботиться о себе?

156 Это значило бы вызвать перманентное состояние диссоциации, расщепление между индивидуальной и коллективной психикой. С одной стороны, мы должны обладать дифференцированным современным эго, а с другой – своего рода негроидной культурой, предполагающей в высшей степени примитивное состояние развития. Фактически мы должны обладать тем, что имеем в действительности, – налетом цивилизации поверх темнокожего дикаря. В этом случае раскол предстал бы перед нашим взором со всей своей ясностью. Но такая диссоциация требует немедленного синтеза и развития того, что осталось неразвито. Должно произойти объединение обеих частей, ибо в противном случае, несомненно, дикарь неизбежно будет вытеснен снова. Но такой союз возможен лишь там, где существует по-прежнему валидная и потому живая религия, которая обеспечивает дикаря адекватными средствами выражения с помощью богатой символики. Другими словами, в своих догматах и ритуалах эта религия должна обладать таким образом мысли и действия, который восходит к самому примитивному уровню. Так обстоит дело в католицизме, и это – его особое преимущество и величайшая опасность.

157 Прежде чем перейти к этому новому вопросу о возможном союзе, вернемся к сновидению, с которого мы начали. Все это обсуждение позволило нам лучше понять сновидение, в особенности одну его важную часть – чувство страха. Этот страх – первобытный ужас перед содержаниями коллективного бессознательного. Как мы видели, пациентка идентифицирует себя с госпожой X, тем самым показывая, что она также состоит в неких отношениях с таинственным художником. Это подтвердило, что доктор был отождествлен с художником; далее мы убедились, что на субъективном уровне я стал образом для фигуры колдуна в коллективном бессознательном.

158 В сновидении все это выражено символом краба, который пятится назад. Краб – живое содержание бессознательного, которое не может быть исчерпано или выведено из строя посредством анализа на объективном уровне. Тем не менее мы можем отделить мифологические или коллективные психические содержания от объектов сознания и консолидировать их как психологические реалии вне индивидуальной психики. Через акт познания мы «утверждаем» реальность архетипов или, точнее, мы постулируем психическое существование таких содержаний на когнитивной основе. Необходимо подчеркнуть, что это не только вопрос когнитивных содержаний; это вопрос транссубъективных, преимущественно автономных психических систем, которые лишь условно находятся под контролем сознательного разума и по большей части совершенно ускользают от него.

159 Пока коллективное бессознательное и индивидуальная психика образуют недифференцированное целое, прогресс невозможен; или, выражаясь языком сновидения, невозможно пересечение границы. Если же, несмотря на это, сновидица все же готова пересечь черту, бессознательное активизируется, хватает ее и прочно удерживает. Сновидение и его материал характеризуют коллективное бессознательное отчасти как низшее животное, живущее на глубине, а отчасти как опасную болезнь, которую можно вылечить только своевременной операцией. Насколько эта характеризация верна, мы уже видели. Символ животного указывает на сверхчеловеческое, трансличное, ибо содержания коллективного бессознательного представляют собой не только остатки архаических, исключительно человеческих способов функционирования, но и остатки функций наших животных предков, история существования которых бесконечно длиннее непродолжительной эпохи человеческого существования. Эти остатки, или «энграммы», как их называет Земон[84]84
  В своей философской диссертации о теории бессознательного Лейбница (Das Unbewußte bel Leibniz, in Beziehung zu modernen Theorien) Ганц использует теорию энграммы Р. Земона для объяснения коллективного бессознательного. Концепция коллективного бессознательного, которую предлагаю я, лишь частично совпадает с понятием филогенетической мнемы Земона. См.: Semon, Die Mneme als erhaltendes Prinzip im Wechsel des organischen Geschehens (1904).


[Закрыть], способны не только затормозить развитие, но и обратить его в регресс, пока не будет израсходован весь запас энергии, который активировал бессознательное. Однако энергия снова становится пригодной через сознательную установку по отношению к коллективному бессознательному. В религии этот энергетический круговорот осуществляется посредством ритуального приобщения к богам. Такой метод, однако, не согласуется с нашей интеллектуальной моралью и, кроме того, был основательно потеснен христианством, чтобы мы могли считать его идеальным или даже возможным решением проблемы. Если, с другой стороны, мы рассматриваем фигуры бессознательного как коллективные психические феномены или функции, эта гипотеза никоим образом не противоречит нашей интеллектуальной совести. Она предлагает не только рационально приемлемое решение, но и возможный способ прийти к соглашению с активированными остатками нашей расовой истории. Это соглашение делает переход прежних границ вполне возможным, а потому имеет полное право называться трансцендентной функцией, синонимичной прогрессивному движению к новой установке.

160 Проведем параллель с мифом о герое. Часто типичная борьба героя с чудовищем (бессознательным содержанием) происходит у воды, возможно у брода. В частности, это характерно для мифов краснокожих, с которыми нас познакомил лонгфелловский Гайавата. В решающей битве герой, вроде Иона, неизменно оказывается проглоченным чудовищем, как в подробностях показал Фробениус[85]85
  Frobenius, Das Zeitalter des Sonnengottes.


[Закрыть]. Оказавшись внутри чудовища, герой сводит с ним счеты, пока оно плывет на восток, навстречу восходящему солнцу. Он отсекает у него какой-нибудь жизненно важный орган, например сердце (т. е. ту ценную энергию, которая активирует бессознательное). Так он убивает чудовище, которое затем прибивает к берегу, где герой, заново рожденный через трансцендентную функцию («ночное плавание по морю», как называет это Фробениус), выходит наружу, иногда вместе со всеми, кого чудовище поглотило раньше. Тем самым восстанавливается прежнее нормальное состояние, ибо бессознательное, лишенное своей энергии, уже не занимает господствующего положения. Так миф графически описывает проблему, которая занимает и нашу пациентку[86]86
  Тем из моих читателей, которые интересуются проблемой противоположностей и ее решением, а также мифологической активностью бессознательного, я рекомендую обратиться к моим работам «Символы трансформации», «Психологические типы» и «Архетипы и коллективное бессознательное».


[Закрыть].

161 Здесь я должен подчеркнуть тот немаловажный факт, который, вероятно, поразил и читателя: в сновидении коллективное бессознательное предстает в крайне отрицательном аспекте, как нечто опасное и вредоносное. Это обусловлено тем, что пациентка обладает богатейшей фантазией, которой она, очевидно, обязана своему литературному дару. Силы ее воображения суть симптом болезни, ибо она слишком глубоко погружена в свои фантазии, в то время как реальная жизнь проходит мимо. Мифология была бы для нее крайне опасна, ибо перед ней простирается большая часть внешней, еще не прожитой жизни. Она слишком слабо привязана к миру, чтобы разом изменить свою позицию на противоположную. Коллективное бессознательное овладело ей и угрожает увлечь ее прочь от реальности. Соответственно, как показывает сновидение, коллективное бессознательное должно было явиться ей как нечто опасное, иначе она бы охотно превратила его в убежище от требований жизни.

162 Анализируя сновидение, мы должны уделить самое пристальное внимание тому, каким именно образом вводятся его действующие лица. Например, краб, олицетворяющий бессознательное, является отрицательной фигурой, поскольку «пятится назад» и, кроме того, в решающий момент удерживает сновидицу. Введенные в заблуждение фрейдистскими механизмами сновидений, такими как смещение, инверсия и т. п., люди уверены, что могут обрести независимость от «фасада» сна, предположив, что за ним скрыт его подлинный смысл. В противовес этому я давно придерживаюсь мнения, что у нас нет никаких оснований обвинять сновидение в, так сказать, намеренных попытках обмануть. Природа часто неясна или непостижима, однако в отличие от человека она не лжива. Следовательно, мы должны признать, что сновидение есть именно то, чем оно кажется, не больше и не меньше[87]87
  Ср.: «General Aspects of Dream Psychology».


[Закрыть]. Если сновидение выставляет нечто в отрицательном свете, нет никаких причин полагать, что оно имеет положительный аспект. Архетипическая «опасность у брода» настолько явна, что возникает соблазн считать это сновидением своего рода предостережением. Однако я не могу поддержать антропоморфные интерпретации подобного рода. Само сновидение ничего не хочет; оно есть лишь самоочевидное содержание, природный факт, вроде содержания сахара в крови диабетика или лихорадки у больного тифом. Это мы – если, конечно, мы достаточно умны и можем разгадать загадки природы, – превращаем его в предостережение.

163 Но предупреждение о чем? Об очевидной опасности, состоящей в том, что в момент перехода бессознательное может взять верх над сновидицей. Что же это означает? Вторжение бессознательного часто происходит именно в моменты критических перемен и решений. Берег, по которому она приближается к реке, – это прежняя ситуация, какой мы ее знаем. Эта ситуация привела ее в невротический тупик, как если бы она наткнулась на непреодолимое препятствие. В сновидении препятствие представлено рекой, через которую легко можно перебраться. Посему ситуация не выглядит очень серьезной. Однако внезапно выясняется, что в реке прячется краб – подлинная опасность, из-за которой река оказывается (или кажется) непреодолимой. Если бы сновидица заранее знала, что в этом конкретном месте притаился опасный краб, она, возможно, отважилась бы перейти на другой берег в каком-нибудь другом месте или приняла бы соответствующие меры предосторожности. В ситуации сновидицы переход в высшей степени желателен. Переход означает прежде всего перенос прежней ситуации на доктора. Это нечто новое. Если бы не непредсказуемое бессознательное, это бы не влекло за собой столь высокий риск. Однако мы видели, что перенос содействует активации архетипических фигур, – факт, который раньше мы не учитывали. Таким образом, мы недооценили трудности, ибо «забыли о богах».

164 Наша сновидица не религиозный человек, она «современна». Религию, которую ей когда-то преподавали, она забыла и ничего не знает о тех моментах, когда вмешиваются боги; точнее, она не знает, что есть ситуации, которые испокон веков трогают нас до глубины души. Такова сама их природа. Одна из таких ситуаций – это любовь, ее страсть и опасность. Любовь может пробудить к жизни неожиданные силы в душе, к чему лучше быть готовым. «Religio» в смысле «внимательного изучения» неизвестных опасностей и факторов – вот в чем ее главная проблема. В результате простой проекции любовь может обрушиться на пациентку со всей своей роковой силой, некой ослепляющей иллюзией, которая способна выбить жизнь из ее естественной колеи. Что же произойдет со сновидицей – доброе или дурное, бог или дьявол? Теряясь в догадках, она уже чувствует себя в его тисках. И кто знает, сможет ли она справиться с этим? До сих пор с ней не происходило ничего подобного, но теперь оно грозит захватить ее. Это риск, которого нам всем следует избегать; в противном случае нам потребуется максимум «доверия к Богу», «веры» в благополучный исход. Так, неожиданно встает вопрос о религиозной установке по отношению к судьбе.

165 В сложившихся обстоятельствах сновидение не оставляет сновидице никакой альтернативы, кроме как осторожно убрать ногу, ибо дальнейшее продвижение вперед будет фатально. Она еще не может выйти за пределы невротической ситуации, ибо сновидение не дает никакого четкого намека на помощь со стороны бессознательного. Бессознательные силы пока не предвещают ничего хорошего и явно требуют дальнейшей работы и более глубокого инсайта со стороны сновидицы, прежде чем она решится перейти на другую сторону.

166 Этим примером я, разумеется, вовсе не хочу создать впечатление, будто бессознательное играет отрицательную роль во всех случаях без исключения. Посему я приведу еще два сновидения, на этот раз молодого человека, которые демонстрируют другую, более благоприятную сторону бессознательного. Я делаю это охотно, ибо разрешить проблему противоположностей можно лишь иррациональным путем, на основе материала из бессознательного, то есть из сновидений.

167 Сперва я должен немного познакомить читателя с личностью сновидца, поскольку без такого знакомства он едва ли сможет прочувствовать особую атмосферу его снов. Есть сновидения, которые представляют собой настоящие поэмы, а потому могут быть поняты только через настроение, которое они передают как единое целое. Сновидец – молодой человек чуть старше двадцати лет, мальчишеского вида. Есть даже нечто девчачье в его облике и манерах. Последние выдают хорошее образование и воспитание. Он умен и питает выраженные интеллектуальные и эстетические интересы. Его эстетизм очевиден: мы мгновенно убеждаемся в его хорошем вкусе и тонком восприятии всех форм искусства. Его чувства нежны, проникнуты энтузиазмом, типичным для пубертата, но отдают излишней женственностью. Подростковой незрелости нет и следа. Несомненно, он слишком юн для своего возраста; это явно случай замедленного развития. Посему неудивительно, что он обратился ко мне в связи со своей гомосексуальностью. Накануне своего первого визита он видел следующий сон: «Я нахожусь в величественном соборе, в котором царит таинственный полумрак. Мне говорят, что это Лурдский собор. В середине находится глубокий, темный колодец, в который я должен спуститься».

168 Сновидение явно представляет собой связное выражение настроения. Комментарии сновидца таковы: «Лурд – мистический источник исцеления. Естественно, вчера я вспомнил о том, что иду к вам на лечение и ищу исцеления. Говорят, в Лурде есть такой колодец. Было бы весьма неприятно погрузиться в эту воду. Колодец в церкви был такой глубокий».

169 О чем же говорит нам это сновидение? На первый взгляд оно кажется вполне ясным, и мы вполне могли бы принять его как своего рода поэтическое выражение настроения предшествовавшего дня. Однако никогда не следует останавливаться на поверхностных суждениях, ибо, как показывает опыт, сновидения гораздо глубже. Можно было бы предположить, что сновидец пришел к доктору в крайне поэтическом настроении и воспринимал лечение как священное религиозное действо в мистической полутьме некоего внушающего благоговейный трепет святилища. Однако это абсолютно не согласуется с фактами. Молодой человек пришел к доктору с тем, чтобы вылечиться от одной неприятной вещи, своей гомосексуальности, в которой нет ровным счетом ничего поэтического. В любом случае, даже если мы решимся принять за источник сновидения столь прямую каузацию, в настроении предшествовавшего дня мы не обнаружим никаких причин, почему ему должен был присниться такой поэтический сон. С другой стороны, мы можем предположить, что сон нашего больного был спровоцирован мыслями об этих в высшей степени непоэтических отношениях, которые и побудили его обратиться за помощью. Мы даже можем предположить, что именно в силу непоэтичности своего вчерашнего настроения он и увидел столь яркий сон – так человек, постившийся в течение дня, видит во сне роскошные яства. Нельзя отрицать, что мысль о лечении, исцелении и связанной с ним неприятной процедуре действительно воспроизводится в сновидении, но в поэтически преображенном виде, в форме, которая наилучшим образом отвечает эстетическим и эмоциональным потребностям сновидца. Эта заманчивая картина вызовет у него неудержимое влечение, хотя колодец темный, глубокий и холодный. Настроение, сопровождавшее это сновидение, сохранится и после пробуждения, вплоть до того момента, когда юноше придется исполнить свой неприятный и непоэтический долг – посетить меня. Вероятно, серая действительность будет окрашена золотистыми отблесками чувств, испытанными во сне.