Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши"

Брат Дмитрий был годом моложе Ивана Петровича. Жили они в детстве очень дружно, и когда Ваня после своего падения с помоста сильно болел и ослабел, Митя взял на себя роль защитника и покровителя старшего брата. Он до того вошел в эту роль, что когда Ваня вполне оправился и стал здоровым и сильным мальчиком, Митя продолжал быть его нянькой.

Поражало Митю умственное развитие Вани. Его способность не только говорить, но и писать правильно и интересно. Необыкновенная его правдивость и неспособность приспособляться ко всяким жизненным передрягам. Он говорил:

– Удивительный мальчик этот Ванька – по рассуждениям мудрец, а в жизни каждый таракан его за нос проведет! Порвали мы с ним штанишки новые, у меня осталось это шито-крыто: сбегал к тетеньке, и она все починила, а Ваньке мамаша в сердцах здорово уши надрала! И так всегда и во всем. Беда была бы ему, если бы я его не охранял.

Дмитрий Петрович Павлов. Варшава

Иван был мальчик серьезный, вдумчивый, а Дмитрий шутник, балагур, весельчак. И каждый из братьев ценил в другом недостающую ему сторону. Старший наслаждался балагурством меньшого, а меньшой размышлениями и рассуждениями старшего.

Когда Иван уехал в университет годом раньше меньшего брата, он страшно тосковал и на каждом шагу чувствовал отсутствие забот и внимания Дмитрия. Однажды, сломав иголку, которой он пришивал себе пуговицы к рубашке, он залился горькими слезами, не зная, откуда достать новую иголку.

Через год, по приезде в Петербург Дмитрия, оба брата зажили дружно. Дмитрий нанимал квартиру, находил подходящую кухмистерскую, прачку, сапожника для починки обуви, пришивал пуговицы старшему брату и даже наблюдал за его знакомствами.

Когда после окончания университета Дмитрий Петрович стал ассистентом Менделеева и получил при лаборатории казенную квартиру, эта квартира стала гнездом не только для Ивана Петровича, но и для всех близких приятелей.

Квартира была очень мрачная. Два окна выходили в университетский сад, густо заросший кустами. Одна из комнат была гостиной, а другая – спальня матери Павловых, или нашей с Иваном Петровичем, когда мы там жили. Третья комната была столовая – совершенно темная. В ней и днем горел газ. Наконец, четвертая, напротив от входа, полутемная комната, окно которой выходило в университетский коридор под арками, была кабинетом и спальней самого хозяина квартиры.

Вы видите, что все лучшее Дмитрий Петрович отдавал другим, а сам довольствовался самой плохой комнатой, да и то редко пользовался ею один. Лично у него гостили не имевшие пристанища его приятели, и он относился к ним так, точно они делали ему одолжение, лишив его покоя и удобства. Такова была уж натура этого добрейшего человека.

Всегда они жили в дружеской компании, и в этой компании обсуждались все дела, как личные, так и общественные. Разбирались новые общие знакомства, особенно строго рассматривались знакомства с женским полом. Трудно было выдержать натиск такой строгой критики и к тому же весьма разнообразной. Поэтому неудивительно, что до 28–29 лет у братьев Павловых не было серьезных сердечных увлечений.

Когда в 1878 году я приехала уже на второй курс, мой сердечный друг Киечка, с которой я прожила два года гимназической жизни, тоже приехала в Петербург, поступила на Бестужевские курсы, и мы зажили с ней в одной комнате, то ее брат, студент-медик одного курса с Иваном Петровичем, пригласил его пойти познакомиться с сестрой. Как у них было принято, Иван Петрович пошел не один, а со всей компанией братьев Павловых, состоявшей из 7–8 человек. Со дня первого знакомства эта компания не оставляла нас. Кончилось это тем, что Иван Петрович остановил свой выбор на мне, а Дмитрий Петрович на моей дорогой Киечке.

Надо сказать, что мы не раз мечтали, как дружно заживем совместной семейной жизнью. Бог судил иначе. Ни я, ни Киечка не пользовались расположением их матери, а через нее получили нерасположение и их отца. Но Иван Петрович был человек твердой воли и раз находил свое решение правильным, от него не отступал. Дмитрий Петрович был характера более мягкого. Он побоялся нанести второй удар больной матери и старому отцу и потому отложил свою женитьбу на Киечке до неопределенного времени. Киечка же была товар настолько ценный, что через год после моей свадьбы вышла замуж за доктора Каменского, впоследствии профессора, с которым счастливо прожила всю свою жизнь.

После того, как я стала невестой, Дмитрий Петрович однажды заговорил со мной наедине:

– Скажите по правде, как сложились ваши отношения с Ванькой?

– О, Иван Петрович своими планами нашей будущей жизни переносит меня в надзвездные края! Я счастлива, бесконечно счастлива, а боюсь только одного, что не удержусь на этой безмерной высоте.

– Это все хорошо, но поговорим о существенном. Вся наша компания знает вас почти два года, и разобрали мы вас по косточкам. Авдотья Михайловна познакомила нас с вашей прежней жизнью. Мы знаем, что вы с 12 лет работали усердно и успешно, но что, кроме работы, вы совсем не знали жизни, так как баловали вас в семье, баловали учителя и друзья. Да возьмите нашу компанию: вы тоже были общим нашим баловнем. Разве вы когда-нибудь брали билеты в театры, концерты. Всякий старался угодить вам. Собираемся мы всей компанией идти в оперу, а вы заявляете, что вы пойдете смотреть Самойлова. И мы все, как бараны, идем смотреть Самойлова. Собираемся мы послушать интересный для нас доклад, а вы идете слушать Достоевского, и мы идем с вами. Я не говорю, что вы этого требовали, но вы так весело радовались, сыпали такими остроумными замечаниями, что мы все наслаждались вашей радостью. Вам надо было выбрать Егорку, он бы баловал вас и носил бы на руках всю жизнь. Что же ждет вас с Иваном Петровичем? Ведь он привык, чтобы его баловали и о нем заботились. Кто же из вас, двух баловней, о ком будет заботиться? Вам надо будет нанимать квартиру, заботиться о питательной и притом дешевой пище. А вы, наверно, и сырого мяса не видали. Надо будет смотреть, чтобы Ванька не ходил в дырявых калошах, не промачивал себе ног, чтобы у него были зимние перчатки, приличный и притом дешевый костюм и т. д. и т. п. Вот вам и пребывание в надзвездных краях!

– Я ничего этого не знаю, но надеюсь, что моя любовь к Ивану Петровичу научит меня устроить его жизнь.

– Вы не думайте, пожалуйста, что ему нужна ваша помощь при его научных работах. Работы эти будут идти вполне самостоятельно и без вас. А вот практическая жизнь без вашей помощи не пойдет. И на ней он может сложить себе голову! Знайте, что моя помощь всегда для вас готова.

Дмитрий Петрович Павлов с племянниками Верой, Витей и Всевой

Призадумалась я после этого разговора, но пламенные речи Ивана Петровича о высокой, красивой, справедливой жизни меня снова отуманили.

Дмитрий Петрович остался на всю жизнь бобылем. Часто часто он высказывал сожаление о своей потерянной жизни, говоря:

– Был клад в руках, да между пальцами ушел.

Всю нежность своей души он перенес на наших детей, которые обожали его и считали дорогого дядю до самой его смерти своим самым лучшим другом. Пока у нас был только один сынок, Дмитрий Петрович прямо не мог на него нарадоваться и наглядеться.

Чтобы дать пример обожания им племянника, приведу один случай. Играют они в охоту. Мальчишка с ружьем идет на охоту, а дядя в перевернутой шубе изображает медведя и бегает по всем комнатам, чем приводит мальчика в бешеный восторг. Затем одна комната изображает реку, в которой живет страшный крокодил. В лодке (на стуле) по этой реке плывет охотник. Крокодил опрокидывает лодку, и охотник падает в реку. Охотник со всего размаха бьет крокодила ружьем по голове. Затем со слезами бросается на шею к крокодилу и говорит:

– Прости, дядя, прости, я так испугался, что хотел убить крокодила, и совсем забыл, что это ты.

И таких случаев было много.

Вообще Дмитрий Петрович любил и баловал всех детей без исключения, даже в карманах он носил лакомства, которые и раздавал встречным детям. У нас при большой семье не хватало средств на баловство детей, и все излишнее они получали от дяди Мити или от супругов Добровольских. Дядя водил их в оперу, в цирк, в театр и по музеям.

Однажды он решил взять старшего племянника, которому тогда было около 6 лет, в оперу, послушать какого-то знаменитого певца, я уговаривала его не брать мальчика. Он все же еще не понимал музыку и мог только помешать наслаждаться пением. На это дядя ответил:

– Я все уже заранее предусмотрел.

И действительно, когда во время самого интересного дуэта мальчик заявил:

– Дядя, живот болит, – дядя вынул из кармана коробку конфет и сказал:

– Лечись и не мешай мне слушать.

Такие лекарства всегда хорошо действовали.

Дмитрий Петрович был широко образованный крупный специалист, прекрасный лектор и мог рассчитывать на блестящую научную карьеру. Но благодаря неустройству личной жизни, благодаря чудному дару веселья, он постоянно отрывался от научных занятий для дружеских компаний. И так пропадало нужное для занятий время!

По утрам после кутежей выходил он из своей комнаты в темных очках, с коробкой чудных конфет для меня. Иван Петрович вырывал эту коробку, запускал ему в голову и кричал:

– Я не позволю развращать мою жену и покупать ее защиту для своего бессмысленного поведения!

И даже в азарте топтал конфеты ногами.

Да, пропало это золотое сердце и эта высокоталантливая голова. Ничего он не сделал в жизни и рано погубил себя.

Только что написала я слова «ничего не сделал в своей жизни», и как сейчас же беру их назад. Он вносил в жизнь каждого взрослого человека и каждого ребенка массу радости и веселья. А разве это мало? Разве мало даст человеку солнечный луч, пробившийся сквозь туман сумрачного дня? Человечество, погруженное в заботы повседневной жизни, очень ценит возможность отвлечься от этих скучных забот. А такое отвлечение всегда и всем вокруг себя щедрою рукою раздавал наш добряк и весельчак, несравненный дядя Мипа!

Вечная, незабываемая благодарность ему за радость и веселье! Память о знакомстве с ним никогда не пройдет.

В 1900 году, в год открытия Всемирной выставки в Париже, был назначен съезд физиологов, на который Иван Петрович нашел нужным поехать, чтобы сделать доклад о своей продолжительной работе по пищеварению. Дети остались на попечении брата Ивана Петровича и нашей милейшей бонны Софьи Никифоровны.

Могу сказать, что доклад Ивана Петровича прошел как-то бесцветно и мало обратил на себя внимания. А между тем в 1904 году Иван Петрович получил за эту работу Нобелевскую премию.

Иван Петрович был доволен встречей со своим старым учителем профессором Ционом, который несколько раз бывал у нас, извиняясь, что не может пригласить нас к себе, так как его семья уже уехала на дачу.

Марке л Вильгельмович Ненцкий

Может это происходило уже от старости, а может быть, от сильного волнения, от неудачной переписки с Витте, которая кончилась тем, что Цион должен был уйти со службы в нашем посольстве, только на все полные энтузиазма речи Ивана Петровича о его достижениях и научных проектах, Цион равнодушно отвечал: «Да, да, замечательно, замечательно», – и сейчас же переводил разговор на свои личные дела. Иван Петрович был глубоко огорчен.

Побродили мы с Иваном Петровичем немного по выставке, – это его не интересовало, а только утомляло, и по городу я бродила уже одна во время заседаний съезда. Только в Лувре мы были вместе и оттуда проехали в Булонский лес. Иван Петрович постоянно твердил:

– Не понимаю, за что Париж прозва

ли столицей мира! Наш Санкт-Петербург гораздо красивее и величественнее. Ну, где вы найдете такую красавицу, как наша Нева?

Из Парижа мы проехали в Швейцарию, где встретились с Е. О. Симановской, Н. О. Зибер и профессором Ненцким. Несмотря на величие и новизну для нас видов Швейцарии, Иван Петрович на все отзывался:

– Да, красиво, и все же у нас в Силла-мягах лучше!

Под такой припев мы объездили всю Швейцарию.

Я не буду говорить здесь о моих личных впечатлениях. Замечу только об одном явлении, обратившем на себя наше общее внимание. Угощал нас обедом Ненцкий в одном из лучших ресторанов в Цюрихе. Прислуживала очень милая и скромная девушка. Ненцкий вежливо раскланялся с ней, подал ей руку и познакомил со всей нашей компанией. Он объяснил нам потом, что это дочь его хорошего приятеля – бернского нотариуса. Она только что отлично окончила Цюрихский университет и служит в ресторане, чтобы практически изучить дело, которым ей придется руководить в будущем. Такое уважение ко всякому труду очень понравилось нам с Иваном Петровичем.

Из Швейцарии мы поехали в Венецию. Пришлось на день остановиться в Генуе. Поразило нас тамошнее кладбище. Это настоящий город мертвых, переполненный редкими произведениями искусства. В этом сказывается глубокая связь живущего поколения с прошлым, полная не только любви, но и почитания.

Ожидала я с нетерпением, какое впечатление произведет на Ивана Петровича Венеция, и… о, ужас! Вот его описание Венеции:

– Каналы грязны, вонючи, на них плавают всякие отбросы. Все знаменитые дворцы выглядят оборванцами, а собор Св. Марка представляет смесь всех стилей и эпох. В жилых кварталах неимоверная грязь и зловоние. Вообще народ производит впечатление ленивых, мало энергичных людей.

В Венеции Иван Петрович радовался только тому, что мы возвращаемся домой. Кухня итальянская ему совсем не понравилась:

– Мне все кажется, что кто-то вымыл руки в моем супе.

Из Венеции мы поехали в Инсбрук. Природа там была величественна и могуча. Маленький городок точно спрятался среди высоких гор. Его собор, полный статуями бывших королей и герцогов, невольно переносил мысли в средневековье. Народ в Инсбруке был сильный, веселый, смелый. В жизненном обиходе царствовали чистота и порядок.

В Вене пробыли мы всего день, так как Иван Петрович заявил, что ему невмоготу больше осматривать чудеса.

Когда мы, наконец, приехали в Вержболово, Иван Петрович снял шляпу, низко поклонился родине, перекрестился и сказал:

– Вот, наконец, и наш милый жандарм, и я могу съесть тарелку щей.

Это – итоги первой нашей поездки за границу на Международные съезды. А оказался правым великий Грибоедов: «И дым отечества нам сладок и приятен».

В 1903 году поехали мы на Международный конгресс физиологов в Мадрид¹²⁷. Иван Петрович с торжеством принес мне целые книжки билетов на проезд в Мадрид, Гренаду, Севилью, Кадикс, а оттуда морем в Венецию. Билеты стоили дорого, очень дорого, но Иван Петрович был в восторге, что сразу покажет мне и Испанию, и Рим, о котором я так много мечтала. Этим путешествием он хотел вознаградить меня за вечное сидение в домашнем гнезде. А я и думать забыла о своей былой страсти к путешествиям, удовлетворяясь чтением интересных книг.

Поехали мы вместе с профессором Вартановым¹²⁸ и его женой. Это были люди в высокой степени увлекающиеся и живо интересующиеся прошлой жизнью человечества. Но они в свой маршрут не включили Испании, а поехали прямо в Париж. Мы уговорились встретиться с ними в определенное время в Венеции, чтобы вместе объездить Италию.

Прибыли в Мадрид. Дорогой познакомились в поезде со старушкой, испанской маркизой, возвращавшейся домой после лечения во Франции. Это была еще бодрая красивая женщина лет 70. Она охотно вступила в разговор со мной, гордо заявив:

– Хоть я и маркиза, но научные заслуги ставят вас на одну доску со мной. Она мне подробно рассказала о своей семье. Она вдова, муж оставил ей все состояние. Она имеет самых нежных и преданных детей, внуков и правнуков. На вокзале ее будет встречать 70 человек, кроме отсутствующих и больных. И это все ее родные. Восхваляла католическую религию, ее воспитательное значение, ее строгие правила, тяжелые посты. Особенно на страстной неделе. Когда же я заметила, что православная церковь налагает еще более строгие посты, не разрешая на страстной неделе есть даже рыбу, она с гордостью ответила мне:

– Это потому, что ваши предки не участвовали в Крестовых походах. А наши предки за свои подвиги получили разрешение от Святого отца нашего – Папы – на страстной неделе есть рыбу, в страстную же субботу только маленьких рыбок.

Ивана Петровича очень забавляли ее рассказы, и он все приставал ко мне:

– Спроси ее еще о чем-нибудь.

Но старушка была настолько разговорчива, что не требовала поощрения и сама продолжала свои рассказы. Она говорила, что строго наблюдает за нравственностью всех своих родственников, и все покоряются строгим правилам, боясь потерять ее расположение.

Для примера она рассказала приключение со своей старшей дочерью, бывшее год назад. Эта дочь с мужем и двумя детьми жила в своем замке. Муж был красавец, нежный и внимательный.

– Вдруг, совершенно неожиданно, в неурочное время, без всякого предупреждения, является ко мне дочь вся в слезах, в растрепанном домашнем платье. А по моим правилам все должны являться ко мне в роскошных туалетах. Бросается она предо мной на колени и, горько плача, просит разрешить развестись с мужем.

– Как? Развод в нашей семье? Ведь это позор! Это бесчестье! Что случилось? В чем дело?

Тогда дочь рассказала, что ее муж-красавец уличен в связи с хорошенькой коровницей, и после этого она удовлетворится, только выгнав его из самого замка. Старушка-мать засмеялась и сказала:

– Только-то! Ну, это дело уладит наш духовник – патер Антонио.

Дочь прожила под успокаивающим вниманием матери три месяца, а красавца успокаивал патер Антонио, который дал ему понять, как много он потеряет, лишившись расположения старушки и поддержки в светских кругах.

Примирение закончилось на следующем условии: дочь вернется в замок, где на ее глазах красавец должен поститься две недели, и затем босой, в монашеском одеянии, пойдет пешком в монастырь за восемь верст и выстоит там обедню в этом наряде. Так как дочь не доверяла красавцу, то ехала следом за ним с патером Антонио.

Живут они по-прежнему счастливо и получили уже 4-го ребенка.

– Видите, как много значит иметь твердые правила и строго проводить их в жизнь! Вы молодая и смышленая женщина. Поэтому я поделюсь с вами одним секретом, из которого вы, наверное, извлечете пользу: каждая женщина должна знать не только силу своих прелестей, но и свои слабости. Моя слабость – большие уши. Вот почему я, несмотря на свои прогрессивные убеждения, носила, ношу и буду носить до самой своей смерти кружевные испанские косынки на голове. Вы видите, они мне очень к лицу и совсем скрывают мои большие уши!

Она засмеялась, потрепала меня по щеке и сказала:

– Не забывайте советов женщины, имевшей большие и блестящие успехи в жизни.

На вокзале старушку вынесли из вагона на руках. Ее окружила целая толпа взрослых, малолетних и даже младенцев на руках у кормилиц. Садясь в коляску, она послала мне прощальный поцелуй, когда мы проходили мимо с Иваном Петровичем и доктором, встретившим нас от Конгресса.

Этот город представлялся в мечтах полным волшебного очарования. Каково же было мое огорчение, когда я увидела самый ординарный европейский город, не представлявший собой ничего интересного.

Комнату мы имели от Конгресса, около главной площади «Пуэрта дель соль», в очень милой интеллигентной семье. Хозяйка кормила нас вкусными домашними обедами и угощала печеньем собственного производства.

Когда мы с Иваном Петровичем не вынесли боя быков и удалились в самом начале вместе со всей шведской делегацией, наша хозяйка пришла от этого поступка в восторг. Она говорила, что только отсталые элементы их общества наслаждаются еще этой дикой забавой.

– Я никак не ожидала, что русские люди настолько деликатны и чутки. Да, никогда не надо верить всему, что говорят. Надо верить только своим глазам. Скажите, правда ли, что русские пьяницы? Я знаю, что много пьют англичане и немцы, но совсем ничего не знаю с этой стороны о русских. Что вы мне скажете?

Я засмеялась и ответила, что в отношении алкоголя русские охулки на руку не положат[16]16
  Охулки на руку не положить (просторечие) – не упустить своей выгоды (прим. сост.).


[Закрыть].

– Это очень печально. Если я вижу на улице в Испании пьяного, то могу быть уверена, что это не испанец, а иностранец. Мы, испанцы, мало едим, не пьем, но зато много любим. У нас масса любовных приключений, часто весьма и весьма грустных.

В Мадриде в первый раз Иван Петрович выступил с докладом о работе головного мозга. Доклад прошел незаметно. Только пять-шесть старых физиологов заинтересовались этой работой и много раз посещали нас. Для ознакомления с Мадридом и испанским народом я пользовалась временем, когда Иван Петрович бывал на съезде. Я бродила по городу или одна, или в компании с молодой француженкой, женой провинциального доктора, тоже приехавшего на съезд.

Поразила нас необычайная чистоплотность и вежливость простого народа. Например, кухмистерская, дверь которой всегда была открыта на улицу, отличалась прохладой и чистотой. Пол был посыпан чистым песочком. Простые деревянные столы блестели. Когда мы спросили молока, нам подала его в грубых, но чистых стаканах женщина в чистом переднике.

Мы обе с француженкой обратили внимание, как к фонтану на площади подошел кузнец, вымыл руки и лицо, вытерся полотенцем, вынутым из кармана, причесался и только тогда вошел в кухмистерскую. К нашему удивлению, он спросил себе большую порцию сбитых сливок и хлеба. Это было время завтрака, и он вполне удовлетворился такой легкой закусочкой.

Из всего нашего знакомства с испанцами мы обе с француженкой вынесли отрадное впечатление.

Музей осматривали мы уже вместе с Иваном Петровичем и были поражены знаменитым Гойей. Кроме того, ездили на день в Толедо и Эскуриал.

Надо сказать правду, что Иван Петрович только ради меня принимал участие в этих экспедициях. А я! Я благодарила судьбу за то, что видела такие достопримечательности и про себя думала: чтобы вполне насладиться одним Толедским собором и ознакомиться с его сокровищами, нужно было бы провести там не меньше недели, об этом нельзя было не пожалеть.

Что за счастливая идея была у создателей Толедского собора! Вы входите в громадное мрачное здание, в этом полумраке вы не можете разглядеть тех высоких творений искусства, которыми переполнен храм. В сумраке житейской дороги вы идете к виднеющейся вдали около алтаря светлой точке. Приближаясь к алтарю, вы поражены: из отверстия в куполе на вас падает целый сноп солнечных лучей. Подняв глаза вверх, вы видите темно-синее небо и на легких облачках пречистую матерь с божественным младенцем, вы невольно чувствуете, что только на небе – свет, радость и счастье! С глубокой благодарностью вспоминаю создателей этого храма. Возвращаясь из Мадрида, мы ехали во втором классе и получили новое подтверждение испанской вежливости. В вагон вошел прилично одетый господин. Он вежливо раскланялся со всеми присутствующими, завернулся в свой плед и заснул. На первой же остановке он вышел, где-то умылся, причесался и, вернувшись в вагон, открыл корзиночку со съестными припасами. С вежливым поклоном он предложил свое угощение присутствующим. Кто-то взял какое-то печенье, а остальные только поблагодарили. После этого пассажир преспокойно занялся своим завтраком. Оказывается в Испании принято угощать своей едой всех присутствующих в вагоне. На это надо отвечать любезной благодарностью и никогда ничего не брать.

На телеграмму, посланную в Кадикс, чтобы узнать время отхода парохода в Венецию, нам ответили, что навигация начнется с половины мая. Мы же были в Мадриде в начале апреля. Пришлось ехать назад по железной дороге, и наши билеты на морское путешествие пропали.

В Венеции мы встретились с Вартановыми и дальше по Италии поехали вместе.

Иван Петрович ехал все время раздраженный и усталый. В Болонье, когда нас завезли в отвратительный отель, Иван Петрович выскочил на площадь и поднял крик, что это не отель, а вертеп. Только спокойствие и хладнокровие Вартанова, который перевез нас в лучший отель города, помогли Ивану Петровичу успокоиться и продолжать путешествие.

Но все же праздная жизнь путешественника раздражала Ивана Петровича. Он и говорил, и думал только о возвращении домой.

После осмотра Ватикана и храма Петра и Павла в Риме[17]17
  Имеется в виду Собор Св. Петра (прим. с ост.).


[Закрыть] мы пообедали в роскошном ресторане этого храма. Обед был настолько же плох, насколько дорог. После этого обеда Иван Петрович заболел. Следующий день он просидел в гостинице и пил только чай с лимоном и ругательски ругал пристрастие к путешествиям. Тогда Вартанов нашел чудесный ресторанчик, где мы ели прекрасную свежую пищу по своему выбору и заказу.

Благодаря этому ресторану, Иван Петрович согласился сопутствовать нам в катакомбы, прокатиться по Аппиевой дороге и побывать на вилле в Боргезе. После этого он со счастливейшим видом заявил:

– А теперь поворачиваем домой!

Вернулись мы благополучно.