Текст книги "Заявление о любви"

Диана смотрела на инспектора, а его сердце сжималось все сильнее. Дэвид чувствовал, что если бы встретил негодяя, который бесчестно бросил эту девушку, то убил бы его. За глупость и безрассудство. За то, что обладал сокровищем и не смог этого понять. Инспектору также стало ясно, что он сам был глупцом, тоскуя по Элен, если на свете есть Диана. Навсегда для него недоступная. Он любовался ее профилем, изящным, как на старинной китайской гравюре, и не заметил, как задал вопрос:

– А этот хлыщ стоил того?

– Он изменился, – сказала Диана, а у инспектора захватило дух. – Уже давно не играет. А ребенку нужен отец. Но он хотел защитить родителей. Надеюсь, вы понимаете.

Теперь инспектор почти ничего не понимал. Ах вот в чем дело, она все еще говорит о брате…

– Питер очень хороший. Но я была привязана к дедушке больше других, вам это любой скажет. Я не могла равнодушно смотреть на его страдания. Я думала, что не стоит… Столько лекарств! Калий ведь не оставляет следов… Дедушка принимал калий… Он не мучился, всего секунда…

– Я спрашивал не о Питере. Я имел в виду того… ведь вы хотели, чтобы он вернулся…

– Инспектор, – ласково улыбнулась Диана, – я не дала бы за его возвращение и ломаного гроша… Я сделала это ради дедушки, а не ради него… Тот человек меня не любил, он обожал мои деньги… Поэтому мне так трудно с этим смириться… А Питер замечательный человек. Сколько нужно отваги и мужества, чтобы решиться на такой поступок! Гариетт не бедна, а у него ничего нет. Он колебался. Это трудно для мужчины. Я надеюсь, они будут очень счастливы. Гариетт любит его, а не деньги. Хорошо, что мой брат это понял.

Инспектор принял решение. Пусть он потеряет работу, но уничтожит вещественные доказательства. Избавится от аптечных квитанций, никто не докопается до правды. Эта девушка не заслуживает наказания. Если бы подобное произошло в Голландии, никто бы не пострадал. Нет, он не сторонник эвтаназии, но ради любимой женщины готов поступиться принципами.

Только все остальные хранили молчание. Если уж они способны так непринужденно лгать, пусть продолжают это делать. Джон Уэйт был избавлен от страданий, а у Дианы вся жизнь впереди. Да, это она его убила, потому что ей одной была известна причина его смерти.

Инспектор взял ее за руку:

– Послушайте меня, Диана. Вещественные доказательства в моем распоряжении. Я их уничтожу. Я не могу позволить, чтобы ваша жизнь была разрушена. Я не разделяю ваших убеждений о возможности эвтаназии. Я считаю, что Бог дает нам жизнь, и только Он во власти ее забрать. Однако это не имеет значения. Вы нарушили закон, но я не могу быть причастным к вашей гибели. Мне известно, что значит, когда уходит близкий человек. Однако жизнь на этом не заканчивается. Будьте счастливы. Я поеду в город после полудня. Поговорите с семьей. Придумайте версию, которой все станут придерживаться. Расследование прекратят вследствие отсутствия вещественных доказательств. Да поможет вам Господь!

Фиалковые глаза Дианы оказались невозможно близко. Инспектор не успел сообразить, что происходит, как влажные губы девушки коснулись его губ.

– Вы чудный человек! Я могла бы вас полюбить. Но я не приму этот подарок. Так будет проще.

С этими словами Диана отвернулась и побежала к дому. Он мгновение стоял на месте, пытаясь успокоиться. И почему ему когда-то казалось, что он любил свою бывшую жену?

Затем с быстротой молнии перед его глазами пронеслась сцена, когда он впервые увидел Диану. Он вспомнил ее платье с розовыми цветами и тот миг, когда она передавала пузырек с лекарством брату. И пронзенное болью сердце инспектора вновь радостно забилось.

VIII. Нотариус миллионера Джона Уэйта

Ровно через месяц после смерти господина Джона Уэйта инспектор приехал в резиденцию Чайлдхудов. Старый нотариус сидел в гостиной. Питер и женщина – судя по всему, Гариетт – повернулись к нему. Питер широко улыбнулся. Диана стояла у камина. Инспектор не знал, сообщила ли она обо всем семье. О том, что он принял ее предложение вступить в брак.

В конце концов, Дэвид настоящий мужчина, а она обещала, что они будут жить на уровне, который он сможет обеспечить. Любовь важнее денег. Инспектор не знал, как себя вести. Но сейчас он был здесь с другой целью. Дэвид обещал дать объяснения. Нотариус позвонил ему вчера вечером и пригласил приехать. Кэти Чайлдхуд подошла к нему с распростертыми объятиями:

– Добро пожаловать, Дэвид. Я так рада!

Крис энергично пожал ему руку. А Диана просто поцеловала в губы. Инспектор почувствовал, как краснеет.

Питер дружески похлопал его по плечу:

– Инспектор, познакомьтесь, это моя жена Гариетт. Могу я теперь обращаться к вам по имени?

Диана с лучезарной улыбкой проводила его к бару:

– Что будешь пить?

Нотариус закончил протирание очков, чудесным образом переживших эту манипуляцию.

– Я могу начинать?

– Нет, сначала пусть инспектор расскажет, как он пришел к своим выводам.

Дэвид почувствовал на себе взгляды присутствующих и сделал глубокий вдох.

– Я оказался в более простой ситуации, чем остальные, – начал он. – Еще до приезда сюда мне стало известно, что Джон Уэйт умер от введенного ему внутривенно калия. Однако сразу же по прибытии из окна своей комнаты я наблюдал нелепую сцену сокрытия известного пузырька с сердечным лекарством, причем к истории с этим препаратом было причастно немало людей. Отношения господина, – инспектор указал на Криса, – с мисс Пилар не давали мне покоя. Он ее от чего-то отговаривал. Люди, задумавшие убийство, так себя не ведут. Кроме того, только убийца знал, что не сердечное лекарство стало причиной смерти. Мне было совершенно ясно, что обвинение, выдвинутое мисс Пилар, тоже непричастной к убийству, провалится. Признание Криса оказалось неубедительным. Он думал, что смерть вызвали таблетки, которые он видел у жены. Затем и Питер попал в ловушку. Тут мне немного помог Джованни.

Неподвижно сидевший за столом слуга посмотрел на инспектора.

– Я не мог вам помочь, – тихо произнес он. – Я всегда держу слово.

– Нет, вы мне помогли. Когда Диана признала вину, вы не сдержали улыбку. Человек, который ее нянчил и любил, как собственного ребенка, не мог быть обрадован тем, что его любимица оказалась убийцей. Но если бы Диана… – Инспектор осекся, потом сказал: – Диана была шокирована известием о женитьбе брата. Она решила взять на себя вину Питера. Она так искусно это сделала, что даже я сначала ей поверил. Но что-то меня беспокоило. Если она совершила убийство, то сцена, за которой я наблюдал из окна, была бессмысленной! Почему Диана прятала пузырек с лекарством? Она должна была знать, что это не имеющее значения вещественное доказательство. И зачем она приготовила мне чай, выпив который, я быстро отключился? Для чего она хотела попасть в мою комнату и забрать пузырек, не являвшийся вещественным доказательством? Но эта мысль осенила меня позже. Я должен был сразу соединить все факты. С какой целью пожилой господин, имевший превосходный слух, так громко кричал, разговаривая с нотариусом? Почему я не обратил внимания на блокнот, в котором были следственные записи? И почему убийца не взял в аптеке квитанцию на покупку шприцев? Могло быть только одно объяснение. Убийца не знал, что это существенно. Диана ознакомилась со свидетельством о смерти и таким образом узнала истинную причину кончины деда. Ты меня обманула. – Инспектор улыбнулся Диане, на что она ответила ничуть не смутившим его воздушным поцелуем. – Джон Уэйт сам сделал это. Я отыскал врача, полгода назад прописавшего ему калий. Мне очень помогла уволенная вами по ошибочному подозрению служанка Беатрис. Это она по просьбе господина Уэйта заказала шприцы. Он был готов к худшему, знал, что его ждет. Я надеюсь, дальнейшие объяснения мы найдем здесь…

– Нам уже известно содержание завещания, но мы хотим, чтобы ты, Дэвид, тоже узнал последнюю волю дедушки, особенно теперь, когда ты почти стал членом нашей семьи!

Нотариус надел очки и прочел:

– «…и поэтому я решил вас проверить. Вы все мне отказали, чем я был недоволен, но я уважаю ваше решение и рад, что воспитал свою дочь человеком, достойным наивысшего уважения. К сожалению, я не уверен, что вы правильно распорядитесь моими деньгами. Крис не прислушивался к моим советам, Питер и Диана также хорошо знают, что для них лучше. Диана не может забыть человека, недостойного ее, Питер отвергает замечательную, добрую женщину. Крис полагает, что достоинства мисс Пилар смогут превзойти добродетели моей дочери. Поэтому убедитесь сами, какими людьми вы являетесь. Пусть не мои советы, а тяжелая ситуация правильно расставит акценты. Свое состояние я завещаю тем, кто в трудный момент сможет найти в себе силы что-нибудь сделать для другого человека, тем, кто не окажется эгоистом и сумеет отказаться от личных интересов ради другого. Я вас люблю».

Диана плакала, Кэти утирала глаза, мужчины тоже были взволнованы.

Нотариус отложил очки.

– Я пригласил вас, – обратился он к инспектору Дэвиду, – по просьбе Дианы и всех членов семьи Чайлдхуд, потому что мы должны честно исполнить последнюю волю покойного Джона Уэйта. Диана сказала, что вы, поверив в ее вину, не думая о последствиях для собственной карьеры, приняли решение скрыть факты от следствия. Поэтому положенная вам часть наследства составляет…

От оглашенной нотариусом суммы у инспектора на секунду потемнело в глазах. В следующий миг он почувствовал, как руки Дианы обвились вокруг его шеи. Он знал, что любовь важнее денег и сильнее смерти.

ПОЗВОЛЬ МНЕ УЙТИ

Вечер

Марта смотрит на кровать, затем расстилает льняную скатерть на ночном столике. Ткань, ниспадая до пола, прикрывает некрасивую мебель. На лампу Марта набрасывает шерстяной платок с красными розами, и свет, не добираясь больше до углов комнаты, концентрируется вокруг нее. Тени ложатся на разноцветные полоски лоскутного одеяла, рассыпанные на подушке светлые волосы Ивоны, ее прикрытые глаза и хрупкую фигуру. Марта смотрит на нее, затем переводит взгляд на тканый ковер над ее кроватью: нежные ягоды, рябина или калина, – слева, листья и тонкие коричневые веточки – справа.

Ивона спокойна. Слегка подрагивают ее веки. Марта склоняется над сумкой и вынимает бутылку шампанского, два бокала и пепельницу. Тонкий хрусталь звенит в ее руках. Ивона вздрагивает.

– Пока не открывай глаза, еще чуть-чуть… Подожди, потерпи, еще немного… – просит Марта.

– Уже? – Ивона с закрытыми глазами поворачивается к Марте.

– Не подглядывай! – Марта прикрывает ее глаза рукой.

Она смотрит на ее милое лицо, изящный макияж. В полумраке Ивона кажется более молодой, она выглядит как тридцатилетняя женщина в хорошей форме, хотя в действительности ей сорок. Марта, не отнимая ладони с ее глаз, берет другой рукой вазочку с цветами и ставит возле лампы. Цветы заслоняют слабый свет, отбрасывая широкую тень, падающую на стену точно между потолком и стулом. Марта снова склоняется над сумкой – голубой коврик приобретает почти синий оттенок – и вытаскивает маленький серебристый магнитофон. Кассета вставлена. Марта заглядывает за столик в поисках розетки.

– Пожалуйста, не смотри, потерпи еще минуту.

Ивона утвердительно кивает, ее распущенные, светлые с медовым оттенком волосы трепещут, она улыбается чуть тронутыми помадой губами:

– Я слышала!

Марта оборачивается, из включенного магнитофона льется тихая музыка.

– Ничего ты не слышала!

Ивона открывает глаза, хватает Марту за юбку, словно капризного ребенка, и приподнимается на локтях. Платье с глубоким вырезом распахивается у нее на груди. Она выглядит как пробудившаяся после сна царевна, но при этом крепко держит Марту за юбку.

– А ты сильная! Иди сюда, я тебя поцелую!

Марта осторожно отступает, внимательно смотрит на нее, затем говорит:

– Отстань, давай без нежностей, не хватает, чтобы нас кто-нибудь увидел.

– Ой, не забывай, что мы взрослые. – Ивона подтягивает колени, обхватывает руками тонкие лодыжки, кладет подбородок на колени. Она обводит взглядом комнату с таким видом, будто видит ее первый раз в жизни.

Тишина. Марта чувствует напряжение – в животе, ногах, плечах. Ивона молчит, поглаживая лоскутное одеяло, а Марте кажется, что она не сможет больше выносить эту тишину, как в детстве, когда ей ставили двойку и дома на вопрос «как дела в школе?» предательски отвечал ее живот. Нужно притворяться безразличной. Но затянувшееся молчание может стать опасным, и тогда Марта, задвигая ногой сумку под кровать, равнодушно спрашивает:

– Ну и как?

Ивона осторожно прикасается к ковру, рассеянно проводит по нему рукой.

– Нормально! Нормально! – Вздыхает с облегчением и откидывается на подушку. – Нормально! – повторяет она еще раз, словно хочет, чтобы ответ прозвучал более убедительно.

Напряжение Марты стекает вниз, по серому свитеру, синей юбке, обычным серым ботинкам на низком каблуке. Совершенно спокойно она произносит:

– Ну слава Богу.

Опять молчание и внезапное ощущение неловкости. Первой нарушает тишину Ивона: поворачивается в сторону изголовья, поправляет цветную подушку, прислоняя ее к металлической спинке кровати, и знаком просит Марту сесть. Та садится на краешек кровати. Тогда Ивона судорожно начинает что-то искать – перебирает руками, заглядывает под подушку и наконец тоном с оттенком претензии произносит:

– У меня где-то здесь были часы!

Марта вскакивает – она об этом не подумала. Часов нет ни на ночном столике, ни на кровати – снова эта дурацкая паника. И вот рука скользит по серому свитеру, изучает содержимое кармана. В ее ладони сверкает что-то серебристое. К тени от цветов прибавляется огромная тень маленьких с узким браслетом часов, охватывающая букет, словно коса. Руки женщин сталкиваются – ногти Ивоны, покрытые лаком лососевого цвета, щелкают о серебро. Марта убирает свою руку – ее ногти коротко острижены – и объясняет:

– Я их спрятала, поскольку хотела, чтобы ничего… Но Ивона, надевая часы на запястье, прерывает ее на полуслове:

– Я ведь должна знать, который час! – В ее голосе проскальзывает нота легкого раздражения.

Марта помнит положение маленькой стрелки на циферблате.

– Семь минут.

Ивона не может справиться с миниатюрным замочком.

– Вижу, что семь! Марта пожимает плечами:

– Понятно.

Ивона смеется, как будто ей удался хороший анекдот.

– Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, старт!

Марта на лету схватывает, о чем идет речь. Она теребит свои маленькие пальцы без колец. Не нужно их сжимать.

– Хм… От чего?

– Играешь в вопросы? – Ивона все прекрасно понимает.

– А ты нет? – Марта улыбается.

– Это риторический вопрос?

– А ты как думаешь? – Марта не проиграет, только нужно помнить, что отвечать надо все время вопросом на вопрос.

– А я?

– Откуда ты взялась, такая наблюдательная? – Внимание Марты ослабевает.

– Разве это имеет значение?

Паузы между вопросами не должны быть длинными. Марта задумывается.

– Почему ты меняешь тему?

– А какая у нас сегодня тема? – Ивона реагирует быстрее Марты.

– Как будто ты не знаешь? – удивляется Марта.

– Не хочешь ответить на мой вопрос?

– Ты действительно думаешь, что выиграешь?

Ох, пауза. Ивона смотрит не нее, затем спрашивает:

– Который час?

– У тебя же есть часы, – вырывается у Марты. Ивона радостно смеется:

– Проиграла, проиграла!

Марте вдруг становится обидно.

– Я всегда проигрываю. Ивона грозит ей пальцем:

– Только без этого!

Затем она отодвигается, освобождая место на постели, чтобы Марта могла сесть напротив.

– Снимай обувь, залезай и не обижайся. Сегодня я командую.

Но Марта еще дуется:

– Я никогда об этом не забывала, ни на секунду.

Ивона как будто не слышит. Марта снимает стоптанные туфли, проверяет, не поехала ли петля. Не хотела бы она здесь сидеть в дырявых колготках и пить шампанское. Она и так рядом с Ивоной выглядит как бедная родственница. К счастью, все в порядке.

– А вот и шампанское. Бокалы в полумраке блестят.

– Да. Но…

– Только без «но». Сигареты.

Марта чувствует: она должна что-то сказать:

– Есть, но…

– Ну так давай. Без «но»… без-о-но, без-о-но-мучо… – напевает Ивона, а Марта садится на кровать.

Красная пачка, зажигалка. Марта бросает то и другое Ивоне. Та с удовольствием затягивается, огонек зажигалки освещает ее лицо ярче, чем свет лампы. Начинает кашлять. Марта сердится:

– Вот видишь?

Ивона нетерпеливо отмахивается, разгоняя дым.

– Мы же договаривались. Без «но», – сухо кашляя, возражает она. – Ненавижу слово «но»… Расслабься. Это самое ужасное слово во всех языках… На тебе прекрасное платье, но…

Марта смеется и заканчивает:

– …выглядишь ты в нем как корова.

– Я тебя люблю, но…

– …мы должны расстаться. Так будет лучше. Ивона глубоко затягивается, она больше не кашляет.

– Браво! У тебя красивая прическа, но…

– …тебе она не поможет.

Ивона переставляет пепельницу на кровать.

– Вот именно. Будешь жить, но…

Ивона стряхивает пепел. Ждет. Марта молчит. Ивона осторожно дотрагивается до нее:

– Почему ты молчишь? Мы так здорово веселились. – Последнее слово сопровождается новым приступом кашля.

Марта не выдерживает:

– Мне бы не хотелось, чтобы ты курила.

– Ты, праведница, сама дымила как паровоз. Почему это я не должна курить? Заработаю рак и умру? Дорогая, почему мне нельзя курить? – Ивона в ярости.

Марта тут же берет себя в руки.

– Ради Бога, кури, если хочешь.

– Лучше, уже лучше, намного лучше. – Голос Ивоны резок. – Я буду жить долго и счастливо. Для тебя бутылка всегда наполовину пуста, а для меня – наполовину полна.

– Да делай что хочешь. – Марте становится обидно. Ивона смотрит не нее, затягивается еще раз, потом резким движением гасит сигарету.

– Я противная. Смотри, гашу. Вот уже погасила. Сдаюсь. Делаю это ради тебя. Ну?

Марта чувствует, что должна дать объяснение:

– Курение, правда…

– …вредно для здоровья, министр здравоохранения… ну и хрен с…

Только не это! Марта не желает этого слышать!

– Ивона! Эти слова не для тебя!

Но Ивона довольна. Ругательства ее провоцируют.

– Не будь такой нежной, сестричка. От матерных слов еще никто не умирал. Ни от того, что их произносил, ни от того, что слушал. Я лично предпочитаю выражаться. В экстремальной ситуации мат даже может спасти жизнь.

Марта с неодобрением кривит губы:

– Ну ты как что-нибудь скажешь…

Нельзя было так говорить. С лица Ивоны исчезает улыбка.

– Я, – напоминает она Марте, – могу сегодня говорить все, что мне вздумается.

Марта снова ощущает легкое напряжение.

– Да.

Но этого недостаточно. Голос Ивоны становится более высоким, чем обычно.

– Тебя вообще не спрашивают. – Ивона смотрит на Марту, видит, как вздрагивают ее плечи, замечает ее обиду и бросает: – Ты не должна обижаться.

Марта соглашается:

– Ладно. – Но ее плечи вновь вздрагивают, и это движение явно противоречит словам.

Ивоне не хочется ссориться.

– Не обижайся. Ну, не делай такую мину, лапочка… – Ласковый тон не производит впечатления на Марту.

– Отстань.

Однако Ивона не собирается отступать. Она придвигается к Марте, приподнимает брови и с невинным видом просит:

– Лапочка, котенок, ну посмотри на меня! Ласточка моя, мой зайчонок, это я, твой воробышек, твой крысенок-писенок, ну сделай доброе лицо вежливой девочки, у воспитанных девочек всегда добрые мины, минки, минетки, нимфетки, нужно быть вежливой…

Марта не выдерживает, заливаясь тихим смехом. Лицо Ивоны тоже проясняется.

– Наконец-то. О'кей. Курим, пьем, безумствуем. Открываем. – Она протягивает Марте бутылку шампанского.

Тихо звенят хрустальные бокалы. Марта на секунду ставит свой на столик и зажигает свечу.

Пламя свечи иначе освещает комнату – мягче и приятнее. Лица женщин словно разглаживаются, округляются углы мебели, комната будто одухотворяется. Они лежат рядом, на подушке – волосы Ивоны, разметавшиеся светлыми волнами, после мелирования, и более темные волосы Марты, стянутые резинкой в немодный конский хвост. Женщины держат в руках бокалы, на столе – пустая бутылка, их ноги высоко подняты. Марта подтягивает юбку и поднимает их еще выше. Ноги Ивоны длиннее и стройнее.

– Определенно, я выигрываю! – Ивона вытягивает ступни, как танцовщица.

– Эй, ты нечестно измеряешь. – Марта не дает себя обмануть, сползает с подушки. – Вот, пожалуйста, я! Не мошенничай!

Ее бокал наклоняется, шампанское перетекает к краям хрусталя. Марта опускается все ниже, и все, что оставалось в ее бокале, выливается на грудь Ивоне. Та с криком отстраняется. Все еще вытянутые к потолку ноги Марты подрагивают.

– Господи!

– Вот видишь? Мои длиннее!

– Это нечестно! – Ивона вытирается, на платье остается мокрое пятно.

Марта берет носовой платок, промакивает декольте Ивоны и упрямо бормочет:

– Правду не скроешь.

Они снова ложатся рядом. Ивона переливает часть своего шампанского в бокал Марты.

– Я всегда за собой следила… А о стольком не позаботилась…

Марта что-то бурчит в ответ, вежливо поддакивая, наклоняет бокал, золотистая жидкость течет прямо ей в рот.

– Знаешь, когда-то я сказала во дворе, что моя младшая сестра еще писается в штанишки. Ребята смеялись… – Ивона смотрит в потолок, не замечая, что лицо Марты становится напряженным. – Не перебивай. Но потом прекратили. А она убежала домой. Перестала со мной разговаривать и выходить во двор. Сейчас я бы сказала ей, что… Дождь идет, слышишь?

– Слышу, – деревянным голосом отвечает Марта.

– Не думала, что это так ее заденет. Я люблю гулять под дождем… Пошла бы сейчас гулять… Идешь себе в калошах, звук хлопающий раздается… и слышно, как по веткам: кап, кап… Во мгле становится заметна паутина. После дождя видно, как паук плетет ее прямо перед твоим лицом. Фу! – произносит она с содроганием.

– Ты преувеличиваешь.

Но Ивона словно не слышит возражения:

– В ясный день невозможно это увидеть, а после дождя видно. Так хочется на это посмотреть…

Марта решительно ставит бокал на столик.

– Думаешь, было бы лучше оказаться сейчас в холоде, с паутиной на губах, с мокрыми ногами…

Глаза Ивоны закрыты.

– А капли: кап, кап, как из капельницы…

– Капли: срап, срап…

– Ненавидела выходить на прогулки. Три, четыре, Лежебока! А сейчас гулять! Словно собаке. Петр был такой… правильный. Это полезно, Лежебока! Ну-ка давай, Лежебока! На три, четыре. Перед обедом нужно гулять, чтобы появился аппетит, после обеда – чтобы еда поскорее усвоилась. Полезно! – Ивона смеется, потом мрачнеет. – А сейчас я бы пошла…

– Ночью? – Марта реалистка. Ивона оживляется:

– Точно! Я однажды на спор пошла. Ночью. На кладбище… Темно было. Кипарисы – как люди. А помнишь, как под Краковом мальчишки поспорили, что один пойдет ночью на кладбище и в доказательство того, что был там, вобьет гвоздь в могильный крест?

– Нет.

– Ну, вбил гвоздь, как вдруг его что-то сильно схватит… – Ивона быстро берет Марту за юбку и сильно тянет. Марта подскакивает, а Ивона смеется. – Вот и он так испугался! И умер от страха! Может, это выдумка… Он курткой за гвоздь зацепился…

– Действительно, ужасно забавно. – Марта отодвигается от Ивоны.

– Так вот, пошла я на кладбище. – Ивона потягивается и закрывает глаза. – Ты знаешь, я думала, что умру от страха, хотела вернуться…

Наверное, не хотела.

– Ты? – В голосе Марты звучит вызов. – Ты, наверное…

– И вдруг я услышала позади чьи-то шаги. Кто-то меня оберегал. Я знала, что была не одна… А все считали, что я смелая… Можешь что-нибудь сделать со светом?

Свеча начинает дрожать. Фитиль падает в растопленный воск. Марта склоняется над свечой и двумя пальцами пытается вытащить горящий фитиль.

– Я пока не могу ее погасить…

– Люблю свечи, мне хотелось бы, чтобы было много свечей… – Ивону клонит ко сну. Марта облизывает обожженные пальцы. – Ну, теперь твоя очередь, рассказывай, наверное, с тобой тоже случалось что-нибудь страшное, когда ты была маленькой… о чем никогда никому не рассказывала, но…

– Спустились мы как-то в сточный канал. После просмотра «Канала» Вайды. Знаешь, рядом с Центральным вокзалом?

Ивона оживляется:

– Знаю.

– Ну, спустились мы туда с Гжешком. А дурачок Котва закрыл люк и сказал, что нас не выпустит и что нас крысы съедят, если мы не дадим ему по червонцу.

– Никогда в жизни не спустилась бы в канал!

– Но Котва потом открыл люк. Без всяких червонцев. Натерпелись мы тогда страху. Молодые, глупые…

– Знаешь… Вот дерьмо…

– Тебе действительно необходимо… Это некрасиво… – Марта неодобрительно качает головой.

– Да. Жизнь такая короткая… Дерьмо… А люди совершают так много ненужных, идиотских поступков…

– Ты о Франции говоришь? – Нет, больше не стоит делать Ивоне замечания, решает Марта. – Жалеешь, что уехала?

– Сама не знаю, что говорю. В общем… Я в туалет хочу… Нет, наверное, не жалею. Столько людей уехало в восемьдесят первом… Идем?

– Э… Может, не…

Ивона хватает Марту за волосы:

– Пожалуйста, Марточка, проводи меня в ванную… Марта сопротивляется:

– Ну не знаю…

Ивона, пошатываясь, встает с постели. Марта берет ее за рукав, поддерживает.

– Ты, наверное, пьяна. Ивона утвердительно кивает:

– Это не исключено.

Держится за Марту. Обе выходят из комнаты.

Ночь

Новая свеча белая и длинная. Воск из догоревшей свечи пролился из подсвечника на льняную скатерть. Марта достает из пачки сигарету, зажигает ее, затягивается и откидывается на подушку рядом с Ивоной.

– Не открылась тебе эта удивительная страна за столько лет?

Ивона мгновение молчит.

– Как раз наоборот – нет в ней ничего удивительного. Да и что значат какие-то двадцать лет по сравнению с вечностью… Тебе не повредит сигарета? Ведь ты бросила?

– Не философствуй. – Марта поднимает руку с сигаретой и рисует перед собой круги. – Не думаю. Я не буду курить. Знаю.

– Дай Бог. Вечность опасна… Ты боишься смерти?

– А кто говорит о смерти? – Марта рассматривает свои ладони.

Дым обволакивает комнату.

– Я. Но не о смерти, а о страхе смерти. Марта решается:

– Когда отец был в больнице, я его спросила, боится ли он… А он сказал, что нет. Что он утратил вкус к жизни. И он так сказал, что я даже почувствовала эту утрату… Может, он боялся…

Ивона тут же подхватывает:

– Люди – странные существа. Не могут признаться в том, что боятся… Жаль, я не была с родителями… когда… они умирали… Все хотят правды, но только с условием, что эта правда им понравится… Ты меня любишь? Только скажи правду. Конечно, я люблю тебя… Ты мне не изменял? Никогда. Я буду жить, доктор? Я все вынесу, если это правда… если я буду жить… Меня устраивает такая правда… Как ты считаешь? – Последняя фраза Ивоны повисает в воздухе.

Марта поднимается на локте и гасит сигарету. Она сильно ее придавливает, чтобы окурок не догорал в пепельнице, как бычки Ивоны.

– Не знаю. – Ее маленькие пальцы сжимают окурок снова и снова.

Ивона замолкает. Может, вот-вот уснет – уже поздно.

– Ты видела Сарановича?

Этот вопрос пронзает Марту насквозь.

– Нет. Он уехал. Я тебе уже говорила, что он уехал на две недели.

– Ему хорошо. – Медленно, сонно произносит Ивона. Наверное, сейчас уснет. – Больше нет шампанского?

Не уснула. Марта наклоняет бутылку – с горлышка свисают две капли.

– Мы все выпили.

– Тогда налей мне кока-колы. – Повелительный тон действует на Марту, как красная тряпка на быка, но она сдерживается и вытаскивает из-под кровати бутылку.

– У меня такое впечатление, что…

Не нужно этого говорить. Лицо Ивоны становится злым.

– Я тебе не плачу за высказывание впечатлений, черт побери! Налей!

– Ты нездорова. – Марта наливает в бокал коричневый напиток.

– Да что ты говоришь! Заболею? Через полгода у меня будут дырки в зубах, а через десять лет нарывы? Почему ты мне не посоветуешь бросить в бокал монетку, чтобы я увидела, как кока-кола разъедает цинк, или что там еще добавляют в сплав для ваших денег? Обещай мне, что через два года от кока-колы у меня будет пародонтоз! Обещай! – Это звучит агрессивно. – Ну, пообещай! У тебя все «нездорово», милая! – Она протягивает бокал Марте. – Хочешь немного?

– Спасибо, – шепчет Марта. Ивона склоняется над ней:

– Без обид.

– Без обид. – Марта утвердительно кивает.

– Мы так глупо ссоримся. – Ивона чувствует, что переборщила.

– Я не ссорюсь. – Марта снова напряжена, напряжены ее руки, голос. Только бы живот не выдал.

– Как-то я так… Не знаю… – пытается оправдаться Ивона.

Но Марта уже не та, что была минуту назад.

– Мы сами виноваты в том, что происходит.

– Я тебе разве плачу за комментарии? – Ивона передвигается на край кровати, она больше не кажется сонной, ее глаза прищурены.

– Не знаю. – Марта не в силах скрыть раздражение.

– Не плачу. Знай это. – Звук ее голоса заполняет всю палату, слова холодные, нехорошие.

Женщины умолкают.

Рассвет

Марта приподнимается на локтях и смотрит на спящую Ивону. Ее правая рука закинута высоко над головой. В бледном свете зари густые ресницы отбрасывают тень на скулы, волосы растрепаны, испорчен не смытый перед сном макияж.

– Ну что ты пялишься? – Резкий голос Ивоны заставляет Марту вздрогнуть.

Значит, она не спала. Марта встает:

– Я не пялюсь. Позволь мне уйти.

Рука с накрашенными ногтями. Лак французский, красивого оттенка. Рядом маленькие часы. Ладонь медленно движется в направлении часов, лежащих под подушкой.

– Так рано? Сколько времени?

– У тебя есть часы.

– Уже почти шесть. – Ивона кладет часы на туалетный столик.

В ту же секунду у Марты вырывается:

– Слава Богу.

Брови Ивоны взлетают – она изумлена.

– Тебе не понравилось?

– Нет, почему же?

– Значит, мы все повторим?

Марта встает и подходит к столику. Берет подсвечник, начинает выковыривать из него остатки воска.

– Наверное, незачем.

– Видно, не удалось.

Марта все слышит, в ней волной поднимается раздражение.

– Не знаю, что должно было удаться. Она идет к мусорной корзине.

– Мы не можем поговорить? – спрашивает Ивона. Марта ложечкой выдалбливает воск, он, словно иней, крошками сыплется в корзину. Голос Марты холоден как лед:

– Уже, наверное, шесть.

– Мы не можем поговорить? – повторяет вопрос Ивона, как будто время имеет значение, как будто они ни о чем не договаривались. Шесть. Ну и что? Шесть так шесть.

Марта не отвечает. Обходит кровать, снимает со стены ковер, который в дневном свете оказывается совсем не таким красивым. И не рябина это, а лишь подобие красных гроздьев, да и листья весьма условны. Старое шерстяное панно быстро скатывается в рулон. Марта ставит ширму на место, рядом с умывальником.

Отодвигает капельницу, снимает с металлического столика льняную скатерть. Даже цветы на железной подставке утратили прежнюю свежесть. Марта вытряхивает скатерть над раковиной.

– Ты злишься? – Ивона из постели наблюдает за хлопотами Марты.

В Марте нарастает возмущение. Резкими движениями она укладывает в сумку скатерть. Осталось еще упаковать бокалы, пустые бутылки от шампанского и кока-колы. Самое главное, не позволить себя спровоцировать.