Текст книги "Крови и зрелищ!"

Глава 5

 
Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
 

Уильям Шекспир. Как вам это нравится, акт II сцена 7 (перевод Щепкиной-Куперник)

– В цирк, мисс? – Дот разглядывала хозяйку, стаскивающую с себя видавшее виды хлопчатое платье и трико и разглядывающую синяки. – Но почему?

– Ты помнишь Алана Ли?

– Цыгана, мисс?

– Да, цыгана. Если не считать, что он только наполовину цыган. Мне нужно очень много узнать про цирк, Дот. На самом деле там более сложная структура, чем это кажется. Похоже, они подразделяются на классы. На вершине – те, кто работает непосредственно в цирке, балаганщики – на втором, а цыгане – в самом низу. Или так мне сейчас это представляется. У Фаррела куча проблем, и они попросили меня помочь. Мне же все равно сейчас нечего делать, Дот. Впереди ничего, кроме официальных приемов, балов время от времени да флирта с этими занудными молодыми людьми. Мне хочется чего-то новенького, и вот сегодня я научилась стоять на спине лошади.

– Но, мисс, я же не смогу пойти за вами в цирк. Правда?

– Дот, дорогая, конечно, нет. – Фрайни шагнула в ванну и начала натирать следы от каната мылом «Ночь любви». – У девушек в цирке не бывает служанок.

– Но, мисс…

– Дот, дорогая, не расстраивайся! Я сама смогу за собой последить.

– Но, мисс Фрайни… Кто будет набирать вам ванну, заботиться о вашей одежде…

– Придется мне самой управляться, – пробормотала Фрайни.

Но Дот извлекла козырную карту:

– Мисс Фрайни, леди так не подобает…

Фрайни выругалась:

– Провались все к чертям! И все леди туда же! О, Дот… – Она не имела в виду ничего плохого. – Иди, поговори со мной и не расстраивайся. Со мной все будет в порядке… А если и не будет, то только по моей вине. И я приползу домой, и ты будешь за мной ухаживать, и каждое утро будешь мне говорить, что же это я с собой наделала, несмотря на твой мудрый совет. Согласна?

– Думаю, что да, – ответила Дот.

Дот была простой женщиной. Молодая, маленькая женщина с длинными волосами, крепко заплетенными в косу. Носила она бежевое льняное платье с вышитым букетом бронзовых розочек. Фрайни села в ванне и, загибая мыльные пальцы, начала подсчитывать доводы «за»:

– Хорошо, Дот. Первое. Я согласна, что это поступок, недостойный моего уважаемого родителя герцога, и что моя мамочка и сестры будут волосы на себе рвать, если узнают. Но они все в Англии и при удачном стечении обстоятельств никогда об этом не узнают. Второе. Маловероятно, что меня увидит кто-то из тех, кто меня знает. Третье. Если они меня и увидят, они меня просто не узнают, потому что волосы мне прикроют, меня загримируют, и я буду скакать в цирке. Даже если они меня и заметят, они просто этому не поверят. «Фрайни Фишер, – скажут они, – посмотрите, эта девочка выглядит совсем как наша уважаемая мисс Фишер. Но, конечно же, это не она. Случайное совпадение».

Фрайни вылезла из ванны, и Дот обернула ее в зеленое, как мох, полотенце.

– Четвертое, – продолжала она. – Я буду проживать с девочками, так что целомудрие мое будет в целости и сохранности, в большей сохранности, чем мне того бы хотелось. И пятое – я обещаю быть осторожной. Вот и все, что я собиралась сказать тебе по этому поводу, Дот. И мне нужна будет какая-нибудь дешевая одежда. Не могла бы ты сегодня выделить время на поход по магазинам?

– Да, мисс, – сказала Дот. – Мне все это не нравится, но если вы обещаете быть осторожной… А что вам так нравится в цирке? – добавила она с любопытством, надевая на Фрайни через ее приглаженную черную головку утреннее хлопчатое платье. – Отвратительное, грязное место. Всякие запахи и шум, и все эти бедные звери, запертые в клетках. Мне так жаль этих бедных львов…

– Никогда не думала о львах, – ответила Фрайни, припудривая нос и нанося на губы помаду «Экстрим Руж». – Наверное, с ними жестоко обходятся. Но дело тут не в животных. Хотя сегодня я познакомилась с одной кобылкой, которая построила бы всех породистых лошадей. Ее зовут Белл. Что за милое существо! Нужно будет прихватить ей несколько морковок. Напомни мне, Дот. И яблок. И несколько пакетиков тех мятных конфет, самых сильных. Лошади их любят. Нет-нет. Главное, что влечет меня к цирку – это люди. Люди цирка. Совсем не обязательно, Дот, что они должны и тебе нравиться. Они совсем не респектабельные.

– Вот поэтому вы их и любите, – прокомментировала Дот. Фрайни посмотрела на ее отражение в зеркале и улыбнулась.

Томми Харрис пил пиво в отеле «Провинциал», местоположение которого на Брансвик-стрит было таковым, что его можно было считать самым центром этой улицы. Кроме того, здесь проще всего было узнать, о чем говорят в округе. «Провинциал» был на средней ступеньке по культуре в гостиничном бизнесе. Слишком респектабельный, чтобы привлекать преступников, и не на том уровне, чтобы заманить выпивкой коммивояжеров, водителей грузовиков и местных торговцев. Время приближалось к четырем, и Томми уютно пристроился в уголке бара. Перед ним стояла большая кружка пива «Виктория Битте», а рядом в пепельнице лежала зажженная сигарета. Томми Харрис курил только в пабах – это расценивалось как «защитная окраска».

– Привет! – пробурчал кто-то за его спиной. – Это место занято?

– Нет, приятель, присаживайся. В ногах правды нет, – не оборачиваясь, дружелюбно ответил Томми. Чье-то тело проскользнуло на место рядом с ним. Массивное тело и светлая, коротко подстриженная голова. Руки как лопаты и бледно-голубые глаза на борцовском лице. Томми его сразу узнал. У него было какое-то непроизносимое балканское имя, и его приятели решили называть его Реффо. Похоже, он не возражал. Он состоял в группировке Брансвикских ребят, известной также как Бранниз. Томми знал, что между Бранниз и ребятами Альберта Эллиса – Рой-Бойз – возник небольшой спор, из-за чего в районе появились их травмированные сторонники, хотя случаев убийства до сих пор не было. По распоряжению сержанта Гроссмита, до тех пор, пока они не трогают посторонних, никаких официальных шагов по пресечению их разборок не предпринималось.

– Хочешь выпить, Реффо?

Реффо кивнул, и Томми сделал сигнал барменше. Она подошла, облокотилась о барную стойку, представив им на обозрение обширную часть ее ослепительно-жемчужного бюста, который постоянно находился в таком положении, будто он сейчас сломит преграды и вырвется на свободу из оков ее черного платья. Мэри из «Провинциала», возможно, и слышала о бюстгальтерах «Мэйбл Норманд», гарантирующих вам мальчишеский стиль, но не хотела иметь с ними ничего общего. Она улыбнулась им, поглаживая окрашенные хной волосы.

– Привет, ребята. Что заказываем?

– Пинту для моего приятеля, – улыбнулся в ответ Томми. – Прекрасно выглядишь сегодня, Мэри.

– Стараюсь, – довольно отреагировала она и принесла пиво.

Пиво было прохладное и с пеной.

– Итак, Реффо, что привело тебя сюда? – спросил Томми.

– У меня есть кое-что. Могло бы вас заинтересовать, – проговорил Реффо через покрытые пеной усы. – За определенную плату.

– Понятно. Скажи мне, что это, и я назову цену.

– Ты – мелкая сошка, – презрительно бросил Реффо. – Нужен кто-то постарше.

– У меня есть полномочия, – сказал Томми просто. – Говори мне – другого не будет.

Реффо задумался. Не простой процесс для человека, которого так часто били по голове, как Реффо. Ноздри раздулись, лоб покрылся морщинами. Томми смотрел на него с интересом. В конце концов Реффо, казалось, принял решение.

– Фунт.

– Если это того стоит.

– Скажи старику, что Рой-Бойз влипли в большое дело. И вправду большое.

Томми Харрис был удивлен. Он затушил тлеющую в пепельнице сигарету и закурил другую, стараясь не затягиваться. Предложил Реффо. Тот взял две, одну заткнул за ухо.

– Это они-то? Да им никто не доверит большое дело. И насколько большое?

– Знаешь того Седдона, что вышел из Пентридж?

– Он мертв, Реффо. Если ты мертв, ты уже ниоткуда не выйдешь.

Реффо одарил констебля презрительным взглядом. Он готов был опять что-то сказать, но сдержался и потом вновь заговорил:

– Это все, что ты знаешь. А потом был этот, Магуайр, грабитель.

– Да? – Томми впервые заинтересовался. Магуайру удалось сбежать из полицейского фургона по пути в здание суда. Как он выходил из фургона, никто не видел, но когда машина прибыла на место, грабителя там не было. Констебль, оставшийся с ним в машине, спал, накачанный наркотиками и с ожогами от хлороформа на лице. Он не представлял, как заключенный мог избавиться от наручников. Настоящее местонахождение Дамиана Магуайра было неизвестно. Его разыскивали все полицейские страны.

– Продолжай, Реффо. Это может стоить фунт. Ты знаешь, где сейчас Магуайр?

– Нет. Но Рой-Бойз знают. Спроси у них… И еще, тот, что напал на детей. Вы искали его из-за трех девчонок. Помнишь?

– Смит? Ты знаешь, где он находится? – спросил Томми с нетерпением. Поздней ночью Рональд Смит ускользнул из своего дома, несмотря на то что констебли за ним наблюдали. С тех пор его никто не видел. Полиция очень хотела возобновить знакомство с мистером Смитом.

– Рой-Бойз знают… Что это там?

За барной стойкой разгорелся спор. Голоса становились все громче, и игнорировать их уже казалось невозможным. Хозяин бара, мистер Томас, доказывал, что он не обязан давать еще одну бутылку дешевого красного портвейна подружке моряка Элси Ящерице.

Элси Ящерица стояла во весь свой пятифутовый рост в разбитых парусиновых туфлях. На ней был тщательно подобранный ассортимент тряпья, поверх которого красовалось когда-то бывшее дорогим, если судить по остаткам бисера, бальное платье. Видавшее виды боа из перьев три раза обматывало ее шею. Содержание рубинового портвейна в крови Элси Ящерицы было чрезвычайно низким. Это-то и было причиной ее злобы.

– Нет, Элси. Вчера я уже дал тебе три бутылки. И сказал: не выпивай все сразу. Больше портвейна я тебе не дам.

Двумя грязными руками Элси Ящерица отбросила назад свои спутавшиеся черные волосы. Черные глаза ее впились во владельца бара, и пронзительным, как у чайки, голосом она прокричала:

– Ты подлый ублюдок! Выродок! Не нацедить бедной девушке своих соплей! Ну-ка наливай мне твоего чертового портвейна, а то пожалеешь!

Томми Харрис понял, что Элси Ящерица не так просто получила свое прозвище. Язык у нее действительно был синий. Респектабельные посетители «Провинциала» стали расходиться, вспомнив о назначенных встречах и необходимости вернуться вовремя на работу или к женам. Увидев это, мистер Томас вышел из себя:

– Убирайся со своим поганым языком из моего чистого и уважаемого всеми заведения! Убирайся, пока я не вызвал полицию!

Элси Ящерица не ответила словами. Она схватила табуретку и запустила ее в барную стойку. Посыпались осколки бутылок. Барменша Мэри успела пригнуться и, поднявшись, вынимала осколки из залитых ликером волос. Крошечные капельки крови запятнали ее величественную грудь. Трое выпивавших перепрыгнули через стойку, чтобы помочь ей удалить осколки.

Томми Харрис оглянулся по сторонам и понял, что Реффо его покинул, так и не дождавшись денег. Он выглянул в окно и на углу Джонсон-стрит заметил светловолосого мужчину, ожидавшего, когда пройдут машины.

– Черт тебя возьми, дай тогда красную курочку![3]3
  Напиток из дешевого красного вина или портвейна и метилированного спирта.


[Закрыть] – вопила Элси Ящерица, довольная произведенным эффектом. – Иначе я запущу еще один стульчик!

В этот самый момент, когда взгляды всех присутствующих, за исключением Томми, были устремлены на скандал, из-за угла на Джонсон-стрит плавно вынырнула машина. Раздался выстрел, возможно, два. Томми не заметил, как вскочил и побежал. Он выбрался из паба и упал на колени, чтобы подхватить Реффо, чья жизнь уплывала через ужасную дыру, зияющую в его груди, на безжалостный асфальт Брансвик-стрит.

– Они меня нашли, – прокомментировал Реффо. Проговорил что-то на родном языке, со вздохом произнес одно слово: «Выход» – и умер.

Это была первая смерть, которую видел Томми Харрис. Он стоял на коленях в растекающейся луже остывающей крови, держа на руках мертвого человека и напоминая себе, что констебли не плачут.

Случай этот еще был примечателен тем фактом, что впервые за всю обозримую историю Элси Ящерица ушла от драки, так и не добившись своей бутылки рубинового портвейна.

Инспектор по уголовным делам Робинсон пригласил посетителей сесть. Гроссмит направил Томми Харриса к соседнему стулу. Он беспокоился за парнишку: один из самых многообещающих его констеблей. Сначала он чуть было не свалился с крыши и был вызволен женщиной-убийцей. На следующий день – Реффо умер у него на руках. Для молодого человека это слишком. Он был деревенский парнишка, в конце-то концов, родом из Гамильтона. Не из тех детей, что растут на улицах. Сам-то Гроссмит впервые в жизни увидел труп, когда ему было десять. Старый пьянчуга, который умер в одном из переулков Фицроя. А Харрис весь трясся, и лицо его так побелело, что веснушки выступали на нем, как кляксы. Гроссмиту не нравилось, как он выглядит.

Не нравился вид констебля и старшему по званию. Робинсон ласково проговорил:

– Расскажите, что произошло, констебль. Что сказал Реффо?

– «Они меня нашли», – сказал он. Сэр, он только и сказал: «Они меня нашли», потом что-то на балканском, – я не понял. Потом сказал: «Выход» – и умер.

– Две обоймы из ружья с близкого расстояния, – сказал Гроссмит. – От такого никому не поздоровится. Все нутро изрешетили.

У Томми Харриса вырвался похожий на рыдание звук, и он плотно зажал рот рукой. Робинсон надавил на кнопку звонка. Заглянул сержант.

– Принесите нам чая, пожалуйста. Побольше горячего сладкого чая.

Сержант посмотрел на констебля Харриса, поджал губы и кивнул.

Робинсон обратился к Гроссмиту:

– Что вы можете сказать о Реффо?

– Настоящее имя Джорджи Мария Гариник, тридцать пять лет, уроженец Румынии. Приехал в Австралию после войны, получил гражданство, дал клятву и все такое. Жил в Рое, зарабатывал возчиком и шофером. Большой, сильный парень. Блондин. Известен своей связью с Брансвикскими ребятами, из тусовки Джека Черного Блейка, с Бранниз. Незаконопослушные граждане. Болтался с Судьей, Малышом Джорджи, жестоким, как сам дьявол, Псом Билли и Змеиным Глазом. Дел за ними – не перечислить. В настоящий момент в ссоре с Рой-Бойз. Криминалы. Всякая мелочь в основном. Торговля краденым и иногда ограбления. Мне ясно, как день, что и Бранниз и Ройз – гангстеры-вымогатели, но я не могу найти никого, кто заявил бы на них. Сами знаете, как это бывает. Все запуганы и думают, что если они выступят в суде, то в окно им залетит бомба с зажигательной смесью. Думаю, Бранниз имели непосредственное отношение к пожару в мясной лавке, но не могу это доказать. В последнее время, по нашему мнению, у них затевается большое дело. Поэтому-то я и послал Харриса в «Провинциал». Реффо трудно назвать человеком, которому можно доверять, но Бранниз ненавидят ребят из Роя. Я решил, что мы можем услышать для себя что-то полезное.

– Возможно, так оно и получилось. Спасибо, сержант… Это вам, Харрис, – Робинсон размешал сахар в большой белой чашке и передал ее Томми в руки. – Терри, угощайтесь, пожалуйста. А теперь я собираюсь сказать вам нечто конфиденциальное. Даете слово не разглашать?

Гроссмит кивнул. Харрис сделал глоток чая и сказал:

– Да, сэр. – Он порадовался, что голос его больше не дрожит.

– Хорошо. Самое интересное, что Гариник произнес слово «Выход». Мы слышали его раньше. За последние шесть месяцев мы стали «терять» заключенных. Сначала был Магуайр, потом этот крысеныш Смит. Вы знаете об этом?

Полицейские кивнули. Чай возвращал краски щекам Харриса. Гроссмит с отсутствующим видом отдал ему свою чашку чая, и Томми, выпив, почувствовал в себе больше способности к концентрации внимания.

– Но вот о чем вы не слышали, так это о Седдоне.

– Он мертв, сэр. Умер в тюрьме, – сказал Гроссмит. Но так как Робинсон ничего не говорил, большой полицейский переспросил: – Разве это не так?

– Да, его смерть подтверждена тюремным врачом, и гроб с его телом вынесен из стен тюрьмы. Отдан семье для захоронения… Такое больше не повторится, скажу я вам, без последующего вскрытия. Потому что на прошлой неделе я получил вот это.

Он протянул им открытку в плотном белом конверте. На ней были изображены толпы танцующих людей в ярких нарядах.

– Отправлено из Рио-де-Жанейро.

Теренс Гроссмит с трудом разобрал заостренный неповторимый почерк.

– Здесь говорится: «Дорогой Джек! Всего лишь хотел тебе сообщить, что я добрался благополучно. Если ты все еще посещаешь курс по литературе, хочу отослать тебя к «Ромео и Джульетте», акт IV, сцена 1. Как всегда, с наилучшими пожеланиями, Уильям Седдон». Уильям Седдон… Это что, его почерк, сэр?

– Да. Провели идентификацию. Ссылка на сцену встречи патера Лоренцо и Джульетты, где он дает Джульетте напиток, позволивший имитировать смерть. Сначала меня это расстроило, но потом я понял, что нам повезло. Если б этот напыщенный болван не стал хвастать о том, как он удрал, у нас не было бы ключа к разгадке. И это значит, что есть в преступном мире какая-то лазейка. Можно так сказать… Они все говорят о «Выходе». Если у тебя есть деньги, «Выход» выведет тебя из страны. Не знаю, как это найти: никто нам ничего об этом не расскажет.

– Я ничего об этом никогда не слышал, – сказал Гроссмит. – Ни один из моих доносчиков не говорил. – Его очень смутил этот факт. Робинсон это заметил и заговорил быстрее:

– Это не упоминалось на Брансвик-стрит, Терри. То есть не упоминалось до тех пор, пока Харрис не встретился с Гариником. Если бы говорили, ты бы наверняка знал. Возможно, Рой-Бойз знают больше. Ясно, что они считали вопрос настолько важным, что из-за этого прикончили бедняжку Гариника. Хотя наверняка мы ничего не знаем. У него было много врагов. Но сейчас главенствуют Рой-Бойз. Мы должны их засечь и сделать это быстро. Вы же читаете газеты. Видите, что происходит в Америке? Гангстеры, контрабандисты, людей расстреливают прямо на улицах. Полиция беспомощна, или, с сожалением должен признать, многих просто подкупили. Мы не должны здесь допустить подобное. Война выбила нас из равновесия. Всю страну. В какой-то степени мы просто вышли из себя, и сейчас много таких, на кого врачи в полиции ссылаются как на склонных к психическим расстройствам. Если эта система «Выход» займет прочное положение, закон и порядок будут под угрозой, каждый будет сам по себе. Помнишь забастовку полицейских, Терри? Результатом было всего лишь несколько ограбленных магазинов и небольшие стычки. Можете представить, что произойдет сейчас, в 1928-м, если начнется забастовка?

Теренс Гроссмит задумался. К началу мировой войны нервное напряжение среди населения достигло предела, а последующие поколения, казалось, ничего не волнует. Они больше ни во что не верят. Гроссмит поежился. Робинсон кивнул.

– Совершенно верно. Мы на краю пропасти. Любой толчок – и мы сорвемся. Но мы не должны допустить, чтобы это произошло. Согласны?

– Как можем мы это остановить, сэр? – спросил пришедший в себя констебль Харрис.

Гроссмит крякнул, а Робинсон улыбнулся. Улыбка у него была особенная – она располагала к доверию.

– Найдем способ. Первое, что вы должны сделать, это рассказать мне, что сказал Гариник. А когда вы закончите, сержант Гроссмит поведает мне об Элси Ящерице.

Фрайни Фишер заглянула в «Фой и Гибсон» и купила ворох одежды. Хлопчатые платья с узорами из цветов, которые никогда не росли ни в одном саду. Нижнее белье для порядочных бедняков: пару шелковых чулок на воскресенья и все остальное из дешевого длинноволокнистого хлопка наводящего тоску розоватого оттенка. Еще она приобрела три пары сандалий, две пары мягких туфелек для танцев, парочку шелковых ночных рубашек, соломенную шляпку, дешевый грубый чемодан и стеганое одеяло. К нему шло абрикосового цвета покрывало, расписанное белыми ромашками. Дот нашла все это очень красивым.

– Еще мне нужен будет костюм, – сказала Фрайни. – Думаю, его выдадут на месте. Не могу же попросить тех, к кому я обычно обращаюсь, сшить мне такой костюм. О, это будет здорово! Дот, я слишком полагаюсь на других. Мне будет очень полезно какое-то время пожить одной.

Дот подняла сверток и направилась к выходу из магазина.

– Вы когда-нибудь справлялись со всем сама, мисс Фрайни? – поинтересовалась она, пока мистер Батлер складывал груды свертков в машине.

Глава 6

Он почувствовал запах лампадного масла, соломы, апельсиновой кожуры, лошадиного фуража и песочных опилок; и он оглядел самое замечательное в своем роде сочетание – соединение конюшни и театра.

Чарльз Диккенс. Тяжелые времена

Фрайни ела с аппетитом: вдохновленная свадьбой племянницы, миссис Батлер была на высоте. Там она заставила замолчать троих более всего раздражающих ее родственников, ссылаясь, последовательно, на титул ее хозяйки, достопочтенной мисс Фишер, поставленный непосредственно под титулом вдовы герцога, но выше дочери баронетов. Родственники миссис Батлер никогда не видели живого баронета, даже на расстоянии, а потому сразу замолчали. Победы миссис Батлер всегда находили отражение на ее кулинарном фронте. Фрайни расправилась с охотничьим пирогом величественного вида и уложила на тарелке лист салата.

– Вы когда-нибудь жили одна? – спросила Дот, и Фрайни задумалась, случалось ли ей жить одной. С самого рождения ее окружали люди. Сначала ее сестры, брат и родители – в маленьких комнатках в Коллингвуде. Там она была бедной. Иногда голодной и всегда – холодной. Там однажды зимой ее младшая сестра умерла от дифтерии. Фрайни, бедно одетая, ходила в Коллингвудскую начальную школу и изучала там азы грамотности. И там, конечно, были люди, очарованные маленькой девочкой со странным именем, которые по собственному желанию или в силу обстоятельств помогали ей получить то, что она хочет.

Затем произошли странные изменения, семья сорвалась с насиженного места и переправилась через океан, в графские поместья и к богатству, не в силу каких-то их личных добродетелей, а из-за того, что война поубивала младших сыновей в каждой семье Европы. Мистер Фишер был произведен в лорды, а Фрайни была отправлена в престижную школу, дабы там сделали из нее дочь аристократов. В школе она не пользовалась популярностью из-за своего необузданного характера, а также из-за того, что ее не волновали вещи, которые важны для школы: нормы поведения, учеба и спорт. И опять вокруг нее люди: люди в общежитии, на спортивных площадках. Податливые, полезные люди. После этого в Мельбурне все было легко. У нее были деньги, положение, красота и свой стиль.

Она никогда не оставалась одна.

Фрайни позволила мистеру Батлеру забрать тарелку. «Из-за чего мне волноваться? – размышляла она. – Цирк состоит из людей точно так же, как и любое сообщество. Как школа, например. Всегда находится мужчина, которого надо убедить, подкупить, обескуражить или очаровать».

– И я женщина, которая должна это сделать, – сказала она вслух.

– Мисс? – переспросил мистер Батлер.

– Это не существенно, мистер Батлер, – сказала она склонившемуся к ее плечу мистеру Батлеру.

– Еще стакан вина, мисс Фишер?

– Спасибо.

Он налил вина, дорогого красного бургундского, и удалился на кухню.

Фрайни осмотрела свою столовую, с преобладающими бледно-алыми тонами. Сотканный специально для нее ковер с узором из зеленых листьев. На стене напротив больших окон, выходивших в маленький садик перед домом, висели семь набросков маслом. На них – танцующие акробаты. Написанные в свободной манере, легкомысленные и совершенные, они были такими, как есть на самом деле. Фрайни выхватила их прямо из рук художника, как только он закончил, несмотря на протест миссис Рагуцци, утверждавшей, что они не завершены. Обычно они поднимали ей дух, а сейчас казались неживыми, как куклы.

– Обойдусь какое-то время без роскоши, – размышляла она вслух. – А потом все это будет смотреться по-новому. Алан прав: я размякла. – Она изучающе посмотрела на свои руки со следами от падений и упражнений на спине терпеливой Белл. – Привет, Дот! Как твои успехи с покупками в секонд-хенд?

Дот выложила застиранную до прозрачности ночную рубашку и две пары тоненьких трусиков. Крысиного цвета кардиган она повесила на спинку стула и села.

– Надеюсь, вы осознаете, что делаете, мисс, – серьезно сказала она. – Я слышала про этот цирк ужасные вещи.

– Правда? Расскажи.

– Я была на Брансвик-стрит, мисс, это хорошее место для покупки поношенных вещей. И там две женщины рылись в тряпках. Цыганки, мисс. Таким нельзя доверять. И женщина постарше сказала: «Придется нам ехать с Фаррелом. Но это ненадолго. Нужно будет уйти от него в каком-нибудь селе. Джек нас заберет через пару дней». Другая сказала: «Они прокляты. Фаррела сглазили». Но вторая заявила, что она знает, что такое сглаз и Фаррела не сглазили. Затем они вышли, и больше я ничего не слышала. Я не придаю значения тому, что говорят цыгане, но…

– Но?..

– В проклятиях они разбираются, – медленно проговорила Дот и перекрестилась. – Поэтому я купила вот это.

Фрайни взяла круглый серебряный образок на кожаном шнурке. На нем был изображен мужчина с ребенком на плечах, переходящий через реку.

– Святой Христофор, мисс. Заступник всех путешествующих. Я не купила с серебряной цепочкой, подумала, может вы не захотите брать с собой ничего ценного в такое место, где одни воры кругом. – Фрайни готова была расхохотаться, но, посмотрев на серьезное лицо Дот, сдержалась. – Мне будет легче, мисс Фрайни, если вы пообещаете, что будете его носить.

Фрайни обвязала шнурок вокруг шеи так, чтобы образок находился повыше, прямо у шеи. Она не хотела, чтобы что-то свисало и болталось, когда она будет делать стойку на руках. Ей и так непросто удерживать равновесие.

Дот серьезно посмотрела на нее.

– Я буду за вас молиться, мисс Фрайни, – сказала она.

Фрайни отставила бокал, обняла Дот и поцеловала ее в щеку.

– Спасибо, Дот. Для меня это очень важно. И я обещаю носить его. А помощь мне наверняка понадобится. Любая. Что же касается цирка, ярмарки и цыган, в их палаточном лагере сто пятьдесят человек, и я постараюсь выяснить, кто вносит смуту. Задача может показаться невыполнимой. Так что если ты попросишь Бога мне помочь, то это будет очень кстати. В любом случае Он скорее послушает тебя, чем меня… Садись, выпей чашечку чая, и я расскажу тебе, что мы будем делать, чтобы я выглядела как дочь людей, которым не очень-то повезло в жизни, как девушка, которая рада была бы получить место в «Цирке Фаррела и шоу диких зверей».

Дот, успокоившаяся тем, что Фрайни приняла святой образок, села пить чай и слушать.

– Элси Ящерица, – проговорил благосклонно сержант Гроссмит. – Вот это девица! Полагаю, она уже приближается к пятидесяти. В свое время была красоткой. Ее отцом был португалец, матрос с корабля, как говорят. Мать – не самого лучшего поведения. Элси была милашкой. Мать продала ее джентльмену, когда ей было четырнадцать. Но с Элси такой номер не прошел. Откусила ему пол-уха, да и ему самому досталось. Потом она выпрыгнула из окна и начала… точно не знаю, сэр, как это назвать, но она не шлюха. И, насколько я знаю, никогда ею не была. Она живет с моряками, пока те на берегу. Они на пару пропивают все его деньги, потом он вербуется на новый рейс, а она находит нового партнера. Она их не обворовывает, поэтому они зовут ее – подружка моряка. Но скандалистка, каких свет не видывал! И матерщинница! Мужчины таких слов не знают! Она заставит быка покраснеть, эта Элси. Но ей хоть бы что. Не думаю, что она так долго протянет, бедная старая потаскушка. Еще подсела на красную курочку, а для женщины – красная курочка – это слишком!

– А что такое «красная курочка»? – спросил констебль Харрис.

– Рубиновый портвейн с метиловым спиртом, – коротко ответил Робинсон. – Быка с ног свалит. Продолжай, Терри. Кто ее сообщники?

– Да я бы не сказал, сэр, что они у нее есть. Никогда и не было. Были времена, когда каждый молодой полицейский на Брансвик-стрит первым делом задерживал Элси Ящерицу за непристойный язык. Я и сам это делал лет, эдак, тридцать назад. И как только она меня не обзывала! Тогда-то ее и прозвали Ящерица Синий Язык, и имя пристало. Теперь все зовут ее Элси Ящерица. Последний год или около того она наезжает на владельцев отелей, угрожая побить им стекла, если они ей не выставят. Они в большинстве не возражают, выставляют какую-нибудь дешевую гадость, одному богу известно – что. Им это дешевле, чем устраивать скандал и пытаться ее выдворить. Она дерется, как кошка, – кусается и царапается – и на подлый удар способна, и ничего не боится. Такая она, Элси. Но с тех пор как она подсела на эту дешевую гадость, катится по наклонной. И еще вот что скажу: она раньше обитала в гостевом доме Мариан Хейс. Завтра я смогу все это выяснить, сэр.

– Хорошо, и не забудьте то, что я сказал про «Выход». Если вы найдете, это будет большой победой, хотя повышения я вам не обещаю. А теперь перейдем к другому вопросу. Я оставил миссис Паркс в камере предварительного заключения. Она говорит, что, возможно, это она убила, то есть не отрицает. Но мне все это не нравится. В лаборатории сказали, что отпечатков пальцев на ноже не было. Вот их заключение. Вес ножа слишком большой для обычного ножа, и очень хорошо сбалансирован. Лаборатория полагает, что это может быть нож для метания. Украшения на нем стеклянные, и это позволяет предположить, что он принадлежит варьете или цирку. Также было произведено вскрытие тела мистера Кристофера. – Он порылся в груде бумаг на столе. – Да, вот оно. Патологоанатом очень заинтересовался. Сказал, что не встречал такой уникальный труп с тех пор, как окончил мединститут. «Тело гермафродита в возрасте примерно двадцати пяти лет с ярко выраженными мужскими и женскими признаками… возможно функционирование мужских гениталий… Кровоснабжение нетронутой матки со всеми структурами тоже присутствует. Ненарушенная мембрана свидетельствует о том, что исследуемая была девственницей». О, здесь он много всего расписывает… Где же это?.. Ага, вот: «Причиной смерти стало глубокое проникающее ранение в верхней части грудной клетки. Пронзено сердце и разрезано верхнее ребро. Рана семи дюймов глубиной и примерно в дюйм шириной, массивное кровоизлияние в мышечную ткань и в легкие. Потеря крови. Сосуды почти обескровлены. Предположительно, удар ножом был нанесен со знанием дела и с огромной силой». Так вот, я видел миссис Паркс, и хотя для женщины она сильная, я не думаю, что она настолько сильна. Думаю, с ней я немного перегнул палку. А вы как считаете?

– Если она убила этого… она, на мой взгляд, должна за это медаль получить! – сказал Гроссмит. – Извините, сэр, но я не выношу этих фриков, всегда их терпеть не мог! Всех этих карликов и уродцев… А что до миссис Паркс, ну… может, она разозлилась… А злая женщина – сильная. Посмотрите только на Элси Ящерицу.