Текст книги "Гортензия в маленьком черном платье"

В ресторане «Большой Шэньян» можно было выбрать рыбу в большом аквариуме, и потом она оказывалась в твоей тарелке, украшенная желтыми и зелеными водорослями. Гэри заявлял, что друзей не ест, даже если познакомился с ними полминуты назад и общался через стекло. Гортензия утверждала, что эти рыбы воняют, поскольку одни поглощают экскременты других и еще пукают в воду. Марк сгибался пополам от смеха и съедал всю рыбу, глотая радостно и жадно. Он любил фортепиано, Шопена и Гэри. Мечтал быть на него похожим, копировал все его манеры. Принимал какую-то позу, переводил взгляд на Гэри и начинал хохотать. В пролете! Когда он смеялся, его тело колыхалось, а живот ходил волнами. Как шифер на крыше. «Не доверяйте мужчинам, у которых живот не трясется, когда они смеются, – это, несомненно, жулики», – поучал он.

Он рассказывал уморительные истории о китайцах. Гэри их обожал. И Марк разливался соловьем. Группа продюсеров принимала Владимира Ашкенази, чтобы записать его исполнение вальсов Шопена. Продюсеры медлили, Ашкенази волновался. Он спросил, можно ли начинать. А продюсеры поинтересовались, не следует ли подождать композитора.

– Ну давай уже, Гортензия, впусти меня!

Домофон гудел, уличный шум перекрывал голос Марка.

– Я думал, что Гэри дома. Лекция по гармонии отменилась, и он сказал мне, что отправляется домой. С тех пор я его не видел.

– А что, вчера вечером он был не с тобой?

– Да я уже две недели не общался с ним наедине!

– Две недели! – воскликнула Гортензия. – Но и дома его тоже нет! Я думала, вы вместе с ним где-то болтаетесь.

– Я могу уже подняться? Буквально на минуту… Я все тебе расскажу.

Гортензия зашипела от ярости. Посмотрела на часы: полдень.

– Сейчас правда не время…

И нажала на кнопку домофона, открывая дверь.

– Подождешь меня здесь. Сиди на месте. Я вернусь.

* * *

– Мадемуазель Гортензия, чем обязаны столь ранним визитом? – спросил Генри через полуоткрытую дверь. Вид у него был недовольный, величественный подбородок вздернут вверх.

– Я бы хотела видеть Елену.

– Мадам в своей спальне. Она никого не принимает.

– Меня мадам примет. Предупредите ее, что я здесь, скажите: «Гортензия наконец нашла, что искала» – и увидите, она примет меня.

Генри недоверчиво посмотрел на нее, но посторонился и дверь открыл.

– Ну, я спрошу ее, – проскрипел он высокомерно.

Гортензия тем временем скользнула на кухню, к Грейс. Нужно иметь союзника на местности. Грейс все обстряпает, как надо.

– Ну как ты? – спросила Гортензия нежным, проникновенным голоском, который использовала, чтобы умасливать людей, когда ей от них что-то было надо. – И как твои ребятки?

У Грейс было три мальчика. А может, четыре. Гортензия никак не могла запомнить, сколько же их все-таки на самом деле, но она знала, с какой трепетной заботой относится к ним мать, и поэтому постоянно справлялась об их судьбе.

Грейс была совершенно невероятной служанкой. Она обладала статью и элегантностью царицы Савской. Грейс не разговаривала с вами, а удостаивала аудиенции. Грейс не ходила, она плыла. Жила она в Квинсе со вторым мужем, который был безработным. Как, впрочем, и первый. Высокая, широкоплечая, чернокожая, она носила блузки с очень глубоким вырезом и узкие-преузкие юбки. Чтобы наклонится, ей приходилось действовать в два приема: она сперва поворачивала бедра и колени в одну сторону, потом медленно опускалась, отклонившись бюстом и рукой в другую. Грейс приходила в девять утра, собирала журналы на коврике, готовила завтрак для Елены, приносила его в комнату, открывала шторы, размещала блюдо на постели, зажигала розовые светильники, выходила за продуктами, приходила нагруженная, как маленький горный ослик, вздыхая по дороге, что лучше бы она вызвала поставщиков на дом, резала на ломтики ананасы и папайю, варила рис, поджаривала курицу или телятину, чистила овощи, раскладывала на тарелке рахат-лукум, «рожки газели» и шоколадки, меняла пустой баллон с водой в кулере на полный, закладывала посуду в посудомоечную машину, белье в стиральную машину, доставала утюг и только тогда выпивала первую чашечку кофе. У Грейс была тысяча рук, тысяча носов, тысяча ушей, тысяча глаз. Она слышала вздох Елены в спальне и спешила поправить ей подушку, поднять упавшие на пол очки или журнал.

В два часа дня Грейс уходила. Вторая часть ее рабочего дня проходила у Эмили Кулидж, сорокапятилетней холостячки, которая мелькала в телевизоре в передаче «Богатые, красивые и я». Обесцвеченная блондинка с перекроенным носом и переделанными грудями, она сыпала именами знаменитостей, кудахтала, захлебываясь от восторга. Она жила на Парк-авеню, на уровне 89-й улицы. Грейс никогда ничего о ней не рассказывала, но Елена знала эту Эмили и уверяла, что она чокнутая, ну совершенно чокнутая, перетрахалась в Венеции со всеми гондольерами и мечтает только об одном – выйти замуж. Бедная девочка, жаль ее ужасно! Вроде бы недавно она встретила одного итальянца, и ей очень бы хотелось, чтобы он взял ее в жены.

Елена без Грейс была как без рук. Она вызывала ее по субботам и воскресеньям, спрашивала, куда она убрала масло и как включить плиту, куда делся тостер и, вообще, почему выходные длятся целых два дня? Грейс обладала бесконечным спокойствием. Когда Елена сердилась и обвиняла ее в вещах, которые она не совершала, Грейс только пожимала плечами. Нужно добавить, что платила Елена ей щедро, оплачивала страховку по здоровью и расходы на обучение мальчиков.

– Все хорошо, Гортензия, у них все хорошо.

– А старший как? Сдал контрольную по математике?

Грейс в ответ сморщила нос. Гортензия не настаивала.

– Елена хорошо себя чувствует сегодня утром?

– Когда я заходила, чтобы принести завтрак, вид у нее был выспавшийся и отдохнувший.

А Грейс, интересно, знала, что Елена и Грансир совокупляются?

Скорее всего, нет. Грейс была ревностной католичкой. Ходила к мессе, и ее бы шокировала необузданная чувственность Елены.

Этим утром Грейс пыталась замаскировать прядью волос огромный синяк над глазом. Неужели муж ее бьет?

«Никогда не позволю мужчине поднять на меня руку», – подумала Гортензия, пытаясь разглядеть синяк под волосами.

Четверть первого. Елена зевнула и потянулась в постели. Вокруг нее лежало множество журналов. Она выглядела свежей, во взгляде светилось счастье, складочки губ были чуть приподняты, словно в уголках рта осталось немного меда. Она напоминала сытую кошку. Гортензия вспомнила ее тушу на массажном столе, сильные руки Грансира, сглотнула, поздоровалась и протянула ей свои наброски.

– Победа, я придумала наконец! Генри сказал вам?

Елена кивнула и взяла очки.

– Потому-то я тебя и впустила. Я же обычно никого не принимаю по утрам. А тем более когда лежу в постели. Мой возраст и сам по себе достаточно жалок, а тут еще я предстаю перед людьми бледной, слабой, с ненакрашенным лицом. Надо все-таки, чтобы кто-нибудь когда-нибудь объяснил мне, почему с годами люди выцветают. Делаются прозрачными. Куда уходят все эти краски? На лица детей? Не люблю детей. Они воруют у нас краски. Передай мне мою помаду, надо же мне хотя бы немного подкраситься!

Гортензия протянула ей флакончик. Елена подвела губы, смотрясь в большую серебряную ложку.

– Я не могла больше ждать. Мне показалось, что я нашла решение. Ну вы же помните, как это меня мучило? Идея вертелась в голове, но не давалась, и я сходила с ума….

– Ты собой гордишься? – спросила Елена.

– Это как раз вы мне и скажете…

Елена один за другим стала рассматривать наброски. Она вглядывалась в рисунок, то отдаляя его от глаз, то приближая совсем близко. Видимо, она узнала узорчатую ткань своего корсета, так как быстро подняла бровь и ткнула пальцем в одну из моделей.

– А откуда ты взяла такое переплетение?

– Из вашей ванной. Вчера вечером.

– Ты заходила ко мне вчера вечером?

Гортензия покраснела. Видение распростертого тела Елены на массажном столе, ее жадных губ, молящих Грансира, вновь пролетело перед глазами. Она испугалась, что Елена угадает причину ее замешательства.

– Да. Мими передала вам травы. И небольшой флакончик с тенями. Я зашла в ванную. Поставила все на полку.

– А как ты вошла? Генри вчера не было.

– У меня же есть ключи!

– Ах, ну да… Я должна доверять тебе, раз у тебя мои ключи, ведь так?

Взгляд Елены стал строгим. Она говорила медленно, не сводя с Гортензии глаз. К подбородку приклеилась крошка печенья.

– Скажи мне, я права, что доверяю тебе?

Гортензия вспомнила об угрозе Елены: «Никогда не следует лгать мне. Я делаюсь страшна во гневе, если узнаю, что мне лгали».

– Ну да. Я положила травы и флакончик теней в шкаф. А потом увидела корсет, который сушился на батарее возле умывальника, и меня сразу привлекла материя, из которой он сделан.

Елена заглянула Гортензии в глаза, пытаясь проникнуть в самую их глубину, понять, говорит ли она правду. Гортензия выдержала ее взгляд. Ей показалось, что эта короткая дуэль длилась целую вечность.

– Я взяла корсет, рассмотрела его во всех подробностях, и у меня словно искра загорелась в голове. Я натолкнулась на идею, которую пыталась найти долгие месяцы! Потом рисовала всю ночь.

Елена молча ощупывала ее цепким взглядом своих прекрасных черных глаз. Гортензия нервно задергала ногой, ей было не по себе.

– Ну так как вам мои наброски?

Елена снова взялась за рисунки, переводя взгляд с одного на другой. Отложила их и сказала:

– Я полагаю, у тебя получилось. Ты нашла свое место.

– Это что означает?

– Сядь и послушай.

– Не хочу садиться, не хочу слушать, хочу знать.

– Сядь, сядь.

Елена похлопала рукой по розовому мольтоновому покрывалу, во взгляде ее читался приказ. Гортензия вздохнула и подчинилась.

– А теперь не прерывай меня.

– Ладно. Но говорите тогда быстрее.

– Слушай меня.

– Ох нет! – простонала Гортензия. – Опять монолог!

– Это важный момент. И поскольку твоя мать здесь не присутствует, я должна заменить ее…

– Да не нужна мне мать, Елена! У меня и так проблемы с моей собственной мамой, а тут еще вторая…

Елена хлопнула в ладоши, чтобы заставить ее замолчать, и продолжала:

– Каждый из нас живет на земле, чтобы сделать ОДНУ вещь. Ту вещь, которая ему идеально подходит. Найти эту вещь – вот настоящая цель жизни, потому что это значит – найти в ней свое место. Все остальное, ты хорошо слышишь меня, Гортензия, все остальное – бессмысленно. Почему? Да потому что, когда ты найдешь свое место, у тебя останется только одно стремление – занять его. Тебе будет наплевать, что думают другие. Ты никогда уже не будешь ни злой, ни завистливой, ни недоброжелательной. Ты будешь просто существовать, и этого будет тебе вполне достаточно. Это будет наполнять твою жизнь смыслом. Жанна д’Арк нашла свое место, Жорж Санд нашла свое место, Коко Шанель нашла свое место, Эйнштейн нашел свое место…

– Ну а дальше-то что? – взвилась Гортензия. – Плевать мне на смысл жизни и кто где какое место занимает. Я просто хочу знать, понравились ли вам мои рисунки.

– Ну как хочешь. Тогда я прямо перейду к делу…

Елена улыбнулась, сложила руки под подбородком.

– Это ярко, элегантно, смело. Тебя ждет большой успех.

Гортензия взвизгнула, вскочила, подняла к небу два сжатых кулака и завопила: «Yes! I did it!»[19]19
  Да, я сделала это! (англ.)


[Закрыть].

– Ты нашла свое место, но знай, что тебя ждут преграды и ловушки!

– Я знаю, конечно, – отвечала Гортензия, которая знать не хотела ни о каких преградах и ловушках.

– Ты можешь далеко пойти. Очень далеко. Я вижу в набросках чистую, четкую линию, ты изобрела свой собственный стиль.

– Точно-точно? Вы потом не откажетесь от своих слов?

– Нет.

Гортензия опять завопила от радости. Грейс просунула голову в дверь и поинтересовалась, все ли в порядке. Елена успокоила ее.

– Очень хитро ты придумала. Создала эдакое завуалированное секси. Вот, например, здесь…

Она показала платье с узким разрезом, которое мягко подчеркивало линию спины и открывало участок кожи.

– На вешалке оно выглядит скромным, а на женщине оказывается смелым.

– То есть вы поняли самое главное, ведь так? Все зависит от ткани.

– Да, я же узнала свой корсет.

– Обязательно нужно найти производителя.

– Он, наверное, уже умер. Он был еще старше меня.

– Ну, может быть, он передал свое мастерство сыну или внуку…

– Я купила его после войны в маленьком бутике женского белья в Марэ, это было небольшое семейное предприятие. Я погладила его рукой, и рука словно почувствовала дыхание. Ткань была просто поразительная. А когда я его померила, о боже, я стала другой женщиной! Я превратилась в стройную лиану, не могла оторваться от зеркала, все любовалась своим отражением. Я не только стала тоньше, стройнее, изящнее, я словно обрела стать царицы. А поскольку ты знаешь, что я сама и вся моя семья, мы из России…

Гортензия кивнула и мысленно взмолилась, чтобы Елене не пришло в голову расписывать ей все свое генеалогическое древо.

– Я вернулась в бутик и скупила все модели, которые остались. И каждый год я возвращалась и забирала все. Они уже знали меня и, когда видели, что я захожу в магазин, доставали из-под прилавка пакет, я платила за него и уходила. Они разрабатывали все более утонченные модели с чулками, с бюстгальтером. Но мне не пришло в голову, что можно делать такую одежду. Это воистину блестящая идея! И особенно хороша мысль совместить плотную материю корсета с другими, более легкими тканями.

Она легонько хлопнула Гортензию по носу футляром для очков.

– Я никому никогда не рассказывала об этом корсете. Хотела сохранить его для себя одной.

– А у вас остались координаты этого магазинчика?

– Их фирма называлась «Шахерезада». А сам бутик находился на улице Сицилийского короля. Сама семья из Страсбурга, но я никогда не знала их фамилии. Старшего сына звали Мишель-Андре. Это был красивый юноша с шикарно закрученными усами! Он был примерно лет на двадцать моложе меня. У него была мечта – изобрести колготки, которые никогда бы не рвались. Он говорил – за такими вещами будущее, нужно внести смысл в процесс потребления, не нужно заставлять женщин тратить лишние деньги. Он говорил это в пятидесятые-шестидесятые годы, годы, когда женщины еще штопали чулки! Представляешь себе, что бы он сказал сейчас!

Она прервалась, задумалась, почесала подбородок, кусочек печенья отклеился и упал. Гортензия мысленно поблагодарила ее за это: трудно, знаете ли, разговаривать на серьезные темы с человеком, у которого к подбородку прилипло печенье.

– Ты можешь разыскать его, если он еще не умер. Не знаю, что стало с ним и с его семьей, я уже так давно уехала из Франции… Я помогу тебе, Гортензия, я помогу тебе, потому что ты талантлива.

– Спасибо! Я так боялась, что вам не понравится! – воскликнула Гортензия, заправляя за ухо прядь волос.

Елена внимательно посмотрела на нее, сдвинув очки на нос, и серьезно спросила:

– Ты, Гортензия, чего-то боялась?

– Недавно узнала это ощущение. До этого со мной такого не случалось.

– Подобное чувство – спутник таланта. Это – хороший знак. Скрести пальцы и благодари небо. Давай, скажи спасибо.

Гортензия протянула прядь волос под носом, скосила на нее глаза и проворчала:

– Кого мне благодарить-то?

– Бога, там наверху в небесах, это он сделал тебе такой прекрасный подарок.

– Я не разговариваю с Богом.

– Твоя мама никогда не говорила с тобой о Боге и о его благодеяниях?

– Моя мама разговаривает со звездами. Отец разговаривал с крокодилами. Я ни с кем не разговариваю, это как-то надежнее.

– Можешь сказать спасибо кому хочешь, но нужно сказать спасибо, посмотрев на небо. И знаешь, почему?

– Нет.

– Потому что, когда ты говоришь спасибо, ты говоришь: «Еще».

Гортензия скривилась. Елена, разозлившись не на шутку, стукнула двумя кулаками по лежащему журналу, и ее накрашенный алый рот округлился, выпаливая, как из револьвера, резкие слова:

– Какая бессовестность! Какая самонадеянность! Быстро говори спасибо, или небо прекратит одаривать тебя своими благодеяниями, а они, между прочим, тебе еще как потом пригодятся! Это ты не увеселительную прогулку для девочек затеваешь!

Гортензия опомнилась – нельзя так себя вести – и пробормотала спасибо, глядя в потолок.

– А теперь что будем делать? – спросила она затем.

Елена протянула ей журнал.

– Посмотри, что я читала, когда ты пришла. Вот такая статья в «Монде»:

Fashion week в Нью-Йорке не вызывает больше никакого энтузиазма. К концу 2000 года американской моде удалось преуспеть на ниве спортивной одежды и платьев для charities, благотворительных вечеринок, которые являются неотъемлемой частью американской социальной жизни. Появились яркие, энергичные молодые стилисты, заслуживающие внимания. Но два последних сезона откровенно разочаровывают. В этом виноват кризис, могут сказать некоторые. Во главу угла ставятся коммерческие интересы – в ущерб креативности. Но это отнюдь не единственная причина. В «городе, который не спит» мода живет в бешеном, неистовом ритме. Дизайнеры, которые оказываются на пике моды, не имеют права на ошибку и при этом должны превращаться в машины, которые приносят деньги. А модники и модницы в то же время мгновенно отказываются от прежних пристрастий, отворачиваются от любимых прежде стилистов и увлекаются новыми. Список знаменитых марок, которые сейчас стали невостребованными, вызовет ужас. Тем не менее сцена нью-йоркской моды заинтересована в появлении новых протагонистов, молодых дарований, иначе она рискует потерять свое очарование.

– Ты поняла: тебе нужно переехать обратно в Париж.

– Вернуться в Париж? – удивленно воскликнула Гортензия, отбросив на кровать журнал.

– Послушай меня: мода – это Париж. Основать модный дом можно только в Париже. Нью-Йорк – это бизнес. Милан – это шопинг. Париж – это творчество. У тебя там есть где жить?

– Только у мамы. Не могу сказать, что это меня вдохновляет, но…

– Отлично. Ты отправишься к Жан-Жаку Пикару. Я дам тебе его номер телефона, ты позвонишь ему, а я предупрежу его о тебе заранее, и он примет тебя.

– А кто это такой?

– Человек, который раскручивает новых стилистов. Ты покажешь ему свои рисунки, он расскажет тебе, хороша ли твоя идея и как ее можно реализовать. Каждое утро в девять тридцать утра он принимает в своем офисе тех, у кого имеется какой-то проект в области моды. Выслушивает их. И если проект кажется ему заслуживающим внимания, помогает. Он знает всех конструкторов одежды и мастеров швейного дела во Франции – причем самых лучших. И, что еще важнее, он умеет сделать так, чтобы о тебе заговорили.

– А вы дадите мне один образец корсета? Я хотела бы иметь его под рукой, чтобы изучить более тщательно.

Елена испустила долгий горький вздох, словно у нее собирались вырвать кусок мяса.

– Ну пожалуйста…

– Затем, когда ты найдешь мастера, который может воссоздать материал моего корсета, ты закажешь ему ткань для твоей первой коллекции. Ты выберешь цвет, рисунок, все, что тебе будет нужно…

– А как я это оплачу? – спросила Гортензия, широко раскрыв глаза.

– Я буду твоим компаньоном. И твоей главной советницей. Я буду вкладывать деньги, а потом мы поделим прибыль.

Гортензия смотрела на нее, открыв рот.

– Вы правда хотите так сделать?

Ей хотелось броситься Елене на шею, она устремилась вперед, чтобы обнять ее, но та вытянула руки и оттолкнула Гортензию.

– Поблагодари меня издали. Терпеть не могу бурных излияний. У меня от них затылок ломит. Не тот уже возраст, понимаешь?

– Такое больше не повторится. Это для меня вообще нехарактерно.

– Ты далеко пойдешь, Гортензия. У тебя есть опыт, упорство, блог, по которому девчонки сходят с ума, вкус и умение определить, что будут носить. Нужно только найти фишку, чтобы тебя раскрутить. Но мы найдем.

– Фишку?

– Надо создать некое событие, информационный повод. Придумать историю, в которой одно из твоих платьев играло бы главную роль. Это не слишком сложная задача. Жан-Жак нам поможет.

– Ну а еще что?

– Должны появиться отзывы в прессе. Познакомься с редакторшами модных журналов, подружись с ними. И в Париже, и в Нью-Йорке. Это необходимо.

– Я знаю здесь двух или трех таких. Попробую с ними пообщаться.

– Если ты получаешь приглашение на вечеринку, подобную той, у «Прада», ты туда обязательно идешь. Со всеми разговариваешь, ты очень, очень лю-без-на, постарайся себя заставить…

– Я могу быть очаровательной и обаятельной. Если мне от этого что-то перепадает.

– Ты коллекционируешь номера телефонов и активно ведешь свой блог. Когда приедешь в Париж, постарайся попасть на разные модные показы. Я тебе помогу. И наконец, last but not least, ты готова остаться одна?

– Почему это?

Елена утомленно вздохнула, словно устала объяснять прописные истины непонятливой дебютантке.

– Подумай. Эта история заберет все твое время. Ты вынуждена будешь уехать. Гэри может надоесть жить с мимолетным ветерком.

– Да он привык, раньше у нас все как-то получалось.

– Да, но сейчас у тебя не будет ни одной свободной минуты… И ты должна будешь жить в Париже.

– Вы хотите сказать, что я на всю жизнь останусь одна? – воскликнула Гортензия.

– Нельзя гнаться за двумя зайцами сразу. «Кто везде – тот нигде», – говорил Сенека. И был совершенно прав.

– Старый пень ваш Сенека. У меня будет все. Мой дом моды, слава, деньги и Гэри.

– Ох, дай тебе Бог, Гортензия, я бы очень хотела, чтобы было так.

Елена опять вздохнула, покрутила кольца на пальцах.

– И последнее… Ты не догадываешься, почему я решила тебе помочь?

– Но это же очевидно.

Елена аж отпрянула, так поразила ее дерзкая смелость Гортензии.

– И почему же?

– Потому что вам невероятно понравилась моя идея. Потому что я лучше всех. Потому что вы ставите на отличную лошадку и уверены, что сорвете большой куш. Потому что это последний раз в вашей жизни, когда вы можете бросить кости в этой игре, ведь вы стары и скоро умрете. Потому что вам хочется вновь увидеть Париж, потому что вам надоело валяться в своей постели… Продолжать?

Елена улыбнулась и покачала головой.

– Все правильно. Но есть еще одна вещь. Ты никогда ничего у меня не просила. Я знакома со всеми на свете и могла бы тебе помочь. Но нет, ты не искала никакой протекции, никакого покровительства. Почему?

Гортензия покусала губы, сморщила нос, наконец осмелилась:

– А вы не обидитесь?

– Нет. Я же тебе сказала, я люблю правду.

– Поддержка – это всегда хорошо, но…

Елена вытянула шею, приложила ладонь к уху, чтобы лучше слышать.

– Я говорила себе: зачем соглашаться на нечто среднее, если в какой-то момент может появиться что-то необыкновенное? Правда необыкновенное. И видите, я была права….

Нечто, похожее на восхищение, мелькнуло во взгляде Елены. Она была готова зааплодировать, но сдержалась и проворчала:

– Ну все. Дуй отсюда. Мне надо встать.

– Я уйду не раньше, чем задам вам один вопрос.

Гортензия собрала свои рисунки, прижала их к животу и встала в нерешительности.

– Я слушаю тебя.

Гортензия заколебалась, она боялась, не испортит ли все своим вопросом, решила, что нет, и выпалила:

– Скажите мне, Елена, а не помогаете ли вы мне для того, чтобы взять у кого-то реванш. Или, может быть, из мести?

Елена не отвечала. Гортензия не унималась:

– Вы не используете меня, чтобы свести счеты с прошлым?

Елена закатила глаза к небу. Повертела свой футляр для очков. Открыла его, закрыла, щелкнула замочком.

– А даже если так? Что это изменит?

– Да ничего, но мне хотелось бы знать… Вы не любите, когда вам лгут, а я не люблю, когда меня используют.

– Я помогу тебе, ты в этом нуждаешься. Ты, похоже, не знаешь, в какую авантюру ввязываешься… Все, давай, иди к себе, я уже на тебя вдоволь нагляделась!

– Но вы мне не ответили.

– А я и не собираюсь. Я уже не в том возрасте, чтобы оправдываться!

Гортензия вся сжалась. Стала подыскивать слова, чтобы задать новый вопрос, но решила этого не делать. Она не будет давить. Елена права. Ей еще многому нужно научиться.

– Значит, мы договорились, что я вас больше об этом не спрашиваю, – пробормотала она, ощупывая руками рисунки. – Но это значит, что все-таки однажды я получу ответ. И в этот самый день…

– Ты мне еще угрожаешь? – спросила Елена, глядя ей прямо в глаза и повышая голос. – Мне это совсем не нравится. Мы заключим контракт, очень выгодный для тебя контракт. Тебе надо поблагодарить меня, вместо того чтобы ставить в тупик своими идиотскими вопросами. Я не принадлежу к числу тех бедных девчонок, над которыми ты издеваешься, или тех парней, которых ты водишь за нос. Поняла?

Две женщины, молодая и старая, смерили друг друга горящими от гнева взглядами. Никто не хотел уступать. Елена схватила очки и, яростно вытянув их в сторону Гортензии, приказала:

– Вали отсюда и быстро, а не то я передумаю!

Гортензия открыла рот, чтобы что-то сказать, потопталась у подножия кровати и в ярости, что не может найти достойного ответа, вышла из комнаты.

Елена раздраженно вздохнула, открыла журнал и скрылась за его страницами.

Она услышала, как хлопнула входная дверь, и подняла глаза от текста. Позвала Генри, спросила, ушла ли Гортензия.

– Она пробежала мимо меня, даже не попрощавшись! До чего же все-таки невоспитанная девушка! Мне показалось, что она вне себя от ярости.

– Ничего, на лестнице успокоится. Держу пари, что еще через пять минут она будет плясать джигу от радости. Спасибо, Генри.

Она подождала некоторое время, чтобы убедиться, что Гортензия не вернется. Посмотрела на часы. Расположилась поудобнее среди подушек. Взяла телефон. Набрала номер. Пропела тихонько: «Па-ра-ри-ра-ра». Тонкая улыбка растянула ее губы, пальцы барабанили по подносу. К ней словно снова вернулись жизненные силы. Чего еще лучшего ожидать в ее годы, чем такой молодильной воды, которая называется реванш и которая стирает все оскорбления прошлого? Нет ничего хуже, чем внушать жалость. Жалость лишает сил, ослабляет, унижает. Тогда как… когда в твоих руках оказывается чудесный инструмент мести, ты ощущаешь возрождение.

– Привет, Мари! Это Елена Кархова говорит. Да, я в Нью-Йорке. Какая в Париже погода? А вы как? А детки? А муж? А кошка ваша как? Я? Я замечательно. Приходит весна, и я чувствую, что возрождаюсь. А Робер там? Нет. Ну хорошо, скажите ему, чтобы мне перезвонил. Это очень срочно. Вы слышите меня, срочно! И оставьте ему сообщение: «Нельзя допустить, чтобы птичка улетела». Он поймет.

Она повесила трубку.

Попыталась перейти к чтению журнала, отбросила его и просто лежала, мурлыкая: «Па-ра-ри-ра-ра па-ра-ра-ра-ри…»

Марк вылил флакон пены в ванну и наслаждался, возлежа среди радужных пузырьков. Он слушал «Риголетто» и распевал во все горло: «La donna è mobile…»

– Ни в чем себе не отказывай! Чувствуй себя как дома, – бросила Гортензия, стоя на пороге ванной.

– Ты мне велела тебя ждать.

– Но в гостиной же, не у меня в ванной!

– Ну захотелось мне хорошенько помыться…

– Ну предположим…

– Не смотри на меня, Гортензия, я совершенно голый. Ты меня смущаешь…

– Да плевать я хотела… Ты для меня не имеешь пола.

– Это все из-за очков? Ты считаешь, у меня слишком толстые стекла?

– Нет, не в этом дело. Но что-то в тебе не так…

– Ну скажи же, прошу тебя!

– Это надо, чтобы я подумала, а у меня нет ни времени, ни желания. Угадай, что со мной сейчас случилось…

Марк тряхнул головой, явно не готовый играть в угадайку.

– Я готова создать свой дом моды и первую коллекцию. У меня есть для этого все: модели и спонсор. Я самая счастливая девушка в мире! Самая удачливая, самая талантливая, самая необыкновенная, самая многообещающая…

Гортензия прокрутилась по ванной, наклонилась за пеньюаром, прижала его к груди и увлекла в танце, потом положила на место, разразилась аплодисментами в свой адрес и сделала заключительный реверанс.

– Перед тобой новая Коко Шанель. Девушка, о которой будет говорить весь мир. Не упускай свой шанс, задавай вопросы, поскольку завтра или послезавтра я пробегусь по тебе взглядом и не увижу в упор, ты, маленькая креветка с толстыми линзами.

– Ну вот видишь, все дело в моих очках, именно они тебя смущают…

– Да говорю я, не в них дело! Давай уже сменим тему, забей на очки! Лучше спроси меня про мой будущий дом моды, например.

– Как же он будет называться?

– Ну, само собой, «Гортензия Кортес».

– И сколько у тебя будет людей в штате?

– На настоящий момент есть я, я и я. Мы готовы работать двадцать четыре часа в сутки. Моя комната превратится в ателье, куда все будут приходить, чтобы взять у меня интервью, потому что успех будет незамедлителен.

– Целую тебе пятки, о божественное создание!

– Вот-вот. Именно так отныне ты и должен со мной разговаривать.

Она закружилась, завертелась, скользя ногами по плитке, уперев руки в бока, и упала в плетеное кресло, накрытое белой банной простыней.

– Так, что у тебя за сенсация? – спросила она, отдуваясь. – Ты вроде мне говорил до этого про какую-то сенсацию?

Марк поправил очки, уселся поудобнее в облаке пены и развел руками, что символизировало начало речи.

– Знаешь ли ты фортепианную пьесу Бетховена «К Элизе»?

– Конечно, – сказала Гортензия, напев первую строчку: «Ми, ре, ми, ре, ми, си, ре, до, ля…»

– Так вот, – перебил он, – она должна была называться не так, а «К Терезе», поскольку женщину, в которую был влюблен Бетховен, звали Тереза. Он хотел на ней жениться, сочинил для нее эту мелодию. Подарил ей, а Тереза его возьми да отвергни. Он расстроился и убрал партитуру в шкаф. Спустя много лет после его смерти эти ноты нашли. Чернила выцвели, и название трудно было разобрать. Архивист смог расшифровать только: «К …зе». А поскольку у него была невеста Элиза, он назвал пьесу «К Элизе». Удивительная история, да?

– Да зачем мне вся эта ерунда, плевать я на них на всех хотела! Ты что, думаешь, у меня есть возможность терять время? Мне нужно свое дело запускать!

– Ты думаешь, что пьеса «К Элизе» имела бы такой успех, если бы называлась «К Терезе»? Я вот нет. Это с Элизой ночи напролет сидишь в прокуренном баре, это Элизу ты целуешь и гладишь, дрожа от страсти, это за Элизой ты готов мчаться на край света. Но не за Терезой.

– А скажи, кстати, где Гэри проводит вечера напролет, раз он бывает не с тобой.

– А он тебе не говорил?

– Нет, и я его не спрашивала.

– А что ты мне за это дашь?

– А вовсе ничего. Просто спрошу у него самого. Мы живем вместе, напоминаю. Ну так что?

– Ох, да это и не секрет. Он репетирует сонату Бетховена с Бобрихой.

– С кем, с кем?

– С Бобрихой. Бобр – это такое животное из семейства грызунов. Самая страшненькая девчонка на курсе. Но когда она играет, все на колени падают. Гэри первый. Он выбрал ее партнершей для грядущего в этом месяце концерта.

– Но Бобриха – это же не имя, как ее зовут?

– Калипсо. Se llama Calypso! Calipso Muñez.

– Они репетируют для школы?

– Да, концерт состоится 30 апреля в 19 часов в актовом зале. Там будут музыкальные агенты, представители самых крупных оркестров, знаменитые пианисты, виолончелисты, дирижеры и прочие.