Текст книги "Дикий берег"

16

Томов двор всегда выглядел нежилым: поваленная ограда заросла травой, повсюду мусор. Но сейчас, когда я взбирался на гребень, дурные опасения заставили меня увидеть его новыми глазами: обшарпанный дом, большое окно, в котором отражается небо, утонувший в сорняках двор, кривое дерево качается на ветру и цепляет пухнущие на глазах облака – все казалось заброшенным, словно хозяин умер и похоронен десять лет назад.

В окно выглянула Кэтрин, и я постарался отогнать нехорошие мысли. Ветер качал траву. Кэтрин увидела меня и помахала рукой, я приветственно вскинул голову. Она открыла дверь и встретила меня на пороге.

Я небрежно спросил:

– Чего он там? Что с ним стряслось?

– Сейчас спит. Ночью, кажется, почти не спал, кашлял.

– Помню, он покашливал, когда рассказывал историю.

– Теперь хуже.

Я внимательно вгляделся в ее лицо, в знакомые озабоченные складки вокруг рта. Она взяла меня за руку. Я притянул ее к себе, и она припала к моему плечу. Я напугался. Если Кэтрин боится, значит, дела совсем плохи. Я похлопал ее по плечу, стараясь успокоить, но я сам дрожал.

– Кто там? – крикнул старик из спальни. – Я не сплю, кто там?

Он закашлялся. Это был хриплый, лающий звук, словно он нарочно вкладывает в кашель всю свою силу.

– Это я, Том, – сказал я, когда он откашлялся. Подошел к двери в спальню. Обычно он нас туда не пускал. Заглянул внутрь. – Мне сказали, ты заболел.

– Верно сказали.

Он сидел на постели, прислонясь к стене. Вид у него и впрямь был больной – волосы и борода мокрые и всклокоченные, лицо бледное и потное. Он глядел на меня, не поворачивая головы.

– Входи.

Я впервые вошел в его спальню. Она, как и кладовка, была заполнена книгами. На столе и на стуле тоже лежали книги и пластинки; к стене под окошком были приколоты фотографии.

Я сказал:

– Наверно, ты простудился на обратном пути с юга.

– Я думал, ты простудишься. Ты замерз сильнее.

– Мы оба замерзли.

Я вспомнил, как он заслонял меня от ветра. Как поддерживал меня на ходу. Я глядел на фотографии. В соседней комнате Кэтрин что-то переставляла.

– Чего она там делает? – спросил Том. – Эй, дорогая! Поставь на место!

Он снова закашлялся.

Когда приступ кашля прошел, сердце у меня колотилось.

– Тебе бы лучше не кричать.

– Да, верно.

Я робко добавил:

– Обидно простужаться летом.

– Конечно.

В дверях появилась Кэтрин.

– Где твоя сестра? – спросил Том. – Она только что здесь была.

– У нее дело, она ушла, – сказала Кэтрин.

– Есть кто дома? – спросил голос снаружи.

– Вот, наверно, и она, – сказала Кэтрин. Но голос был Дока.

– Охо-хо, – сказал Том. – Зря вы это.

– Не зря, – сказала Кэтрин.

В комнату быстро вошел Док. Он нес черный чемоданчик, за ним шла Кристин.

– Чего приперся? – сказал Том. – Нечего суету разводить вокруг меня, слышал, Эрнест?

Он откатился к стенке. Доктор решительно подошел.

– Оставь меня в покое, кому сказано, – буркнул Том.

– Заткнись и ляг на спину, – сказал Док, положил чемоданчик на кровать и вытащил стетоскоп.

– Эрнест, это совершенно лишнее. Я всего-навсего простыл.

– Помолчи, – сердито сказал Док. – Делай, что тебе говорят, иначе я заставлю тебя проглотить эту штуковину. – Он поднял стетоскоп.

– Тоже мне, испугал, – сказал Том, однако на спину лег и дал Доку пощупать себе пульс и послушать стетоскопом.

Он продолжал ворчать, и Док сунул градусник ему в рот, так что жалобы прекратились или, по крайней мере, стали неслышны. Док снова стал слушать. Потом он вынул градусник и посмотрел.

– Дыши глубже, – велел он, снова прикладывая стетоскоп к Томовой груди.

Том раз или два вдохнул, поперхнулся, задержал дыхание, так что даже побагровел, и раскашлялся надолго.

– Том, – сказал Док в наступившей тишине (я затаил дыхание), – ты отправляешься ко мне домой, в больницу.

Том мотнул головой.

– Не вздумай спорить со мной, – предупредил Док. – Тебе нужно в больницу.

– Исключено, – сказал Том и прочистил горло. – Я останусь здесь.

– Черт, – сказал Док. Он был сердит не на шутку. – Похоже, у тебя воспаление легких. Если ты не переедешь ко мне, придется мне перебираться сюда. Что подумает Мандо?

– Мандо только обрадуется.

– Но я – нет.

Тут Том поймал выражение у Дока Косты на лице. Наверно, Доку и правда проще было бы переехать к Тому, чем наоборот. Но дом Дока был больницей. Док давно не занимался серьезным лечением – я хочу сказать, он делал все, что мог, но это не так уж много. Переломы, порезы, роды – с этим он справлялся отлично. Его отец, доктор, был помешан на медицине и, пока Док был молод, учил его с настойчивостью фанатика. Но теперь у Дока на руках оказался лучший друг, и друг этот серьезно болен – перенести его в больницу значило убедить себя, что он чем-то может помочь. Я видел, как Том, глядя на Косту, все это соображает – соображает медленнее, чем обычно.

– Воспаление легких? – переспросил он.

– Верно. – Док обернулся к нам. – Выйдите-ка ненадолго.

Кэтрин, Кристин и я вышли во двор и стали среди ржавых механизмов. Кристин рассказала, как искала Косту. Мы с Кэтрин, объединенные общим отчаянием, смотрели на океан. Тучи неслись по небу. Это бывает так часто – днем солнце, а к вечеру набегают тучи. Ветер рвал сорняки, рвал с головы волосы.

Док выглянул в дверь:

– Нам понадобится помощь.

Мы вошли.

– Кэтрин, собери Тому одежду, несколько рубашек, чтобы в них лежать, понимаешь. Генри, он хочет взять с собой книг; подбери ему, какие нужны.

Я вернулся в спальню и увидел Тома перед фотографиями. Одну он гладил рукой.

– Ой, извини, – сказал я. – Какие книги ты хочешь захватить?

Он повернулся и медленно пошел к постели.

– Я тебе покажу.

Мы вышли в кладовку и оглядели наваленные в полутьме книги. В ближайшей к двери стопке было все, что ему нужно. Он стал накладывать их мне на руки. Я заметил только один заголовок – «Большие надежды». Когда класть стало больше некуда, он остановился. Подобрал еще одну.

– Вот. Возьми эту себе.

Том протягивал книгу, которую нам дал Уэнтворт, чистую.

– Чего мне с ней делать? – спросил я. (Он пытался положить ее мне на руки вместе с остальными, но она уже не помещалась.) – Погоди… я думал, ты будешь писать в ней свои истории.

– Я хочу, чтобы писал ты.

– Да я историй не знаю!

– Знаешь.

– Не знаю. И писать не умею.

– Как это не умеешь?! Я сам тебя учил, черт возьми.

– Да, но не книги. Я не умею писать книги.

– Это просто. Пиши, пока все не заполнишь.

Он запихнул книгу мне под мышку.

– Том, – возразил я, – нет. Тебе подарили, ты и пиши.

– У меня не получается. Я пробовал. Ты увидишь, первые страницы вырваны. Ничего не выходит.

– Не верю. Только третьего дня ты рассказывал…

– Это другое. Поверь. – Вид у него был потерянный. Мы стояли, уставясь на чистую книгу. Оба были расстроены. – Истории, которые я вам рассказываю, не для книг.

– Ой, Том.

В комнату вошел Док.

– Генри, ты не сможешь нести книги. Отдай их Кристин – у нее сумка.

– А я что понесу?

– Глупый, что ли? Мы с тобой понесем Тома. Он что, похож на человека, который пойдет через долину пешком?

Я думал, Том его ударит, но ничего, обошлось. Он просто взглянул мрачно, устало и сказал:

– Не думал, что у тебя есть носилки, Эрнест.

– Нет у меня носилок. Мы понесем тебя в кресле.

– Ладно. Нелегко вам придется. – Он прошел в большую комнату. – Вот это, у окна, вроде самое легкое.

Он сам вынес его во двор и сел.

– Положи книги Кристин в сумку, – распорядился Док.

Кристин охнула, когда я свалил всю груду ей в сумку. Я пошел помочь Кэтрин с рубашками. Мне было интересно, на какую фотографию смотрел Том, и я подошел глянуть: это оказался портрет женщины. Кэтрин прихватила охапку одежды, и мы вышли наружу. Старик смотрел на море. Оно потемнело, на горизонте появлялись и исчезали белые барашки.

– Готов? – спросил Док.

Том, не глядя на нас, кивнул. Мы с Доком взяли кресло за ручки и под сиденье. Том вертелся, оглядывался на дом, мы медленно несли его вдоль гребня. Он скривил рот и сказал:

– Я – последний американец.

– Черта с два, – сказал я, – черта с два.

Он слабо хихикнул.

По гребню идти было неудобно, но на спуске стало тяжелее.

– Давай я тебя сменю, – сказала Кэтрин Доку.

Мы поставили кресло. Том сидел с закрытыми глазами и молчал. Это было ужасно непривычно, видеть его притихшим. Несмотря на холодный ветер, на лбу у него проступил пот.

Мы с Кэтрин подняли кресло. Она была гораздо сильнее Дока, мне стало легче. Мы вошли в лес.

– Я тяжелый? – спросил Том. Открыл глаза и взглянул на Кэтрин. Ее полные веснушчатые руки сходились локтями, стискивая груди прямо перед Томовым носом. Он притворился, будто хочет их укусить.

– Не тяжелее, чем полное кресло камней, – рассмеялась она.

У моста мы остановились передохнуть. Смотрели, как бегут над головой тучи, и говорили, будто просто вышли прогуляться. Но поскольку Том сидел в кресле, выходило притворство. Выше по течению купалась стайка ребятни: они перестали плескаться и смотрели, как мы переходим по мосту: он узкий, и мне пришлось идти первым, спиной вперед. Том горестно смотрел на голых ребятишек, которые показывали на него пальцами и вопили. Кэтрин перехватила его взгляд и невесело сощурилась. Жирные серые облака спускались все ниже, ветер трепал волосы, холодало и смеркалось… Я с трудом придумывал, чем бы отвлечь Тома.

– Я все-таки не знаю, что делать с твоей чистой книгой, – сказал я. – Оставь-ка ее лучше себе, может, пока будешь у Дока, захочется написать что-нибудь.

– Нет. Она твоя.

– Но что мне с ней делать?

– Писать в ней. Затем я ее тебе и дал. Напиши в ней свою собственную историю.

– Но у меня нет истории.

– Как же нет. «Американец у себя на родине».

– Но это чепуха. И я не знаю как.

– Просто пиши. Пиши, как говоришь. Расскажи правду.

– Какую правду?

Том долго молчал, потом сказал:

– Выяснишь. Для того и книга.

Он больше не слушал меня, но мы уже поднимались по тропинке к дому Дока и были почти на том расчищенном уступчике, где он стоит. Я взглянул на Кэтрин, и она короткой улыбкой поблагодарила меня, что отвлек старика. Мы пронесли его последние несколько шагов.

Дом Косты поблескивал чернотой на фоне деревьев и облаков. Навстречу нам вышел Мандо и весело спросил у Тома, как тот себя чувствует. Том, не отвечая, попытался встать, чтобы самому войти в дом, но не смог, и мы с Кэтрин его внесли. Мандо провел нас в угловую комнату, которая называлась у них больницей. Две внешние стены были сложены из железных бочек; на гладком деревянном полу стояли две кровати, печка, сверху был люк для света и воздуха. Мы положили Тома на дальнюю кровать. Он лежал, немного скривив рот. Мы пошли на кухню, чтобы не мешать Доку его осматривать.

– Он всерьез заболел? – спросил Мандо.

– Твой папа говорит, у него воспаление легких, – ответила Кэтрин.

– Тогда хорошо, что он здесь. Садись, Генри, у тебя вид расстроенный.

Я сел, Мандо принес нам воды. Он всегда был заботливым хозяином, и, когда Мандо и Кристин на нас не смотрели, мы с Кэтрин обменялись улыбками на его счет. Но вообще-то нам было не до смеху: мы были огорчены. Мандо и Кристин болтали без умолку, и Мандо принес свои рисунки – он рисовал животных.

– А ты правда видел медведя, Армандо?

– Правда… Дел вам скажет, мы с ним вместе были.

Кэтрин мотнула головой в сторону двери.

– Давай выйдем, – сказала она мне.

Мы сели в палисаднике на бревенчатую скамейку. Кэтрин вздохнула. Некоторое время мы сидели молча. Из дома вышли Мандо и Кристин.

– Папа велел разыскать Стива и привести сюда, чтобы он почитал книгу, – сказал Мандо. – Он говорит, Тому будет приятно.

– Это он хорошо придумал, – сказала Кэтрин.

– Стив, наверно, дома, – сказал я. – Или на обрыве у самого дома, вы знаете где.

– Ага. Там и поищем.

Они ушли, держась за руки. Мы проводили их взглядами и снова замолчали.

Кэтрин с размаху прихлопнула муху.

– Стар он для этого.

– Ну, он не первый раз хворает, – ответил я, хотя сам понимал, что сейчас другое дело.

Она не ответила. Резкий ветер с моря раздувал ее непослушные волосы. Облака сгущались, лес в долине темнел. После такой жизни…

– Мне казалось, что у него нет возраста, – сказал я. – Что он старый, но, понимаешь, не меняется.

– Понимаю.

– Мне боязно, что он заболел.

– Понимаю.

– В его-то лета. Он же древний старик.

– За сотню. – Кэтрин покачала головой. – Не верится.

– Интересно, отчего мы стареем. Иногда это кажется мне… неестественным, что ли.

Я скорее почувствовал, чем увидел, что она поежилась.

– Жизнь так устроена, Хэнк.

С моей точки зрения, это был не ответ. Чем глубже вопрос, тем мельче ответ, а на самые глубокие вопросы ответов нет вовсе. Почему все такое, как оно есть, Кэтрин?

Вздох, касание рук, завитки волос, брошенные ветром в лицо, облака над головой. Есть ли другой ответ, более глубокий? Я задыхался, как будто океан облаков распирал меня изнутри. Прядь ее волос щекотала мое лицо, и я все смотрел на эту прядь, примечал каждый ее изгиб, каждый перелив от рыжего к каштановому – это был способ задержаться… зацепиться чувствами за мир, чтобы тот не ускользнул.

Время шло. (Так все наши пути не приводят никуда.) Кэтрин сказала:

– Стив в последние дни такой взвинченный, того гляди сорвется. Как слишком тонкая тетива на мощном луке. С отцом ссорится. Несет эту чушь про сопротивление. Если я не соглашаюсь с каждым его словом, ссорится со мной. Я так устала.

Я не знал, что ответить.

– Ты бы поговорил с ним, Генри, а? Может, ты как-нибудь объяснишь ему, что это сопротивление – ерунда?

Я мотнул головой:

– С тех пор как я вернулся, он не позволяет мне с ним спорить.

– Да, я видела. Ну как-нибудь по-другому. Даже если ты сам за сопротивление, ты же понимаешь, это не повод сходить с ума.

Я кивнул.

– Ты как-нибудь не споря. У тебя хорошо получается говорить, Генри, ты придумаешь, как привести его в чувства.

– Наверно. – Мне хотелось спросить: «А как насчет моих чувств?» – но, глядя на нее, я не мог. И разве я сам вполне уверен в собственной правоте?

– Пожалуйста, Генри. – Она снова положила ладонь мне на локоть. – Он от этого только изводится, а я страдаю. Знай я, что ты стараешься его расхолодить, мне было бы полегче.

– Ох, Кэт, не знаю.

Она сжала мой локоть, в глазах у нее стояли слезы. И это Кэтрин, девушка, которая мной помыкала, просит меня о дружеской помощи. Касание ее руки связывало меня с мятущимся миром вокруг, таким холодным и таким прекрасным.

– Я поговорю с ним, – сказал я. – Постараюсь.

– Спасибо. Спасибо большое. Не важно, что ты скажешь. К тебе он прислушивается больше, чем к другим.

Я удивился:

– Мне казалось, он больше слушает тебя.

Она закусила губу и сложила руки на коленях:

– Мы не очень ладим, я говорила. Из-за всего этого.

– Ну да.

Что ж это выходит? Я обещаю помочь Кэтрин – просто не мог бы ей отказать, – и я же сговорился со Стивом вести жителей Сан-Диего в округ Ориндж! Когда я об этом вспомнил, мне сделалось кисло. Всякая связь с зеленью, белизной, запахом моря и шепотом деревьев улетучилась. Я чуть не сказал Кэтрин, что не могу ей помочь, что я со Стивом заодно. Но не сказал. Словно комок застрял у меня под ложечкой.

На дорожке появился Стив, в одной руке он нес книгу, а другой размахивал. Мандо, Кристин и Дел вприпрыжку бежали за ним.

– Эй! – крикнул он весело. – Эй!

Мы встали и встретили их у двери.

– Значит, Док перетащил его сюда? – спросил Стив.

– Он думает, у Тома воспаление легких, – сказала Кэтрин.

Стив сморгнул и покачал головой. Его лоб под густыми черными волосами нахмурился.

– Тогда пошли, составим ему компанию.

В доме Стив с Томом затеяли обычную перепалку, все рассмеялись, и комок у меня под ложечкой начал понемногу рассасываться.

– Ты чего делаешь в больнице, старый лежебока? Уже всех медсестричек перекусал?

– Только когда они меня мыли, чтобы не вздумали приставать, – со слабой улыбкой ответил Том.

– Конечно, конечно. Кормят небось ужасно. А это тебе подают, как его, судно?

– Думай, что говоришь, а то огрею судном по башке. Судно, тоже скажешь…

И так, за шутками и возней, оказалось, что Том сидит в кровати, прислонясь спиной к стене из бочек. Мы всем скопом набились в больницу и сели, кто на пол, кто на другую кровать, и хохотали, как давеча возле костра. Стив это умеет. Даже Кэтрин смеялась. Только Док оставался серьезным и не сводил с Тома глаз. Он отвечал за больного, и было видно, что груз ему не по силам. По-моему, Доку не нравится лечить, он предпочел бы копаться в огороде. Но уж так завелось в долине, что лечатся все у него. Хоть он и выучил Кэтрин помогать ему и говорит, что она теперь умеет не меньше его, все равно больных доверяют только Доку. Он знает, как лечили в старину, и это его работа. Однако видно, что лечить ему не нравится, даже когда болезнь несерьезная, а тут у него на руках оказался лучший друг, а в придачу и единственный старожил в округе, и он совсем растерялся.

Мандо еще хуже Стива пристрастился к «Кругосветному путешествию американца» и теперь требовал немедленно читать. Стив сел на кровать у Тома в ногах, а Кэтрин рядом с ним на полу, чтобы он мог, когда читает, гладить ее волосы. Мы с Габби и Делом принесли с кухни стулья, а Мандо и Кристин сели на свободную кровать и взялись за руки.

Стив начал с главы шестнадцатой «Лучше символическая месть, чем никакой». Баум уже добрался до Москвы и в день большого майского парада, когда все кремлевские деспоты выходят смотреть на русскую военную мощь, подбросил в мусорный бак на Красной площади связку петард – настоящей взрывчатки ему добыть не удалось. В разгар парада петарды взмыли вверх и рассыпались красными, белыми и голубыми искрами, а все советское правительство попряталось под стулья. Проделка, слабый отзвук того, что Россия сделала с Америкой, порадовала Баума не меньше торнадо, но ему пришлось уносить ноги из столицы, где вовсю искали виновных. В следующей главе он героическими усилиями добирался до Стамбула. Приключение следовало за приключением. Док закатывал глаза и временами начинал хихикать, например, когда в Крыму Баум угнал катер на подводных крыльях и, преследуемый советскими канонерками, пересек Черное море. Баум был в смертельной опасности, но Док продолжал смеяться.

– Чего тут смешного? – спросил Стив, раздосадованный тем, что Док своим смехом портит впечатление от отчаянной гонки к Босфору.

– Ровным счетом ничего, – торопливо ответил Док. – Просто пишет он забавно. Очень спокойно рассказывает о таких приключениях.

Но когда Стив стал читать главу «Затонувшая Венеция», Док снова рассмеялся. Стив поморщился и перестал читать.

– Погоди, – сказал Док, не дожидаясь, пока Стив сделает ему замечание. – Он пишет, что после войны море поднялось на тридцать метров. Но всякому видно, что здесь уровень моря остался прежним. Если не опустился.

– Остался прежним, – сказал Том, улыбаясь перемене разговора.

– Хорошо, но в таком случае в Венеции должно быть то же самое.

– Может, там все по-другому, – возмутился Мандо.

Док снова засмеялся.

– Все океаны связаны, – объяснил он Мандо. – Один океан, один уровень моря.

– По-вашему выходит, этот Глен Баум врет, – с интересом сказала Кэтрин. Ее эта мысль не огорчила, и я знал почему. – Вся его книга – выдумка!

– Нет! – сердито крикнул Стив, а Мандо подхватил.

Док махнул рукой:

– Я этого не говорил. Я не знаю, что тут правда, а что нет. Может, что-то для занимательности преувеличено.

– Он говорит, Венеция затонула, – холодно произнес Стив и заново прочел отрывок. – Острова погружаются, и жителям приходится строить лачуги на крышах, чтобы оставаться над водой. Так что уровень моря тут ни при чем. – Он заносчиво глянул на Дока. – По мне, это звучит убедительно.

– Может быть, может быть, – без всякого выражения ответил Док.

Стив сжал зубы, лицо у него горело.

– Давайте читать дальше, – сказал я, – интересно, чем кончилось.

Стив стал читать резким торопливым голосом. Приключения Баума набирали скорость. Он все время подвергался смертельным опасностям, но всякий раз новым. В главе под названием «Далекая Тортуга» он прыгнул с парашютом с падающего самолета. Дело было в Карибском море, и вместе с ним спрыгнули еще несколько человек. Когда они стали надувать плот, Док отвернулся, чтобы Стив и Мандо не видели его лица, и ушел на кухню. Люди на надувном плоту гибли один за другим, кто от жажды, кто от нападений огромной черепахи, так что до прибрежных джунглей Центральной Америки добрался один Баум. Все это было бы очень драматично и очень печально, но, когда в джунглях Баум встретил охотника за головами, Том принялся хохотать, а с кухни донесся громогласный смех Дока, и Кэтрин тоже принялась смеяться, так что Стив с шумом захлопнул книгу и вскочил, едва не наступив на Кэтрин.

– Больше не буду вам читать! – вскричал он. – Вы не уважаете литературу!

Тут Том так расхохотался, что даже закашлялся, поэтому Док пришел из кухни и выгнал нас всех, так что чтение на этот день закончилось.

Но на следующий вечер мы пришли снова, и Стив нехотя согласился почитать еще. Вскоре, к счастью, мы одолели «Кругосветное путешествие американца» и начали «Большие надежды», а потом читали по ролям «Много шума из ничего» и другие книги. Это было весело, но Том кашлял, становился тише, бледнее и тоньше. Дни шли медленно и одинаково, и мне не хотелось перешучиваться с другими рыбаками, или учить наизусть отрывки, или даже читать. Все мне казалось неинтересным, а Тому день ото дня делалось все хуже, так что иногда мне просто больно было на него глядеть, когда он лежал на спине, едва ли замечая нас, и каждый день я просыпался с комком под ложечкой, думая, что этот день может оказаться для него последним.