Текст книги "Драматург"

20

Даже самая хорошая погода не в состоянии скрыть здесь хаос и глубокую печаль, по мере того как пасторальные сцены превращаются в беспорядочные сельские развалины. Я почти нюхом ощущал горькую энергию перемен и неудач.

Я и сам, похоже, кувырком катился вниз, от плохого к худшему, от полубезработного частного детектива к добропорядочному гражданину и обратно вниз.

Джеймс Крамли. «Последний приют»

Четыре недели промелькнули, слившись в боль, чувство вины, сожаление и смятение. Я все никак не мог забыть, как умерла моя мать. Одна, брошенная и испуганная. Я не пил, не баловался дурью, не курил. Эти три смертельных пристрастия постоянно терзали меня, я даже не могу понять, почему я не сдался. Я где-то слышал, что если тебе хочется изменить свою жизнь, свои привычки, ты должен начать с изменения своего поведения. Делай противоположное тому, что ты привык делать, и перемена наступит. Вот и я, вместо того чтобы продолжать собственное разрушение, занялся делом. Снова расспрашивал студентов, друзей и знакомых погибших девушек. Даже пил кофе с Ронаном Уоллом, надеялся что-нибудь из него выудить.

Ничего не выудил.

Прочитал Синга, снова перечитал. Я все никак не мог вспомнить то озарение, которое охватило меня перед смертью матери, оно ускользало, не давалось в руки. Ронан Уолл продолжал дразнить меня и осторожно провоцировать. Он знал, что я хотел бы свалить все на него, но у меня ничего не выходило. Я регулярно водил куда-то Маргарет, но отношения портились. Мне-то казалось, что я хорошо притворяюсь, веду себя почти нормально, пока она однажды не спросила:

– Ты где, Джек?

Мы ходили смотреть бразильский фильм «Город Бога», из которого я ничего не запомнил. Затем мы пошли в «Бреннанз Ярд» ужинать. Толстые бутерброды на темном, хрустящем хлебе, чай. Я ел, не ощущая вкуса. На ее вопрос я ответил:

– Я думаю о Багдаде, о тех страшных картинах, которые я видел по Си-эн-эн.

Солгал.

Маргарет покачала головой:

– Нет, ты говоришь неправду.

Было уже слишком поздно и слишком стыдно говорить: «Я думал о тебе, дорогая», отвечая женщине тем, на что она надеялась. Честно говоря, я был в нигде, в месте белого шума и серых видений. Маргарет взяла меня за руку и сказала:

– Ты в мертвом месте.

Я понимал, что это правда. Накануне я смотрел, как Ирландия побеждает Грузию, и оживился только на одно мгновение, когда с трибун бросили нож и попали Килбейну в ухо. В воскресенье я смотрел матч шести наций, Ирландия против Англии, пребывая в настоящем трансе. Это было большое национальное событие, но меня оно не касалось.

Я высвободил руку и пробормотал:

– Пройдет.

Некуда деваться. Маргарет печально прошептала:

– Я очень на это надеюсь, Джек.

Она отодвинула бутерброды и посмотрела мне в глаза:

– Ты с кем-нибудь говорил?

– С Кэти… и Джеффом.

Близко к правде.

Я все еще помогал им, сидел с девочкой. Джефф был отстраненным, старался говорить как можно меньше. Кэти была более оживленной, восхищалась, как я умудрился привязаться к ее ребенку.

Я и в самом деле привязался.

Я продолжал ей читать, и ее личико оживлялось, когда я доставал новую книгу. Не знаю, много ли она понимала, но ее глазенки прыгали от радости. Три года, нос кнопкой, карие глаза и улыбчивый рот. Я мог смотреть на нее часами. Серена Мей меня интриговала. Передо мной был ребенок, страдающий болезнью Дауна, которого весь мир считал неполноценным, почти что дефективным. Тем не менее она обладала живостью, заряжая даже мою циничную душу. В течение этих ледяных недель после смерти матери единственным утешением для меня были часы, проведенные с Сереной Мей. За ее улыбку можно было умереть, настолько же невинную, насколько я был виновен. Мы дополняли друг друга. Так повелось, что мы сидели в комнате над баром с большим окном, выходящим на Форстер-стрит. Я брал Серену Мей на руки, мы вытягивали шею и могли видеть Эйр-сквер. Я рассказывал девочке о статуе Пэдрега О'Конора, стоящей в центре площади и о пушках по бокам. Про пьяниц у фонтана я ей не рассказывал. Затем я сажал ее на пол, и она весело ползала по комнате на четвереньках. Серена обязательно скоро начнет ходить. Кэти очень расстраивалась по поводу того, что ее дочери уже больше трех, а она все еще ползает на четвереньках, хотя другие дети начинают ходить в год или даже в десять месяцев. Часовой однажды заметил:

– Эта девчушка… она старая душа.

– Что?

– Она была здесь раньше.

И вернулся к созерцанию своей наполовину полной кружки портера. Я хотел спросить, верит ли часовой в реинкарнацию, но он уже снова ушел в себя. Похоже, Кэти ценила то время, которое я проводил с ее дочерью.

– Джек, ты так мне помогаешь.

– Подумаешь, большое дело.

Так оно и оказалось.

Я отправился навестить Теда Бакли. Он был весь в гипсе, рука и нога подвешены на блоке. Лежал с открытыми глазами, и при виде меня взгляд его стразу стал жестким. Я сказал:

– Как дела, Тед?

Он попытался сделать вид, что не знает меня, но, если ты прикован к кровати, сколько у тебя возможностей притворяться?

– Я вас знаю?

– Джек Тейлор.

Зубы в никотиновых пятнах скрипнули, и я подумал, что возбуждение вряд ли пойдет ему на пользу.

– Это должно что-то значить?

Я подвинул стул спинкой перед собой и оседлал его. Если старший инспектор Кленси способен на такое, то, черт побери, чем я хуже?

– А, так это означает, что я не могу к вам присоединиться, стать линчевателем?

Он попытался пошевелить головой, вроде как хотел позвать на помощь, но потом сказал:

– Понятия не имею, о чем вы толкуете.

Я выдержал паузу и заметил:

– Вы убили полицейского.

В углах его рта показалась слюна. Теду Бакли было крайне противно лежать вот так неподвижно. Он сказал:

– Докажите.

Я встал:

– Слышал, у вас был пожар.

Бакли умудрился слегка двинуть ногой, но это только подчеркнуло его слабость.

– Вы побывали в моем доме? – выдохнул он.

Я пожал плечами, повернулся, чтобы уйти, и добавил:

– Не я, дружок Скорее, линчеватели.

Я стал сильнее хромать, но винил в этом больничную атмосферу. Ко мне подошел врач лет пятидесяти. Спросил:

– Вы навещали мистера Бакли?

– Да.

У него была карта – похоже, врачи без карт и не ходят, – он заглянул в нее и выдал несколько медицинских терминов. Затем заметил:

– Очень жаль, но боюсь, что мистер Бакли уже никогда не сможет ходить.

Я сделал мрачное лицо и кивнул. Эскулап поинтересовался:

– Вы будете приходить регулярно?

– Обязательно, чтобы убедиться, что вы не ошиблись в своем прогнозе.

Он с вызовом поднял голову:

– Я уверяю вас, мистер… Я не запомнил вашего имени.

– Я его и не называл.

– Ну, хорошо. Так я вас уверяю, что очень мало шансов, что этот пациент когда-либо обретет подвижность.

Я посмотрел на врача:

– Ловлю вас на слове.

Внизу, в главном холле, было людно и шумно. В последний раз, когда я был в больнице, я встретил Энн Хендерсон. Встреча оставила у меня тяжелые воспоминания. Я пошел в кафе и увидел, что там рекламируют всевозможные сорта кофе. Я заказал капуччино без шоколадной стружки. Девушка спросила:

– Вам обычный кофе?

– Если бы я хотел обычный кофе, я бы так и сказал, верно?

Она презрительно взглянула на меня. После Бакли я перенес этот взгляд спокойно, она удалилась, принесла мне кофе и содрала с меня за него втридорога. Я нашел свободный столик и сел. По радио передавали Кейта Финнигана, который обсуждал проблему использования аэропорта Шаннон американскими войсками. Затем он сказал, что слушатели просят передать песню «Дикси Чикс» из их нового альбома «Дом», который писался о Вьетнаме, но вполне годился и для Ирака. Я слушал музыку, когда подошел служащий больницы и спросил:

– Надеюсь, вы не собираетесь курить?

Он застал меня врасплох, и я переспросил:

– Что?

– Здесь везде курить запрещено.

Он уже был на взводе и готов к военным действиям. Я узнал его, но имени не мог вспомнить. Я заявил:

– Я не курю.

Как странно это прозвучало. Но служащий не поверил. Сказал:

– Я вас помню, вы курили в коридорах и в нише.

Я шумно выдохнул:

– Не можешь сделать мне одолжение, приятель?

– Одолжение… Какое одолжение?

– Сгинь.

Он так и поступил.

Я шел мимо университета, и в голове продолжала звучать песня «Дикси Чикс». У канала толпились студенты, и я вспомнил о погибших девушках. Похоже, мне в этой истории не разобраться. У церкви я задержался, разглядывая витражи. Но вдохновения не прибавилось, Я пробормотал:

– Окна. Всего лишь цветные окна.

Вернулся в гостиницу. Миссис Бейли, которая выглядела необычно хрупкой, того и гляди сломается, копалась в бумагах. Хотя мне хотелось пойти к себе, побыть одному, обижаясь на весь мир, я остановился и спросил:

– Все в порядке, миссис Бейли?

Она подняла голову, и мне больно было видеть, как просвечивает сквозь редкие волосы кожа ее головы. Меня это так огорчало. Я также заметил многочисленные «печеночные» пятна на ее руках и подумал: «Сколько же ей может быть лет?» Кто-то пытался сделать ей перманент, но только все испортил. Создавалось впечатление, что на полпути они решили все бросить, придя к выводу: «А пошло оно, все равно руины».

Так оно и было.

Она ответила:

– Я не хочу утруждать вас, мистер Тейлор, особенно после вашей тяжелой утраты.

Мне хотелось согласиться и улизнуть в свою комнату, но я остался и предложил:

– Давайте я куплю для вас виски, большую теплую порцию виски с гвоздикой, сахаром и… черт возьми, всем, что полагается.

На мгновение на ее лице появилась улыбка юной девушки, почти кокетливая, и я осознал, как много эта старая женщина для меня значит. Конечно, смерть матери сделала меня уязвимым, но миссис Бейли никогда меня не предавала, в какое бы дерьмо я ни вляпывался. Каждый раз, когда я бросал пить, употреблять наркотики, а потом снова брался за старое, она не судила меня. Всегда держала для меня комнату. Когда я смывался в Лондон, в Хидден Вэлли, и возвращался, буквально еле волоча ноги, она принимала меня.

Вот такие дела.

Миссис Бейли показала на бумаги:

– А кто присмотрит за конторкой?

Я заметил:

– Если повезет, их сопрут.

Она не устояла.

Вышла из-за конторки и, это надо же, взяла меня под руку. Никто не берет вас под руку так, как женщина из Голуэя. Я почувствовал себя… галантным? Как часто сейчас можно услышать это слово? Я двинулся к двери, но миссис Бейли запротестовала:

– Нет, нет, я больше не выхожу.

– Что?

– Слишком опасно.

С этим трудно было спорить, снаружи действительно вам грозила смертельная опасность, моя хромота тому доказательство.

– И вообще, если мне предлагают выпить, я предпочитаю сама себя обслужить.

Хоть я и прожил в этой гостинице очень долго, сомневаюсь, что я когда-нибудь бывал в местном баре. Руководствовался принципом «не гадь у своих дверей». Но бар мне понравился, я такие заведения люблю: темный, дымный, старый, обжитой. Здесь серьезно пили серьезные пьяницы. Вы так и чувствовали волны, которые шептали:

– Хочешь повыпендриваться, катись отсюда.

Здесь вы получите свою пинту пива и стаканчик виски, и если вам требуется что-то еще, то вы явно пришли не туда.

21

Пока могила была открыта, женщины расселись среди плоских надгробий в обрамлении раннего папоротника и начали причитать и рыдать, оплакивая покойного. Каждая женщина, чья очередь подходила причитать, казалось, впадала в глубокий печальный экстаз, раскачивалась вперед и назад и клонилась лбом к камню перед собой, взывая к покойному и прерывая свои причитания рыданиями.

Дж. М. Синг. «Эренские острова»

Бар никто не обслуживал. В ирландских барах вы можете встретить самые странные вещи, но только не бар без бармена. Я вопросительно взглянул на миссис Бейли, и она пояснила:

– Я все сделаю сама.

Мне пришлось спросить:

– Разве в баре никто не работает?

Она глубоко вздохнула:

– Был у нас парень, но он больше обслуживал себя, своего самого любимого клиента. Народу обычно не очень много, так что я сама справляюсь.

Я провел миссис Бейли к столику, усадил, поклонился и произнес:

– Что мадам предпочитает?

Ей это явно понравилось, и она ответила:

– Что-нибудь сладкое.

Я взглянул на пыльные, но недурно укомплектованные полки. Сказал:

– Могу я предложить вам бокал шерри? Миссис Бейли покачала головой:

– Это питье для старух. А я на минутку не хочу быть старой.

И кто бросит в нее камень? Я спросил:

– Creme de menthe?

Она хлопнула в ладоши:

– Превосходно.

Я зашел за стойку и застыл как вкопанный: алкоголик перед расстрельным взводом. Все несущие смерть ребятки были там, прицелы наведены: «Джеймсон», «Падди», «Блэк Буш». За одно мгновение я мог налить себе двойную порцию – и с копыт долой. Я взглянул на миссис Бейли Она не следила за мной. Из стопки газет на столе она выбрала «Голуэй Эдвенчюрер» и листала ее. Я налил ей большой бокал, себе взял шипучку и оставил двадцать евро в кассе. Сегодня никакой бесплатной выпивки. Вернулся к столику и сел напротив миссис Бейли, поднял стакан, и мы чокнулись. Я сказал:

– Slainte amach [5]5
  Будьте всегда здоровы! (ирл.).


[Закрыть].

– Leatfein [6]6
  Буду (ирл.).


[Закрыть].

Она деликатно отпила и заметила:

– Прекрасная вещь.

Мы с удовольствием немного помолчали, чувствуя себя вполне комфортно, потом я поинтересовался:

– Что вас беспокоит, миссис Бейли? Она сложила руки на коленях и призналась:

– Они пытаются меня выжить. Эти строители, кредиторы, вся шайка-лейка. Я тону и боюсь, что все же придется «Бейли» продать.

Еще одно заведение в Голуэе, тонущее под наступлением прогресса. Все приличное, красивое, и да… старое должно быть уничтожено. Миссис Бейли спросила:

– Вы знаете, что они собираются срубить деревья на Эйр-сквер?

– Что?

– Говорят, они их заменят.

Она издала странный звук, будто ее душили, и добавила:

– Я этого не понимаю. Вы рубите здоровые деревья и заменяете их другими?

Старая женщина на мгновение потеряла дар речи, потом взорвалась:

– Это кощунство!

Я уловил запах creme de menthe. Разумеется, напиток сладкий, но в основе его крепкий алкоголь. У меня возникло непреодолимое желание перепрыгнуть через стойку, подставить рот под дуло и сосать до судного дня. Я вздрогнул, а миссис Бейли положила свою руку поверх моей руки, легко так, и проговорила:

– Замерзли, a mbic?

A mbic? По-ирландски это значило «сынок». В мои юные годы это слово приходилось слышать постоянно. В Кладе пожилые люди всё еще употребляют его. В нем есть симпатия и нежность, иногда звучит выговор, но злость – никогда. Я улыбнулся:

– Видно, дождь пойдет.

Миссис Бейли оглянулась. Уж не знаю, каких призраков она видела. У меня была своя собственная команда. Она сказала:

– Разумеется, они снесут дом, построят на его месте какое-нибудь чудище, но Бог милостив, я к тому времени уже упокоюсь. Вы ведь знаете, мистер Тейлор, можно пережить свое время, и это очень печально.

Я подумал о Синге, его «Дейдре – дочери печалей». Почему-то я постоянно вспоминал эту пьесу, тот отрывок из нее который я отметил красным и выучил наизусть. В пьесе Дейдре причитает, согнувшись и раскачиваясь. Она говорит с умершими людьми напрямую, вспоминая те радости, которые она пережила вместе с ними при их жизни, и впадая в отчаяние, потому что их у нее больше нет. Это трогало меня так, как я и не ожидал. Странное ощущение, нелепое по существу, что драматург говорит со мной… возможно, пытаясь меня чему-то научить.

Вот этот отрывок:

Это вы трое не увидите, как наступает старость и придет смерть; вы, которые составляли мне компанию, когда огни на холмах были загашены и звезды были только нашими друзьями. Я верну свои мысли назад от той ночи – это так прискорбно за неимением жалости – ко времени, когда ваши палки и плащи служили для меня маленькой палаткой под сенью березы, на сухом камне; хотя с того дня мои собственные пальцы будут строить для меня палатку, распрямляя волосы, спутанные дождем.

Я невольно начинал ценить Синга. Его язык задевал первобытные струны моих предков в моей душе, доставал до самого центра того, что делало меня ирландцем. Хотя, возможно, все потому, что я слишком давно не напивался. Вслух я сказал:

– Это так прискорбно за неимением жалости.

Миссис Бейли вскинула брови:

– Разве это не прекрасная мысль? Печальная, но истинная.

Пузырьки в моем стакане с водой умирали. Я произнес:

– Это Синг.

Она кивнула:

– Когда его пьесу ставили в аббатстве, случился большой скандал.

– Вы знакомы с Сингом?

– Я знакома со скандалами.

В дверь просунула голову Джанет, горничная:

– Миссис Бейли, вас к телефону.

– Я вернусь через минуту. Мне приятно побыть с вами.

Она с трудом поднялась со стула под хруст костей. Я полистал «Голуэй Эдвенчюрер» и начал читать статью о предстоящем литературном фестивале. Перевернул страницу, не сосредоточивая внимание на фотографиях, и даже не сразу заметил, что Джанет заглядывает мне через плечо, пока она не воскликнула:

– Вот ваш друг!

Я почти подскочил:

– Что?

Она наклонилась, показала пальцем на снимок и объяснила:

– Вот этот, я его встретила у вашей комнаты, он нес большой пластиковый пакет. Очень обходительный мужчина.

Я посмотрел на фотографию грузного человека, обладавшего примечательной внешностью и густой гривой седых волос, который вручал студенту премию. Внизу стояла подпись: «Профессор О'Ши с английского факультета университета передает приз за лучший очерк своему студенту, Корнору Смиту».

О'Ши… эта фамилия мне что-то напоминала. Сначала я пристал к Джанет:

– Расскажите мне… о моем друге. Ничего не упускайте.

Горничная заметно забеспокоилась, сморщила свое и без того до невозможности морщинистое лицо:

– Я что-то сделала не так?

– Нет, нет, он хотел устроить мне сюрприз.

Вот это уж точно.

Джанет нахмурилась и наконец сообщила:

– Это было некоторое время назад. Я убиралась на верхнем этаже, хотела помыть урны и увидела его у вашей двери. Он спросил, ваша ли это комната, сказал, что вы старые друзья, что он немного подождет – может быть, вы вернетесь. Он так почтительно разговаривал, сразу можно было догадаться, что он человек ученый, и одеколон у него великолепный.

Я мог себе его представить.

– А пакет… вы видели, что в нем?

Глаза горничной прояснились.

– Вот тут я удивилась. Мне показалось, что в пакете цветок или растение. Он держал его, прижав к груди, как будто пытался спрятать. Это были цветы?

– Да, вроде того.

Создавалось впечатление, что миссис Бейли в ближайшее время не вернется, так что я взял ее стакан и протянул Джанет:

– Ваше здоровье.

– Ой, не знаю, стоит ли. У меня голова будет кружиться.

Я одарил ее своей лучшей улыбкой, фальшивой насквозь, и сказал:

– Это неплохо, если покружится.

В ту ночь я долго ворочался, пытаясь вспомнить. Затем сел: в тот раз, когда я был в магазине Чарли Бирна, Винни представил меня профессору, специалисту по Сингу. Этот профессор и был изображен на фотографии.

Я позвонил Винни в книжный магазин Чарли Бирна. Он спросил:

– Как продвигается изучение Синга?

– Прекрасно. Слушай, ты помнишь профессора О'Ши?

– Разумеется. Я тебя с ним здесь познакомил, он эксперт по Сингу. Тебе стоит пойти к нему и поговорить, если хочешь по-настоящему разобраться.

– Именно это я и собираюсь сделать.

Винни поколебался, потом попросил:

– Постарайся проявить как можно больше такта, Джек.

– Что?

– Его жена умерла несколько лет назад, детей не было. Я думаю, он страдает от одиночества.

– Я знаю, что это такое.

– Мы получили новые книги: Даниель Бакмен, K.T. Маккаффри, Джон Старли, Деклан Бёрк и много другого.

– Отложи для меня.

– А как же!

– За мной пинта.

– За тобой целый эшелон пинт.

Клик.

В телефонной книге нашелся адрес профессора:

Креснт, 29

Голуэй

Старый Голуэй, возможно, старые деньги.

Я собирался это выяснить в ближайшее время.

22

Из глубины зеркала на меня смотрел мертвец. Его взгляд, направленный мне в глаза, я так и не смог забыть.

Эли Визель. «Ночь, рассвет и несчастный случай»

Рано утром я послушал новости. Жестокие бои на окраине Багдада. Американцы захватили аэропорт и переименовали его в «Багдад Интернешнл».

Какое значение имеет название?

Я позвонил в университет и спросил, могу ли я поговорить с профессором, может быть, договориться о встрече. Оказалось, что это сложно, поскольку у него плотное расписание – лекции, семинары, встречи. Он освободится где-то около половины пятого. Я повесил трубку.

У меня впереди был целый свободный день.

Я надел черные джинсы, черную футболку и свою всепогодную полицейскую шинель. По карманам разложил отвертки, фотографии убитых девушек и книгу Синга «Дейдре – дочь печалей». Стоял замечательный весенний денек, так что мне пришлось снять шинель, пока я шел по Доменик-стрит. Я явно стал меньше хромать. Я вспомнил Тима Коффи, который сказал, что дети будут дразнить меня Джонни-хромоножкой. Выходило, что он ошибся.

Креснт-стрит выглядела впечатляюще: старые дома с большими садами. Но большей части здесь жили врачи и консультанты. Я не сразу нашел номер двадцать девять. Большой темный дом со следами запустения, окруженный густым кустарником, так что с соседями не поболтаешь. По фасаду дома вьется плющ, который не мешало бы подстричь. Это не была развалина, но лучшие деньки постройки явно остались в прошлом. Я открыл калитку и смело зашагал по дорожке. На одном из соседних домов я еще раньше заметил объявление: «Соседи наблюдают».

Самая лакомая приманка для жуликов. Если они тебя не предупреждают, вот тогда стоит беспокоиться.

Ладно.

С помощью отвертки я справился со старым замком за считанные секунды. Как ни крути, а я становился заправским взломщиком. В гараже обнаружилась куча хлама – заржавевшая косилка, грабли, лопаты. Инструменты выглядели так, будто валялись без употребления уже несколько лет. На полке лежал моток толстой веревки. Я взял его, размотал и положил на место. Прошелся по дому. По сравнению с домом Теда Бакли, предводителя Пикинеров, здесь были полный хаос и запустение. Несмотря на запах плесени, разрушения и толстый слой пыли всюду, я не мог не восхититься домом. В нем сохранилась атмосфера великолепия плюс высокие потолки, изысканный дизайн и дорогие ковры. Я могу отличить хороший ковер, потому что, когда живешь на линолеуме и дешевых половиках, невольно обретаешь стремление к лучшему. В кухне стояли черная дубовая мебель и прекрасный кухонный стол, напоминающий колоду для разделки мяса. Раковина доверху наполнена чашками, кружками и тарелками. Никакого современного оборудования – ни посудомоечной машины, ни микроволновой печи, даже тостера не было. Возможно, профессор накалывает хлеб на вилку и держит над огнем. Но в такую картинку человек с фотографии в «Эдвенчюрере» не вписывался. Пол давно пора было подмести. Я все же обнаружил кофеварку, в которой варят настоящий кофе из зерен.

Я нашел комнату, которую принял за кабинет О'Ши, где густо пахло трубочным табаком. Мне пришлось открыть окно – от запаха кружилась голова. Хотя нет, я всего лишь приоткрыл его – вдруг хозяин вернется раньше времени? Тяжелые шторы на окнах были наполовину задернуты, так что я их раздвинул полностью, чтобы стало светлее.

И ахнул.

По всем стенам до потолка – книги. От них тоже пахло – нектаром старых изданий. Имелась даже передвижная лестница, столь обожаемая настоящими библиофилами. Четыре полки были отведены Сингу, причем, судя по всему, это были первые издания. Хотя явно много раз читаные-перечитаные, книги находились в хорошем состоянии, к ним трепетно относились. На столе стоял компьютер, древний «Макинтош». Я повернул голову и заметил фотографии в тяжелых серебряных рамках. Покойная жена на двух фотографиях и молодой человек, которого я узнал. Закружилась голова, пришлось взять себя в руки. Я знал его. Ниалл О'Ши, который дурачился около дома моего детства. Мой отец еще сломал ему челюсть. Тот самый Ниалл О'Ши, который забрался на кран в порту и уплыл вдаль.

Господи.

Я сел за письменный стол профессора и принялся поочередно открывать ящики. В одном ящике увидел лист бумаги с текстом из пьесы «Дейдре – дочь печалей», который я запомнил и который начинался словами: «Это вы трое не увидите, как придет старость и наступит смерть…»

Мать твою.

Открыл нижний ящик и нашел зеленую папку, на которой крупными черными буквами было начертано:

ДРАМАТУРГ

В мозгах у меня все перемешалось. Я расследую дело, шаг за шагом, по-настоящему занимаюсь дельной работой, а чувствую себя мерзко. В папке я нашел три фотографии. Двух девушек я сразу узнал:

Сара Брэдли

Карен Лоу.

На обороте этих фотографий тем же резким почерком написано:

УПОКОИЛАСЬ

Девушку, запечатленную на третьей фотографии, я не знал. Я с мрачным предчувствием перевернул фото и прочитал:

СКОРО

Я уже почти все понял. Она была следующей, кто не увидит, как придет старость и наступит смерть.

Я встал и принялся ходить по комнате. Открыл бар. Там стояли бутылки с виски четырех сортов. Уф!

Я быстро закрыл дверцу. На столе я разглядел подставку для трубок с несколькими вересковыми трубками и в центре подставки – duidin [7]7
  Глиняная трубка, (ирл.).


[Закрыть]. Многие годы такими трубками пользовались крестьяне на острове Эрен, их обожали туристы. Duidin начали делать на потребу американцам. Поговаривали, что эти небольшие трубки легко приспособить для курения травки: чашечка подходящая. Эта же была старая, глиняная, на ней мелкими буквами было написано:

дж.м.с.

Возможно ли это?

Я прошел в кухню и потратил полчаса на приготовление кофе: смолол зерна, сварил кофе по всем правилам. Редкий запах может сравниться с ароматом настоящего кофе. Он почти успокоил меня. Я никогда не пью кофе сладким, но сейчас поискал сахар. Я ощущал слабость и нуждался в подпитке. Обнаружил керамические кружки от Дона Кнокса, сделанные вручную. Вот только все грязные, так что я тщательно вымыл одну. Налил кофе и положил в чашку несколько ложек сахара. Молоко искать не стал. Предпочитаю кофе черным. Выпил его, сладкий и обжигающий, и сразу же воспрянул духом. Стал не столько энергичнее, сколько сосредоточеннее. Налил себе еще полкружки и пошел в гараж. Потягивая ароматный напиток, внимательно осмотрел крышу. Через весь гараж протянулась прочная балка. Я поставил кружку, взял веревку и с третьей попытки перебросил ее через балку.

Затем я придвинул стул и стал завязывать петлю.

Вернувшись в кабинет, я закрыл окно и задернул тяжелые шторы. Затем уселся в кресло профессора и приготовился ждать. Уже смеркалось, когда я услышал, как открывается дверь. Затем – свистящее, тяжелое дыхание и стук поставленного на пол кейса. О'Ши вошел в кабинет и включил свет. Первой реакцией был шок, но он быстро взял себя в руки, понимающе улыбнулся:

– Полагаю, Джек Тейлор.

Профессор был крупным мужчиной, носил шерстяной костюм, за который когда-то дорого заплатил и который теперь выглядел сильно поношенным. Посеревшая рубашка, съехавший набок галстук, спутанные седые волосы, на плечах россыпь перхоти. О'Ши слегка напоминал английского актера Брайана Кокса, который первым сыграл Ганнибала Лектора в неудачном фильме «Охотник за людьми». Сдержанная сила, грубоватое лицо, кожа в пятнах и налитые кровью глаза. Но глаза были живыми, свидетельствовали о высоком интеллекте. В руке профессор держал пакет, на котором с одной стороны было написано «Маскэмбриджс». Наверное из магазина при университете. Как я уже говорил, старый Голуэй.

Он поставил пакет и сказал:

– Я собираюсь выпить, составите мне компанию? Или вы еще придерживаетесь своего шаткого трезвого образа жизни?

Я смотрел на О'Ши, и он заметил:

– Принимаю это за отрицательный ответ.

Он направился к бару, достал оттуда тяжелый хрустальный графин, плеснул в стакан добрую порцию «Гленливера» и посмотрел напиток на свет. Изрек:

– Go n-eiri an botbar leat [8]8
  Доброго пути (ирл.).


[Закрыть].

Залпом выпил, налил еще, и тут я подал голос:

– Попридержите лошадей, профессор, я хочу, чтобы вы четко соображали.

Он коротко рассмеялся:

– Чего уж тут соображать! Вы новости слышали?

Я положил фотографии девушек на стол:

– Вы решили избавить их от всего этого?

О'Ши довольно кивнул:

– Мир хотел испортить моих студентов, невинных существ, но опоздал. Я знал про этого торговца наркотиками, этого подонка Стюарта, так что понятно, почему я выбрал его сестру. А вторая девушка курила травку. Вы ведь об этом не знали, верно?

Он сел в кресло напротив, свободно так, расслабленно, как будто объяснял что-то не слишком умному студенту. Я высказал свою догадку:

– Вы решили втянуть в это дело меня из-за вашего брата… Неужели вы считаете, что тот удар моего отца привел его к самоубийству через столько лет?

Профессор потянулся к одной из своих трубок, старой вересковой, и начал набивать чашечку табаком из кожаного кисета, который достал из кармана.

– Клан! Дает самый приятный запах. Как же вы все упрощаете. Да, моему брату было стыдно, что ваш отец с ним так обошелся. Привело ли это к самоубийству? Возможно. Вы ведь знаете, что некоторые душевные травмы никогда не забываются. Но это вынудило меня заинтересоваться вашей семьей. Я следил за вашей сомнительной карьерой с… как бы это сказать… с любопытством. Я узнал, что вы посещаете в тюрьме этого мерзавца, торговца наркотиками, от старшего инспектора Кленси. Полицейские в Маунтджойе были возмущены этим до глубины души.

Я встал и подошел к окну. Его взгляд был слишком напряженным, слишком пронзительным. Я сказал:

– Что бы вы ни говорили, но вы убили двух девушек.

О'Ши немного повысил голос, но я сразу понял, каким хорошим лектором он был.

– Сберег, – возразил он. – Я их сберег.

Я повернулся, взял duidin. Профессор встревожился и закричал:

– Осторожнее, идиот, ей цены нет.

Я разломил трубку пополам и бросил обломки на пол. Спросил:

– А это ваше выпендривание со мной – венок, карточка на мессу?

Он смотрел на обломки, в глазах стояли слезы. Сказал:

– Ошибка в суждении, временная потеря концентрации, фривольность, которая вовсе мне не свойственна. Я слишком подналег на «Гленливер». Извините, но мне казалось, что вы достойный соперник.

Я так заорал, что О'Ши вздрогнул.

– Соперник? Ты, больной ублюдок, это не игра!

Он протянул руку к стакану, отпил глоток, затем раскурил трубку, немного успокоился и спросил:

– Что вы знаете о моей жене?

– Что?

– Ах, Джек, из вас вышел бы плохой студент. Ведь самое главное – подготовка, исследование.

Комнату наполнил аромат табака, резкий, сладковатый, почти липкий. Я заметил:

– Я же нашел вас.

– Touche. У моей жены был неоперабельный рак, она страдала от дикой боли, затем, после нескольких лет мучений, она упала, споткнувшись о книги, которые я оставил на верхней ступеньке…

Я перебил его:

– Книги Синга?

Он отмахнулся и продолжил:

– Она лежала там спокойно, свернувшись колечком внизу лестницы, моя любимая Дейдре.

Профессор снова удивил меня, и я невольно поинтересовался:

– Ее так звали?

– Разумеется.

Я запретил себе испытывать сочувствие, подошел к столу, взял третью фотографию и показал ему: