Текст книги "Счастливчик Джим"

– Дайте мне ваш адрес, Кристина.

Ее карие глаза под темными бровями вдруг расширились; она взглянула на него с презрением.

– Это совершенно ни к чему. Зачем он вам?

– Я буду думать, что мы видимся не в последний раз.

– А для чего вам так думать? – Кристина быстро проскользнула мимо него и, не оглянувшись, вышла из зала.

Диксон сел за столик и снова закурил, прихлебывая остывший чай.

Он никогда не представлял себе, что человек, так удачно совершивший задуманное, может испытывать чувство жестокого поражения и собственной никчемности. У него мелькнула мысль, что, будь у Кристины внешность Маргарет, а у Маргарет – внешность Кристины, ему было бы сейчас куда легче. Но это совершенная бессмыслица: Маргарет с фигурой и лицом Кристины была бы уже не Маргарет. Логически рассуждая, можно сказать только одно – Кристине повезло в смысле наружности. Во всем нужно везение; если б ему повезло чуточку больше, он смог бы перевести свою жизнь на пробежавшие рядом рельсы – рельсы, которые промелькнули на развилке, но тотчас свернули в сторону. Диксон внезапно вздрогнул и вскочил – в его распоряжении оставались считанные минуты. Стараясь не думать о том, что в кабинете Уэлча он увидит и Маргарет, Диксон вышел, но тут же вернулся и подошел к официанту, который стоял, прислонясь к стене.

– Будьте добры, могу я получить сдачу?

– Сдачу?

– Да, сдачу. Могу я ее получить?

– Вы мне дали пять шиллингов.

– Да, а счет был на четыре шиллинга. Я хочу получить шиллинг.

– Разве вы не дали мне его на чай?

– Может, и дал бы, но сейчас уж не дам. Отдайте шиллинг.

– Весь шиллинг?

– Да. Весь шиллинг целиком. Отдайте. Быстро.

Официант и не подумал вытащить деньги.

– Большинство клиентов дают мне на чай, – сказал он своим полузадушенным голосом.

– Большинство клиентов давно бы уже дали вам по шее. Если вы через пять секунд не отдадите мне шиллинг, я позову управляющего.

Через четыре секунды Диксон выходил из отеля на солнечную улицу с шиллингом в кармане.

Глава XX

«Каковы же наконец практические выводы из вышесказанного? Можно ли как-нибудь остановить или хотя бы задержать описанный мною процесс? Да, утверждаю я, каждый из присутствующих может способствовать этому. Каждый из нас может ежедневно вносить свою лепту, отказываясь от стандартных изделий, протестуя против безобразной мебели и посуды, подымая свой голос против уродливой архитектуры, против установки в общественных местах громкоговорителей, передающих эстрадные программы; каждый может сказать свое слово против желтой прессы, против бестселлеров, против театральной пошлятины и выступить в защиту самобытной культуры, существовавшей в объединенных деревенских общинах. И как бы ни был слаб голос каждого из нас в отдельности, все же мы встанем на защиту наших национальных традиций, нашего общего наследия – короче говоря, того, что мы когда-то имели и, быть может, когда-нибудь обретем вновь – в пользу доброй старой Англии!»

С долгим глухим урчанием Диксон вскочил из-за стола, за которым только что написал эти строчки, и запрыгал по комнате, изображая обезьяну. Одну руку он согнул в локте так, чтобы можно было чесать под мышкой, другую тоже согнул и поднял над головой, упираясь макушкой во внутренний сгиб локтя, согнул колени, сгорбился и, раскачиваясь всем туловищем, вскочил на кровать и принялся прыгать на ней, не переставая бормотать. В дверь постучали, и в комнату сразу же вошел Бертран; Диксон еле успел замолчать и выпрямиться.

Бертран, на котором опять был синий берет, уставился на Диксона.

– Зачем вы туда забрались?

– Да так, мне здесь нравится. А вы что-нибудь имеете против?

– Слезайте и перестаньте валять дурака. Мне нужно кое-что сказать вам; извольте выслушать. – Казалось, в нем кипит еле сдерживаемая ярость; он тяжело дышал, хотя, быть может, это объяснялось тем, что он взбежал по лестнице на второй этаж.

Диксон легко спрыгнул на пол; он тоже немного запыхался.

– Что вы желаете мне сказать?

– А вот что. Когда мы виделись в последний раз, я велел вам держаться от Кристины подальше. Но, как мне стало известно, вы опять взялись за прежнее. Прежде всего, что вы можете сказать в свое оправдание?

– Что значит «опять за прежнее»?

– Не виляйте, Диксон, со мной это не пройдет. Я знаю о чашечке чая, которую вы тайком распили с ней вчера. Вы у меня как на ладони.

– Значит, она вам все рассказала?

Бертран сжал губы над бородой, которую, судя по виду, не мешало бы вычесать.

– Разумеется, нет! – злобно прошипел он. – Плохо же вы ее знаете – она на это не способна. Она не из таких, как вы. Если хотите, могу сказать правду – и надеюсь, это вам доставит удовольствие: об этом рассказал моей матери один из ваших так называемых друзей, живущий в этом доме. Можете радоваться. Вас все терпеть не могут, Диксон, и я отлично понимаю, почему. Но так или иначе, а я хочу, чтобы вы объяснили ваше поведение.

– Ах Боже, – улыбнулся Диксон, – это довольно трудная задача. Объяснить свое поведение – не так-то это легко. Я просто не знаю человека, который мог бы справиться с такой задачей. – Он пристально разглядывал Бертрана, решив пока не думать об очередной пакости Джонса: кто же, кроме него, мог донести? Он еще успеет поразмыслить над этим и принять надлежащие меры.

– Довольно! – крикнул Бертран, багровея. – Я вам прямо и ясно сказал: оставьте Кристину в покое. И когда я так говорю, я требую, чтобы с моими словами считались. Почему вы не сделали, как было велено? А?

Ярость Бертрана и его появление здесь были восхитительно бессмысленными, ибо Диксон уже отказался от Кристины по другим причинам, а следовательно, прекратил войну с Бертраном. Но надо быть сущим дураком, чтобы не скрыть это хоть на время и отказать себе в Удовольствии пострелять из-за прикрытия.

– Не захотел, – ответил он.

Наступила пауза, во время которой Бертран, казалось, дважды готов был разразиться долгим заливистым лаем. Его странные глаза стали похожи на полированное стекло. Наконец он сказал уже гораздо тише, чем прежде:

– Слушайте, Диксон, вы, как видно, не совсем понимаете, куда лезете. – Он сел на ручку колченогого кресла и снял берет, который совсем не шел к его темному костюму, белой рубашке и галстуку с узором из гроздьев винограда.

Диксон сел на кровать, протяжно застонавшую под его тяжестью.

– То, что происходит между мной и Кристиной, – начал Бертран, перебирая бороду, – безусловно, очень серьезно. Мы знаем друг друга довольно долго. Между нами не какие-нибудь шуры-муры, мы смотрим на наши отношения серьезно. Ранняя женитьба не входит в мои планы, но года через два я, наверное, на ней женюсь. В общем, я хочу сказать, что все это всерьез и надолго. Кристина еще очень молода, в сущности, даже моложе своих лет. Она не привыкла общаться с типами, которые похищают ее с танцев, тайком от всех приглашают в отели пить чай и так далее. При ее неопытности это, само собой, ей льстит. Это ей приятно, но ненадолго, Диксон, ненадолго. Очень скоро она почувствует себя виноватой и раскается, что согласилась встречаться с вами. И тут-то начнутся мучения. С ее характером она будет страдать оттого, что придется как-то избавиться от вас, и оттого, что все это делалось за моей спиной, – она ведь еще не знает, что мне все известно, – и оттого, что впуталась в эту историю. Так вот, я не желаю допускать ничего такого по очень простой причине – меня это не устраивает. Я потратил много времени, чтобы перевоспитать Кристину, и не желаю начинать все сначала. А вам я хочу сказать только одно – держитесь подальше, вот и все. Своим поведением вы ничего хорошего не добьетесь. Себе вы причините неприятности, Кристине – страдания, а мне – неудобства. Она пробудет здесь еще несколько дней, и было бы глупо испортить ей это время. Теперь вам ясно?

Диксон стал закуривать, стараясь скрыть, как поразили его слова Бертрана, объяснявшие поведение Кристины; он не ожидал от Бертрана такой проницательности!

– Да, все понятно, кроме одного, – сказал он, надеясь, что тон его покажется достаточно небрежным.

– Кроме того, что вы якобы «перевоспитали» Кристину, – это, конечно, жалкий самообман. Впрочем, пусть так. Очевидно, для вас тут есть какой-то глубокий смысл, для меня – никакого. Вы, как видно, не понимаете, что все это верно лишь в том случае, если ваши исходные положения правильны.

– Я же говорю вам, что они правильны, – повысил голос Бертран. – Именно это я вам и говорю.

– Да, я заметил. Но не рассчитывайте, что я соглашусь с вами. Теперь я, в свою очередь, должен вам кое-что сообщить. Вы сказали «всерьез и надолго» – это верно, только вы тут ни при чем. Да, да – это относится ко мне и Кристине, а не к Кристине и к вам. Не я отбиваю у вас Кристину, а вы отбиваете ее у меня – впрочем, только на какой-то момент, не больше. Долго это не продлится. Ну что же, теперь вам ясно?

Бертран встал и, слегка раздвинув ноги, уставился на Диксона.

– Напрягите ваши так называемые мозги и постарайтесь понять, – заговорил он, не повышая голоса, но сквозь зубы. – Когда я чего-нибудь хочу, я иду прямо к цели. И не позволяю типам вроде вас становиться мне поперек пути. Вы этого, как видно, не учли. Кристина принадлежит мне, потому что это мое право. Понятно? Если я чего-либо добиваюсь, мне все равно, какими средствами я получу свое. Это единственный закон, которому я подчиняюсь, и единственный способ достичь своей цели в этом мире. Беда в том, Диксон, что вы не подходите мне по весу. Если хотите драться, найдите себе другого противника, помельче, чем я, тогда у вас, может, и будут кое-какие шансы. А со мной вам рассчитывать не на что.

Диксон придвинулся на шаг ближе.

– Ни черта не выйдет, Уэлч. Вы начинаете стареть для таких штук, – быстро сказал он. – Не вечно же будут люди уступать вам дорогу. Вы вообразили себя полубогом потому, что вы большого роста и умеете марать красками полотно. Конечно, полубогом быть неплохо. Но вы никакой не полубог, вы лгун, сноб, хвастун и дурак. Вы думаете, что наделены какой-то сверхчувствительностью – ничего подобного; вы чувствительны лишь к тому, что вас гладят против шерсти. Вы обидчивы и тщеславны, но нисколько не сверхчувствительны. – Он остановился, но Бертран по-прежнему сверлил его взглядом и не пытался перебить. – Вы вбили себе в голову, что способны внушить большую любовь, но это тоже неправда, – продолжал Диксон. – Хоть я, по-вашему, просто червяк, вы так боитесь меня, что нашли нужным явиться сюда и, как ревнивый муж, сказать, чтобы я держался подальше. И вы настолько нечестны, что позволяете себе распространяться о том, как дорога вам Кристина, причем вам и в голову не приходит вспомнить, что у вас связь с чужой женой. Но дело даже не в этом, а в том, что вы не сознаете, как неискренне…

– Что вы мелете? – Бертран, сжав кулаки, дышал со свистом.

– Ваша интрижка с Кэрол Голдсмит, вот что я имею в виду.

– Я даже не понимаю, о чем вы…

– Не пытайтесь отрицать, голубчик. Зачем вам утруждать себя, в самом деле? Разумеется, это одна из тех вещей, которые вы позволяете себе, так как это ваше право, не правда ли?

– Если вы вздумаете преподнести это вранье Кристине, я размозжу вам череп!..

– Не беспокойтесь. Я не из таких, – усмехнулся Диксон. – Я на вас не похож. Я могу увести Кристину и без этого, вы, байронический щенок!

– Ну, вы дождались своего! – бешено пролаял Бертран. – Я вас предупреждал! – Он подошел и встал перед Диксоном, глядя на него с высоты своего роста. – Иди-ка сюда, паршивый пьянчужка, ничтожество, дрянь!

– А что мы будем делать – танцевать?

– Я тебе покажу танцы, я тебя заставлю поплясать, не беспокойся! Становись сюда, если не трусишь! Не воображай, что это тебе сойдет с рук, тупица!

– Сам ты тупица, дурак! – взревел Диксон, это показалось ему обиднее всего. Он снял очки и сунул их в верхний карман пиджака.

Они стояли друг против друга на цветастом коврике, неуверенно расставив ноги и согнув локти, словно собирались исполнить какую-то ритуальную пляску и не знали, как ее начать.

– Я тебе покажу! – повторил Бертран и замахнулся. Диксон отступил в сторону, но поскользнулся, и кулак Бертрана с силой опустился на его правую скулу. Диксон слегка пошатнулся, но удержался на ногах и не потерял присутствия духа; пока Бертран старался восстановить равновесие после нанесенного с размаха удара, Диксон изо всей силы ударил его по тому уху, которое было больше и извилистее другого. Бертран упал со страшным грохотом, столкнув при этом с камина фарфоровую статуэтку. Она со звоном разбилась о кирпичный пол у камина, и сразу же наступила мертвая тишина. Диксон шагнул вперед, потирая косточки пальцев, занывшие после соприкосновения с ухом Бертрана. Через несколько секунд Бертран зашевелился, но не сделал попытки встать. Было ясно, что Диксон выиграл этот раунд да и вообще, кажется, весь матч с Бертраном. В радостном возбуждении он надел очки; Бертран глядел на него растерянно, словно постепенно припоминая, кто он такой. «Старое паршивое, засиженное птицами пугало, выброшенное на свалку», – подумал Диксон.

– Эх ты, старое паршивое, засиженное птицами пугало, выброшенное на свалку, – сказал он.

И, словно сдержанные аплодисменты, послышался тихий стук в дверь.

– Войдите, – не задумываясь, сказал Диксон.

Вошел Мичи.

– Добрый день, мистер Диксон, – сказал он и вежливо добавил: – Добрый день, – в сторону распростертого на полу Бертрана, которого это приветствие заставило встать на ноги. – Кажется, я пришел не вовремя?

– Нет, нет, пожалуйста, – невозмутимо ответил Диксон. – Мистер Уэлч уже уходит.

Бертран помотал головой – не в знак отрицания, а, видимо, чтобы прийти в себя. Диксон с любопытством поглядел на Бертрана и как любезный хозяин проводил его до дверей. Тот молча вышел.

– До свидания, – сказал Диксон ему вслед и обернулся к Мичи. – Чем могу служить, мистер Мичи?

Выражение лица Мичи, как всегда непроницаемое, показалось, однако, Диксону несколько необычным.

– Я пришел поговорить насчет вашего курса, – сказал он.

– Ах да. Садитесь, пожалуйста.

– Нет, спасибо, я только на секунду. Я зашел сообщить вам, что мы всесторонне обсудили этот вопрос с мисс О'Шонесси, мисс Мак-Коркводейл и мисс Рис Вильяме и приняли окончательное решение.

– Отлично. К какому же заключению вы пришли?

– Видите ли, как ни жаль, все три девицы решили, что такая тема им не под силу. Мисс Мак-Коркводейл решила заняться «Документами» мистера Голдсмита, а мисс О'Шонесси и мисс Рис Вильяме намерены работать над предметом профессора.

Диксон огорчился – ему хотелось бы, чтобы эти три хорошенькие девушки преодолели свое нежелание и выбрали бы его тему, потому что он такой славный и такой привлекательный.

– Что ж, очень жаль, – сказал он. – Ну, а вы, мистер Мичи?

– Я решил, что ваш предмет очень интересен, поэтому, если можно, я хотел бы записаться официально.

– Так, так. Значит, у меня будете вы один.

– Да. Только я один.

Наступило молчание. Диксон поскреб подбородок.

– Ну что же, я уверен, что мы с вами скучать не будем.

– Я тоже так думаю. Ну, очень вам благодарен; простите, что я так ворвался к вам.

– Наоборот, я очень рад, что вы пришли. Значит, до следующего семестра, мистер Мичи.

– Я, разумеется, буду на вашей лекции сегодня.

– Бог мой, да зачем вам это?

– Меня, естественно, интересует эта тема. И мне кажется, она привлечет много слушателей.

– Да? Почему вы так думаете?

– Все, при ком мне случалось упоминать о лекции, говорили, что придут. Я думаю, что вы соберете большую аудиторию.

– Приятно слышать. Надеюсь, лекция вам понравится.

– О, наверное. Еще раз благодарю. Желаю удачи сегодня.

– Да, удача не помешала бы. Ну, пока!

После ухода Мичи Диксон с некоторым самодовольством отметил про себя, что тот ни разу не назвал его «сэр». Но как противно будет преподавать в следующем семестре! С другой стороны, он все больше и больше убеждался, что в следующем семестре он преподавать вообще не будет. Во всяком случае, в университете.

Он снова нащупал пальцами подбородок. Пожалуй, прежде всего надо побриться, потом сбегать и посмотреть, дома ли Аткинсон. Его общество и, быть может, немного виски – вот что ему необходимо перед сегодняшней лекцией.

Глава XXI

– Надеюсь, он не очень болит, Диксон, – сказал декан.

Рука Диксона невольно потянулась к синяку под глазом.

– О нет, сэр, – веселым тоном ответил он. – Меня удивляет, что он вообще появился. Я ведь стукнулся чуть-чуть – даже не рассек кожу.

– О край умывальника, вы говорите? – спросил другой голос.

– Вот именно, мистер Гор-Эркварт. Нелепость, которая может случиться со всяким. Я уронил бритву, нагнулся за ней и – трах! – завертелся волчком.

Гор-Эркварт медленно кивнул.

– Не повезло, значит. – Из-за густых бровей он оглядел Диксона сверху донизу и несколько раз вытянул губы трубочкой. – А все же если бы меня спросили, – продолжал он, – я бы сказал, что он попал в драку, как вам кажется?

Декан, маленький пузатый человечек с блестящей розовой лысиной, засмеялся своим обычным смехом, сильно напоминавшим чудовищный хохот убийцы, который можно услышать в каждом фильме о кровавых преступлениях в замке. В первые недели пребывания декана в университете, вскоре после войны, при этом смехе сразу стихали все разговоры в профессорской гостиной. Однако теперь никто даже не повернул головы, и только Гор-Эркварту, судя по его виду, стало как-то не по себе.

Заговорил четвертый участник квартета:

– Я надеюсь, что это не помешает вам читать сегодня по вашей… по вашей…

– О нет, профессор, – сказал Диксон, – ручаюсь, что могу читать по рукописи с завязанными глазами – я знаю ее почти наизусть.

– Это хорошо, – кивнул Уэлч. – Помню, когда я только начинал преподавать, я был настолько глуп, что, написав лекцию, ни разу не удосуживался…

– Вы сообщите нам что-нибудь новенькое, Диксон?

– осведомился декан.

– Новенькое, сэр? Видите ли, в такого рода лекциях…

– Я хочу сказать, что эта тема уже достаточно разработана, не так ли? Не знаю, возможно ли найти новый угол зрения в наше время, но лично я полагал бы…

– Дело, сэр, не в… – перебил его Уэлч.

Начался замечательный дуэт – декан и Уэлч говорили одновременно и без пауз; один брал высотой голоса, другой громкостью, и казалось, будто соревнуются два честолюбивых чтеца-декламатора. Диксон посмотрел на Гор-Эркварта и обнаружил, что тот внимательно разглядывает его; все голоса вокруг стали постепенно затихать, кроме голосов двух конкурентов. Наконец декан взял верх, и, словно оркестр, сыгравший вступление к арии солиста, Уэлч внезапно умолк.

– …Стоит ли заново утверждать это в каждом поколении или нет, – заключил ректор.

В эту минуту появился швейцар Маконочи с подносом, уставленным бокалами с хересом. Диксон сделал усилие воли, чтобы удержать руку, пока трое старших не возьмут бокалы, потом позволил ей схватить самый полный из оставшихся на подносе бокалов и поднести его к губам. Архивариус, который на таких приемах заведовал напитками, был знаменит тем, что, позволив швейцару обойти гостей дважды, совсем прекращал отпускать херес, делая исключение лишь для декана и тех, кто с ним беседовал. Диксон, зная, что недолго придется стоять рядом с деканом, решил как следует воспользоваться этим преимуществом. Вскоре у него появилось почти неуловимое ощущение дурноты, но тем не менее он залпом отпил половину очередного бокала; херес теплой струей скользнул по горлу и присоединился к трем предыдущим бокалам и полудюжине рюмок виски, распитых с Биллом Аткинсоном. Диксон почти – не совсем, но почти – перестал бояться предстоящей лекции, которая должна была начаться через двадцать минут, в шесть тридцать.

Он оглядел гостиную, вместившую, казалось, всех, кого он знал на земле, – не хватало только его родителей. В нескольких шагах миссис Уэлч беседовала с Джонсом. Конечно же, присутствием на таком приеме Джонса, который обычно не имел доступа в высокие сферы, Диксон был всецело обязан ей. Дальше стояли Бертран и Кристина, почти не разговаривавшие друг с другом. У окна профессор музыки Баркли что-то увлеченно доказывал профессору английского языка, без сомнения, убеждая его, что на заседании университетского совета, которое состоится в конце будущей недели, необходимо голосовать за увольнение Диксона. В другой стороне Бизли рассказывал что-то Голдсмитам, а те хохотали. Повсюду попадались лица, которые Диксон с трудом узнавал: экономисты, медики, географы, представители общественных и технических наук, юристы, математики, философы, специалисты по германской и сравнительной филологии, лекторы, преподаватели и преподавательницы. Ему захотелось обойти всех и попросить каждого удалиться как можно скорее. Было несколько человек, которых он видел впервые в жизни и которые могли оказаться кем угодно – от заслуженных профессоров египтологии до обойщиков, ждущих, когда можно будет измерить пол для новых ковров. Одна большая группа состояла из местных знаменитостей: двух олдерменов с женами, модного священника и врача, недавно получившего звание. Все они были членами университетского совета. Диксон вздрогнул, увидев в этой группе местного композитора, которого он встретил на музыкально-вокальном вечере в доме Уэлчей. Он растерянно поискал взглядом скрипача-любителя, но не нашел его.

Через минуту декан отошел к местным знаменитостям и обратился к модному священнику с каким-то замечанием, вызвавшим громкий смех у всех присутствующих, кроме дипломированного врача, холодно переводившего взгляд с одного лица на другое. Почти одновременно миссис Уэлч знаком подозвала Уэлча, и Диксон остался лицом к лицу с Гор-Эрквартом, который вдруг спросил:

– Давно ли вы в этом заведении, Диксон?

– Вот уже девять месяцев. Меня взяли прошлой осенью.

– Мне почему-то кажется, что вам здесь не очень-то хорошо; я не ошибаюсь?

– Да, пожалуй, в общем, не ошибаетесь.

– Кто же виноват, вы или они?

– Я бы сказал, и они, и я. Они зря отнимают время у меня, а я – у них.

– М-м, понятно. Преподавание истории – это бесполезная трата времени, так?

Диксон решил, что в разговоре с этим человеком можно не соблюдать осторожность.

– Нет. Если преподавать хорошо, преподавать разумно, то история может принести людям огромную пользу. Но на практике выходит иначе. Все время что-то мешает. Не знаю, кто тут виноват. Наверное, в первую очередь плохие преподаватели. Во всяком случае, дело не в студентах.

Гор-Эркварт бросил на него быстрый взгляд и кивнул.

– Ну, а ваша сегодняшняя лекция? Чья это была идея?

– Профессора Уэлча. Я, конечно, не мог отказаться.

Если она пройдет благополучно, мое положение значительно улучшится.

– Вы честолюбивы?

– Нет. Я неважно проявил себя за то время, что работаю здесь. Эта лекция может спасти меня от увольнения.

– Постойте-ка, братец, – сказал Гор-Эркварт, хватая два бокала с подноса, который Маконочи нес к группе, где находился декан. Диксон решил больше не пить, им и так начинало овладевать слишком радужное настроение, но тут же взял протянутый бокал хереса и отхлебнул.

– Зачем вы пришли сюда? – спросил он Гор-Эркварта.

– В последнее время я столько раз уклонялся от приглашений вашего декана, что не прийти сегодня было бы неловко.

– Не понимаю, что вам за охота утруждать себя. Ведь вы не зависите от декана. Вы только обрекли себя на скучищу.

Гор-Эркварт снова взглянул на него, и у Диксона вдруг слегка закружилась голова – лицо собеседника почему-то начало двоиться.

– Я обрекаю себя на несколько часов скуки ежедневно, Диксон. Два лишних часа не сломают мне хребет.

– А зачем вам это?

– Я хочу, чтобы люди делали то, что мне нужно. А добиться этого я могу, лишь дав им вогнать меня– в скуку, понимаете? И только они придут в восторг оттого, что доконали меня своими разговорами, как я обрушиваюсь на них и заставляю делать то, что заранее наметил.

– Хорошо бы и мне так, – завистливо вздохнул Диксон. – Когда такое случается со мной, а это бывает постоянно, то потом они же обрушиваются на меня и заставляют делать, что им нужно. – Чувство взаимного понимания да к тому же опьянение сломали еще один барьер в его мозгу, и он продолжал, горячо и взволнованно: – Я – скукоулавливателъ. Я – тонкий, чувствительный прибор! Ох, знал бы какой-нибудь, миллионер, сколько он теряет оттого, что незнаком со мной! Он мог бы посылать меня вперед на обеды, приемы с коктейлями, в ночные клубы – только на пять минут – и, поглядев на меня, определял бы коэффициент скуки в любом сборище. Как канарейка в шахте – тот же принцип. И он знал бы, стоит идти самому или нет. Он мог бы посылать меня в клуб деловых людей, к актерской братии, к игрокам в гольф, к художникам, с пеной у рта доказывающим, что профиль важнее объема, к музыкальным… – Диксон запнулся: крупное гладкое лицо Гор-Эркварта поплыло куда-то вбок, потом стало надвигаться на него. – Простите… – пробормотал он, – я забыл…

Гор-Эркварт оглядел его с ног до головы, прикрыл один глаз рукой, потом провел пальцем по щеке и слегка улыбнулся. И хотя ему явно было совсем не смешно, все же в этой улыбке не чувствовалось и тени недружелюбия.

– Узнаю товарища по несчастью. – И уже другим тоном спросил: – Позвольте узнать, Диксон, где вы учились в детстве?

– В местной начальной школе.

Гор-Эркварт кивнул. К нему подошли модный священник и один из олдерменов с полными бокалами в руках и увлекли его в группу, окружавшую декана. Диксон не мог не восхититься тем, как они, ничего, собственно, не сказав, без всякого труда дали ему понять, что без него там обойдутся. Затем, равнодушно следя за Гор-Эрквартом, он увидел, что тот слегка отстал от своих спутников и смотрит на Голдсмитов. Сесил и Бизли, увлекшись разговором, не заметили, как Кэрол и Гор-Эркварт обменялись быстрым и не поддающимся расшифровке взглядом. Это, разумеется, удивило и даже немного обеспокоило Диксона, но, решив поразмыслить об этом как-нибудь в другой раз, он осушил свой бокал и направился к Бертрану и Кристине.

– А, здравствуйте, – весело закричал он. – Где же вы прятались?

Кристина метнула на Бертрана взгляд, как бы приказывая ему не говорить того, что тот хотел сказать, и ответила:

– Я и понятия не имела, что прием будет такой пышный. Должно быть, тут не меньше половины всех важных персон города.

– Пойдем к твоему дяде, Кристина, – сказал Бертран. – Если помнишь, я хотел кое о чем с ним поговорить.

– Подожди минутку, Бертран, времени еще много, – «благочопорным» тоном ответила Кристина.

– Нет-нет, времени осталось мало; лекция начнется минут через десять, а для такого разговора это совсем немного.

Диксон заметил, что Бертран всегда говорил «нет-нет» вместо «нет», подчеркивая свои слова движением бровей вверх и вниз. Диксону не нравилась эта манера. Глядя мимо Бертрана, он увидел, как Кэрол потихоньку отошла от Сесила и Маргарет – ее он заметил впервые – и направляется к нему.

– Лучше делайте, как он велит, леди, а то он, чего доброго, даст вам в зубы, – сказал он Кристине фразу из какого-то фильма.

– Не лезьте, куда вас не просят, Диксон.

– Фу, Бертран, как можно быть таким грубым!

– Это я грубый? Мне это нравится! Я – грубый. А он? Он себе позволяет черт знает что! Как он смеет говорить тебе такие…

Кристина сильно покраснела.

– Ты забыл, что я тебе сказала, когда мы шли сюда?

– Знаешь, Кристина, я пришел сюда не для того, чтобы разговаривать с этим… этим человеком или о нем. Я пришел сюда исключительно для того, чтобы увидеться с твоим дядей, а вместо этого…

– А, здравствуйте, Берти, милый, – сказала Кэрол, подойдя сзади. – Вы мне нужны. Подите сюда, пожалуйста.

Бертран изобразил на лице удивление и, полуобернувшись, сказал:

– Здравствуйте, Кэрол, но, видите ли, я…

– Я не задержу вас и минутки, – ответила Кэрол и схватила его под руку. – Я верну его в целости и сохранности, – бросила она Кристине через плечо.

– Ну… здравствуйте, Кристина, – произнес Диксон.

– Здравствуйте.

– Это уже действительно в последний раз, верно?

– Да, верно.

Диксон вдруг разозлился – ему стало жаль себя до слез.

– Вас, кажется, это мало огорчает.

Кристина взглянула на него и резко отвернулась, словно он показал ей фотографию из книги по судебной медицине.

– Я уже достаточно огорчалась, – сказала она. – Теперь больше не буду. Да и вы не будете, если у вас есть хоть капля здравого смысла.

– Не могу не огорчаться, – проговорил Диксон. – Это ведь от нас не зависит. Мне больно, и я ничего не могу поделать.

– Что с вашим глазом?

– Я подрался с Бертраном.

– Подрались? Он мне ничего не говорил. Из-за чего вы подрались?

– Он сказал, чтобы я держался от вас подальше, а я сказал, что и не подумаю, ну, мы и подрались.

– Но мы же с вами договорились… Разве вы передумали?…

– Нет. Я просто не желаю, чтобы он мне указывал, как себя вести, вот и все.

– Неужели подрались? – Кристина, по-видимому, еле удерживалась от смеха. – Судя по вашему виду, вы потерпели поражение.

Диксону это не понравилось; он вспомнил, как она улыбалась за чаем в отеле.

– Ничего подобного. Взгляните на ухо Бертрана, а потом решайте, кто кого победил.

– На которое?

– На правое. Впрочем, может, сейчас ничего и не видно. Возможно, у него внутреннее повреждение.

– Вы сбили его с ног?

– Вот именно. Одним ударом. Он немножко полежал на полу.

– Боже мой! – Кристина уставилась на него, чуть приоткрыв полные губы. Острое, безнадежное желание охватило Диксона; он почувствовал оцепенение и тяжесть во всем теле – так бывало, когда он слушал монологи Уэлча. Потом он подумал, что в последние две минуты Кристина стала совсем такой, как при первой их встрече, и устремил на нее свирепый взгляд.

Оба молчали, и тут из-за спины супруги одного из олдерменов внезапно появился Бертран. Он шел быстрой шаркающей походкой. Лицо его пылало; очевидно, он был вне себя от злости, то ли в ее чистом виде, то ли с примесью какого-то другого чувства. За ним шла Кэрол, которую явно разбирало любопытство.

– Ну, хватит, – сдавленным голосом пролаял Бертран. – Я так и знал! – Он схватил Кристину за локоть и довольно грубо оттащил в сторону. На ходу он обернулся к Диксону: – Ладно же, голубчик! Это вам даром не пройдет. Можете подыскивать себе другую работу. Имейте в виду – я не шучу!

Кристина испуганно оглянулась на Диксона через плечо; Бертран чуть не волоком тащил ее к группе, в которой стоял ее дядя. Кэрол пристально поглядела на Диксона и пошла вслед за Бертраном и Кристиной. Оттуда, где стоял декан, донесся громкий хохот убийцы-маньяка.

Диксон снова почувствовал дурноту, как несколько минут назад. И тут же все его мысли захлестнул панический страх. Бертран знал, что говорит: какие бы процессы ни происходили в мозгу Уэлча, на его мышление сильно повлияют факты, которые представит ему сын, а если нет, то жена добавит кое-что и от себя, если еще не добавила по собственной инициативе. Диксон ошибался, думая, что война с Бертраном выиграна; за противником остался последний залп, а он, Диксон, безоружен и беззащитен. Произошло то, чего он опасался вначале: он позволил себе увлечься, радость борьбы лишила его благоразумия и осторожности. Он был беспомощен и, самое главное, не мог помешать этому бородатому болвану стоять рядом с Кристиной и держать ее под руку с таким собственническим победоносным видом! А Кристина стояла рядом с ним в какой-то неловкой, даже неуклюжей позе, но в глазах Диксона ни одна женщина не могла бы держаться прекраснее.