Текст книги "Собачий принц"

– Они трудились, как пчелы летом. – Далее последовал гимн пчелам.

Пора бы прогуляться и Алану. Он извинился и вышел на свежий воздух. Внутри дым от камина и факелов заставлял слезиться глаза. От выпитого вина Алан почувствовал легкое головокружение. Тетя Бел никогда не подавала на стол столько вина. В доме тети Бел никогда не доводилось пробовать такого количества разнообразных блюд. Впрочем, Алан понемногу начинал привыкать к пирам.

Внезапно он ощутил вину за свое везение. Отойдя подальше, он облегчился у какого-то дерева. Прохладный воздух обострил его чувства, и он услышал, как под чьей-то ногой хрустнула ветка. Чья-то тень метнулась в его сторону. Он торопливо завязал штаны и шагнул назад, но тут же облегченно вздохнул: это была одна из служанок, которая, очевидно, тоже выбежала в кусты, а затем сбилась с дороги.

– Милорд Алан! – Она споткнулась и тихо вскрикнула. Юноша протянул руку, чтобы ее поддержать. Она упала на него. Он ощутил ее крепкие груди и выпуклости живота и бедер под длинным платьем. – Холодная ночь, милорд. На сеновале гораздо теплее, чем здесь.

Алана бросило в жар. Ее влажные губы каким-то образом оказались на его шее, а рука скользнула по спине и ягодицам. От девушки пахло сладким кремом.

– Мой отец ждет там, внутри…

– Внутри вы будете, милорд, как только пожелаете. Тело горело от ее прикосновений. Он неловко мял ее плечи.

– Вы такой симпатичный, – пробормотала девушка.

– Правда? – удивился Алан. До сих пор ни одна женщина, кроме скучающей Уиди, не проявляла к нему интереса. Правда, тогда он не был наследником графа Лавастина. Однако эти мысли тут же испарились, как только она, крепче прижавшись, положила его руки себе на бедра.

Так вот что такое похоть: сопротивляться ее власти было невозможно. И все же, целуя служанку, Алан воображал, что держит в объятиях Таллию.

– Ах, – вздохнула молодая женщина. – Так лучше. Не такой уж вы, оказывается, неопытный, милорд. – Она ловко расстегнула пряжку его пояса. – У меня есть брат, который будет готов к службе на следующий год, весной. Сильный, хороший парень. Хороший будет меченосец.

Пояс и поддерживаемые им края рубахи упали до колен. В этот момент она могла просить чего угодно – он бы ей все пообещал. Она помогла его рукам забраться под платье.

У собачьих будок раздались оглушительный лай и отчаянные вопли человека, переходящие в визг. Собаки Лавастина. Его собаки.

– Извини, – сказал он, тяжело дыша. Вырвавшись из ее объятий, Алан наткнулся спиной на сук, пребольно уколовший его прямо под лопатку. Споткнулся, запутавшись в приспущенных штанах, упал на колени. На глазах выступили слезы, кожа горела.

– Милорд… – Она помогла ему подняться.Прости, мне очень жаль… это мои собаки… В ее глазах отражался свет месяца.

– Конечно, вам нужно идти.

Она помнила свое место. Мгновение назад он был полностью в ее власти, теперь она испытывала страх перед ним.

Алан торопливо поправил одежду и побежал к собакам. Их будки размещались рядом с конюшнями, неподалеку от главного здания.

Собаки бесновались над распластавшимся на земле человеком. Алан ворвался внутрь и оттащил их от бедняги, из ран которого обильно струилась кровь.

– Назад! Назад! – Гнев, страх и воспоминания о жарких ласках служанки придали ему сил. Ударом ноги Алан отбросил Ужаса, одновременно прикрикнув на Ярость и Тоску, затем поднял пострадавшего и вынес его наружу. Собаки забились в угол. Кто-то закрыл калитку собачьего загона. Алан внимательно осмотрел раненого, который корчился на земле, плача и прося о снисхождении.

Это был один из людей лорда Джефри.

– Как это произошло? – спросил Алан, подняв глаза на стоявших вокруг него солдат Лавастина. Они были сильно пьяны.

– Он говорил такие вещи, милорд, – сказал один из них. – Он говорил о вас гадости, милорд, но он не видел, как вы убили гивра и спасли жизнь графа Лавастина. Он не имел права говорить это, и он не хотел нам верить, поэтому так получилось.

Алан заметил синяки на лицах солдат.

– Дошло до драки?

– Да, милорд.

– Как он попал к собакам? Вы! – обратился он к одному из слуг. – Сбегайте к знахарке. Ведь есть здесь где-нибудь знахарка? Приведите ее сюда.

Слуга заспешил прочь.

Солдаты не торопились с ответом, но он и сам мог догадаться. Пока он позволял себя соблазнять, здесь чуть не случилась трагедия. Этот раненый человек, скорее всего, умрет, если не от потери крови, то от заражения.

– О Владычица! – Алан ненавидел себя в эти минуты. Происшедшее под деревом предстало в совершенно ином свете. Может быть, служанка и не солгала ему, сказав, что он кажется ей симпатичным, но вряд ли она обратила бы на него внимание, не будь он наследником правящего графа. Она хотела, чтобы он помог ее брату получить место в свите Лавастина. Это было бы платой за ее услугу. Если бы Алан остался приемным сыном купца Генри, она и не посмотрела бы в его сторону. Девушки никогда не замечали его, по крайней мере до этого лета. А теперь ни одна не посмеет приблизиться к нему, боясь гнева графа. Человек, который произвел на свет внебрачного сына, не хотел, чтобы сын повторил его ошибку.

– Милорд, мы просим простить нас. – Три солдата стали перед ним на колени. От них сильно пахло медовухой. – Но он такое говорил! Он заявил, что любой может объявить себя незаконным сыном и что любой благородный лорд время от времени заваливает мимоходом какую-нибудь женщину.

Как раз это он только что чуть не сделал!

– И мы сказали ему, что посмотрим, как он заявит, что он сын Лавастина.

– И вы швырнули его собакам!

Они молчали, но он и не нуждался в их ответе. Со стороны конюшен послышались сердитые голоса, подбежали люди. Человек на земле затих.

– Вы убили его! Сучьи дети! Наш господин, лорд Джефри, – истинный аристократ!

– Благородного лорда не узнаешь, если он тебя не…

– Тихо! – крикнул Алан, вставая. Он дернул калитку. Все замолчали. Ярость и Тоска подскочили к ограде, высунув языки, застыли в ожидании. Алан схватил за ошейник Ярость, остальных отогнал. Тоска заскулила от обиды.

– Проследите за этим человеком, помогите, чем можно. Все, кто здесь был, следуйте за мной. Это надо расследовать.

Они повиновались – три солдата, двое меченосцев Джефри, признававшихся, что подзадоривали своего пострадавшего товарища, слуги, которые одни оставались трезвыми. Он повел всех в зал. Внутри нещадно дымили факелы. Звучный тенор поэта с трудом перекрывал стоявший в зале гул.

Владычица и Господь над нами! Поэт все еще упражнялся в красноречии. Неудивительно, что салийский король послал его искать счастья в других землях.

Множество диких зверей ютятся в лесу, в своих гнездах, берлогах и норах. Между деревьев мелькая, герой наш, блестящий Тайлефер-император, движется быстро, лесных обитателей гонит, ему помогают своры собак быстроногих. Стрелы и копья добычу его настигают.

Рано с утра, когда солнце лишь только встает над полями, лесами и городом сонным, много придворных толпится уже у дверей императорской спальни. И благородные дочери Тайлефера к этой же двери подходят.

Вот уж над городом шум поднимается, рев, быстро лошади скачут. Гончие рвут поводки. Юноши копья несут с толстым древком, с концом заостренным железным. Женщины сети готовят. Вот с дочерьми император придворных толпу возглавляет. Черные псы в поводках яростно дышат, всех разорвут, кто им на пути попадется. Только своему господину послушны и его дочерям.

Заметив Алана, поэт замолчал. Теперь все смотрели на сына графа.

Лавастин поднялся из-за длинного стола в конце зала:

– Что случилось, Алан?

Юноша прошел вперед, Ярость послушно следовала за ним. Все расступались при виде пса с открытой пастью, из которой торчали острые клыки.

– Снаружи произошла драка. Один из меченосцев лорда Джефри попал в загон к собакам и сильно пострадал. Может быть, он даже умрет.

Джефри вскочил. Встала и леди Альдегунда. По ее знаку Джефри снова сел. Альдегунда оперлась на руку дяди, стоявшего рядом с ней.

– Как это случилось? – спросила она.

– Полагаю, – спокойно ответил Алан, – что они все слишком много выпили.

– Но этот мой человек может умереть! – снова вскочил лорд Джефри.

– Сядь, кузен, – спокойно сказал Лавастин. Джефри опять сел, Альдегунда и ее дядя продолжали стоять.

– Если он умрет, – сказала Альдегунда, – его смерть должна быть оплачена.

– И те, кто в ней виноват, будут отвечать, – ответил Алан, останавливаясь, подобно просителю, перед столом. Однако, с растущим гневом в сердце и с собакой у своих ног, он совсем не чувствовал себя таковым. – Они заплатят этому человеку, если он станет калекой, или его родне, если он умрет. Но этот человек или его родня тоже должны будут ответить.

Джефри вспыхнул.

– Это почему? – спросила Альдегунда.

Именно сейчас он должен проявить твердость. Доказать, что граф не ошибся в выборе наследника.

– Все эти люди принимали участие в драке или оказались свидетелями, и они поклянутся вашему дьякону и клирикам графа Лавастина, что пострадавший произносил слова, противоречащие присяге, порочащие графа.

Тут покраснела даже леди Альдегунда: пьяный мог сболтнуть все, что угодно, конечно, никому, даже в нетрезвом виде, не пришло бы в голову порочить самого графа, но высказать недовольство его решениями – такое было вполне возможно.

Последовало долгое молчание.

Наконец леди Альдегунда наклонила голову, соглашаясь с Аланом. Все сели, и Лавастин принял из рук хозяйки кубок вина.

Алан молча опустил голову. Ярость увлеченно обнюхивала его ладонь, возможно почувствовав запах тела служанки. Вот она стоит рядом с Лавастином, наполняя чашу. Девушка мельком взглянула на Алана и отвела глаза. Больше она на него не смотрела. Пир продолжился, и поэт наконец исполнил знаменитую балладу.

Утром, когда они уже покинули поместье Джефри, Лавастин заговорил о случившемся:

– Мне понравилось, как ты себя вел.

– Но…

Лавастин поднял руку, давая понять, что он еще не закончил. Алан послушно замолчал.

– Но ты не должен быть настолько скромным, Алан. Проявление храбрости в бою достойно похвалы. Не следует, конечно, чересчур хвастаться, но излишняя скромность также неуместна. Скромность должна быть присуща церковникам, а не сыну и наследнику графа, которому предстоит повести этих людей, их братьев и сыновей в битву. Они должны верить в тебя, они должны верить, что твое благо – это их благо, то, что необходимо тебе, также необходимо и им. То, что Властительница Битв дает тебе свое святое покровительство, только возвышает тебя в их глазах, принижение себя при этом совершенно неуместно. Ты не монах, Алан.

– Вообще-то, я собирался стать монахом, – пробормотал он.

– С этим покончено. Об этом мы больше говорить не будем. Достойный человек помнит свои клятвы и уважает их. Со временем, когда ты состаришься и когда у тебя будет наследник, готовый занять твое место, ты, может быть, и сможешь удалиться в монастырь и прожить остаток дней своих в мире. Но клятва эта была дана другими, до того как стало известно, кто ты и какая роль тебе отведена. Ты никогда не стоял перед монастырскими вратами и не произносил слов обета. То, что ты помнишь об этих обязательствах, делает тебе честь, но говорить об этом мы больше не будем. Тебе все понятно?

– Да, отец, – послушно ответил он. Собаки неспешно трусили рядом.

Лавастин вдохнул осенний воздух.

– Спешить к проливу Осна нет смысла. – Он обернулся и посмотрел на свою свиту. – Сообщений о зимовках Эйка не получено. Полагаю, денек-другой можно поохотиться.

ДЕТИ ГЕНТА

1

Могильщики вонзали лопаты в полужидкую глину. На щеку Анны попали капли грязи. В этой братской могиле похоронено двенадцать беженцев, включая молодую мать с новорожденным младенцем.

Анна шла к реке, но задержалась, чтобы посмотреть. Жалкие лохмотья не спасали от пронизывающего ветра. Моросил дождь, такой холодный, что казалось, вместо капель с неба падают льдинки. Анна плотнее запахнула обветшалый плащ. Здесь, в лагере, трупы зарывали голыми, потому что одежда нужна была живым.

Чумазый ребенок не старше двух-трех лет ковырялся в земле около могилы. Испугавшись, что он свалится в яму, Анна поставила ведра и поспешила к нему.

– Ну, осторожнее, – сказала она, хватая мальчика за руку и оттаскивая назад. – Не свались, крошка. – Оглядевшись, она обратилась к одному и могильщиков: – Чей ребенок?

Тот молча махнул рукой в сторону могилы, где лежала молодая мать с новорожденным, привязанным к ней старым тряпьем, которым пожертвовали люди в лагере. Могильщик взмахнул лопатой, и на восковые лица умерших посыпались черные земляные комочки.

– И у него никого больше нет?

– Он плакал, когда мы забирали труп его матери, и сейчас все еще плачет. Ах, дитя, – добавил он, – наверное, это хорошо, что дети спаслись из Гента, но они почти все теперь сироты, как и этот несчастный. Кто за ними присмотрит, если мы не можем прокормить даже своих?

Ребенок с плачем прижимался теперь к ноге Анны, пачкая платье своими слюнями и соплями.

– Да, действительно. – Анна потрогала кольцо Единства на своей груди. – Пойдем, малыш. Как тебя зовут?

Видимо, ребенок не знал своего имени и вообще не умел говорить. Она отодрала от себя его ручонки и дала ему одно из пустых ведер. Они пошли к реке.

– Это кто? – спросила ее одна из старших девочек, показывая на жавшегося к ее ноге найденыша. – Не знала, что у тебя есть младший братик.

– Я нашла его у новой могилы.

– Наверное, это старший вдовы Артильды, – предположил один из мальчиков.

– Вдовы? Но она такая молодая… – Анна поняла, что сказала глупость, когда старшие дети хмыкнули.

– Ее муж был ополченцем и, наверное, погиб в городе.

– Значит, ты ее знал? – Анна попыталась отцепить ребенка, но тот заревел.

– Знаю только то, что она умерла. Родила ребенка, а потом они оба заболели и умерли.

– А куда мне его деть?

– Но дети уже уходили, неся драгоценную воду в лагерь и в Стелесхейм. Анне пришлось взять малыша с собой. Тот не отставал от девочки ни на шаг.

– Господи, помилуй! – воскликнул Гельвидиус, когда они вошли под брезентовый навес. В грубо сложенном из камней очаге горел огонь, старый поэт сидел на своей табуретке, следя за горшком, в котором постоянно что-то варилось. Сегодня варево пахло грибами, луком и гусиными костями. Рядом с очагом стояли остатки вчерашней желудевой каши. Анна дала ребенку горшок и ложку. Ложка сразу же упала на пол, ребенок полез в кашу прямо руками.

– Что это за существо? – требовательно вопросил Гельвидиус.

– Еще более беспомощное, чем ты. – Анна отнесла воду кожевникам, получив в обмен обрезки кожи. – Поможешь сделать ему что-нибудь на ноги?

– Ты что, всерьез собираешься взять его к нам? Да здесь и на троих-то места мало!

Но Анна только засмеялась. Старый поэт вечно ворчал, но она не принимала его всерьез.

– Он будет спать, свернувшись калачиком у тебя в ногах. Как будто у нас теперь есть собачка.

Гельвидиус фыркнул. Ребенок между тем доел кашу и снова захныкал.

– Собаки так не ноют. Как его зовут?

– Его мать умерла, он никому не нужен. Посмотри за ним, а я еще раз схожу за водой.

Она ходила за водой еще четыре раза. В это время года, когда перед наступлением зимы забивали скот, у кожевников было много работы. Анна помогала Матиасу, таская воду и пепел и собирая кору в лесу. Ее брат выполнял теперь более квалифицированную работу по отскабливанию и выделке шкур. Анне нравилось работать: это помогало согреться и давало уверенность, что они не умрут с голоду. Многие беженцы жили лишь тем, что им удавалось собрать в лесу, и скудными подаяниями госпожи Гизелы.

Хотя скот забивали сейчас в большом количестве, мясо заготавливалось на зиму, до лагеря беженцев мало что доходило. Раз в день дьяконица раздавала у ворот хлеб из овсянки, но его на всех не хватало.

Вернувшись домой, Анна застала ребенка плачущим. Старый Гельвидиус тщетно пытался его успокоить воодушевленным пением какой-то баллады. Матиас мрачно сидел над горшком с кашей.

– Это – что? – спросил Матиас сразу, как только она откинула брезент. От холода навес не спасал, но в ненастную погоду все же служил укрытием от ветра и дождя. – Это – откуда?

– Это ребенок, Матиас.

– Я не слепой.

– Ему некуда деться. Я не могла оставить его умирать на улице. После того как святая Кристина спасла нас от Эйка.

Ребенок хныкал и бормотал что-то непонятное.

– И от него воняет! Воняло – и еще как!

– Гельвидиус! Откуда я знал, что он не может за собой следить! Я поэт, а не нянька.

– Ну, придется побыть нянькой, потому что у меня не будет времени смотреть за ним весь день.

– Значит, я буду следить за ним весь день?

– Ты собираешься его оставить? – ужаснулся Матиас. Все замолчали.

– Мы должны его оставить, – сказала Анна. – Ты знаешь это сам, Матиас.

Он промолчал, и Анна поняла, что победила.

– Ну что ж, – ворчливо заговорил Гельвидиус. – Если он остается, то ему нужно имя. Можно назвать его Ахиллеусом или Александросом в честь великих принцев древней Аретузы. Или Корнелиусом – в честь дарийского генерала, разрушившего гордый Картиакон. Или Тевтусом Каллиндойским, в честь знаменитого сына королевы-воительницы Тевты.

Анна заманила ребенка к выходу и отлепила от его зада запачканную рубашонку. Неожиданно она вдруг засмеялась:

– Нет, мастер Гельвидиус. Давайте назовем ее Хелен, ибо разве не пережила Хелен множество испытаний?

– Хелен. – Голос старого поэта смягчился, он с нежностью посмотрел на ребенка: – Златовласая Хелен, стойкая и преданная.

Матиас молча разделил между всеми кашу.

Уже спустились сумерки, когда они услышали крики снаружи. Анна оставила маленькую Хелен Гельвидиусу и вслед за Матиасом выскочила на улицу. Они побежали на шум. Добравшись до кожевенных мастерских, они увидели на дороге большое скопление людей: богато одетые всадники, среди которых было несколько женщин, в окружении многочисленных воинов. Молодые лорды болтали и смеялись. Казалось, они не замечали высыпавших на дорогу оборванцев.

Возле распахнутых ворот в освещении факелов стояли госпожа Гизела и мэр Гента.

– Откуда вы? – крикнул Матиас. Один из воинов ответил:

– Из Остербурга, от герцогини Ротрудис. Услышав новость, Гельвидиус засветился от радости.

– Это кто-нибудь из родственников герцогини, – уверенно заявил он. – Конечно, им нужен будет поэт на пиру, а где пир, там всегда что-нибудь перепадет!

Анна поднялась на заре вместе с Матиасом и, как обычно, принялась за работу. Пальцы немели от холода, однако то, что она увидела, вернувшись домой, заставило ее забыть о телесных страданиях.

Гельвидиуса и Хелен не было. Отсутствовали также трость поэта вместе с его табуреткой. Нигде не было видно и ее драгоценной кожаной сумки с сушеными травами, луковицами, несколькими репками и остатками желудей. Пока она, сунув голову внутрь, пыталась понять, что еще прихватил старый разбойник, снаружи послышался грубый голос, велевший ей выйти наружу, и она ощутила удар чем-то твердым по спине ниже пояса.

– Я думал, мы уже всех выгнали, – сказал один из солдат, с неудовольствием глядя на Анну. – Все эти дети грязны, как крысы, – Иди, иди, девочка, или ты мальчик?

– Куда идти? Мы готовим место для лагеря. Вы пойдете на восток, где для вас найдут дома. Давай уходи, забирай вещи или оставь их здесь.

– Но мой брат…

Он снова несильно ударил ее тупым концом копья.

– Забирай что хочешь, но только то, что сможешь унести. Путь далекий.

– Куда?

– Шевелись! – Второй солдат пошел проверять остальные лачуги беженцев, но в них уже никого не было. Теперь она заметила, что лагерь совершенно опустел. Со стороны юго-восточной дороги доносился гул голосов.

Хотя под одеждой у нее было спрятано пять ножей, сопротивляться не имело смысла. Девочка залезла под навес, собрала оставшуюся посуду, завернув ее в одеяла и завязав получившийся сверток кожаным шнуром, затем начала снимать брезент.

– Да ты что, оставь!

– Как же я это оставлю? А если дождь? Надо же где-то укрыться.

Воин задумался:

– Нам сказано, что по пути вы будете останавливаться при монастырях. Но вас так много. Может, ты и права. Наверное, лучше иметь на всякий случай что-то свое, чтобы укрываться от непогоды.

– Всех выгоняют? – спросила девочка.

Но он не стал отвечать и Анна поняла, что времени осталось совсем мало. Свернутый брезент был столь тяжел, вместе с одеялами и посудой она едва смогла его поднять.

При виде беженцев ее охватил ужас. В основном это были дети; взрослых всего несколько человек. Солдаты, которые с мрачными лицами следили, чтобы никто не сбежал. Отовсюду слышались плач и крики. Дети чудом спаслись из Гента, и вот теперь они были вынуждены снова отправиться в путь. Их охватил страх.

Анна заметила опиравшегося на палку Гельвидиуса. Маленькая Хелен сидела рядом с ним на табуретке, держа на коленях драгоценный мешок с продуктами. Она тихо плакала, шмыгая носом. Лицо старого поэта просветлело, когда он увидел Анну.

– Где Матиас? – спросила она, подходя ближе.

– Не знаю, – ответил старик. – Я пытался сказать им, что я великий поэт, что молодой лорд их накажет, когда узнает, что они отослали меня прочь, но они даже не стали слушать. Наверное, они собираются отправить этих детей в дальние провинции. Там всегда нужна рабочая сила.

– Но ведь здесь не все.

– Нет. Только те, кто вовсе бесполезен. Балласт. Когда мы прошлой весной пришли сюда из Гента, около трети детей разобрали фермеры с запада: сильный ребенок нужен в хозяйстве. Остаются и те, кто работает на госпожу Гизелу. Кузнецы, например. И несколько семей, которые надеются скоро попасть обратно в Гент. А мы пойдем в Остербург, а потом на восток, за реку Одер, в дальние провинции.

– Но сколько туда идти?

Хелен громко заплакала, и Анна взяла ее не руки.

– Месяц, два, а может быть, и три. Владычица над нами, как эти дети туда дойдут, о чем эти там думают? И чем они собираются кормить их в дороге?

Три месяца. Анна не представляла, как они смогут выдержать такой путь, да еще зимой.

– Я никуда не хочу идти. – Она почти плакала. – Лучше остаться здесь, ведь так?

На дороге толклось стадо овец. Малыши плакали на руках у своих братьев и сестер, в глазах которых тоже стояли слезы. Нагруженная пожитками молоденькая девушка с выдающимся вперед животом держала за руки двух детишек, к спинам которых тоже была привязана поклажа. Какая-то девочка обматывала тряпками ноги другого ребенка. Маленький рыжий пацан, всхлипывая, сидел на дороге.

– Мы чудом спаслись, – бормотал маэстро Гельвидиус. – А что с нами станет теперь?

Молодой лорд в окружении свиты издали наблюдал за происходящим на дороге, следя за тем, чтобы никто не попытался сбежать. Рядом с лордами стояла госпожа Гизела. Анне показалось, что вид у нее был довольный: беженцы доставляли ей слишком много хлопот, и она радовалась, что большинство пришлых покидает Стелесхейм. Гельвидиус прав: Гизела позволит остаться лишь тем, кого сочтет полезным.

О боже, где же Матиас?

– Я попытаюсь найти Матиаса, – шепнула Анна Гельвидиусу. – Посмотри за ней. – Она ссадила Хелен с рук, та заорала.

– Не покидай нас, – побледнев, взмолился старик.

– Да никуда я не денусь, – заверила его Анна.

– Анна!

К ним бежал Матиас, следом за ним с трудом поспевал один из мастеров-кожевников. Они подошли к сержанту, тот отшатнулся от отвратительного запаха, исходящего от их одежды. Матиас что-то сказал ему, махнув рукой в сторону Анны, Гельвидиуса и Хелен. Их подозвали.

– Да, это мой дедушка и две сестры.

– Хорошо, пусть остаются, – разрешил сержант и отвернулся, чтобы отдать распоряжения. Беженцев начали сгонять в колонну, с обеих сторон которой выстроилось по нескольку солдат.

– Идем, парень, – сказал кожевник, бросив хмурый взгляд на толпу детей. – Надо дело делать. – Он зашагал прочь.

Анна направилась за ним. Ей хотелось поскорей уйти.

– Анна! – задержал ее Матиас. – Нам дадут жилье. Отдай брезент этим беднягам, отдай им горшок, да и еду тоже. Здесь остается так мало людей, голод нам уже не грозит, а в дороге им все пригодится.

Первой двинулась повозка, за ней потянулись остальные. Воздух наполнился плачем и воплями.

– Не могу, – всхлипнула Анна. – Как тут выбрать кому. – Она отвернулась, бросив пожитки на землю. – Отдай сам, пожалуйста.

Она схватила Хелен и что было сил припустила к кожевенной мастерской. Девочка с ужасом подумала о том, что ждет этих детей в пути. Чем они будут питаться? Где они спрячутся от непогоды? Что будет, если их застигнет пурга? Кто из них выживет?

Однако Анна понимала, что невозможно прокормить здесь столько людей, а о возвращении в Гент нечего было и думать: отряда, присланного герцогиней Ротрудис, явно не хватало, чтобы освободить город.

Хелен перестала плакать и крепче прижалась к Анне. Сотни детей уже медленно двигались по дороге. Малыши ковыляли за старшими, неуверенно переступая посиневшими от холода ногами. Каждый тащил на себе тюк со скарбом, для многих ноша была непосильной, а ведь им предстоял долгий путь.

Глаза Анны наполнились слезами. В этот миг на центральную часть колонны упали солнечные лучи, и девочка заметила среди беженцев высокую женщину в белом одеянии, по рукам которой струилась кровь. Видение исчезло. Анна перевела взгляд на молодого лорда, бесстрастно наблюдавшего за уходящими людьми.

Подошел Гельвидиус. Переживания настолько сильно подействовали на старика, что он с трудом держался на ногах. Пришлось помочь ему добраться до дубилен. Крошка Хелен шла рядом, что-то мурлыча на ей одной понятном языке. Устроив Гельвидиуса и Хелен в сарае, Матиас вернулся в кожевенную мастерскую, а Анна пошла на реку за водой. На дороге уже никого не было.

Лагерь опустел.

2

До сих пор Анне не доводилось видеть вблизи аристократов, и никогда еще она не видела, чтобы люди ели и пили так много. Лорд Уичман – сын герцогини Ротрудис, его двоюродный брат Генри, названный в честь короля, и их свита поглощали одно блюдо за другим, обильно запивая их большим количеством вина, и хвастались еще не совершенными подвигами. Остальные воины, которым наскучило слушать бесконечные повествования Гельвидиуса, развлекались кулачными боями.

Вскоре после ухода беженцев из Стелесхейма мэр Гента, сообразив, что благородные гости госпожи Гизелы нуждаются в увеселениях, вспомнил о старом придворном поэте и поинтересовался, не остался ли тот в деревне.

– И ты пойдешь на это сборище? – возмущался на следующий вечер Матиас. – После того как он оставил тебя здесь, забрав остальных слуг внутрь?

– Гордость с голодом не живут вместе, – сказал Гельвидиус. Теперь он каждый вечер брал с собой Анну, носившую за ним табуретку, и Хелен, которую не с кем было оставить дома, так как Матиас трудился до темноты. У кожевников и кузнецов теперь было много работы: солдатам требовались оружие и доспехи, лошадиная сбруя.

В течение этого времени лорд Уичман каждый день отправлялся в набеги, нападая на мелкие отряды Эйка, хвастаясь затем своими успехами. Гельвидиус же превозносил в стихах храбрость и удаль лорда Уичмана, последний внимал ему с большим удовольствием.

Анна собирала объедки, стараясь опередить собак лорда, выпрашивала куски у пьяных солдат. Гельвидиус, питавшийся с главного стола, давал ей лакомства, которых она в жизни не пробовала: куропаток, кровяную колбасу, свинину, пирожки и многое другое. Сытая Хелен спокойно сидела в уголке с пальцем во рту. Спать им приходилось в том же зале, потому что на ночь ворота Стелесхейма запирались. Зато утром, отправляясь домой, Анна несла в сумке деликатесы для Матиаса.

Спать на полу пиршественного зала было для Анны невиданной прежде роскошью. Даже в холодные зимние вечера здесь не было холодно. Щеки крошки Хелен округлились, ноги Гельвидиуса окрепли, хотя он по-прежнему опирался на палку при ходьбе.

– Они все окрестности Гента превратили в пастбища, – сказал юный лорд Генри. Его щеку прорезал свежий шрам, которым он явно гордился. – Там столько скота, что хватит на прокорм тысячной армии.

– Почему же вы не пригнали хотя бы часть этого скота? – спросила Гизела.

– За животными ухаживают рабы, Эйка охраняют стада.

– Много у Эйка сил в городе? – нервно спросил мэр.

– Мы не подходили так близко к городу, чтобы их сосчитать, – ответил Генри, с упреком глядя на старшего кузена. – А могли бы.

Молодой Уичман в ответ только рыгнул и подозвал симпатичную племянницу госпожи Гизелы, разливавшую вино. У него, как выразился старый Гельвидиус, был «зуд между ног». Анна не понимала этого выражения, но заметила, что лорд постоянно крутится возле молодой женщины и той это не нравится.

Хелен уже спала. Анна пристроилась рядом с ней, убаюканная размеренным голосом поэта, начавшего сагу о Хелен. Молодой лорд слушал его с видимым наслаждением.

– …И вот слуги накрыли столы, и второе блюдо внесли, гул голосов на пиру мог бы затмить шум битвы жестокой. Но вот король Сикеус чашу поднял, к молчанию всех призвал. Огромные чаны, вином полны до краев, были в зал внесены, сам король, зачерпнув, первый кубок наполнил и пустил вкруговую.

И пригласил он Хелен собравшимся об Илионе поведать. «О благородная гостья, скажи нам, что знаешь ты…»

Анну разбудила собака, слизывавшая с ее пальцев остатки засохшей мясной подливы. Занималась заря. Рядом сопела Хелен. Гельвидиус заснул сидя, опустив голову на стол. Потом он будет жаловаться на затекшие мышцы.

Ей надо было выйти по нужде.

Она начала пробираться между спящими слугами и воинами, от которых несло элем, мочой и потом. Выгребные ямы находились у городских стен. Небо светлело, постепенно гасли последние звезды.

Над Стелесхеймом возвышалась внушительная каменная башня. Вокруг сгрудились деревянные постройки. Через открытую дверь одной из хижин Анна заметила свет зажженного очага. Кузнецы и кожевники работали за стеной города, чтобы не нарушать покой госпожи Гизелы и ее высокородных гостей.

Анна заметила у стены две темные фигуры, в одной из которых узнала племянницу Гизелы.

– Умоляю вас, лорд Уичман, – бормотала молодая женщина, пытаясь пройти в пиршественный зал. – У меня много работы.

– Какая работа может быть лучше той, что дам тебе я?

– Милорд, – она вырвалась из его объятий и попыталась убежать, – извините, но я не могу остаться.

Разозлившись, он схватил ее за плащ:

– Слышал я, что к моему побочному кузену Сангланту ты была снисходительнее. Ничего, снизойдешь и до меня.

Анне показалось, что она услышала шипение. Посмотрев вверх, девочка увидела над верхушками деревьев бледное сияние. Через мгновение в небо взмыло огромное существо, его золотистая чешуя засверкала в лучах восходящего солнца. Рычание сотрясло воздух.

Племянница Гизелы взмахнула руками и завизжала. Молодой лорд, еще не протрезвевший после обильных возлияний, покачнувшись, схватился за меч. Анна вскрикнула, когда дракон пролетел прямо над ее головой, изрыгая клубы дыма и пламени. Зрелище одновременно было прекрасным и ужасным.