Текст книги "Собачий принц"

– Мы разожжем еще пару костров, нечего бедным солдатам мерзнуть. Пошли!

– Как вы это объясните? – указала она на огонь в его руках, но он лишь улыбнулся, потешаясь больше над собой, чем над ней.

– Кто же будет спрашивать у наследника, кроме его отца? А у графа есть другие заботы. Естественно, я никому не скажу о том, что сегодня видел.

Он ринулся в направлении криков, обе собаки устремились за ним. Она задержалась у огня, не ожидая от этого никакой пользы. Завеса больше не поднимется, портал не откроется. Со вздохом она поплелась к лагерю. Колено промокло, при каждом шаге ткань отлипала и приклеивалась обратно к коже, холодная и скользкая.

Но неудобство это мало что значило в сравнении с проблемой, поставленной перед нею волшебником Аои: «Найди меня».

3

Росвите казалось, что она узнала книгу, с которой не расставался отец Хью. Но он так элегантно держал ее при себе, прятал в резной сундучок, который постоянно носил за ним один из слуг, так мягко, как бы не думая, закрывал ее, так небрежно клал руку поверх переплета, что никогда нельзя было как следует ее рассмотреть. Она не была вполне уверена, что это та самая книга, которая была у Лиат в день прибытия ко двору принцессы Сапиентии.

Росвита ненавидела свое любопытство, но научилась смиряться с ним и уже привыкла удовлетворять это противное чувство.

По прошествии семи дней новорожденная девочка была помазана святою водой и благовониями и получила предложенное ее отцом имя: Ипполита, в честь небесной покровительницы монастыря. Крепкий, здоровый младенец вовсю орал от прикосновения холодной воды, с головы до пят покраснев от напряжения. Сапиентия вышла в свет и сразу же обратилась к отцу с просьбой совершить четырехдневный переход в Терсу, где условия были намного лучше, чем в монастыре.

Эта просьба вряд ли могла улучшить настроение Генриха, но Росвита заметила, что человек, который держит в руках дитя своего ребенка, ощущает некоторое торжество, как бы победу над хрупкостью бытия на этой смертной земле. Он сразу согласился, и двор снова собрал пожитки и пустился в путь. Погода в течение всего путешествия была, благодарение Богу, мягкой и солнечной. В Терсе они собирались задержаться на три недели, чтобы Сапиентия и ее дитя набрались сил для продолжения пути к Генту.

– Может быть, настало время дать покой его памяти, – тихо сказал Генрих однажды вечером, и Росвита просто пробормотала что-то одобрительное.

Так и было устроено. Следующим утром маленький кортеж в составе короля Генриха, Гельмута Виллама, Росвиты с тремя клириками, отца Хью, одного «орла» и группы «львов» вышел из дворца. Дорога вела мимо зеленеющих полей в деревню, жители которой высыпали наружу, чтобы приветствовать короля. Генрих благословил младенцев, вынесенных родителями, чтобы он мог возложить руку на каждую чумазую голову. Полузаросшая тропа шла к берегу реки. Здесь еще не спавшая вода омывала высокую траву. Но брод был довольно неглубок, всадники остались совершенно сухими, промокли лишь «львы».

Перед ними на склоне виднелись груды развалин, увенчанных поставленными кольцом камнями. Когда-то здесь стояли здания, построенные неизвестно кем. Были ли то люди, воздвигнувшие кольцо камней? А может, другие существа, которые пришли позже, чтобы поддерживать влияние камней – или, наоборот, защищать от него окружающий мир? Рядом река, хорошие земли вокруг. Место вполне пригодное для жизни, о чем свидетельствуют пережившие все это деревни. Но мало кто захотел бы без крайней надобности селиться вплотную к каменной короне.

Генрих спешился и направился вверх в сопровождении одного лишь Виллама.

– И вот они оба оплакивают своих сыновей, – изрек брат Фортунатус, с любопытством оглядываясь вокруг. – Именно здесь исчезла женщина Аои?

– Наверное, в кольце камней, – предположила Амабилия. – И бедный Виллам потерял своего сына в каменном кольце.

– Неужели? – спросил брат Константин. – Я не знал.

– Это было до того, как вы у нас появились, брат, – елейным голосом сказала Амабилия, не упускавшая возможности не только напомнить молодому человеку, что он еще юнец, но и подчеркнуть, что он сын варрской леди, симпатизировавшей Сабеле. – Молодой Бертольд был прекрасный молодой человек, настоящий ученый. Такая жалость, просто позор, что ему не дали присоединиться к Церкви, а вместо этого женили.

– Но что с ним случилось?

Брат Фортунатус повернулся, предвкушая удовольствие от возможности посплетничать:

– Он собрался с группой слуг и сопровождающих исследовать кольцо камней над монастырем Херсфельда. – Он замолчал, наслаждаясь широко раскрытыми глазами Константина, понизил голос до драматического шепота и закончил: – И все они пропали бесследно.

– Тихо! – прикрикнула Росвита, удивившись собственной резкости. – Бертольд был хороший мальчик. Не надо делать игру из его исчезновения и горя отца. – Она увидела, что Хью уселся на развалинах стены поодаль и раскрыл книгу.

– Посмотрите-ка лучше развалины. Брат Константин, здесь вы можете найти камни с дарийскими надписями. Не приближайтесь к королю и не навязывайтесь, разве что он сам пригласит вас.

Тем временем король вместе с Вилламом исчез в круге камней, со своим любимым «орлом» и полудюжиной «львов». Клирики рассыпались по склону, а сама Росвита как бы ненароком направилась в сторону Хью, пробираясь между кучами камней и ямами.

– Отец Хью! – обратилась она к нему, усаживаясь на ровный участок стены.

– Ваша мать была столь любезна, отправив своего медика к принцессе Сапиентии.

С улыбкой обернувшись к ней, он аккуратно закрыл книгу. Она успела заметить лишь неровные колонки каракулей, набросанных на странице спешащей, но смелой рукой.

– Да, конечно, хотя мне кажется, что моя мать вскоре вернется ко двору, закончив свои дела в Австре.

– Ну да, замужество. У вас есть какие-нибудь новости? – Так как любые новости в самый момент их прибытия стали бы известны ее клирикам, эта фраза была лишь уловкой. Она это знала и полагала, что он тоже это понимает, хотя по всегда любезному лицу Хью трудно было что-нибудь понять.

– Увы, нет. Может быть, – он хитро улыбнулся, – брат Фортунатус уже что-то знает, что еще не дошло до нас с вами.

Это заставило ее засмеяться. Хью был похож на своего отца. Альбский раб и в то же время любовник маркграфини Джудит был еще притчей во языцех при дворе во время прибытия туда сестры Росвиты, в конце правления короля Арнульфа. Он не мог остаться незамеченным ни одной молодой женщиной, пусть даже и посвященной Церкви. При ближайшем знакомстве он оказывался, однако, глупым и тщеславным созданием. Он погиб в результате несчастного случая на охоте, а его сына отдали в церковь. Хью не обладал такой поразительной мужской красотой, какая была свойственна его отцу, но был достаточно хорош собою, чтобы не удивляться, что принцесса Сапиентия его соблазнила. Если, конечно, соблазнение было односторонним, в чем Росвита сомневалась. При всем своем высокомерии Хью был известен как заботливый сын. Становясь фаворитом и советчиком Сапиентии, он усиливал позиции матери при дворе.

– Отличная погода, не правда ли, отец Хью? – Она повернула лицо к солнцу.

– Жаль, что король грустит в такой день. – Он указал на кольцо камней. Можно было видеть Генриха и Виллама, переходящих с места на место. Король держал у лица тряпицу, которую время от времени прижимал к глазам.

– Он должен упокоить память принца в своем сердце, – сказала она, отвлекаясь от своего намерения, – прежде чем принц сможет найти покой там, вверху.

– Но принц наполовину эльф, а говорят, что эльфы после смерти обречены скитаться по земле в виде темных теней.

– Лишь Господь может ответить на этот вопрос. Вы с Санглантом одного возраста, не так ли?

– Да, – кратко ответил он.

– Но вы посещали королевскую школу, а он нет.

Хью посмотрел в сторону камней. Он был высокого роста, хотя и не столь высок, как Санглант. Отличались они и цветом волос: Хью светловолосый, а Санглант был брюнетом. Как священник, он не носил бороды, этим напоминая покойного принца. Во всех остальных отношениях они были совершенно различны. Росвита хорошо помнила, что Санглант был всеобщим любимцем при дворе, Хью же терпели, ему завидовали, иногда скрепя сердце даже восхищались, но не любили. До недавних пор.

– Не стоит говорить дурно о покойниках, – сказал он после некоторого колебания. Рука его перехватила книгу, вернув к ней ее внимание.

– Верные слова, отец Хью. Что это у вас за книга?

Он моргнул, опустил глаза на книгу, крепче сжал пальцами потрескавшийся кожаный переплет и снова посмотрел на нее:

– Я уже довольно давно тщательно изучаю эту книгу.

– Очень интересно. Могла бы поклясться, что видела эту книгу до возвращения принцессы Сапиентии ко двору. До того, как вы прибыли с нею. – Она сделала вид, что сомневается, отвела глаза, осмотрела окрестности, созерцая руины, отдаленные деревья, реку и деревни, как бы позабыв о книге. Молча понежившись некоторое время в лучах весеннего солнца и как бы внезапно вспомнив о теме их беседы, она снова обратилась к нему: – Должно быть, я ошибаюсь. Я видела книгу у одного из «орлов». Как же ее звали?

Он взглянул на нее, но промолчал. Росвита нашла в расщелине стены несколько белых цветков, сорвала их и теперь поднесла к лицу, вдыхая их аромат.

– Лиат, – сказал он так резко, что она вздрогнула, не скрывая этого.

– Да, Лиат. – Она опустила цветы. – Странное имя, кажется, аретузского происхождения. Вы, кажется, служили на севере, отец Хью?

– Да, действительно, в области под названием Хартс-Рест, к югу от торгового центра Фрилас.

– Интересное совпадение. Этот «орел», Лиат, и ее товарищ, Ханна, которая сейчас служит при Сапиентии, обе из Хартс-Рест.

– Вы ведь тоже оттуда родом, сестра Росвита?

– Совершенно верно.

– Вы – второй ребенок графа Харла, не так ли?

– Вы наверняка знакомы с моим отцом и семьей, если проживали в той местности.

– Да, я встречался с ними, – ответил он с оттенком снисходительности, которой ранее не позволял себе с нею, любимым клириком короля Генриха, старшей по церковному чину и, наконец, женщиной.

– Значит, вы устроили этих девушек в «Королевские орлы»? Очень великодушно с вашей стороны.

Любезное выражение его лица почти не изменилось, но в глазах появился стальной блеск.

– Нет. Я не имею с этим ничего общего.

Она стояла как громом пораженная. Кведлинхеймские события ожили в воображении так внезапно, что она разжала руку и цветочки рассыпались по одежде, камням и земле.

Айвар и Лиат в темной задней комнате библиотеки. Лиат говорит: «Я люблю другого». Айвар вскипает. Чье имя он назвал?

«Хью».

Лиат не отрицала, однако сказала, что тот мертв. Сейчас, когда Хью смотрел на нее невинным голубком, она пожалела, что не расспросила Айвара после этого инцидента поподробнее.

– Я, право, в замешательстве. Прошу прощения, отец Хью. Я думала, что вы знаете этих женщин, как и моего брата Айвара, по своему пребыванию в Хартс-Рест. Отсюда и мое любопытство относительно книги, которая напоминает мне ту, которую я видела в руках у Лиат.

Он поиграл книгой, крепче прижал ее к себе и вздохнул, как бы приняв неприятное решение:

– Она украла эту книгу у меня. Но сейчас, как видите, я получил ее обратно.

– Украла? – То, что она именно это и подозревала, не сделало обвинение в воровстве более приятным. – Но как, почему?

Он на мгновение приспустил веки. Росвита не могла вообразить, какие мысли мелькают в его голове. Как и закрытая книга или занавешенная комната, он был для нее непроницаем. Он совершенно отказался от своего церковного одеяния и был в обычной для дворцового франта одежде: кружева, вышивка, короткий плащ с броской золотой пряжкой и при мече. Его принадлежность к Церкви выдавали лишь бритое безбородое лицо да красноречие.

– Об этом нелегко говорить, – открыл он наконец рот. – Мне это доставляет боль. Отец молодой женщины умер весь в долгах. Я заплатил его долги из соображений благотворительности. В результате она стала моей рабыней. У нее не осталось никого из родственников, так что она была совершенно беззащитна, поэтому я взял ее под свое покровительство.

– Да, конечно, – машинально произнесла Росвита, думая о горячих признаниях своего брата в любви. Конечно, сын графа не может жениться на безродной девице, да еще бывшей рабыне. Айвар не имел права даже думать об этом. – Она очень хороша собой, многие это заметили, и в какой-то степени хоть и бессистемно, но образована. Достаточно, чтобы привлекать внимание.

– Да, действительно. И вот она отплатила мне таким образом. – Он замолчал.

– Но как она попала в «орлы»?

Он явно колебался, не зная, продолжать ли.

– Вулфер, – сказала она и поняла, что попала в цель. Его губы заметно сжались.

– Вулфер, – согласился он. – Он взял то, на что не имел права.

– Но лишь свободные люди могут стать «Королевскими орлами».

Хью выглядел элегантно и уверенно, но на мгновение выдал свое огорчение.

– Я был вынужден…

– Почему же вы не пожалуетесь королю? Он, конечно, посочувствовал бы вашим неурядицам.

– Я не хочу обвинять отсутствующего, который не может сказать ничего в свое оправдание, – рассудительно объяснил Хью. – Не хочу использовать преимущество, которым воспользовался Вулфер. Он заявил на Лиат права от имени короля, не поставив в известность самого короля. Не хочу также, чтобы казалось, что я использую свое теперешнее положение, – он улыбнулся, – будем откровенны, сестра Росвита, свое положение при принцессе Сапиентии.

– Никто не смог бы вас упрекнуть, если бы сейчас заговорили об этом с королем. Все единодушно одобряют ваше влияние на принцессу.

Он скромно поклонился:

– Я сам упрекнул бы себя, сестра.

4

Эйка собирали войска, а он беспомощно наблюдал. По тому, под каким углом падал свет сквозь окна собора, и теплу, вползающему в собор через открываемые днем двери, Санглант заключил, что наступила весна. Когда спадет весенний паводок, благоприятные ветры позволят Эйка получить подкрепление с севера.

Они уже прибыли и стояли, столпившись у подножия тропа Кровавого Сердца, как мусор, выкинутый на берег морем.

В тот день, когда вернулся мятежный сын, он понял, что пора действовать. Если пришел даже он, значит, предстоят большие события, притягивающие даже отверженных. Жрец, сидевший вне досягаемости Сангланта, преподавая ему науку чтения по костям, с любопытством обернулся, чтобы посмотреть на молодого принца с деревянным кольцом Единства на шее.

– Ты зачем вернулся? – по-человечьи рычал Кровавое Сердце на стоявшего перед ним гордого, несгибаемого молодого Эйка.

– Я привел восемь ладей, – ответил сын, указывая на кого-то из Эйка с ним рядом, возможно представителя тех, кто остался за дверями собора. Сейчас в Генте было столько Эйка, что они уже не помещались в собор одновременно. Он чувствовал их металлический запах. – Эти двое – фьорд Хаконин, эти – Сканин, а вот этот – фьорд Валдарнин. Еще три ладьи из фьорда Рикин. Это пополнение для твоей армии.

– Почему я должен принимать тебя, если мой голос и мой приказ отослали тебя домой без чести?

Санглант оценил расстояние между собой и жрецом, затем порылся в тряпье, которое когда-то было его одеждой, и вытащил значок «орла». Резким движением запястья он швырнул его одной из своих собак, слева. Внезапное рычание собак, рванувшихся к значку, испугало жреца, он отпрянул в сторону.

На мгновение жрец оказался в пределах досягаемости Сангланта.

Прыжок! В одно мгновение Санглант вывернул жрецу руку, выхватил у него деревянный ящичек и нож и отпрыгнул назад, под защиту своих собак.

Собаки бешено лаяли и скакали, из глотки Кровавого Сердца несся яростный рев, все Эйка в зале засуетились, их собаки взвыли. Стоял невыносимый гомон. У него лишь несколько мгновений.

Не до тонкостей – но им и не было места в ожесточенной схватке. Санглант яростно рубил замок коробки. Нож был все еще острым, замок трещал, летели щепки, и вот крышка отскочила, содержимое вывалилось на пол.

Он не имел представления, как должно выглядеть сердце Эйка. Но где еще стал бы хранить Кровавое Сердце свое сердце? Зачем жрец постоянно носил при себе и оберегал этот ящичек?

Но на пол высыпались лишь ворох пуха и перьев да белое существо: голое, без перьев или шерсти, размером меньше его ладони. С рудиментами глаз и ушей, намеком на хвост, четырьмя конечностями, оно напоминало выкидыш какой-то нечистой матери, кошмарное бесформенное чудище. Оно шлепнулось на каменный пол и замерло, не подавая признаков жизни.

Подохло.

Не доверяй видимости смерти.

Он поднял нож.

Плашмя опустилось на него древко копья, второе копье вонзилось в спину, как раз под ребрами. Он рванулся вперед с занесенным ножом, его собаки напали на атаковавших его Эйка. Но зрение исчезало, мир стремительно померк в глазах.Столб солнечного света уперся в плиты каменного пола, осветил крошечный труп. Дохлый эмбрион содрогнулся, изогнул спину…

Ожил!

И отскочил прочь как раз за мгновение до удара лезвия ножа о камень пола.

Кровавое Сердце все еще яростно вопил.

Санглант сорвался с копья и двинулся за ожившим уродом, но цепь рванула ошейник. Дальше пути не было. Жрец, дико визжа, бросился догонять свое сокровище, виляющее между сапог Эйка, спешивших уничтожить врага.

Кровавое Сердце, вопя, бросился к Сангланту, по спине которого текла кровь. Тот упал на колени, все еще держа нож в поднятой руке.

– Собака! Сучий сын! Сердце, которое ты ищешь, лежит далеко отсюда, спрятанное в скалах Рикин-фьолла. Ты заплатишь за это святотатство!

Кровавое Сердце ударил, но Санглант оказался быстрее. Он подпрыгнул и вонзил нож в плечо вождя, вокруг них сцепились в схватке две стаи собак. На какое-то мгновение оба скрылись в мелькании собачьих зубов, хвостов и тел.

В этом вихре Кровавое Сердце схватил Сангланта за ошейник и вздернул в воздух. Другой рукой он схватил запястье Сангланта, стремясь вырвать у него нож и освободить от него свое плечо.

Хруст кости и острая боль чуть не погасили сознание Сангланта. Но он не выпускал нож, и Кровавому Сердцу не удавалось вырвать его из плеча. Наконец он стряхнул Сангланта, схватил рукоятку ножа, украшенную самоцветами, своей громадной чешуйчатой рукой, и, колотя по бесновавшимся собакам, прыгнул в их гущу.

Санглант нащупал латунный значок «орла», поднялся на ноги. Он держал этот крохотный щит перед собой, как талисман. Ярость Кровавого Сердца уже перешла всякие границы. Он снова и снова бил ножом в грудь Сангланта. Иногда нож натыкался на остатки кольчуги, но чаще проникал в тело, разрывая мышцы и внутренние органы, пока Кровавое Сердце не почувствовал наконец сквозь бешенство, что собаки Сангланта рвут его тело. Тогда он отпустил Сангланта, который уже не мог стоять даже на коленях, упал на пол и лежал, прикрываемый собаками, отгонявшими Эйка, желавших посмотреть на его смерть, и других собак, с которыми у собак Сангланта завязалась смертная драка. Эйка копьями и топорами стали успокаивать дерущихся собак, и на Сангланта полился дождь собачьей крови, мозгов и внутренностей. Он ощущал давление тел и удары хвостов последних собак, защищавших его до горького конца, как защищали его «драконы».

Он хотел заплакать над их верностью, но слез не было.

Кровавое Сердце все еще бесновался, вопил на жреца, на солдат, которым велел молчать и заняться наконец делом: поисками ускользнувшего уродца из коробки жреца.

Таким образом, Санглант был оставлен наконец в покое ради более важного занятия. Боль омывала его громадными волнами, как вода, то накрывая целиком и застилая зрение, то откатываясь и обнажая каждую точку тела.

Он слышал дыхание собак – как издыхающих, так и уцелевших в схватке. Шесть последних стояли вокруг него, защищая от возможных посягательств их общего врага. Окруженный этими защитниками, он лежал, почти не дыша, ожидая, когда пройдет эта ослепляющая боль.

5

Открыть глаза было почти непосильной задачей, но он и так знал, что лежит среди горы трупов. Несколько его собак еще живы, они рычат, заслышав какое-то движение поблизости. Проснуться было трудно, может быть, лучше было бы и не просыпаться, соскользнув в забвение.

О Владычица, допустят ли его в Покои Света? Или кровь матери обрекает его на вечные скитания в виде бестелесной тени?

В отдалении – или во сне? – слышались флейтообразные голоса Эйка, говорящих на вендском языке: два голоса, которым аккомпанировало множество других, более грубых голосов, переговаривавшихся на языке Эйка. Кое-что он теперь понимал. Во сне он понял гораздо больше, чем когда-либо до этого, но такова природа снов.

– Я видел эту армию в моих снах. – Это было сказано на беглом вендском.

– Ты, пес, должен молчать перед великими. – Это на Эйка.

– Мои сны честнее, чем твои похвальбы, брат. Не отвергай даров Мудроматери лишь потому, что они не сделаны из железа или золота.

– Откуда я знаю, что твои сны верны, слабосильный? – Это голос Кровавого Сердца.

– Я сильнее, чем выгляжу, а мои сны не просто сны. Это жизнь одного из людей. Он идет со своей армией, и то, что видит он, вижу я его глазами.

Одна из собак ткнула его мордой, проверяя, есть ли еще жизнь в этом разрушенном теле, и он застонал так громко, что эхо раскололо череп болью. Звук, впрочем, не покинул его головы, так как раскрыть рта он не смог. Санглант погрузился во мрак беспросветной боли, ему казалось, что нож вонзается в него снова и снова, бессчетное количество раз. Наконец тьма разбавилась серой примесью наступающего утра. В аморфном тумане откуда-то поблескивал свет.

Завеса поднялась.

Женщина кажется молодой; бесспорно, она красива. На ней юбка с бахромой, сшитая из кожи настолько тонкой и эластичной, что повторяет ее движения, как вторая кожа. Двойная красная полоса прочерчена от кисти по руке до самого левого плеча. Волосы ее бледны, хотя кожа такая же темно-бронзовая, как и у него. Чтобы освободить лицо, волосы завязаны на затылке цветным кожаным шнурком, украшенным бусинами и длинным зеленым пером. На шее во множестве висят ожерелья из золота, бирюзы и нефрита. Ожерелья заменяют одежду, они прикрывают грудь и обнажают ее при движении.

При всей своей красоте и грации она делает грубое и жестокое дело: заостренным костяным скребком женщинаскоблит древко копья. Рядом стоят обработанные и еще подлежащие обработке длинные деревянные жерди, лежат на камышовом коврике обсидиановые наконечники и кожаные шнурки.

Она его услышала? Вот ее взгляд устремился к нему, и в лучах прорезавшегося сквозь деревья позади нее и сверкнувшего на ее ожерельях солнца она увидела его.

– Шаратанга, защити меня! – воскликнула она – Дитя! – Она бросает древко и костяной скребок, хватает с коврика наконечник. – Не время ему умирать, – бормочет она сама себе, хотя он слышит каждое слово на неизвестном ему языке и понимает его. Сжав наконечник, она высоко поднимает его и кричит ясным, сильным голосом: – Прими эту жертву, Ты, Которая Не Будет Иметь Мужа. Верни жизнь в его члены.

Она опускает наконечник и проводит им поперек ладони. Вскипает кровь, капая из разреза. Женщина встряхивает рукой, кровь летит в Сангланта. За нею слышится возбужденно вопрошающий о чем-то голос. Его губы орошает влага, в глотке появляется какой-то грубый привкус. Завеса падает, закрывая происходящее сверкающими вихрями и серым дымом.

– Я узнал тебя, – шепчет он.

Но его голос теряется в сопении собак, узнавание растаяло в тумане. Тишина камнем повисла в громадном нефе собора.

Горло сжал ужас. Он умирал? Заглядывал за занавес, отделяющих живых, и видел свою соплеменницу или бездушную тень, навечно плененную памятью жизни?

Он всегда думал, что проклятие матери защищало его от смерти. Но, боже, это не так. Просто ему всегда везло.

Если только это можно назвать везением.

Он прислушался, но ничего, кроме собак, не услышал. Ушли? Оставили город? Ушли в рейд на Вендар? Сколько времени он уже лежит здесь, умирая и оживая?

Послышались легкие шаги. Кто-то приближался к нему, почти бесшумно, не громче шороха сухих листьев, которыми играет легкий ветерок.Никто не сможет сказать, что он не дрался до последнего дыхания.

Он напрягся, но не смог пошевелить руками. Собаки угрожающе зарычали навстречу подходящему. Послышался тошнотворный запах протухшего мяса, он судорожно сглотнул. Он услышал, как мясо мокро шлепнулось на пол, собаки, скребнув когтями по полу, рванулись в бой за останки. Легкие шаги приблизились. Он лежал, неподвижный и беззащитный, судорожно сглатывая, как будто надеялся, что это движение растечется по рукам и ногам, даст ему возможность обороняться.

Он с усилием открыл глаза и увидел стройного опального принца с кольцом Единства на шее. Эйка присел на корточки рядом. В его движениях сквозило неосознанное самодовольство, присущее всем совершенно здоровым существам.

– Хочешь убить меня? – спросил Санглант, удивившись своему голосу, слабому и хриплому. Он попытался поднять руку, пошевелить плечами, почувствовал укол в шее. Одна рука приподнялась, та, запястье которой не было сломано.

Принц Эйка лишь моргнул. Его медное лицо не владело человеческой мимикой. Санглант видел глаза, острые, как обсидиановые лезвия, тонкие ноздри, узкий подбородок. Снежно-белые волосы были похожи на солнце, появившееся в окнах собора. Узкие губы спокойны. Эйка размышлял.

– Нет. Ты вызов моему отцу, не мне. Я только хочу знать, почему ты еще жив. Ты не похож на других Мягкотелых. Любой из них давно бы умер от таких ран. Почему ты не умер?

Санглант с трудом хмыкнул. Боль страшно досаждала. Она будет с ним еще долго, но он привык к боли. Он привел и движение локоть, с натугой подставил его под себя. Санглант смотрел на Эйка. Тому было просто любопытно. Санглант тоже чувствовал любопытство.

– Это, в ящике жреца, – прошептал он. – Что это? Эйка глянул на собак, но они были поглощены мясом.

– Одна подняла голову и мрачно глянула на Эйка, но, не заметив ничего угрожающего, вернулась к падали.

– Разве лидеры вашего народа не носят с собой своего первого трофея? Своего первого убитого врага? – Он поднял чешуйчатую руку и перевернул ее, показав острые когти, растущие из суставов пальцев. – Это знак силы их рук.

– И это было его первой победой? – Он почувствовал презрение, забыв на миг даже боль: ее заставила отступить тошнота.

– Так происходит со всеми. Тому, кто должен созреть в воина, нужно начать с убийства своих братьев по гнезду. Разве у вас не так?

– Но это не было мертвым. Оно бегало.

Эйка широко ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами, усаженными самоцветами:

– Мертвое может быть оживлено при помощи магии. С ее помощью Кровавое Сердце защищается также от своих сыновей и от всего, что может попытаться убить его.

Он ощутил ноги и подтянул под себя пятку. Сломанное запястье еще не ощущалось, но уже срослось.

– Защищается – как?

– Это проклятие, которого мы все боимся, даже самые сильные вожди.

– Проклятие вам всем, – пробормотал Санглант, рванувшись и взмахнув кулаком.

Но Эйка, смеясь, отпрыгнул. Собаки оставили пищу и бросились на принца Эйка.

– Стоять! – крикнул Санглант собакам, и они, раздраженно рыча, остановились и вернулись к своим объедкам. – Ты пришел содрать с меня мои обноски? – Он продемонстрировал свои лохмотья.

Эйка обиделся:

– Ни один Эйка такого в руки не возьмет. Держи. – Он пнул что-то лежащее на полу, и значок «орла», подпрыгнув на каменном полу, ударился о бедро Сангланта. Его кожу покрывала корка запекшийся крови. Точнее, ту грязь, которая была на коже, покрывала корка крови. Весь он был вонючим и грязным, за исключением мест, где его облизали собаки. Обрывки одежды стали полупрозрачными от солевых выделений, кристаллизировавшихся на ткани и отскакивавших кусочками.

Эйка посмотрел, покачал головой и отступил.

– Ты был гордостью армии человеческого короля. Если ты был лучшим солдатом, то никакая их армия, какую бы они ни собрали, не сможет разбить нас.

– Никакая армия, – пробормотал Санглант с горечью.

– Та, которая сейчас разбила лагерь на закат отсюда, конечно, не сможет нас победить.

– Значит, король Генрих идет на Гент?

– Генрих, – медленно повторил Эйка с салийским акцентом. Он отвернулся и зашагал прочь.

– О Владычица, – бормотал Санглант, ползая на коленях. – Как долго уже? Боже, сжалься надо мною. Я ведь не животное, чтобы ползать в собственной грязи. Избавь меня от этого унижения. Я всегда был Твоим верным слугой. – Он попытался встать на ноги, но сил не хватило. Одна из собак, видя его слабость, попыталась цапнуть его, и Санглант едва нашел в себе силы, чтобы ударить ее. Другие собаки сразу же кинулись на нее.

В чем он ошибся? Он был так уверен, что сердце Кровавого Сердца в этом деревянном ящичке. Это было так очевидно. Единственно возможное место. Но Кровавое Сердце сказал, что его сердце спрятано в скалах Рикин-фьолла.

Ему повезло, что Эйка ушли, что собор был пуст и никто не видел его унижения. Никто не видел, как он выл от боли, стараясь встать на ноги и выпрямиться.