Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши"

В 1904 году Иван Петрович закончил свои работы по пищеварению и перешел в давно интересовавшее его исследование о работе головного мозга. Первый доклад об этой работе был сделан на Международном конгрессе физиологов в Мадриде в 1903 г. Как я уже писала, доклад прошел как-то незаметно и был оценен несколькими старыми физиологами. Исследования о работе головного мозга страшно возбуждали Ивана Петровича, и часто во время обдумывания их он стоял с лицом вдохновенным, точно переносился в заоблачные сферы. Я снова переживала те чудные моменты молодости, когда Иван Петрович поднимал меня в надзвездные края!

Это был счастливый период нашей жизни. Нужды не было, а об избытках мы не думали. Дети хорошо учились, и все мы были здоровы. Работа Ивана Петровича шла успешно. Значит, все было хорошо.

И вдруг совершенно неожиданно получаем письмо из Стокгольма, в котором друг Ивана Петровича профессор Тигерштедт¹²⁹ сообщил нам, что Ивану Петровичу присуждена за работы по пищеварению Нобелевская премия! Иван Петрович был положительно ошеломлен, настолько это случилось для него неожиданно. Никогда не думал он о такой высокой оценке своей работы. Тем более что книга «О работе пищеварительных желез» у нас в России успеха не имела. Она пошла в ход только после получения премии.

Я же, всегда считавшая работы Ивана Петровича гениальными, радовалась, что наконец-то началась правильная их оценка. Иван Петрович был недоволен таким моим отношением к себе и говорил:

– Создала себе кумира и радуешься, поклоняясь ему. Ничего особенного нет в моих работах. Все дело в логическом развитии мысли на основании выводов из фактов.

Заказали мы Ивану Петровичу фрак, мне сшили два платья и приличную шубу и отправились. В Гельсингфорсе остановились, чтобы повидаться с Тигерштедтом. Оказалось, что, желая хорошо отпраздновать еще в Гельсингфорсе нашу удачу, Тигерштедт назначил нам время приезда в Стокгольм на неделю раньше, чем нам надо было там быть. Он желал, чтобы наши друзья сообща с нами могли хорошо повеселиться еще до Стокгольма. Он считал, что мы будем настолько утомлены стокгольмскими празднествами, что на обратном пути не захотим остановиться в Гельсингфорсе, а пожелаем поскорее вернуться домой.

И вот целую неделю мы вели непривычный для нас образ жизни. У одних завтракали, у других обедали, у третьих ужинали. Всюду нас без конца чествовали. Могу сказать, что такого дружеского, сердечного участия в нашей радости мы могли ожидать только от близких родных. Иван Петрович хранил память об этом дружеском приеме до самой своей кончины.

В Стокгольме не менее сердечно встретил нас директор профессор Мёрнер¹³⁰ и наш петербургский Нобель¹³¹.

Его дядя, инженер Альфред Нобель, весь заработанный им капитал оставил в распоряжение стокгольмского Каролинского института с тем, чтобы за лучшую работу и пользу для всего человечества ежегодно выделялись премии по физиологии, медицине, физике, химии, литературе и т. п.

Король, родные завещателя и все стокгольмское общество восстали против такого громадного вывоза денег из страны. Только благодаря настойчивости Эммануила Людвиговича, воля завещателя была исполнена.

Граф Карл Мернер – председатель Нобелевского комитета по физиологии или медицине (1901–1917)

В Стокгольме нам предстояли новые знакомства и торжества. Главное торжество происходило в присутствии короля, причем приветственную речь каждому лауреату говорили на его родном языке. Профессор Мёрнер брал для этого уроки русского языка. Сам король выучил фразу: «Как ваше здоровье, как вы поживаете?» – и произнес ее при вручении Ивану Петровичу диплома на получение премии и золотой Нобелевской медали.

Графиня Мёрнер

Эммануил Людвигович сообщил нам после, что король говорил ему:

– Я боюсь вашего Павлова, он не носит никаких орденов. Он, наверное, социалист!

После выдачи диплома был торжественный обед, кажется, в ратуше. Король не был, но присутствовал наследный принц и другие члены королевской фамилии, находившиеся в то время в Стокгольме.

После этих официальных торжеств пошли дружеские приемы среди профессоров. Здесь мы познакомились с английским профессором Рамзаем¹³², получившим Нобелевскую премию за работы по химии. Вторую половину этой премии получил другой английский химик, Роллей¹³³. Знакомство это мы продолжали потом уже в Англии.

Особенно дружески мы сошлись с семьей графа Мёрнера. Когда я спросила Тигерштедта, надо ли обращаться к профессору Мёрнеру со словами «граф», то он мне ответил:

– В науке нет титулов. Он просто профессор. Зато жена его графиня Мёрнер.

Дети семьи Мёрнеров

Были мы на торжественном обеде математика профессора Лефлера¹³⁴, в его чудесной загородной вилле. Там он показывал нам портрет Софьи Ковалевской во весь рост.

Видели мы в Стокгольме оперу «Евгений Онегин». Постановка была «чисто русская». Евгений Онегин был одет испанцем, а гости на балу у Лариных выглядели настоящими полотерами. Когда меня просили рассказать содержание пьесы, то всех буквально очаровали слова:

 
«Но я другому отдана
Я буду век ему верна».
 

Доставило нам с Иваном Петровичем большое удовольствие посещение зоологического сада. Там животные живут на свободе в условиях их родины.

* * *

Утомленные бесконечными торжествами, мы с большим удовольствием отправились, наконец, домой.

Я не помню, как Иван Петрович распределял всю сумму своей премии между членами нашей семьи. Знаю только, что была там моя доля.

Вскоре после этого события приехал ко мне старый приятель Ивана Петровича в то время, когда самого Ивана Петровича не было дома. Он работал в лаборатории. Этот приятель (Н. С. Терский, земляк Ивана Петровича, в это время вице-директор Канцелярии Министра путей сообщения) достиг больших чинов, высокого положения и знакомств, благодаря которым всегда знал заранее, какие бумаги на бирже поднимутся и какие упадут. Это помогло ему составить себе хороший капитал. Мы были осведомлены, что он таким же образом устроил дела двух своих приятелей. Поговорив о том, о сем, он перешел к нашим денежным делам и сказал:

– Вы имеете свою часть премии Ивана Петровича. Возьмите 5 тысяч и дайте их мне на неделю. Дела обстоят теперь таким образом, что по истечении этого срока, я вам верну уже не 5, а 30 тысяч. Если же вы в дальнейшем оставите мне эти 30 тысяч еще на месяц, то получите от меня уже не 30, а 100 тысяч и станете богатой, независимой женщиной.

Императорская Академия наук

На такое дружеское предложение я ответила, что, хотя питаю отвращение ко всяким биржевым делам, но не могу не поблагодарить за благожелательное отношение ко мне. Однако деньги эти заработаны Иваном Петровичем, и я не могу ими распоряжаться без его ведома и согласия. На этом разговор наш закончился.

Когда я рассказала Ивану Петровичу об этом предложении, он мне ответил:

– Эти деньги я заработал непрестанным научным трудом, а наука никогда не имела, не имеет и не будет иметь ничего общего с биржей.

На настойчивые убеждения своего приятеля Иван Петрович обозлился и от всей души его выругал. Тем и закончилось это соблазнительное предложение.

* * *

С профессором [Тигерштедтом?] мы стали большими друзьями. Когда он приезжал в Петербург на юбилей Академии наук, то часто заходил к нам и почти каждый вечер гулял с Иваном Петровичем по Дворцовой набережной, которая ему очень нравилась.

Часто и много говорил он о нашей Государственной думе и очень осуждал наши либеральные круги, недовольные полученными правами. По его мнению, надо было довольствоваться на первых порах полученными небольшими правами и, пользуясь ими, постепенно продвигаться вперед. На возражение, что у нас нет людей, с которыми можно было бы производительно работать, он возражал:

– У нас тоже не было подготовленных людей, но жизнь их выработала. Чтобы убедиться в справедливости моих слов, обратитесь к нашей литературе. Прочтите, например, роман «Красная комната»[18]18
  Роман шведского писателя Августа Стриндберга (1849–1912) (прим. сост.).


[Закрыть], тогда вы будете спокойно переживать ваш смутный период. Только не спешите и не требуйте сразу и улучшения нравов, и либеральных законов. История развития народов идет весьма и весьма медленно.

После получения премии Иван Петрович был очень доволен, что помимо его забот и стараний, семья оказалась обеспеченной, и он мог свободно и всецело посвятить все свое время и всю силу своего ума на отыскание научных истин.

Так успешно закончился первый период его научной деятельности.

Санкт-Петербургский университет. Ботаническая аудитория

Санкт-Петербургский университет. Комната объявлений

В том же 1904 году исполнилось 25 лет со дня окончания им курса в академии. Решено было издать «Товарищескую памятку врачей выпуска 1879 года бывшей императорской Медико-Хирургической академии». В эту памятку Иван Петрович дал свою биографию и краткий обзор своей работы. Мне кажется, интересно привести этот взгляд на прошлое, сделанный самим Иваном Петровичем.

Вот что написал он сам о себе.

«Родился я в Рязани в 1849 г. в семье священника. Среднее образование получил в местной духовной семинарии. Вспоминаю ее с благодарностью. У нас было несколько отличных учителей, а один из них – высокий, идеальный тип, священник Феофилакт Антонович Орлов. Вообще в семинарии того времени (не знаю, что потом) было то, чего так не доставало печальной памяти толстовским гимназиям (и теперешним, кажется, тоже) – возможность следовать индивидуальным умственным влечениям. Можно было быть плохим по одному предмету и выдвигаться по другому, – и это не только не угрожало нам какими-либо неприятностями до увольнения включительно, а даже привлекало к вам особенное внимание: не талант ли?

Под влиянием литературы шестидесятых годов, в особенности Писарева, наши умственные интересы обратились в сторону естествознания, и многие из нас – в числе этих и я – решили изучать в университете естественные науки.

Общий вид лаборатории при клинике С. П. Боткина

В 1870 г. я поступил в число студентов Петербургского университета на естественное отделение физико-математического факультета. Это было время блестящего состояния факультета. Мы имели ряд профессоров с огромным научным авторитетом и с выдающимся лекторским талантом. Я избрал главною специальностью физиологию животных и добавочной – химию. Огромное впечатление на всех нас, физиологов, производил проф. Илья Фаддеевич Цион. Мы были прямо поражены его мастерски простым изложением самых сложных физиологических вопросов и его поистине артистической способностью ставить опыты. Такой учитель не забывается всю жизнь. Под его руководством я делал мою первую физиологическую работу.

Получив кандидата естественных наук, в 1875 году поступил на 3-й курс Медико-хирургической академии не с целью сделаться врачом, а с тем, чтобы впоследствии, имея степень доктора медицины, быть вправе занять кафедру физиологии. Впрочем, справедливость требует прибавить, что этот план представлялся тогда мечтой, потому что о собственном профессорстве думалось как о чем-то необычайном, невероятном.

Переходя в академию, я должен был быть ассистентом у проф. Циона (читавшего также физиологию и в академии) на место собиравшегося за границу прежнего ассистента С. И Чернова. Но произошла дикая история: талантливейший физиолог [благодаря скверным влияниям] был изгнан [студентами] из академии. Я пристроился потом как помощник у профессора К. Н. Устимовича, читавшего физиологию в тогдашнем Ветеринарном институте.

Иван Петрович Павлов

По уходе его из Института, кажется, в 1878 г. я попал в лабораторию при клинике проф. С. И. Боткина¹³⁶, где пробыл многие годы, состоя по окончании курса в 1879 г. в Институте врачей для усовершенствования, и потом, по возвращении из 2-летней заграничной командировки, вплоть до получения профессуры. Несмотря на нечто неблагоприятное, что было в этой лаборатории – главное, конечно, скудость средств, я считаю время, здесь проведенное, очень полезным для моего научного будущего. Первое дело – полная самостоятельность и затем возможность вполне отдаться лабораторному делу (в клинике я не имел никаких обязанностей). Я работал тут, не разбирая: что мое, что чужое. По месяцам и годам весь мой лабораторный труд уходил на участие в работах других.

Но при этом постоянно имелась и личная выгода: я все более практиковался в физиологическом мышлении, в широком смысле слова, и в лабораторной технике. Ко всему этому – всегда интересные и поучительные (но, к сожалению, очень, очень редкие) беседы с Сергеем Петровичем Боткиным. Тут я сделал свою диссертацию о сердечных нервах; тут же, главным образом по возвращении из-за границы, я начал работы по пищеварению, давшие мне впоследствии порядочную известность за границей. И то, и другое было задумано мною совершенно самостоятельно.

Заграничное путешествие дорого было для меня главным образом тем, что познакомило меня с типом ученых работников, каковы Гейденгайн и Людвиг, всю жизнь, все радости и горе ее положивших в науке и ни в чем другом.

Иван Петрович и Серафима Васильевна в день своей «серебряной» свадьбы 25 мая 1906 г

Вплоть до профессуры в 1890 г., мне, уже женатому и имевшему сына, в денежном отношении постоянно приходилось очень туго. Но благодаря товарищеской помощи во всех видах и увлечению физиологией не скажу, чтобы это очень омрачало мою жизнь.

Наконец, на 41-м году жизни я получил профессуру, получил собственную лабораторию, и теперь даже не одно, а сразу два места: профессора фармакологии (впоследствии физиологии) в Военно-медицинской академии и заведующего Физиологическим отделом в Институте экспериментальной медицины. Таким образом, вдруг оказались и достаточные средства, и широкая возможность делать в лаборатории, что хочешь. До этого – всегдашняя необходимость платить за всякое экспериментальное животное при скудных денежных ресурсах вообще, давала-таки себя знать на размере лабораторной деятельности.

Дальше потекла ровная жизнь, состоявшая из обычных лабораторных и семейных [спокойных] событий. Экстренное горе, продолжавшееся, однако, целых 10 лет, причиняло только боевое положение, созданное в Медицинской академии ее покойным начальником.

В заключение должен почесть мою жизнь счастливою, удавшеюся. Я получил высшее, что можно требовать от жизни, – полное оправдание всех принципов, с которыми вступил в жизнь. Мечтал найти радость в жизни, в умственной работе, в науке – и нашел, и нахожу ее там. Искал товарища жизни только хорошего человека и нашел его в моей жене Саре Васильевне, урожденной Карчевской, терпеливо переносившей невзгоды нашего допрофессорского житья, всегда охранявшей мое научное стремление и оказавшейся столь же преданной на всю жизнь нашей семье, как я лаборатории. Отказался от практичности с ее хитрыми и не всегда безупречными приемами – и не только не вижу причины жалеть об этом, но это-то и составляет одну из утех моего настоящего.

А подо всем – всегдашнее спасибо отцу с матерью, приучившим меня к простой, очень невзыскательной жизни и давшим возможность получить высшее образование».

В 1909 году Иван Петрович был приглашен прочесть почетную лекцию в Лондонской Медицинской Школе¹³⁷. Пригласил его ректор этой школы профессор Эдисон. В этом же году было трехсотлетие Эбердинского университета, куда Иван Петрович был тоже приглашен как почетный гость.

Прежде всего мы поехали в Эбердин. Празднество здесь было устроено торжественно и блестяще. Все приносившие поздравления университету были в самых пышных своих одеяниях, при всех орденах. Только один Иван Петрович был в скромном фраке без всяких отличий.

Группа физиологов с женами на торжественном загородном приеме у профессора Эдквиса (Edkuis) под Лондоном

В предшествии короля, ехавшего в блестящей коляске, запряженной лошадьми, вся процессия двинулась из ратуши через весь город к университету. Объезжали город несколько раз, чтобы большее количество народа могло видеть короля.

Король вошел в университет и первый принес ему свое поздравление. Затем он сел на эстраде с президиумом университета. Поздравления сначала принимались от присутствующих лиц, а затем читались письменные приветствия и телеграммы. Вечером был торжественный раут в ратуше.

Когда мы с торжества отправились домой в трамвае, один из ехавших с нами крестьян, узнав по разговору, что мы иностранцы, спросил:

– Вы, наверное, приехали посмотреть нашего короля? Я сам очень рад, что повидал его первый раз в жизни.

Мы получили квартиру в доме богатого местного гражданина, простого селедочника, человека пожилых лет, женатого на очень красивой женщине из аристократической фамилии. Она устроила дом и давала тон всей его жизни на аристократический лад. Нас с Иваном Петровичем это очень забавляло. Так, например, чай, кофе или какао, по правилам хозяйки дома, должны были подавать нам в постель. Но к ужасу горничной она находила нас всегда вставшими. К завтраку надо было являться в одном туалете, ехать на прогулку или с визитами в другом, а к обеду обязательно надевать третий.

У меня не было открытого платья, и руки и шея были прикрыты кружевами. Сама хозяйка пришла как-то раз ко мне во время моего переодевания и, увидя, что у меня не было никаких физических дефектов, попросила позволения снять кружева, чтобы я явилась декольте и маникурт. Я засмеялась и ответила, что у нас на родине в ученых кругах пожилые женщины никогда не ходят декольте. Ей это не понравилось, и она сказала:

– Мы должны подражать обычаям наших королев.

С удовольствием мы отправились с Иваном Петровичем в Лондон. Мы остановились в отеле Черринг-Кросс. Туда вскоре явились к нам с визитом все лондонские физиологи с их женами. Это были дамы совсем другого направления, чем наша эбердинская хозяйка.

Профессор Эдисон пригласил нас на завтрак к себе на дачу. Они жили недалеко от Лондона. Домик был маленький, с небольшим садиком и огородом. Из гостей никого, кроме нас, не было. Хозяева были молодые, красивые люди, у них было двое детей пяти и шести лет. Мы были поражены тем, что, сев за стол, вся семья набожно сложила руки, и отец прочел молитву. После этого мы приступили к еде и дружеской беседе.

Профессор Эдисон показал нам очаровательную комнатку, которая была приготовлена для нас. Но Иван Петрович поблагодарил его и просил позволения остаться в скромном отеле. Там ему было удобнее располагать собой для разных заседаний и визитов. Хозяева беспрекословно согласились с этим желанием.

Мы жили в небольшом номере, в третьем этаже. Однажды, когда Иван Петрович ушел на заседание, я попросила горничную вычистить наши платья. Она взяла платье и ушла. Вдруг распахнулась дверь, влетела в номер старшая коридорная горничная, бросила на кровать наши платья и сердитым голосом закричала:

– Теперь не время!

Не зная языка, я не могла с ней объясниться, но спокойно вынула портмоне, достала оттуда монету и подала ей. Рот у горничной раздвинулся до ушей, она стала приседать, подхватила платье и через несколько минут принесла его аккуратно вычищенным. Везде велика сила денег!

Когда при отъезде мы спросили счет, оказалось, что все было оплачено Медицинским обществом, пригласившим Ивана Петровича. Такова была наша первая поездка в Англию.

* * *

Потом поехали мы с Иваном Петровичем на юбилей Английского Королевского общества¹³⁸.

Мы были приглашены остаться у профессора Лаудер-Брентон, первого лондонского практика. Дом был старинный, барский, с большими затеями. Профессор был вдовец, и вместо хозяйки нас принимала его замужняя дочь. Сам хозяин был необычайно внимателен, любезен и заботлив. Он всюду возил нас в своем великолепном автомобиле и любезно входил даже в наши мелкие нужды.

Приглашение на юбилейные торжества по случаю 250-летия Лондонского Королевского общества, присланное И. П. Павлову

Были мы с ним и на королевском празднике в Виндзорском дворце. Когда для представления королю понадобилось Ивану Петровичу купить цилиндр, то профессор поехал вместе с ним к своему поставщику и дорогой извинялся, что задержит Ивана Петровича на четверть часа, так как должен навестить своего лучшего пациента – банкира Ротшильда.

Он узнал, что жена профессора Лиз – русская. И сейчас же Лиз была приглашена к нам на завтраки и обеды, чтобы составить нам приятную компанию.

Иван Петрович и Серафима Васильевна Павловы в Лондоне

Однажды наш любезный хозяин сказал мне:

– У меня бывают два наших профессора-астронома. Оба они говорят только по-английски. Один из них очень красноречив, любит поговорить, говорит с большим увлечением и всегда прибавляет: «Чем выше я поднимаюсь в небеса, тем больше убеждаюсь, что там ничего и никого нет!» Другой же не так красноречив, но весь сияет, когда говорит о своей работе. Он преисполнен глубочайшей веры и увлекает за собой и своих слушателей. Он говорит: «Чем глубже я проникаю в изучение законов вселенной, тем глубже и сильней делается моя вера, и тем больше я преклоняюсь перед величием того, кто создал все это!» Я никогда не приглашаю их вместе. Кого из них желаете вы видеть у меня на обеде?

Понятно, я пожелала видеть верующего астронома.

И. П. Павлов в мантии Почетного доктора Кембриджского университета. 1912 г.

По случаю юбилея Общества была специальная церковная служба. От лица церкви епископ приветствовал всех членов съезда. Он начал так:

– Пророк [пропущено слово – прим. сост.] сказал – бог есть истина. Вы все дети науки – искатели Истины. И потому Церковь вас приветствует.

Во время службы Иван Петрович сидел рядом с известным химиком Рамзаем. Не понимая языка службы, он до тех пор обращался с разговором к Рамзаю, пока не услышал от него строгого замечания:

– В церкви молятся, а не разговаривают!

Все публичные выступления Ивана Петровича сопровождались большими овациями. По выражению одной из великосветских дам, устроившей у себя прием членов Съезда, Иван Петрович был самым заманчивым блюдом.

Серафима Васильевна и Иван Петрович после торжественной церемонии награждения. Кембридж. 1912 г.

Еще до юбилея мы ездили в Кембридж, где Иван Петрович получил звание почетного доктора Кембриджского университета. Там в это время жил наш старший сын, работавший в лаборатории профессор Томсона, так что мы с Иваном Петровичем очень приятно проводили время в семейной обстановке.

Во время торжественной церемонии вручения звания почетного доктора все были в специальных докторских костюмах – мантиях и шапочках. Когда мы стали выходить из зала, на хорах поднялся шум, и мы услышали возгласы: «Павлов, Павлов!» На веревочке с хор спустилась игрушечная собачка с привязанными к животу фистульными трубками совершенно так, как это делал Иван Петрович при своих операциях. Он взял в руки эту собачку и с недоумением стал ее рассматривать. Тогда раздался дружный хохот и гром аплодисментов. Иван Петрович был в смущении – что ему делать с этой собачкой? Выручил наш сын, взяв у него из рук собачку и проводив его в комнату, где он мог снять свою новую докторскую мантию и остаться в обыкновенном костюме.

После церемонии мы все вместе отправились осматривать учреждения Кембриджского университета. Раньше всего нам показали отделение, где жил покойный Дарвин. Водил нас при этом сын Дарвина, профессор физики. Он обратил наше внимание на записи, сохранившиеся в журналах, где стояли отметки о поведении и плохих успехах знаменитого Дарвина!

Поразило нас, между прочим, что каждая студенческая организация имеет свои лужайки для игр, лодки и другие принадлежности для всякого вида спорта. Действительно, у кембриджских студентов была комфортабельная обстановка и вполне беззаботная жизнь в среде, где, кажется, самый воздух пропитан наукой.