Текст книги "Призрак Белой страны. Бунт теней исполненного (сборник)"

Глава десятая

– …А вот здесь я работаю, – сказал Александр.

Валентина, которая после посещения храма все еще находилась под сильным впечатлением, подошла к табличке с надписью «Оскольские вести».

– Никогда не бывала в буржуазной редакции, – сказала она. – Говорят, у вас женщин не берут на работу?

– Что за глупость? – изумился Горчаков. – У нас в редакции более половины сотрудников женщины.

– Можно посмотреть на твое рабочее место? Окунуться в соответствующую атмосферу?

Александр раздумывал: как поступить? Черкасову вряд ли вдохновит присутствие рядом с ним другой дамы. Как и секретаршу Любочку, и специалиста по светской хронике Ольгу Филимонову. С другой стороны, он должен появиться на работе. А вот если он придет с коллегой из СССР, да еще возьмет у нее интервью…

У дверей секретариата Александр попросил Репринцеву немного подождать, мол, он должен всех подготовить к приходу гостьи. На самом деле он хотел предупредить Любочку, чтобы та вела себя «должным образом». Но все сразу пошло наперекосяк. Секретарша вскочила и закричала:

– Явился, дорогой Дон Жуан!

– Ну что ты несешь!

– Ой-ой-ой! Какие мы скромные!

– Я пришел не один.

– С очередной пассией? Покажи! Сгораю от любопытства.

– Перестань. Она тоже журналист. Из СССР.

– Ты уже спишь с коммунистками?

– Ну это ты зря, – Александр старался превратить все в шутку. – Шефиня пришла? «Хоть бы не пришла! Я бы провел это незапланированное интервью на свой страх и риск».

Ответ секретарши его разочаровал:

– Здесь. И с нетерпением ожидает, пока ты покажешься. А сейчас давай сюда свою красавицу.

Неизвестно, слышала или нет Валентина слова Любочки, но вошла она в комнату с несколько обескураженным видом.

– Привет! – сказала Любочка, бесцеремонно переходя на «ты». – Как тебя зовут, подруга?

– Репринцева Валентина.

– Ну, здравствуй, Репринцева Валентина. А я – Крынская Любовь Васильевна, или просто Люба. В редакции все зовут Любочкой.

– И я так могу вас называть.

– На «ты», пожалуйста.

– Хорошо.

– Девочки, я вас оставлю, а сам к шефине.

– Иди, получай очередную порцию взбучки! – показала ему язык Любочка.

Девушки остались одни, и Люба с интересом спросила:

– Так ты из СССР?

– Да.

– А из какого города?

– Из Москвы.

– Я много раз слышала это название. А где она территориально?

Валентина решила, что Любочка шутит. Нет, не шутила.

– Москва на севере. Ехать от вас шестьсот километров.

– А она больше Старого Оскола?

«Издевается?!».

– Москва – четырехмиллионный город, – терпеливо разъясняла Валентина.

– А у нас только пятьдесят тысяч, – вздохнула секретарша. – И то половина приехала недавно. Вроде бы запасы руды нашли, завод собираются строить. – И безо всякого перехода вдруг добавила. – А ты чего не в красном?

– С какой стати я должна быть в красном? – изумилась Репринцева.

– Но у вас все так ходят. Потому и называют: Красная Россия.

– «Красная Россия» – по другой причине. Идеология в СССР марксистско-ленинская.

– Не вижу связи.

– Эту идеологию еще называют идеологией красных… Как бы тебе объяснить? Красное знамя, красная звезда.

– Индейцы тоже были красными. Я в книжке прочитала, – важно сообщила Любочка.

– Индейцы – это цвет кожи. А у нас он белый, – ответила Валентина и вздохнула, вспомнив, как усиленно Москву разбавляют отнюдь не белые приезжие.

Неизвестно, чем бы закончился нелепый разговор с секретаршей, но в комнату заглянула Ольга Филимонова – крепкая девица лет двадцати семи, с копной вороных волос. Любочка тут же представила ей гостью:

– Познакомься, журналистка из Красной России Валентина Репринцева. А это наша «скандальная хроникерша» Ольга Филимонова.

Ольга не проявила к посланнице СССР никакого интереса, лишь слегка кивнула и спросила секретаршу:

– Шефиня у себя?

– Да. Нас почтил вниманием сам Горчаков.

– Ух, ты! И чего он откопал?

– Вот эту девушку. Хочет взять у нее интервью.

– Интервью? – не на шутку перепугалась Валя. Она не может позволить такое без согласия соответствующих органов.

– Он парень не промах, – усмехнулась Ольга.

– Нет, нет, я не готова дать.

– Дашь, никуда не денешься. Такой любую уговорит.

– Она, между прочим, из самой Москвы, – вставила Любочка.

– И что?

– Говорит, это четырехмиллионный город.

– И что? – лениво повторила Ольга. – Я туда на экскурсию не собираюсь.

Валентина было возмутилась, однако увидела, что Филимонова потеряла к ней даже каплю интереса. Повернувшись к гостье спиной, журналистка повела разговор с секретаршей:

– Слышала, княгиня Волконская родила ребенка? А ее муж известный гомосексуалист, возлюбленный актера Лапина. Любопытно, кто настоящий отец наследника родовитой фамилии?

– А мне на эту Волконскую наплевать. Работала кассиршей в книжном магазине на нашей улице. Чего мне интересоваться детьми кассирш?

– Она же княгиня! – возмущенно бросила Ольга. – Ах, Любочка, как можно не интересоваться жизнью знаменитостей?

– Это вы обо мне? – раздался мужской голос и на пороге возник конопатый вихрастый парень.

– Кому ты нужен? – скучно зевнула Ольга.

– Еще понадоблюсь! И вам и нашей Империи! Слышали новость: убили господина Дрекслера?

– Того, что вчера приходил к нам? – спросила Любочка.

– Его самого.

– Забавный мужичок, – вздохнула секретарша.

– Что в нем забавного? – возмутился конопатый парень. – Он был настоящим героем. А какое дело редакции предлагал!

– Мне он сказал, что я – настоящая карейка, – заявила Любочка.

– Кто?

– В его устах это прозвучало как знак чего-то хорошего.

– Арийка, недотепа ты эдакая! – продолжал кричать парень. – Но он ошибся. Тебе до арийки, как мне до Килиманджаро.

– Ты, наверное, выпил с горя по своему дружку?

– С чего взяла?

– Мы тут о делах, а ты о каком-то жаре?

– Сколько классов закончила, неуч?

– Сколько ни есть – все мои. Пока молодая – гуляю. Стану старухой – пойду доучиваться!

– Слышь, Альберт, – обратилась к нему Ольга. – У княгини Волконской родился ребенок.

– И что?

– Может от Дрекслера?

– Рехнулась?!

– А чего? Напишем? Дрекслер уже не опровергнет, а я рубрику в газете закрою.

Альберт затряс в ярости кулаками. Любочка призвала его к порядку:

– Прекрати хулиганить, козлище! Лучше познакомься с нашей гостьей Валентиной Репринцевой.

Стогов только теперь обратил внимание на Валентину, галантно подошел к ней, поцеловал руку:

– Вы обворожительны, фрау.

– …Она из Москвы, там живет.

– Что?! – разинул рот обескураженный Альберт. – Я поцеловал руку коммунистке?! И в панике выскочил!

А тем временем Горчаков оказался в кабинете своей начальницы. Черкасова смотрела на него и молчала. Она ждала объяснений.

– Утром ко мне заезжал Корхов. Рассказал об убийстве Дрекслера.

– Знаю, что убили. Дальше?

– Встретил Еремина, того самого…

И он подробно пересказал свою встречу с банкиром. Алевтина усмехнулась:

– Отказался от денег? Зря.

– Ты же мне платишь сносно.

– Заработка можешь лишиться, если не услышу разумного объяснения: что делал дальше? Почему являешься в редакцию, когда рабочий день давно пересек экватор?

– Я встретил интересную девушку.

– Это не новость. Ты постоянно встречаешь интересных девушек.

– Она интересна для редакции. Журналистка из СССР.

Он ожидал, что Черкасова если не запрыгает от радости, то хотя бы скупо похвалит. Но шефиня лишь поморщилась:

– Чем она интересна? Критикует советскую систему?

– Нет. Она комсомолка.

– Ты хочешь, чтобы мы предоставили газетную полосу нашим скучным недругам с Севера?

Горчаков сидел, как в воду опущенный. Он так надеялся… Что если Алевтина его приревновала? Это она только говорит, что не из ревнивых.

– Нам нужно дать первые данные по расследованию смерти Федоровской. Статья должна быть готова завтра, или послезавтра.

– Лучше послезавтра.

– Хорошо. Какова твоя версия?

Александр подумал и сказал:

– Ограбление – вряд ли. Ревность – не верю! Думаю, политика. Не случайно вслед за ней убивают некоторых политических персон. Либер точно был связан с убитой.

– Но, по словам знакомых, Федоровская не интересовалась политикой?

– Слова… Зинаида Петровна была человеком скрытным. Это подтвердили все.

– А со Степановым, который знал Либера, ты встретился?

– Он тогда в театре сбежал от меня.

– Тогда! А после?

– Времени не хватило.

– Зато тебя хватило на прогулки с юной красавицей. Я вас видела, проезжала мимо. Ты был так увлечен милой подругой, что даже не заметил своего главного редактора.

– Думал, она любопытна редакции, – решил настаивать на своем Горчаков. – Не каждый день посещает Старый Оскол комсомолка из Москвы.

– Брось, не считай меня за идиотку! – вконец рассердилась Черкасова. – У нас сейчас слишком много гостей. Мир вновь обезумел и готовится к войне. Посмотри на события в Испании; Гитлер и Муссолини перешли к открытому вмешательству в дела этой страны. Скоро германо-итальянский блок напрямую столкнется с англо-французским. В конфликт втянутся США, СССР, Япония, потому он станет затяжным и разрушительным. Это будет самая страшная война, которую когда-либо знавал мир. И наша задача выжить! А выживем, если останемся нейтралами. В военном отношении нас не так-то просто «лишить нейтралитета», даже в нынешних границах Российская Империя – не какая-то там Бельгия или Голландия. Поэтому «гости» и атакуют нас со всех сторон. А разумный молодой человек, сам в детстве переживший ужасы войны, разгуливает неизвестно с кем, веселится, не думая ни о чем.

– Слишком много гостей, – задумчиво повторил Горчаков. – Следуя такой логике, мы должны сказать спасибо убийце Либера и Дрекслера.

– Не передергивай. Именно у нас в Империи создана уникальная система управления по типу русских земств, и впервые введен закон, когда решение о праве наследования на средства производства переходит в ведение регионов или государства в целом. Мы ударили по власти ростовщического капитала, упразднив процент по кредитам, и национализировали землю. (О необходимости этого писал Сильвио Геззель, известный экономист первой трети ХХ века. Он считал, что владельцы денег должны передавать государству некоторую небольшую сумму, как плату за право пользоваться деньгами государственной эмиссии. При таком положении дел скорость оборота денег увеличивается в 10 и более раз. Эксперимент с идеями Гезелля провели в небольшом австрийском городе Вергль, где он показал неплохие результаты, но, благодаря действиям мирового финансового капитала был свернут, а имя выдающегося финансиста забыто. – прим. авт.). Скоро мы станем райским местом, как тут не позавидовать!

– Старый Оскол точно станет! Особенно когда в нем появилось казино.

– Пусть иностранцы играют в казино, таким образом, обогащая нас. Но шпионить, втягивать горожан в авантюры. О, нет!

– Ты права во всем, кроме одного: убиты люди. Даже если они и вели против нас преступную игру… преступлением справедливость не восстановишь. Сколько еще смертей случится? Утром, проснувшись, первым делом задам себе вопрос: сегодня никого не убили?

Черкасова безразлично пожала плечами и поменяла тему:

– Тебе Корхов тоже сказал, что сюда приезжают работники спецслужб?

– Сказал. И боится, что они вмешаются в его епархию.

– Обязательно вмешаются. Думаю, они уже здесь. Белгород недалеко. Будь готов к возможному разговору.

– Причем тут я?

– Ты занимаешься расследованием убийств. Пусть от газеты, но ведь занимаешься.

«Не было печали!» – подумал Горчаков.

– Договариваемся так: завтра вечером – материал. Все твои предварительные выводы.

– Пока только соображения.

– Читатель ждать не может. Поделишься предположениями.

– Как отреагирует полиция?

– Это только предположения. Будешь не с красавицами гулять, а еще раз пройдешься по своим клиентам.

«А Валентина послезавтра уезжает!»

Черкасова посмотрела так, что Александр поежился. Она читала его мысли, улавливала изменения в настроении.

– Мы возьмем у твоей москвички интервью, – неожиданно заявила Алевтина. – Но не радуйся, не ты с ней будешь беседовать.

– Неужели решила сама?..

– Зачем? Дадим ей кого попроще. Ольгу Филимонову.

– Это слишком уж просто.

– Если она действительно обычная комсомолка, то «неправильный» ответ на каверзный вопрос может стоить ей свободы. У коммунистов – шаг вправо, шаг влево – расстрел.

– Но Ольга?..

– Ольга спросит ее о любимой кошке Любови Орловой или о собаках Ильинского. На другое ее интеллекта не хватит.

– Будь по-твоему.

– Конечно, по-моему, – самодовольно расхохоталась Алевтина, – я и главный редактор и хозяйка газеты. Дождись окончания интервью, проводи ее до гостиницы, и – за дело!

У Горчакова возникла новая идея: он предложит Валентине поучаствовать в его расследовании. В конце концов, как он его ведет – никого не касается. Важен результат.

Когда покинули редакцию, Репринцева с некоторым недоумением произнесла:

– Ужасно глупое интервью.

(«Догадываюсь!»)

– Хочешь, угадаю, о чем она спросила, «Как зовут любимую кошку Орловой?».

– Не совсем, хотя фамилия Орловой звучала, – удивленно ответила Валентина. – Она пыталась выяснить: ребенок у Орловой от Александрова (известный советский режиссер тридцатых годов, муж актрисы. – прим. авт.), или от Жарова? Не представляю, какое отношение к ней имеет Жаров и есть ли у Орловой дети вообще?

Они рассмеялись, затем Горчаков вдруг помрачнел и сказал:

– От меня требуют статью. Завтра к вечеру она должна быть готова. А послезавтра ты уезжаешь.

– Дело – прежде всего. Значит, я свободна?

– Подожди! Я не могу писать статью, пока не будет новых данных. Мое расследование продолжается. Не хочешь… принять участие? Побываешь в неожиданных местах, познакомишься с любопытными личностями.

– Право, не знаю. Я буду мешать.

– Ну что ты! Наоборот, станешь вдохновлять.

– Хорошо, – согласилась Валентина. – Только одна просьба… Зайдем на телеграф, позвоню домой. Опять те же проклятые гудки.

Прошкин говорил, что в Старом Осколе пятнадцать пионеров, но присутствовало только семь. 10-12-летние мальчики и девочки в обмотанных на шеях, точно удавках, красных галстуках, выпучили глазенки на товарищей из Москвы. Малышей окружало такое же количество взрослых – сурового вида дядей и тетей. Они следили за каждым пионером, предупреждая ненужные вопросы. Прошкин, торжественно откашлявшись, заявил:

– Юные ленинцы! Вам выпала большая честь встретиться с представителями Советского Союза, страны, уничтожившей капитализм и эксплуатацию человека человеком.

По знаку одного из суровых дядей детки громко захлопали. Прошкин продолжил речь, однако первые человеческие нотки вновь уступили место монотонной «констатации фактов».

– Эти славные бойцы с мировой буржуазией расскажут о жизни в СССР. Слушайте внимательно, спрашивайте обо всем, что вас интересует. Потому что именно вам жить в счастливой советской стране. Пожалуйста, – обратился он к Надежде.

– Я, Надежда Погребняк, – волнуясь, начала девушка, – хочу пожелать моим юным друзьям поскорее скинуть оковы рабства. Чтобы вы, никого не боясь, носили этот великий для нас символ – красный галстук!

– Мы не боимся его носить, – робко заметил один из пионеров. – Обидно только, на нас почему-то смотрят как на дураков?

Тут на него цыкнули, и он затих. Надежда продолжила свою пламенную речь:

– Знаете, почему так смотрят? Одни завидуют вашей смелости, другие обмануты враждебной народу властью…

– Проще, доступнее излагайте им, – прошептал ей в ухо Прошкин.

– … Обмануты плохими дядями, которые правят вашей страной, – поправилась комсомолка Погребняк. – Но скоро им придет конец, и вы заживете свободно и счастливо, как все пионеры нашей страны.

– А им разрешают есть мороженое? – спросила сидевшая за последним столом девочка с кудрявыми волосами.

– Конечно. Сколько угодно!

– Как я завидую. А мне мама запрещает: ангиной можно заболеть.

– Советские дети едят мороженого, сколько захотят, и при этом ангиной не болеют.

– Они никогда не болеют?

– Иногда болеют, – слегка смутилась Надежда. – Но наши доктора – лучшие в мире.

– Как здорово! – вздохнула девочка в кудряшках. – Хочу в СССР!

– Правда, что Ленин у вас лежит в саркофаге? – поинтересовался огненно-рыжий паренек.

– Не в саркофаге, а в мавзолее, – поправил Давид. – Наши люди толпами ходят туда, чтобы поклониться великому гению и его деяниям.

– А сколько стоит билет?

– Нисколько! – фыркнул Давид. – Это святое для народа место. Вон у вас темные, непонимающие люди идут в церковь. Но ведь за вход они не платят… Надеюсь, что скоро все наши вожди будут лежать в таких же мавзолеях. Все старые храмы снесем, вместо них будут новые – мавзолеи. Ходи и смотри на тех, кто создал тебе счастливую жизнь.

– И Сталина положат в мавзолей?

– Обязательно!

– А мне папа говорил, что он бессмертен, – рассуждал неугомонный парнишка.

Давид не на шутку перепугался, ляпнул лишнее. Но тут же нашелся:

– Надеюсь, что когда вождь состарится, ученые придумают эликсир бессмертия. И никуда от нас Сталин не уйдет. И мы его не отпустим.

– А что еще есть в СССР? – послышался тоненький голосок худого мальчика в очках.

– У нас есть джигиты! – воскликнул Рустам. – Вы не слышали о них?.. Ничего, когда Империи не станет, и две части единого государства соединятся под красным стягом, мы с удовольствием придем к вам, на главной площади станцуем лезгинку.

– А вас много?

– Очень много! Больше, чем можешь себе представить.

Вопросы следовали один за другим, от крайне острых: «Есть ли в СССР другие молодежные политические организации?» (У Надежды взметнулись вверх брови: «Зачем возрождать давно отжившее?», и худенький мальчик в очках радостно воскликнул: «Вот хорошо, а то нас мучают и скауты и монархисты»), до бытовых: «Разрешают ли советским пионерам носить короткие штаны?». Затем Рустам станцевал горячую лезгинку, пообещав вскоре сделать ее национальным русским танцем. Под конец все спели: «Взвейтесь кострами синие ночи…» (Знаменитый пионерский шлягер 20-х и 30-х гг. – прим. авт.), и Прошкин объявил об окончании «исторической встречи».

– Как я волновалась, – призналась Надежда. – Будто на самом сложном экзамене. Не так просто нести идеи Маркса и Ленина в массы.

– По-моему все прошло неплохо, – осторожно заметил Давид.

– Какое неплохо! Отлично! – разгорячился Рустам. – После такой встречи неплохо бы перекусить.

Они как раз стояли перед кабачком с заманчивой вывеской: «Вкусно и быстро». Однако Прошкин не согласился:

– Зачем нам буржуазная пища? На соседней улице открыли коммунистическую столовую: «111 Интернационал».

Гости согласились, тем паче, она недалеко от их гостиницы.

Находился «111 Интернационал» в подвале небольшого дома, спускаться пришлось по крутым ступенькам. Внутри все выглядело неряшливым, несколько столиков со скатертями, которые явно не меняли уже несколько дней. За стойкой стояла толстая дама в буденовке с красной звездой, она тоскливо посмотрела на посетителей и небрежно бросила:

– Чего будем заказывать?

– Шашлычок, – крикнул Рустам.

Дама в буденовке посмотрела на него как на сумасшедшего.

– Этого у нас нет.

– Тогда курочку, да с чесночком, – облизнулся Давид.

– Издеваться пришли? – вконец рассердилась «буденовка».

– Что-то же у вас есть? Пельмени? Бифштекс? – умоляюще произнесла Надежда.

– Суточные щи и картошка.

– Больше ничего? – поразился Рустам.

– Достаточно. Мы вам не буржуи.

– А что плохого в картошке? – раздался знакомый деревянный голос Прошкина. – Зато мы пообедаем в нашей столовой.

Надежда, как возможный будущий комсорг, поддержала его:

– Помните старую пионерскую: «Здравствуй, милая картошка, пионеров идеал…»?

Все тут же подхватили ее и пропели до конца. «Буденовка» равнодушно прослушала и сказала:

– Так будете щи и картошку? Тогда садитесь.

Надежду уже не столько волновало: что есть? Гораздо хуже, что не могла найти туалетную комнату. Когда спросила об этом «буденовку», та недовольно буркнула:

– Ну вот, еще и гадить сюда пришли. На улицу с этой проблемой, на улицу.

Погребняк вспомнила, что гостиница рядом, попросила ребят немного подождать ее. Рустам ухмыльнулся:

– Спокойно делай свои дела. Чувствую, раньше, чем через час нас не обслужат.

– Увидишь Валентину, скажи, что мы ее ждем, – добавил Давид. – Пусть приходит сюда, отведаем «пионерской картошки».

Надежда заскочила в номер, естественно, никакой Валентины не было. Она быстро привела себя в порядок, вышла из туалетной комнаты. Надо поспешить, что, если Рустам ошибается, и обед принесут раньше.

И тут она почувствовала, что не одна в номере. Она обернулась и… обомлела!

Перед ней в кресле сидела Красная Стерва, как две капли воды похожая на саму Надежду. У комсомолки волосы на голове зашевелились.

– Ты… Вы…

– Говори мне «ты». Ведь я – это ты. И, наоборот, ты – это я.

– Не понимаю! Абсолютно ничего не понимаю.

– Чего не понять? Ты была там и все видела, все чувствовала. Знаешь, чем закончилось дело? Я проникла в город и убила семью аптекаря.

– И детей?

– Конечно. Дети видели и могли нас опознать. Дети взрослеют, взрослые превращаются в стариков и умирают. Человек все равно умрет, есть ли разница: раньше или позже? Ни один властитель не избежал ее объятий. Вечно одно – идея! Ради нее люди жертвуют всем. Вспомни Джордано Бруно или Робеспьера, Софью Перовскую или сотни тысяч коммунистов Гражданской войны. Это тот идеал, которому веришь, возводишь в абсолют. Именно идея владеет нами, двигает нашими поступками, заставляет вертеться мир. Познавший вечность идеи познает и вечность бытия. Я исчезаю, но приходишь ты! И мы снова живем. Но если рушится идеал, прерывается цепочка наследственности, тогда мы умираем по-настоящему!

Глаза Красной Стервы так ни разу и не моргнули, точно перед Надеждой не человек, а кукла-убийца.

– Хочешь знать, подруга, окончание моей истории?.. Меня схватили на следующий день после убийства семьи аптекаря. Схватили при попытке подрыва поезда. Меня вели на расстрел, а я хохотала им в лицо и кричала: «Да здравствует коммунизм!» Солдаты пришли в ужас, они не понимали, кто я. Ведьма из преисподней? Один думал бросить ружье и бежать, я прочитала по его глазам. Бедняга так и не понял истину: я не умру, приду снова, только в ином обличье.

Надежде, как и тому солдату, хотелось бежать, однако взгляд Красной Стервы пригвоздил ее к стене. Да разве можно от нее убежать? Зловещий призрак встретит ее в коридоре, на улице – везде! Она только что сказала: я – это ты.

– Я говорила и другое, – голос бил по ушам, вибрировал. – Ты – это я! Ты не посмеешь разорвать цепочку. Для тебя это станет концом настоящим. Тебя так же поведут на расстрел, но уже никогда не возродишься вновь! Останутся – прах, проклятие потомков, затем – забвение.

Погребняк старалась не смотреть на страшную гостью. В зеркале отразилось ее собственное лицо – белое, как бумага, ни кровинки. Но тут изображение самой Надежды исчезло, вместо нее там была… Валентина. Она будто бы беззвучно вопрошала:

– За что?

…Люди в форме встретили Репринцеву прямо на вокзале и куда-то повели. Сказали, что надо поговорить…

Надежда прекрасно понимала, чем закончится такой разговор!

Сегодня сокурсница Валя еще бегает по чужому городу чужой страны, завтра – прощальный бал. А послезавтра – поезд, который повезет ее к месту пыток.

И она, наивная, этого не знает! Зато сокурсница Надя в курсе.

«Надюша, почему ты не предупредила меня?»

– Даже не думай! – от голоса Красной Стервы не спрячешься нигде, беги – не беги. – Не смей рвать священную связь преемственности. Твоя подруга – ничто, просто красивая куколка, которая всегда и везде затмевает тебя. Ты же – человек великой идеи!

В зеркале снова была Надежда, а дальше?.. Комната, кресло… Оно пустое!

– Тебя нет! – облегченно крикнула Погребняк.

Осторожно, дабы не разочароваться в своем открытии, она скосила глаза на кресло. Красная Стерва по-прежнему сидела там!

– Мне не надо отражаться в зеркале. Я в тебе!

Ноги плохо держали Надежду.