Текст книги "И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши"

Иван Петрович не любил ездить за границу один. И все же раз пришлось ему поехать без меня на Международный съезд физиологов в Гейдельберге. Время съезда приходилось как раз на середину лета 1906 г¹³⁹. Сестра моя, занятая своими делами, не могла приехать к нам на дачу. Оставлять двоих подростков одних я не решалась. И волей-неволей пришлось Ивану Петровичу ехать одному. Он поехал с большим неудовольствием.

От самого Петербурга он попал в вагон к докторам, хотя незнакомым ему лично, но известным по своим работам. Они также ехали на съезд в Гейдельберг. Врачи стали заботливо относиться к Ивану Петровичу как всегда: вовремя кормили, уступили удобное место на нижней полке, смотрели, чтобы он не сидел на сквозняке, не опаздывал на свой поезд во время остановок. Эту программу я на вокзале передала незнакомым докторам. Кроме того, они же взяли ему обратный билет и поручили вниманию других возвращавшихся в Россию врачей, так как сами продолжали путешествие.

Иван Петрович вернулся довольный. Привез сыну Виктору Шиллера на немецком языке и говорил, что путешествовать одному вовсе не так страшно, как ему казалось.

* * *

В 1912 году был международный съезд физиологов в Голландии в Гронингене¹⁴⁰. Там работал профессор Гамбургер, большой поклонник и почитатель Ивана Петровича. Для нас была приготовлена комната в квартире тамошнего хирурга профессора Коха.

Семья оказалась очень мила. Жена профессора была бурка[19]19
  Буры (африканеры) – потомки голландских, а также французских и немецких колонистов, проживающие в странах Южной Африки (прим. сост.).


[Закрыть]. Потеряв мужа во время войны, она переехала с маленькой дочерью в Голландию, где и вышла замуж за профессора Коха. У нее сохранилась замечательная библия, которую ее предки вывезли в Африку, когда спасались от жестоких преследований герцога Альбы. В этой библии была записана хроника их фамилии, вплоть до рождения ее дочери.

После окончания съезда, который прошел с большим триумфом для Ивана Петровича, мы вместе со многими членами съезда совершили поездку по Голландии. Поездка была организована обществом Кука[20]20
  Английское туристическое агентство «Томас Кук и сыновья» (прим. сост.).


[Закрыть]. Инсценировка путешествия была удивительная. На каналах, в городах и на любой остановке нас встречали дети, старухи и молодые женщины в национальных старинных костюмах. Видели мы громадное поле, покрытое тюльпанами. Видели города, из которых ушла торговля, и они из больших городов превратились в маленькие городишки.

Хоть Иван Петрович и желал поскорее вернуться домой, но переносил на этот раз путешествие терпеливее, имел постоянную компанию докторов и профессоров, горевших научными интересами.

Только один раз он выразил свое неудовольствие, когда в Амстердаме повезли нас в еврейский квартал, полный грязи и зловония.

После этой поездки Иван Петрович возвратился домой, а я поехала в Брюссель повидаться с сыном.

Вернулся Иван Петрович вполне благополучно.

Всю жизнь Иван Петрович был страстным коллекционером. Копил он только предметы своей страсти.

С первых лет нашей супружеской жизни Иван Петрович приказал составлять библиотеку. Началом ее послужили книги, полученные мною от двоюродного брата из библиотеки его покойного родственника. К сожалению, большая часть из них была «зачитана» друзьями и знакомыми. Вот мы и поставили себе за правило в дни именин и рождений или других каких торжеств в нашей семье дарить сочинения любимых авторов. Пока эти дары ограничивались одной, много двумя книгами, я наслаждалась этим обычаем. Но когда на это потребовалась порядочная сумма, а у нас не хватало денег на самое необходимое, то поневоле пришлось мне протестовать против таких несвоевременных затрат¹⁴¹.

Тогда-то Иван Петрович перешел на более доступное коллекционирование марок, бабочек и на составление гербария. Все коллекционирование производилось совместно с детьми, и эта страсть перешла к ним.

И. П. Павлов с ведрами песка для дорожек на даче в Силламягах

Коллекция марок у Ивана Петровича была очень обширна и разнообразна. Все друзья и ученики старались порадовать его редкими экземплярами. В конце концов эта коллекция стоила порядочных денег. Иван Петрович подарил ее своему старшему сыну, который продал ее в начале революции. А на вырученную сумму начал вместе с отцом собирание новой коллекции – картин русских художников. Эта последняя страсть – к картинам – продолжалась у Ивана Петровича до самой его кончины.

И. П. Павлов за прополкой цветника в Силламягах

Должна признаться! Невозможно было сказать, что доставляло Ивану Петровичу большей радости: новая ли картина или новая бабочка, новая ли марка или новый цветок. Каждая новость в коллекции занимала его и доставляла ему большое наслаждение. Этими радостями он всегда делился со всей семьей.

Точно также с торжеством спешил он поделиться с нами каждой научной новостью, каждым успехом человеческого ума. Благодаря этому наша тихая, уединенная семейная жизнь была полна радостями, поднимавшими нас над обыденным житейским уровнем.

Иван Петрович считал, что кроме умственной работы человеку необходим физический труд. С этой целью летом он проделывал тяжелую физическую работу в цветнике. Зимой же, не желая отнимать много времени от серьезной умственной работы, он устроил для себя и близких друзей гимнастическое общество. В виде отдыха раз в неделю в нем проводил вечера. Подрастающие сыновья также принимали участие в обществе. Возвращаясь домой после гимнастических упражнений, Иван Петрович бывал в самом веселом расположении духа и уверял нас, что он чувствует, как молодеет после таких занятий.

* * *

Это был счастливый период нашей жизни. Иван Петрович чувствовал себя бодрым и веселым. Он вообще отличался завидным здоровьем. Если не считать мелких недомоганий, крайне редких к тому же, то в продолжение лет 30 – до революции – я помню его длительно больным раза два.

Однажды, это было в 1915 г., Иван Петрович вернулся домой на полчаса раньше обыкновенного. Я не отнеслась к этому с достаточным вниманием, думая, что у него назначено на этот день какое-нибудь заседание. Но после обеда он заявил, что не только ляжет в постель, но и просит пригласить к нам профессора Николая Яковлевича Чистовича¹⁴², который был в то время директором Георгиевской Общины и жил в казенном помещении у Сампсониевского моста. Николай Яковлевич приехал к нам в тот же вечер. У Ивана Петровича температура оказалась повышенной до 38°, но никаких болезненных признаков он не ощущал. На другой день Чистович опять приехал и нашел больного все в том же положении, температура 38° и никаких болей!

– Ну что же, подождем, когда дело выяснится, – сказал Н. Я. и обещал приехать на следующий день утром.

Укладывая вечером Ивана Петровича в постель на свежее белье, я заметила у него что-то неладное с одной ногой:

– Помнишь, я тебе рассказывала, как часто бывала рожа на лице у моей тетушки? Вот сейчас одна нога имеет тот же вид: темно-красная, лоснящая и распухшая.

Иван Петрович хлопнул себя по лбу и сказал:

– Какой же я был дурак, что не обратил внимания на неловкость, которую ощущал в ноге уже несколько дней!

Когда назавтра приехал к нам Николай Яковлевич, мы показали ему ногу. Он был очень смущен и заметил:

– Вот что значит забывать уроки своего учителя! Сергей Петрович всегда говорил нам, что следует осматривать больного с ног до головы. А я-то выжидал до тех пор, пока не выяснится болезнь!

Ухаживала за Иваном Петровичем я, растирала больную ногу три раза в сутки, и никто из живущих с нами не заразился. Этим я очень гордилась. В результате дело обошлось вполне благополучно, и мы были очень благодарны Н. Я., который в свою очередь был рад оказать помощь своему учителю.

Второй раз болезнь приключилась в декабре 1916 года. На первый день Рождественских праздников Иван Петрович, как обыкновенно, отправился в институтскую лабораторию, а я хлопотала, приготовляя праздничный завтрак для своих друзей. К завтраку должен был вернуться и Иван Петрович.

Средний сын Павловых – Виктор

Только что пришли три мои приятельницы, как раздался странный звонок, вбежал швейцар, схватил из кабинета кресло, распахнул настежь двери на лестницу и быстро побежал вниз. Я стояла в передней, как статуя. Вдруг увидела, что в кресле несут Ивана Петровича, а рядом идут два профессора и, обращаясь ко мне, говорят:

– Не беспокойтесь! Иван Петрович упал и повредил себе ногу. Хорошо, что автомобиль Принца находился в то время в институте, и мы в Нем привезли Ивана Петровича, а теперь машину отправили в Медицинскую академию за хирургом.

Иван Петрович все время улыбался и твердил мне и детям:

– Пустяки, через неделю я с вами забегаю!

Пока его раздевали в передней, я поспешила приготовить кровать. Пронесли его прямо в спальню, где и уложили в кровать. Он никому не позволял дотронуться до больной ноги, кроме меня.

Вскоре приехал профессор Оппель¹⁴³ со своим ассистентом доктором Гирголавом¹⁴⁴. Они определили перелом шейки бедра. Ногу забинтовали и подвесили к верхней спинки кровати. В таком положении пришлось Ивану Петровичу встретить новый 1917 год.

Около его постели собирались целые митинги. Профессора – члены кадетских партий – убеждали его вступить в их ряды. На это Иван Петрович неизменно отвечал:

– Да разве вы не понимаете, что совершаете преступление, устраивая переворот во время такой тяжкой войны! Ведь это к добру не приведет. Нет, никогда я не приму участие в погибели Родины!

Повторялись эти собрания много раз и только раздражали Ивана Петровича. Он чуть не в глаза говорил им: какие вы, однако, дураки! При истощенном государстве, при незаконченной тяжкой войне, что можете вы создать новое? Дай бог все успокоить и привести к благополучному концу!

В это время сыновья были на фронте¹⁴⁵, а дочь жила в Финляндии. Дома были только я да наш второй сын Виктор. Иван Петрович не согласился пригласить фельдшера, а положился на наш внимательный и нежный уход.

По утрам, после перевязок, умывания и кормления, Иван Петрович развлекался, обучая чтению маленького сына нашей кухарки Даши. Эта самая Даша жила у нас раньше, но, выйдя замуж, оставила нас. Во время войны, когда ее муж был на фронте, она приехала к нам с маленьким сыном, и малыш ее стал нашим общим любимцем. Сам Иван Петрович обучал его чтению. С тяжелым чувством расстались мы с ними, когда приехал муж и увез их к себе на родину в глубь Сибири.

Профессор Оппель посещал Ивана Петровича вначале два раза в день. А под конец по разу. После визита профессора Иван Петрович обыкновенно диктовал мне свой труд о работе головного мозга. Это был первый абрис книги, который потом дополнялся и прояснялся.

После выздоровления Иван Петрович вместе с дочерью Верой ездил в Крым¹⁴⁶, в имение профессора Метальникова¹⁴⁷. Там, однако, оставался он недолго, волнуемый тревожными событиями в нашей стране.

В 1918 году мы переехали из нашей милой квартиры на Введенской, где прожили 28 лет, в казенную квартиру дома Академии наук на 7-й линии В. О.

Здесь пришлось нам пережить тяжелые годы начала революции. Время разрухи. Жили мы вчетвером: Иван Петрович, старший сын Владимир и дочь Вера.

Второй сын Виктор только что скончался от сыпняка, когда ехал из Киева в Ростов к тетке, а меньшой сын Всеволод был за границей. Работы было много, а еды было весьма и весьма скудно.

С утра Иван Петрович уходил пешком на Выборгскую сторону в Военно-медицинскую академию, где читал лекции. Оттуда также шел пешком в ПЭМ на Лопухинскую улицу и пешком же возвращался к обеду домой. Шел он обратно уже в темноте (тогда не было никакого уличного освещения), пробираясь по глубокому снегу. А ведь ему было около 70 лет! Часто мы с сыном выходили навстречу, боясь, что он где-нибудь упал и лежит. Но он всегда возвращался бодрым и подсмеивался над нашим страхом. Он не терял ни бодрости, ни сил. Ему помогала привычка к физической работе.

Какую же пищу он получал за такую ходьбу? Тарелку, чуть заправленную постным маслом, навара из овощей, которые удавалось достать, ложку-две каши или же две печеных картошки, да стакан ячменного кофе или морковного чая, редко когда с сахаром. А большей частью с сахарином. Вместо хлеба – какая-то сырая масса неопределенного цвета и вкуса, и это еще было хорошо!

Кронштадская пристань и Николаевский мост около дома Академии наук на Васильевском острове

Бывали дни, что сын приносил из кооператива ученых мешок мерзлого гнилого картофеля, перемешанного с землей, да несколько селедок с отгнившими головами. Мы с ним лопатой бросали картофель в раковину и из ледяной воды вылавливали кусочки годного картофеля. Эти кусочки раскладывали на стол для просушки. Из целого мешка можно было выбрать только четверть или одну шестую часть, да и эта часть имела отвратительный запах, который невозможно было отбить никакими приправами. А клали туда все, что только могли достать: чеснок, лук, перец и т. п. Несмотря на то, что наши мужчины геройски ели это кушанье, ни я, ни дочь не могли проглотить ни одного кусочка. Из гнилых селедок я делала котлеты, которые не только в нашей семье, но и в семьях наших друзей – у профессора Иностранцева, у скульптора Позена¹⁴⁸ – пользовались большим успехом. Я же есть их не могла, так как и раньше никогда не ела селедки, а свою порцию отдавала другим.

* * *

В эти-то голодные дни как-то раз иду я на рынок. Это мне было строго запрещено и мужем, и сыном, так как арестовывали в те годы и того, кто продавал, И ТОГО, КТО покупал. Подходит ко мне матрос с мешочком и предлагает купить у него сахар.

– Сахар? Да ведь это роскошь, да ведь это радость для всей семьи! Согласна, конечно, согласна. Но со мной только одно полотенце! (Тогда все покупалось на вещи, а не на деньги.). Если вы хотите пойти в мою квартиру, то пойдемте, я живу здесь совсем близко, через два дома.

Он согласился, и мы пошли. Мне и в голову не приходила мысль об опасности, которой я себя подвергала, вводя в пустую квартиру незнакомого чужого человека. За полкило сахара – невероятное в то время количество – я отдала мужскую крахмальную рубашку.

Матрос остался очень доволен и через полчаса принес мне целиком свой паек, тоже в обмен на белье. После этого он еще раз принес свой паек. В третий раз пришел и говорит:

– Я еду в отпуск на Украину на целый месяц. Если дадите какую-нибудь вещь, я вам привезу либо муки, либо крупы.

Вся семья запротестовала: давать вещи неизвестному человеку! Все же он мне внушал доверие. Я дала ему чехол с моего старого маленького диванчика!

Прошел уже месяц, матрос не приходит. Все стали высмеивать меня за «выгодную спекуляцию». Но вот однажды, во время завтрака, когда особенно надо мной подшучивали, раздался звонок. Входит матрос и приносит мне больше полмешка отличной гречневой крупы! Так победила моя вера в людей.

В это время шла стрельба в Кронштадте, и матрос сказал мне:

– Я должен идти в Кронштадт. Мы поклялись не покидать товарищей.

На все мои уговоры он только снял шапку и со слезами просил благословения.

– Жив буду, приду, а не приду, помолитесь за упокой души Антона.

Так я его больше и не видала. Мы с батюшкой помолились за него. А крупа нас выручила от тяжкого голода.

* * *

Однажды утром напились мы чаю. Мужчины натопили печи и ушли на службу. Осталась я одна и стала размышлять, чем бы мне накормить моих дорогих. Вдруг звонок, отворяю и вижу подростка лет 13–14, он спрашивает, не возьму ли я молока? Впускаю мальчика и с радостью даю ему свою красивую кофту с кружевами. Взамен получаю тарелку творога, кувшин молока и краюшку хорошего деревенского хлеба.

Чтобы заинтересовать мальчика и побудить его впредь приносить нам свои продукты, я рассказываю ему одну из волшебных сказок своего детства. Он слушает меня с восхищением, раскрыв рот и не сводя глаз. Когда я закончила, он просит еще и еще. Я пообещала ему рассказать еще интереснее, когда он в следующий раз принесет нам свои продукты.

Когда вернулись мои господа, дала я им горячую похлебку с черным хлебом. Они несказанно обрадовались. Но как велика была их радость, когда дала я им творога с молоком. Они не выдержали, закричали «ура» и даже не побранили меня за то, что, оставаясь одна в квартире, я нарушила их наказ никого не впускать и впустила совершенно постороннего человека.

Надо сказать, что мальчик стал каждую неделю носить их, причем брал за все по-прежнему очень дорого, говоря, «деньги для матери», а мне сказки за то, что ношу вам, а не другим.

Вот за эти-то сказки Иван Петрович прозвал меня «нашей Шехерезадой».

* * *

Ко всем печальным условиям нашей тогдашней жизни надо прибавить еще и частые обыски. Не знаю, что именно искали, но у нас ни разу ничего не было взято. Осматривали все тщательно и весьма внимательно, так что даже раз попробовали из бутылки керосин, рассчитывая, по всей вероятности, найти вино или спирт. Бутылку эту Иван Петрович получил в подарок для нашего скудного освещения. Однажды один из обысков продолжался очень долго. Мы с Иваном Петровичем легли спать в четвертом часу. Дочь была в это время на практических занятиях в Княжем дворе. Сын Владимир не ложился до конца обыска. Встали мы на следующий день поздно – в 8 часов. Вхожу я в комнату сына и вижу на столе клочок бумажки, на которой написано:

– Не беспокойтесь, приходили с новым обыском бабы, не поверили моим документам и повели меня в милицию.

Это известие убило нас. Иван Петрович, сжав кулаки, с угрюмым лицом бегал по всей квартире. А я? Переживая еще недавно тяжкую потерю любимого сына, я думала, что пришел и мой конец. Боялась и жалела лишь покинуть мужа и дочь! Едва-едва дотащилась я до иконы Казанской Божьей Матери, упала на колени и в горячей молитве обращалась со слезами к ней и к недавно скончавшемуся сыну, прося его также молить Господа о возвращении нам Владимира, единственной нашей опоры. Вдруг звонок, и вошел сын. Можете себе представить, как велика была наша радость! Сын сказал, что бабы были совершенно безграмотные и не могли проверить его документы. Пришли в милицию и, к его счастью, успели захватить собиравшегося уже уходить молодого студента – дежурного. Он просмотрел документы и, не найдя в них ничего неправильного, отпустил, сказав при этом:

– Ваше счастье, что я не успел уйти. Меня должен заменить совершенно безграмотный. Вам пришлось бы ехать в Смольный для объяснений. Это затянулось бы до самого вечера!

А что было бы с нами за этот день? Сын и так все время тревожился о нас.

* * *

Подумать только, что весной 1919 года Иван Петрович собственноручно вскопал и посеял участок земли, отведенный ему вместе со всеми служащими в ПЭМ! Он сам полол его, и только на поливку и на ночные дежурства по охране огорода допускал старшего сына.

Когда поспела зелень на огороде, Иван Петрович ходил пешком на свой огород и приносил оттуда поспевшие овощи. Это его настолько утомляло, что он подчас приходил совсем без голоса и говорил шепотом. Мы жили тогда летом на Поклонной горе на Удельной. Удержать его не было никакой возможности. И мы постановили раньше переехать в город, чтобы прекратить это хождение, так его утомлявшее. Хотя мы и получили чудный картофель, необыкновенно хорошую капусту, да и другие отличные овощи, но это не приносило нам удовлетворения, так как все мы чрезвычайно опасались за здоровье Ивана Петровича. Он же не удовлетворился одной только доставкой нам овощей, но и собственноручно порубил капусту и заквасил два больших горшка. Он не допускал до этого дела меня, все время не переставая твердить:

– Я не хочу из тебя делать кухарку.

Капуста, надо отдать полную справедливость, порезана была идеально тонко и вышла необычайно удачно. И не только мы, но и все наши знакомые не могли нахвалиться поварским талантом Ивана Петровича.

В конце концов Иван Петрович сильно ослабел и легко простужался. Вскоре он заболел воспалением легких. За ним свалилась и наша дочь, получившая также воспаление. Оставалась при них одна я. Сын, вытопив печи, уходил на службу.

Иван Петрович и тут не желал оставаться без дела. Он требовал, чтобы я, подвязав ему передник, приносила на складной столик, на кровать, поднос с овощами, которые он тщательно чистил для приготовления нашей пищи.

Приходилось мне запирать больных на ключ, а самой отправляться на поиски куска хлеба, одного-двух стаканов молока, кусочка масла, трех-четырех кусков сахара в обмен на белье. Была большая радость, если удавалось получить и масло, и молоко.

Болезнь тянулась долго. Когда они оба поправились, то также стали уходить на службу. Я оставалась дома одна и просто сходила с ума от потери любимого сына Виктора. Тогда-то, по совету Ивана Петровича, я стала приводить в порядок все свои старые заметки и писать воспоминания.

* * *

В это тяжелое для меня время утешение дал мне друг. Удивительно, право, как я была счастлива в жизни на хороших друзей. Немудрено дружиться в молодые годы, но под старость, да притом привыкши жить в тесном кругу семьи, трудно не только сдружиться, но и даже заводить новые знакомства. А вот мне Господь послал в эти годы в тяжко переживаемом мною горе друга, правда, помоложе меня, но перенесшего такую же тяжелую утрату.

Виктор Иванович Павлов

Мой сын скончался от сыпняка в Земской больнице по дороге из Киева в Ростов-на-Дону, а ее сын скончался на глазах у нее в тяжких муках. Выскочив на ходу из трамвая, он попал под вагон. Ему оторвало обе ноги, получилось общее заражение крови, и он погиб. Кто мог нам помочь? Кто мог нас утешить? Только наша вера, наши молитвы, наши заботы о своих семьях помогли нам и выручили нас.

Первое время я положительно сходила с ума. Дети и Иван Петрович уходили на службу, я оставалась одна и отдавалась тяжкому физическому труду с большим усердием. То же делала и моя приятельница.

В более трудные минуты брались мы за чтение Евангелия, и часто случалось так, что наши мысли останавливались на одних и тех же местах. Сначала это нас удивляло, а потом мы поняли, что Господь нас утешал одинаково. Это сблизило нас настолько, что каждым впечатлением от вновь прочитанной книги хотелось поделиться друг с другом.

Как более молодая, она любила посещать общество, любила новые знакомства и вела знакомства весьма разнообразные. Рассказами о них и своими меткими остроумными характеристиками она доставляла мне много удовольствия. Однажды приходит Иван Петрович, хохочет и говорит мне:

– Ты умеешь выбирать друзей. Какая у тебя преданная подруга и с весьма острым язычком! Сегодня один доктор мне рассказывает, что был вчера в большой компании, преимущественно в медицинской, зашел разговор обо мне, все дружным хором пели мне хвалы. Какой-то провинциальный доктор спросил: «А какова его жена?» Одна присутствующая докторша сказала, махнув рукой: «Ну и говорить не стоит, совершенный нуль!» Тогда твоя приятельница заявила громогласно: «Я давно знаю Сару Васильевну и с нею дружна. Вполне согласна с вашей оценкой. Сара Васильевна нуль, но такой нуль, который единицу превышает в тысячи». Все даже поаплодировали этой характеристике. Да, умеешь ты выбирать себе друзей!

* * *

В те трудные годы было много горя не у нас одних. Умерла Вера Васильевна Добровольская. Тяжко было мне потерять такого друга.

Умер и любимый нами Ричард Александрович Берггольц. Тяжело переживал он годы разрухи. Ему приходилось жечь чудные дорогие мольберты и рамы, чтобы обогреть себя и семью. Мечтал уехать он за границу, куда отправил братьев и сестер. Бедняга не выдержал суровой жизни тех годов и кончил свои дни скоротечной чахоткой.

Вдова его с сыном уехала на родину в Ревель. Их сын, тоже художник, своим талантом завоевал и выдающееся место, и благосостояние.

Большое горе перенесла мой друг Киечка. Когда она выходила замуж за доктора Каменского, оба они были молоды, красивы, умны, музыкальны. Он был еврей, но так полюбил Киечку, что ради нее крестился. Прожили они долгую жизнь дружно, счастливо, гармонично, точно пели в унисон. У них были прекрасные дети: красивые, умные, добрые.

Особенно выделялся их второй сын – летчик, страстный любитель музыки и композитор. Эта любовь к музыке сблизила его с прехорошенькой девушкой Дорой. Она была еврейка и перешла в христианство, чтобы выйти за него замуж. Они поженились и зажили мирно и счастливо. Все мысли и чувства у них были общие. Дора увлекалась его музыкальными творениями, также как и его страстью к полетам. Не хуже его она знала устройство аэроплана, где каждый винтик был ей известен.

Грянула гражданская война, и Сережа на своей любимой машине улетел на защиту Родины. Вскоре он попал в плен. Пришлось ему вынести и голод, и холод, и массу нравственных унижений. В немецком плену кормили только американцев и англичан, французам перепадало кое-что, а русские получали лишь одни объедки, хотя посылки с едой отправлялись им из России самым исправным образом.

Когда после революции Сережа вернулся на родину, это была только тень его: худой, измученный, больной и ко всему равнодушный, он не оживился даже свиданием с Дорой и нежно любимой семьей. Жили они на Карповке, а работал он на Балтийском заводе. Трамваи в то время не ходили, и ему приходилось пешком делать оба конца. Дома по возвращении выпадал на его долю небольшой кусочек так называемого хлеба.

Постановление Совета народных комиссаров за подписью В. И. Ульянова (Ленина) от 24 января 1921 г.

Недолго протянул он. Вскоре свалился и кончил свою молодую жизнь в цветущих годах от скоротечной чахотки.

Мы с Кией удивлялись, как спокойно перенесла эту потерю Дора. С какой нежностью и лаской утешала она его старых родителей. Но это продолжалось очень недолго.

Вскоре после кончины Сережи она съездила в Москву для свидания со своими родными. У них похитила она револьвер и спустя несколько дней после своего возвращения покончила с собой.

На выстрел, раздавшийся из ее комнаты, бросилась Киечка и услыхала только последние слова: «Иду к Сереже».

* * *

В трудный период голодания Иван Петрович написал письмо Владимиру Ильичу Ленину и просил отпустить его со всей семьей за границу. Владимир Ильич ответил: «Дать Ивану Петровичу карт-бланш на все, что он пожелает, но за границу не пускать ни в каком случае».

Ивана Петровича звали в Германию, в Чехословакию и в Америку. Везде он был желанным гостем.

Пришлось остаться и работать в холодной лаборатории. А работать надо было в зимнем пальто, лучина сторожа служила единственным освещением при операции.

В утешение Ивану Петровичу и мне предложили какой-то необычайный паек. Там была и дичь, и ветчина, и масло, и икра, и другие соблазнительные вещи. Но Иван Петрович сразу отказался от того, чего не имели его сослуживцы.

Прошло около двух недель. Иван Петрович был в лаборатории. Вызывают меня к телефону, и женский голос спрашивает:

– Почему вы так долго не присылаете за пайком мужа и за вашим пайком. Ведь скоро уже придется приготавливать паек за третью неделю. Присылайте скорее.

Я ответила, что не могу прислать за пайком, от которого муж отказался и за себя, и за меня. На это мне ответили:

– Умная жена всегда водит за нос своего мужа!

Я засмеялась и сказала, что, очевидно, я совсем глупая жена. На этом наши переговоры закончились.

Вскоре мы начали получать посылки из Финляндии от профессора Тигерштедта, приятеля Ивана Петровича. Американские профессора, собравшие между собою солидную сумму, перевели ее Тигерштедту с тем, чтобы он посылал продуктовые посылки Ивану Петровичу и избавили его от всяких лишений.

Первая посылка была праздником не только для нас, но и для всех наших друзей. В посылке находились: белая мука, ветчина, сгущенное молоко, сухие яйца, разные консервы, чай, сахар, кофе и какао. Этой роскошью мы постарались поделиться со всеми нашими близкими.

Вскоре после этого мы стали получать посылки от АРА¹⁴⁹, и наша голодуха была совершенно ликвидирована.