Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши"

По мнению моих родных, да и наших приятелей, я была большая фантазерка – желала окружить детей и себя с Иваном Петровичем хорошими людьми, чистой нравственной атмосферой. Я считала, что каждый хороший человек хоть черточку своего «я» внесет в нашу среду, и, таким образом, его пребывание у нас оставит хороший след на нашей жизни.

Начала я подбирать себе хороших людей. Это относилось решительно ко всем, кто так или иначе принимал участие в нашей жизни. Для меня важно было, чтобы все окружающие люди, будь то кухарка, прачка и т. д., радовали бы нас проявлением своего личного «я».

Переехали мы на маленькую квартирку на Большой Пушкарской без парадного входа. Мебели у нас было весьма мало. Прислуги не было. Иван Петрович сам покупал дрова, а я сама ходила на рынок и готовила обед. Кажется, мы ничем не могли заслужить уважения и любви обитателей всего дома.

Однако прежде всего явился швейцар с предложением своих услуг. Он очень облегчил Ивана Петровича, взяв на себя хлопоты о дровах. Затем пришла дворничиха, предложила выносить помойные ведра. Чем же заслужили мы такое внимание? Иван Петрович обладал способностью покорять и привязывать к себе людей своим высоким духом, любовью к труду и неизменной справедливостью. Это влияние отражалось как на людях образованных, так и на простых, и сохранилось до конца его жизни.

Наступила осень. Мне надо было одеть Ивана Петровича. Пиджак из альпага я сшила сама, но никак не могла решиться сшить ему брюки. Услышав о таком моем затруднении, наш швейцар приходит ко мне и говорит:

– Отдайте сшить брюки моему племяннику Ильюшке.

– Да разве можно отдать материал такому пьянчушке?

– Эх вы, барыня! – сказал швейцар, – думаете, как пьяница, так значит и не человек? Напрасно, напрасно! Ильюшка хорошо работает и берет за работу с прикладом (а приклад ставит хороший) три рубля.

Наконец, я решила попробовать, и с тех пор, до самого отъезда Ильюшки в деревню, он работал на Ивана Петровича. Оставляя у себя обрезки, он аккуратно ими потом чинил все изъяны.

Швейцар Василий Шувалов сделался у нас своим человеком. Он помогал всегда при уборке квартиры в определенное время. Вот однажды вместо него приходит небольшой мальчик-подросток.

– Ты зачем? – спрашиваю я.

– Работать вместо отца: он лежит больной, после вчерашней гульбы на свадьбе.

– Да ты-то кто?

– Я Иван – сын Василия, приехал из деревни – невмоготу стало жить с безумной матерью.

Мать была душевнобольная, но тихая. Жила одна в деревне, куда муж высылал ей деньги на содержание. Вот эта-то болезнь жены и довела Василия до пьянства.

– Да можешь ли ты работать? – спросила я мальчика.

– Коли б не мог, не брался бы.

И всю работу он сделал исправно, даже аккуратней своего отца. Я давала ему денег, но он не взял, сказав, что деньги должен получить отец, который его содержит и очень желает скоро определить куда-нибудь на службу.

Мальчик меня заинтересовал. Я узнала, что он не кончил даже деревенской школы и предложила заниматься с ним вечерами, когда дети спали. Это его очень обрадовало, и он исправно, с большим интересом начал учиться.

В это время Николай – старый опытный лабораторный служитель Ивана Петровича (еще по лаборатории Боткина) – до того запил, что пришлось поместить его в больницу. Один из учеников Ивана Петровича продержал его в больнице почти два года под самым строгим своим личным надзором. Без Николая Иван Петрович был как без рук – никто не мог его заменить. Вот я и говорю Ивану Петровичу:

– Возьми к себе Ванюшку. Он смышленый и хорошо грамотный мальчик. Кроме того, честный, на него можно вполне положиться.

Посоветовавшись со своими сотрудниками, Иван Петрович решился взять этого мальчика. Первое время мальчик даже спал в лаборатории. Впоследствии из него вышел такой ловкий и дельный оператор, что без его помощи не обходился ни один доктор при своих опытах. Иван Петрович очень высоко ценил его.

Вернулся из больницы Николай, совсем бросивший пить. Он и Иван – оба остались главными помощниками Ивана Петровича при его работах. К сожалению, произошло событие, которое пагубно отразилось на их жизнях.

У Николая была дочь – миленькая, умненькая и дельная девушка. Иван решил на ней жениться. На свадьбе и тесть, и молодой муж разрешили себе выпить, и с тех пор пошло семейное пьянство, доведшее их обоих до могилы.

Скажу несколько благодарных слов в память швейцара Василия.

Я рано уезжала с маленькими детьми на дачу, а Иван Петрович оставался еще целый месяц продолжать свои работы в лаборатории. На попечение кого же я могла его оставить? Выручал все тот же Василий. Ему я оставляла все ключи. Он знал, где лежит платье Ивана Петровича, его белье; знал, когда нужно приготовить ванну, сменить белье на постели; отдать, если требовалось, в починку туфли, ботинки. Он приготовлял ему чай со свежей булкой и маслом. Покупал ежедневно молоко. Даже распоряжался деньгами, а для визитов к принцу проветривал фрачную пару и приготовлял крахмальную рубашку без обтрепанных воротничков.

Всегда он укладывал все необходимые вещи для дачи, отправлял багаж, сопровождал меня с детьми на вокзал и усаживал в вагон.

Случалось, иной раз, вечером накануне отъезда, когда надо было укладывать вещи, когда ломовик и извозчик были заказаны и билеты для всех взяты, Василий приходил, еле держась на ногах. Я в ужасе говорила:

– Что вы со мной делаете, ведь билеты уже взяты!

– А вы, барыня, не суетитесь попусту. Пьяный все же человек. Не забывайте, не забывайте! Ну, дайте мне ключ от парадной двери, выложите в кабинете все необходимые вещи, только ничего не забудьте. Оставьте чемоданы, корзины, веревки, и все будет исправно сделано!

И действительно, утром у подъезда стояли два извозчика. А рядом Василий с квитанцией в руках на сданный багаж. Затем он усаживал на одного извозчика меня с двумя детьми, на другого няню с двумя другими, сам же спешил на конку. У вокзала он встречал нас, перетаскивал все вещи в вагон (чтобы не было расходов на носильщика) и, проводив нас, возвращался домой, чтобы убрать квартиру к приходу Ивана Петровича.

Мы всегда с благодарностью вспоминали его дружеские заботы и услуги.

После смерти Василия новый швейцар Иван Лебедев также входил во все наши семейные интересы, был внимателен и заботлив. Не только по отношению к нам самим, но и к детям. Прослужил он до нашего переезда в дом Академии наук, после чего попрощался с нами и уехал к себе на родину в деревню.

В 1891–1892 гг., когда мы переехали в большую квартиру на Введенской улице, пришлось подумать о регулировании домашнего хозяйства. До этих пор у нас или совсем не было служанок, или же были временные. Я не могла дать хорошего жалования, доходов при покупке провизии тоже не могло быть, так как я хорошо знала цены продуктам, а ели мы очень скромно. Поэтому у нас постоянно менялись кухарки.

Однажды приходит пожилая женщина, чисто и скромно одетая, с умными глазами и ласковой улыбкой, посмотрела она на меня, на детей, обошла всю квартиру, помолилась на каждый образ и сказала:

– Люблю, когда бога не забывают. Вот сделаем мы так: поживу я у вас неделю, и мы приглядимся – як вам, а вы ко мне. Понравимся друг другу – останусь, а нет, так попрощаемся.

За неделю Марьюшка покорила нас всех. Иван Петрович оценил в ней человека, любящего работу и исполняющего ее добросовестно. Я оценила в ней необычайную аккуратность и честность. Со страхом ждала я решения Марьюшки. И вдруг на шестой день она привезла свой сундук, повесила свои образа и пошла служить молебен на добрую жизнь, прожила у нас Марьюшка 16 лет до самой своей смерти.

Это была женщина с сильным характером, чувством собственного достоинства, скромная и любящая, она была вдова. Прожила с мужем долгое время, очень дружно, он был повар, и от него она научилась готовить не только хорошо, но даже артистически. Иван Петрович был тому рад, так как он ел всегда мало, но любил, чтобы все было вкусно приготовлено.

Была у Марьюшки единственная дочь, красивая, умная, тихая и трудолюбивая женщина, очень несчастная в замужестве. Муж ее был пьяница, бездельник, пропивший все наследство своих родителей и сидевший на шее у жены и ее матери. Бедная женщина приезжала отдыхать к своей матери. Это поддерживало ее материально и нравственно. Особенно огорчало обеих женщин, что внучки пошли в отца пьяницу – некрасивые, грубые и ленивые.

Я всегда любовалась, с каким удовольствием Марьюшка расчесывала чудные косы своей дочери, а косы-то были толстые, как кулак, и до колен.

Была еще у Марьюшки семья ее брата, человека больного, неспособного к работе. Жена же его была забалована и не желала работать. Детей у них было двое, дочь Маша и сын Кузьма, эту семью тоже надо было поддерживать Марьюшке. Когда нам понадобилась помощница для уборки большой квартиры, Марьюшка попросила меня взять ее племянницу Машу, чтобы та могла посылать все свое жалование родителям.

Приехала молоденькая девочка, лет 15–16, очень аккуратная, трудолюбивая и ласковая. Она стала внимательно прислушиваться к моим занятиям с детьми. Сама она уже умела хорошо читать и недурно писать.

Я всегда обучала служивших у меня чтению, письму и первоначальной арифметике. Каково же было мое удивление, когда Маша первая попросила меня с ней заниматься. При том оказалось, что она усвоила многое из моих занятий с детьми, и усвоила с большим толком и сообразительностью. Чем дальше шли занятия с ней, тем больше я увлекалась и приходила в восторг от ее жажды знаний и от ее способностей. Она с таким толком передавала прочитанные ею произведения, что Иван Петрович стал давать ей популярные книжки, присланные ему для отзывов. Если Маша передавала содержание их толково, то он одобрял книжки, а в противном случае отвергал.

Стоит у меня перед глазами следующий случай. Вышел очень тяжелый день: дети капризничали, плохо занимались и к вечеру устали; уложив детей спать, села я с интересной книгой «Лекции Соловьева о русской истории», чтобы отдохнуть до прихода Ивана Петровича. Он был на заседании Общества русских врачей, после которого хотел диктовать свои лекции о пищеварении. Вдруг тихо открылась дверь, и вошла Маша с книгами и тетрадями.

– Маша, ты видела, какой у меня был тяжелый день? Я раздражена, мне надо успокоиться к вечеру для писания с Иваном Петровичем, если я стану заниматься с тобой, то вымещу на тебе свое раздражение, буду рвать тебя за уши!

– Что ж, – сказала Маша, – а только займитесь.

Что же мне оставалось делать? Волей-неволей стала я заниматься, и дело пошло успешно. Маша порадовала меня, прочтя свое стихотворение. Так что до самого прихода Ивана Петровича время прошло для нас незаметно.

Скоро Маша выдержала экзамены на сельскую учительницу. Это не удовлетворило ее жажду к знанию, она пожелала учиться дальше, чтоб сдать экзамены на городскую учительницу.

Живя у нас, она перечитала всех наших классиков, очень недурно и с увлечением писала сочинения, писала стихи.

Казалось, все шло хорошо, но родители стали требовать от Маши больше денег. Заболевание отца усиливалось. Наступило время учиться ее брату. К счастью, нам удалось достать Маше место продавщицы винной лавки в их городке. Жалованье обеспечивало всю семью. Торговала в лавке мать. Маша вела только счеты и оставалось много времени для учения. Программы были у нее или давала их я. Ко мне же приезжала она проверять свои знания и получать дальнейшие указания для работы. Дело шло отлично.

В Петербурге жила Машина двоюродная сестра – портниха. Однажды Маша, приехав в Петербург, остановилась не у нас, как всегда, а у двоюродной сестры. Дело было перед Троицей. Работы было очень много, и Маша стала помогать сестре. Квартира была под крышей, было очень жарко. Обе они пили сырую воду прямо из-под крана. Для сестры дело обошлось благополучно, а наша любимица Маша заболела тифом и была отправлена в Боткинские бараки¹¹⁸.

Как только уведомили нас об этом, я немедленно поехала туда и от имени Ивана Петровича просила докторов, фельдшериц и сестер обратить внимание на эту дорогую нам жизнь, сиделкам же заранее вручила благодарность. Все полюбили Машу и внимательно ухаживали за ней. Дело шло на поправку.

В Духов день сидим мы с Марьюшкой и толкуем о том, что завтра же надо будет взять Машу из больницы и отправить домой. Разговор наш был прерван звонком: пришли сообщить, что ночью Маша скончалась. Оказалось, что в Троицын день двоюродная сестра принесла ей массу гостинцев, Маша поела, и следствием этого было кишечное кровотечение.

Так погибла эта талантливая натура. Мы с Иваном Петровичем горько ее оплакивали. Подобных способностей и любви к знанию мне не пришлось больше встретить, хотя через мои руки прошло много учеников и учениц.

Тяжело перенесла наша Марьюшка этот удар, утешило ее то, что брат Маши окончил к этому времени свое учение у плотника. Из него вышел дельный рабочий, и семья не потерпела материального ущерба.

* * *

Марьюшка относилась к Ивану Петровичу с каким-то почти священным почтением. Доставить ему удовольствие, порадовать чем-нибудь было для нее настоящим праздником. Когда пришлось нам однажды уехать за границу на какой-то съезд и дети оставались с моей сестрой, которая не любила хозяйничать, то деньги на прокормление семьи оставила я Марьюшке, она измучила всех детей, заставляя их по очереди записывать счеты. Записывалась каждая копейка, причем она говорила детям:

– Каждая копейка заработана вашим отцом и потому должна быть разумно истрачена. Нельзя его труды пускать по ветру.

Все чаще и чаще стала звать Марьюшку ее дочка отдохнуть летом в деревне, Марьюшка не решалась, но одно печальное письмо дочери подействовало на нее. Она попросила меня нанять на лето заместительницу и отпустить ее на отдых. Дело устроилось. Надо было Марьюшке уезжать, она бросилась мне на шею, расплакалась и сказала:

– Боюсь ехать! На кого я вас оставлю? Дети еще не выросли, а вам нет времени как следует заниматься хозяйством!

Все же она уехала. Действительно, сердце ее не обмануло – она там скончалась от дизентерии.

Должна упомянуть еще об одной услуге, оказанной мне Марьюшкой. После смерти Маши мне пришлось искать ей заместительницу. Пришла наниматься молодая девочка, очень миленькая и нежненькая. Мне она очень понравилась, но Марьюшка сказала:

– Разве для вас годится такая? Ведь это горничная – ходит за госпожой. А вам нужна работница, чтобы и печи топила и пол подмывала, и детское белье стирала. Вы не посмотрели, какие у нее нежные руки? Это не работница.

Тогда я поручила эту заботу Марьюшке. Она мне нашла очень дельную и хорошую девушку Дашу, прослужившую у нас до своего замужества. Девушка была аккуратна, трудолюбива и честна. Все свободное время она употребляла на приготовление себе приданого. Великолепно вязала, вышивала, но отличалась редкой неспособностью к учению. За четыре года она едва выучилась читать и только печатное. Писать же так и не научилась. Могла только подписать свою фамилию.

Любила она потанцевать. Ходила на танцевальные вечера и всегда одевалась под курсистку: черная юбка, белая шелковая кофта и на черном шнурочке золотые часы. Только ходила она на вечера со своей приятельницей, хорошо грамотной, так как сама не только не могла написать, но и прочесть письмо при игре в почту.

Выйдя замуж, Даша оставила нас.

Ко времени рождения второго ребенка в 1890 году мы прекратили свои поездки на лето к родным. И с 1891 года поселились на даче в местечке Силламяги под Нарвой. Это был прелестный приморский уголок, где из года в год собирались почти одни и те же дачники. Прожили мы здесь 27 лет и все время на одной и той же даче. Привыкли и полюбили это местечко, как свой родной угол.

Дача, которую снимали Павловы в Силламягах

Первые два года прошли в устройстве и систематизации жизни. Над этим долго хлопотал Иван Петрович, который всегда стремился к точному и правильному распределению времени.

И. П. Павлов пропалывает цветник на даче в Силламягах

Иван Петрович очень любил цветы и много занимался на даче своим любимым цветником. Садовника у нас не было, а цветники были обширные. Все гряды приготовлял сам Иван Петрович с навозом и прибавлял удобренной земли. Ранней весной он в комнатах на городской квартире сеял цветы в плоских ящиках, а потом их пикировал. Ящиков было так много, что все окна были заняты рассадой.

И. П. Павлов расчищает дорожку на даче в Силламягах

С первыми теплыми днями Иван Петрович сам вез эту рассаду на дачу и рассаживал в гряды, причем доводил себя работой до полного изнеможения. Он возвращался домой совершенно согнутый и ходил два-три дня как параличный. Все же это не мешало ему в первые же свободные дни отвозить следующую партию рассады. Хорошо, что при нем была всегда наш старинный друг кухарка Марьюшка. Она его кормила и присматривала, чтобы он вовремя ложился спать. На ее попечении оставались посаженные цветы.

Команда игроков в городки вСилламягах. В центре И. П. Павлов с сыновьями Всеволодом и Виктором. Публикуется впервые

Когда же мы всей семьей переезжали на дачу после окончания занятий в академии у отца, в гимназии у детей, Иван Петрович с азартом брался за физическую работу, которой посвящал все три месяца жизни на даче. Два часа утром он работал в цветнике, проводил новые дорожки, сносил с них старый песок и посыпал новым, блестящим. Песок приходилось носить с моря, с дороги с порядочным подъемом. Работал он энергично, до пота, раза два меняя совершенно мокрые рубашки, поэтому рубашки приходилось заготовлять ему на лето в большом количестве.

На прогулке в Силламягах. Слева направо Виктор, Вера, Иван Петрович, Всеволод Павловы

Затем он пил чай со всей семьей и отдыхал, прогуливаясь и любуясь своей работой.

Страстную любовь свою к физическому труду он постоянно подчеркивал. Иван Петрович часто говорил:

– Я не знаю, кем бы я чувствовал себя счастливей – земледельцем, истопником (он артистически топил печи: закрывал всегда печь, полную углей, наслаждался своим успехом и просил им полюбоваться других) или ученым!

Впрочем, он любил всякую работу и делал ее с большим удовольствием. Со стороны казалось, что данная работа для него самая приятная, настолько она его радовала и веселила. В этом-то и заключалось счастье его жизни.

К 11 часам собиралась большая компания – все окружные знакомые и дети, – и начиналась игра в городки.

Желая привлечь как можно больше участников к этой игре, Иван Петрович долго приспособлял часы, удобные для всех его близких знакомых. Обыкновенно играли с 11 до 12.30.

Игра в городки первым делом привела к знакомству с нами постоянно жившего там известного художника Ричарда Александровича Берггольца¹¹⁹. Ивану Петровичу он полюбился своей страстной привязанностью к искусству. Рисуя картины, он забывал все окружающее и переносился в мир своей фантазии.

Силламяги. После игры в городки.

В центре – И. П. Павлов, справа от него – Н. Н. Дубовской

У него с Иваном Петровичем шли бесконечные споры об искусстве, его целях и его значении в жизни людей. Ричард Александрович уверял, что природа обуздывает фантазию художника, и что не будь у художника фантазии, картины выходили бы пресными, серыми, неинтересными.

Ричард Александрович был не только хороший игрок в городки, но и веселый член общества. Он оживлял всех своим метким остроумием и всегда веселым настроением.

Вторым приятелем, знакомство с которым состоялось во время игры в городки, был профессор Технологического института Дмитрий Степанович Зернов¹²⁰. Это был человек широко образованный, но страстно увлекающийся. Он был деятельным членом кадетской партии, и на этой почве у Ивана Петровича, не менее горячего человека, происходили с ним такие бурные споры, что наша старая кухарка Марьюшка прибегала ко мне со слезами:

– Идите скорее, успокойте их! Иван Петрович говорит ему дело, а он как бык уперся, и слушать не хочет. Скоро они палками поколотят друг друга.

Шла я, смеясь, повторяла им слова Марьюшки. На это Иван Петрович, также смеясь, говорил:

– Жалко, а следовало бы успокоить эту горячую бестолковую голову!

И игра мирно продолжалась дальше.

Спустя год в эту дружную городошную компанию попал крупный художник Николай Никанорович Дубовской¹²¹. Жил он на порядочном расстоянии от нас в крестьянском дачном поселке, но неизменно аккуратно и точно являлся каждый день к началу игры.

Его мировоззрение подходило к спокойному и глубоко обдуманному взгляду Ивана Петровича на жизнь. Николай Никанорович любил ездить на велосипеде и постоянно принимал участие во всех поездках Ивана Петровича. Он часто проводил у нас чудные летние вечера за дружеской беседой. Это сблизило его с Иваном Петровичем настолько, что и в городе он продолжал часто навещать нас и обращался к Ивану Петровичу за дружеским советом при всяких сложных своих переживаниях.

Это была душа чистая, прямая, возвышенная. Он не мирился в жизни ни с какими компромиссами, вечное искание правды, стремление всегда быть справедливым сделало его самым дорогим и близким другом Ивана Петровича. Потерю этого друга он тяжко пережил, высказав скорбь свою в надгробной речи над могилой¹²².

Любовь свою к Николаю Никаноровичу Иван Петрович перенес на его сына, также высокосправедливого, безукоризненно честного и трудолюбивого. Иван Петрович всегда радовался, что сын не посрамил память отца и шел такой же светлой дорогой жизни.

* * *

Игра в городки продолжалась среди шума, смеха и всяких разговоров до половины первого, когда все женщины возвращались с купания. (Часы купания у нас делились на мужские и женские.) После этого все мужчины в свою очередь гурьбой отправлялись купаться.

Велосипедная прогулка в Силламягах. Крайний справа – И. П. Павлов

Надо отметить, что Иван Петрович и мой брат ходили купаться во всякую погоду. И под дождем при северном ветре, когда мостки бывали сломаны и приходилось по колено в воде бежать по камням, когда волны чуть не сбивали с ног, – программа купания всегда выполнялась ими без всяких пропусков.

После купания мы садились обедать, затем Иван Петрович ложился на диван на балконе. Балкон был открытый и закрывался только парусиновой занавесью. В это время он пил чай с вареньем и выпивал не менее 6—10 стаканов. Пил он лежа и при этом читал философов или поэтов. Ни одна научная книга не имела права въезда на дачу! Иван Петрович находил нужным совершенно освобождать свою голову от всяких лабораторных мыслей.

В четыре часа вся семья опять собиралась за кофе. Несмотря на свое чаепитие, Иван Петрович выпивал 3–4 стакана кофе с ватрушками, которые так дивно пекла наша Марьюшка.

Часов в пять опять собиралась компания. И все ехали в какую-нибудь дальнюю прогулку на велосипедах. На даче Иван Петрович не любил прогулок пешком (исключение делалось для сбора грибов), ни катания на лодке, а тем более катания в экипаже. Точно также не любил он игры в теннис, хотя все дети страшно увлекались этой игрой¹²³.

Возвращались к ужину, после которого в десять часов ложились спать.

В хорошие летние дни ко всему этому еще прибавлялась поливка цветов. Правда, требовалась она не часто, и в этих случаях сыновья помогали отцу носить воду из реки по крутому подъему. Все же главная работа при поливке цветов лежала на Иване Петровиче.

Прожив таким образом три месяца, Иван Петрович начинал чувствовать тоску по лаборатории. И с большим удовольствием возвращался в город, где с жаром набрасывался на новую научную литературу и новые лабораторные опыты. Начинался умственный труд, который и поглощал все другие интересы до следующей весны. На рождественские и пасхальные каникулы Иван Петрович, хотя и отдыхал, но продолжал посещать лабораторию, правда, на короткое время.

Мирно шла наша долголетняя жизнь на даче в Силламягах почти без всяких огорчений. Вспоминаю, что у Ивана Петровича было в 1893 году мимолетное заболевание. Купался он с моим братом при температуре воды 7 °C при северном ветре. Мостки от купальни были сорваны, приходилось после купания выходить, бредя по колено в воде, и быть очень осторожным, чтобы не споткнуться на крупные валуны, не видные в мутной воде. На берег купальщики выходили совсем обсушенные ветром.

Получил Иван Петрович от такого купания прострел. Дачный доктор уже уехал и лечить пришлось мне домашними средствами. На это Иван Петрович охотно соглашался, не видя другого выхода. Он не мог выпрямить спину и, несмотря на все свое терпение, стонал при малейшем движении. Клали мы ему припарки, а спину я гладила утюгом через полотно. Это приводило в восторг всю детвору.

Через три дня боли прошли.

Два дня еле удалось [отговорить] Ивана Петровича от купания. Но затем ко всеобщему нашему удивлению и к озлоблению соседей он вместе с моим братом отправился купаться в прежних условиях, да еще под дождем. Все прочили, что через день-два он снова заболеет, но этого не случилось.

Больше всего не любил Иван Петрович нарушение своего строго установленного режима. Он очень огорчался, когда это случалось.

Летом 1900 года, несмотря на большое неудовольствие, пришлось Ивану Петровичу нарушить летний режим. Ему надо было ехать на Международный физиологический конгресс в Париж. Он никогда не ездил один, я его всегда сопровождала. Детей мы оставили на попечение моей сестры и брата Ивана Петровича. Проездили мы около месяца.

Вернулись и застали все вполне благополучным. Но через день после нашего возвращения заболел сынишка Виктор. Тетя и дядя твердили: «Какой умник, заболел, когда папа и мама вернулись».

Прежде всего мы подумали, что мальчик просто объелся гостинцами, привезенными родителями. Лежал он в постели, но братья, сестра и все его приятели целый день играли с ним и целовались. Каков же был наш испуг, когда к вечеру Виктор стал жаловаться на боль в горле, температура поднялась до 39 °C! Приглашенный доктор определил у него скарлатину.

Оказалось, что за две недели до нашего возвращения был детский праздник, и Виктор бегал в тройке с детьми, у которых было шелушение кожи после скарлатины. Родители детей это знали, но не пожелали лишить их удовольствия, не подумав об опасности заражения других. На следующее утро наш полуостров, на котором было 10 дач, совершенно опустел: все уехали, боясь заражения скарлатиной. Да и пора было возвращаться в город. Только на нашей даче остались я, милая Марьюшка и больной Витя.

Не было ни доктора, ни аптеки. Раз в неделю навещал нас Иван Петрович. Оставаться долго на даче было нельзя, так как помещение было летнее, дуло от окон и очень сильно с пола.

Кроме того, мы были совсем одиноки, немного дачников оставалось еще на другом берегу реки. Через четыре дачи от нас, на нашем берегу жил только сторож с семьей. Но и тот как-то раз приходит ко мне и говорит:

– Как хотите, а я с семейством на 3 дня уеду в Нарву на свадьбу к сестре.

Волей-неволей пришлось на это согласиться. И остались мы одни. В первый же вечер приходит ко мне Марьюшка и говорит:

– Вот шумит ветер, шумит море, никого нет. Придут да нас утютюкают, и никто-то не услышит.

– Что же, Марьюшка, – сказала я, – вот у нас детское ружье. Полночи стойте вы на карауле, а вторую – я.

– Спасибо! Чтобы нашим же ружьем да нас и пристрелили! Я и то на ночь прячу и топор, и кухонные ножи.

Так до конца нашего пребывания на даче старушка побаивалась все время. Я же настолько была поглощена страхом за ребенка, что все остальное было для меня пустяками.

Сильно обрадовалась я, да и Витя со мной, когда Иван Петрович приехал вместе с дезинфектором. Он продезинфицировал всех нас и все наши вещи, которые мы брали с собой в город, и сказал, что останется здесь после нашего отъезда и тщательно продезинфицирует все помещение.

Наш друг профессор Г. А. Смирнов¹²⁴, человек бездетный, живший в то время со своей сестрой (жена его любила проводить осень в своем имении), предложил мне с Виктором поселиться у него в квартире на время карантина. К сожалению, это время очень затянулось и мне пришлось воспользоваться любезностью его жены, возвратившейся из имения. Задержало шелушение кожи на пятке, до окончания которого милейший доктор Николай Константинович не позволял нам вернуться домой.

Для возвращения домой выбрали мы воскресный день, когда Иван Петрович был дома. Вот-то был веселый праздник! Целый день раздавался смех и поцелуи. Мы с Иваном Петровичем просидели далеко за полночь, уложили детей спать и налюбовались ими.

Собственно говоря, только с этого времени я могла подумать о разумном устройстве нашей семейной жизни. Если появление второго ребенка должно было положить конец нашим постоянным скитаниям к кому-либо из моих родных, то все же главным мотивом для прекращения этих скитаний послужило упорядочение наших материальных средств.