Текст книги "Моя душа темнеет"

20

– Куда идешь? – спросил Раду, хотя знал ответ.

Лада как раз натягивала сапоги. Под юбки она надела шаровары, из-за чего юбки сидели на ней ужасно, и произнесла, как отговорку, придуманную задним числом.

– Тренироваться.

– Несмотря на то что все янычары ушли на войну?

– Несколько человек осталось.

Раду нахмурился.

– Ты так сдружилась с янычарами. Я тебя почти не вижу. – Он постарался убрать из голоса мольбу, но ему было одиноко. Мехмед был постоянно занят, и Раду боялся снова стать помехой, как тогда, когда росли Лада и Богдан. Стоило Мехмеду позвать его, Раду появлялся без вопросов и без промедления. Но если Мехмед подолгу не вспоминал о нем, Раду сникал, безразличный ко всему.

Лада не ответила, и Раду не упустил возможности ее подколоть.

– Ты помнишь тот раз, когда мы сюда приехали?

– Конечно, помню. Прошло всего несколько недель. Ты что, глупый?

– Нет, я имею в виду первый раз, когда мы приехали сюда. С отцом.

Лада затихла. Они никогда не говорили о своем отце, ни друг с другом, ни с другими. Напряжение, которое ощущал и Раду, отразилось на лице Лады, как будто одно упоминание о нем могло кому-нибудь напомнить о том, что его договор с османами разорван ценой жизни Лады и Раду.

– Ты тогда все время на меня сердилась.

– Я всегда на тебя сержусь, Раду. Скажи, что ты имеешь в виду.

– Ты сердилась на меня за то, что я подружился с врагом. Ездил верхом с янычарами, разговаривал с ними. Мне просто кажется… забавным то, что теперь они – твои любимые компаньоны.

По лицу Лады пронесся целый шквал эмоций. Раду показалось, что он заметил в нем и чувство вины, хотя последовавший за ним гнев был куда привычнее. Наконец, она насмешливо выпалила:

– Я не обязана отвечать тебе. Иди, пресмыкайся перед их богом. У меня, по крайней мере, в руках сабля.

Дверь громко захлопнулась, обозначив ее уход. Раду вздохнул и потер лоб, не понимая, чего он хотел достичь, подколов сестру. Чтобы она прекратила тренироваться с янычарами? Или чтобы она признала, что начинает считать это место домом? Потому что если она это признает, то и он, наконец, получит право это сделать.

Его охватило острое чувство несправедливости – что она могла ненавидеть их и наслаждаться их обществом одновременно. Если кто-то и заслуживал дружить с янычарами, так это он. Он так больше и не встретил Лазаря и часто думал о том, как сложилась его судьба. Ему хотелось, чтобы он был рядом, шутил и помог Раду найти место, где он мог бы пригодиться, как тогда в конюшнях.

Его душа шипела и брызгала, как свеча со догорающим фитилем, и Раду отправился на поиски муллы Гюрани. Наставник находился в своих покоях и был поглощен учебой. Он оценивающе оглядел Раду и произнес:

– Давай пройдемся.

Лада любила повторять, насколько скучен мулла Гюрани, утверждая, что он – внебрачный сын пастуха, который слишком сильно влюбился в овцу. Она зубрила его уроки по ночам с такой поглощающей монотонностью, что Раду умолял ее прекратить, боясь, что ее версия заменит то, что выучил он.

Рядом с муллой Гюрани Раду всегда было уютно, от его аскетизма веяло надежностью и спокойствием. Они остановились у фонтана, и Раду выболтал все, в чем не мог признаться Ладе. Он был близок к тому, чтобы рассказать ей и даже подумал, что если он представит это как тайный план ради спасения их жизней, она согласится. Но он, как обычно, был один наедине со своими мыслями.

– Я хочу обратиться в ислам.

Мулла Гюрани невозмутимо кивнул, как будто Раду говорил о погоде.

– Никто не должен узнать. Я имею в виду – это возможно? Как будто это свершится только между мною и Богом?

– Настоящее обращение всегда происходит только между человеком и Богом.

Раду облегченно провел ладонью по лбу. Он боялся, что, если Лада узнает, что он сделал это достоянием общественности, это уничтожит их и без того хрупкий союз. Какой бы она ни была, Лада – это его семья, его детство, его прошлое. Им нужно держаться друг друга.

Мимо прошел мужчина, в официальной, но незнакомой одежде. Он был худым, с ярко выраженным животиком, как будто его сердцевина была луковицей, проросшей тонкими ветвями. На его лице не было волос, и оно было не гладко выбритым, а именно безволосым. Мулла Гюрани склонил голову, и мужчины обменялись приветствиями. Безволосый мужчина посмотрел на Раду, как будто ожидая, что его ему представят.

– Раду – один из моих учеников. Раду, это – главный евнух, – сказал мулла Гюрани.

Раду знал, что это какой-то титул, но не знал, какой уровень уважения он должен продемонстрировать. Смущенный, он спросил:

– А что такое евнух?

В первый раз на его памяти мулле Гюрани стало не по себе.

Однако главный евнух жестом подозвал Раду к себе.

– Пройдись со мной, и я тебе все расскажу.

***

Раду стоял по шею в воде, потом опустился на колени, оставив над водой только глаза и нос. Обступивший его пар застилал сине-белые узоры кафеля, и все вокруг слилось в дурманящие пятна жара и цвета. В Валахии они купались только летом, когда оставались на берегах Арджеша. Остальное время мылись в одежде в тазах. Ванные были роскошью османов, и он этой роскошью наслаждался.

Ладу такие удобства не были доступны. Хотя в дворцовой ванне были определенные часы, выделенные для женщин, Лада ими не пользовалась. Существовала и отдельная ванная для женщин, но она находилась в гаремном комплексе. Лада, конечно, не могла и не собиралась туда заходить. Раду слышал рассказы о женщинах, которые входили в гарем для того, чтобы развестись с мужьями. Главный евнух знал столько историй, сколько не знал ни один житель города, и Раду любил их слушать.

Ладу это не интересовало. Все свободное время она проводила с солдатами, в окружении их грубых шуток и дурных ароматов. Раду свое время посвящал изучению священных писаний и наставлений Пророка. Ощущение, которое ему дарили священные слова, он мог сравнить разве что с долгими вечерами, когда он сидел у огня со своей няней, защищенный и огражденный от мира. Он не мог точно описать это чувство и изо всех сил скрывал его от Лады, но, услышав призыв к молитве, он каждый раз чувствовал себя как дома.

Он хотел еще раз все обдумать и подучить слова обращения, которые он столько раз произносил в своем сердце, но никогда – вслух, поэтому был рад, что выдалась возможность побыть одному в купальне. Он всегда приходил сюда в самое неудобное время, чтобы избежать толпы. У него начали расти волосы в новых местах, а ноги болели и ныли каждую ночь, растягиваясь и отвоевывая его у детства. Кроме того, теплая вода оказывала любопытный эффект на его мужской орган. Он этому очень радовался, но предпочитал переживать это в одиночестве.

Бедные евнухи. Главный евнух рассказал ему, что оказаться кастрированным и проданным – таково было единственное будущее, какое могли предложить ему родители. Раду считал, что это не слишком гуманно. Да, главный евнух отвечал за целый гарем, получал власть и доступ к внутренним процессам империи, но какой ценой!

Раду закрыл глаза, отпустив все накопившееся внутри напряжение. Его руки расслабленно лежали на поверхности воды.

Тут кто-то схватил его за щиколотки и утащил под воду.

Раду запаниковал и стал пинаться, испуганно и отчаянно, вспомнив времена, когда Мирча держал его голову в фонтане, пока у него не темнело в глазах, а легкие едва не взрывались от нехватки воздуха. В голову Раду прокралась ужасная мысль. Что, если Мирчу убили в бою, и он прислал свой дух, чтобы захватить с собой Раду?

От его крика по воде пошли пузыри. Ступня Раду уперлась в чье-то плечо, и он выгнулся и освободился. И, отплевываясь, вынырнул из воды.

Рядом с ним неожиданно возник Мехмед. По его лицу стекала вода, а белые зубы сверкали. Это Мехмед подшутил над ним, а не Мирча. Смех Мехмеда эхом разошелся по комнате и заполнил ее так, что они оказались завернуты в этот смех, как в кокон.

Раду казалось, что он как будто вдыхает смех Мехмеда. Теплый и звучный, он наполнил его легкие и осел на коже.

– Ты меня напугал. – Его онемевший язык отказывался повиноваться. Он не видел Мехмеда много дней, а наедине с ним не бывал уже несколько недель.

– Да, я заметил. – Губы Мехмеда скривились в игривой усмешке. – Ты выглядел так, будто вот-вот уснешь. Я испугался, что ты утонешь.

– Ну, тогда спасибо за то, что не дал мне утонуть, утащив меня под воду в попытке меня утопить.

Мехмед церемонно поклонился. Он выглядел легкомысленным и веселым, а его щеки алели ярче, чем могли алеть от жара. На войне все было не совсем гладко, несмотря на то, что его отец время от времени брал бразды правления в свои руки.

– Хорошие новости? – Грудь Раду наполнилась надеждой. Это было странное чувство, и он не знал, что с ним делать. Надеялся ли он, что войска Мехмеда одержат победу? Было ли это предательством – зная, что войска возглавляет его брат? В случае победы османов возрастет ли вероятность того, что Ладу и Раду убьют за измену отца? Видя облегчение, сияющее в черных глазах Мехмеда, Раду знал, на что он надеялся: он надеялся на лучшее для своего друга. Чем бы это ни было чревато для него.

Мехмед вскинул руки и по-детски радостно хлопнул в ладоши. С тех пор, как они вернулись в Эдирне, с ее политикой, обязательствами и войной, Мехмед держался твердо и прямо, как кол. Раду рассмеялся, увидев, что его друг расслабился и снова стал собой.

– Мой отец одержал победу в Варне. Крестовый поход разгромлен. Хуньяди бежал как пес, а голова венгерского короля теперь путешествует на острие копья моего отца!

Раду улыбнулся так искренне, как только смог, но его ум продолжал тревожиться о том, что это может означать и чем может обернуться для него.

– Твоего отца там не было, – задумчиво добавил Мехмед.

Раду приложил руку к груди и произнес самым будничным и шутливым тоном, усилием воли подавив в себе все, что чувствовал на самом деле:

– Моего отца, труса? Он пропустил сражение, в котором поддерживал обе стороны? Я ошеломлен.

– О судьбе Мирчи мне ничего не известно.

– Его судьба мне безразлична, – заявил Раду, но его голос предательски дрогнул.

Мехмед положил ладонь на плечо Раду, и это прикосновение одновременно и утешило, и взволновало его. Раду вдруг почувствовал себя настоящим – таким, каким всегда хотел быть.

– Все образуется, – сказал Мехмед. – Появится новый договор. А мой отец желает, чтобы я оставался на троне. Я… я думаю, что готов. Знаю, наш план был не таков, но последние недели изменили ход моих мыслей. Я этого хочу. По-моему, я могу быть султаном.

В конце фразы его голос слегка поднялся, как будто скрывая вопрос.

– Думаю, – сказал Раду и положил ладонь на плечо Мехмеда, – ты будешь величайшим султаном всех времен.

– Лада в меня не верит, – на губах Мехмеда появилась кривая усмешка. – Она не верит ни в кого, кроме себя.

Раду покачал головой, думая о пространстве между ними и о том, что их тела соединяет вода. В это мгновение он чувствовал себя таким спокойным и счастливым, и ощущал с Мехмедом такую близость, какой не ощущал ни с кем другим.

– Я верю в тебя достаточно, чтобы хватило на нас двоих. – Раду знал, что Мехмед справится. И он будет рядом, поможет ему. Лада тоже поможет, хоть и говорит, что ненавидит жизнь в Эдирне. Их мир и их будущее представлялось ему парящим потолком мечети. Устремленным вверх.

Мехмед торжественно кивнул.

– Не беспокойся об отце. Пока я на троне, вы под моей защитой. Я позабочусь о том, чтобы вас никто не тронул.

Раду с облегчением закрыл глаза. Наконец-то он был кому-то дорог настолько, что тот стремился его защитить. Кто-то, обладавший для этого необходимой властью. Это было утешение совсем другого толка, чем обещание Лады, что если его кто-то и убьет, то только она сама. Отведя взгляд в сторону и стараясь скрыть волнение, а также слезы, скопившиеся в уголках глаз, Раду кивнул.

– Но… может быть, ты сделаешь так, чтобы наш отец не узнал, что мы в безопасности.

Брови Мехмеда вопросительно поднялись.

– Он не заслуживает того, чтобы его успокаивали. Пусть считает, что он нас убил. Пусть отравится чувством вины, если он вообще способен его испытывать.

– Хорошо. Хотя я рад слабости твоего отца. Если бы не его слабость, я был бы лишен твоей дружбы. И дружбы Лады.

Раду лучезарно улыбнулся.

– Я тоже рад.

Он не успел заметить, как серьезное выражение лица Мехмеда сменилось озорным, прежде чем лодыжка Мехмеда зацепилась за лодыжку Раду, и Мехмед сунул голову под воду.

Раду закашлялся и встал на ноги, а Мехмед, громко смеясь, отошел от него по воде. Раду погнался за Мехмедом, и в это мгновение пар, такой густой, что казался живым, расступился, явив его взору мужчину, незамеченным сидящего в углу ванной.

Мужчина наблюдал за ними.

Пар снова закрыл его, но Раду успел разглядеть его лицо. Халил-паша. Смех Мехмеда продолжал звенеть в купальне, и его эхо отскакивало от стены к потолку и обратно, звуча как набат.

21

– И Хуньяди бежал, – сказала Лада, скакавшая верхом рядом с Николае. – Как заяц от ястреба.

Она задумчиво покачала головой.

– Венгерский король погиб, и теперь всюду хаос. Наверное, у Хуньяди есть все шансы занять престол.

– Думаешь, он хочет править Венгрией?

Лада фыркнула.

– Нет, он хочет защитить Европу просто из любви к ней и во имя Христа. Конечно, он хочет править. – Она откинулась в седле и прищурилась от солнца. Как здорово, что янычары вернулись! Без них она едва не сошла с ума от безделья. Однако она не знала, на какой исход надеяться. Желать победы османам? Или Хуньяди и ненавистному Мирче?

Теперь это не имело значения, поскольку все уже было решено. В связи с гибелью нескольких ключевых персон Ильяш возглавил более крупную армию, в которую входили войска янычар, сопровождавшие Мехмеда из Амасьи. В имперских войсках насчитывалось несколько тысяч янычар, и всего несколько сотен воинов, расквартированных с Мехмедом в Амасье. Ильяшу повезло с этим продвижением по службе, но Лада знала, что он предназначен для более великих задач.

– Хотелось бы мне там быть, – сказала Лада.

Николае мрачно рассмеялся.

– А мне бы не хотелось. Но если бы ты там была, маленький дракон, то на чьей стороне бы боролась?

– На моей собственной.

– А что это за сторона?

Их отец убил Ладу и Раду дважды: первый раз – оставив их здесь, и второй раз – нарушив договор, защищавший их жизни. Она не стала бы за него бороться. И уж точно не выступила бы на стороне Мирчи, презренного червя. А Хуньяди убила бы сразу, как только он попался бы ей на глаза.

Нет. Она покрутила головой, надеясь размять затекшую шею. Хуньяди не виноват, что ее отец сделал Валахию такой слабой, что Хуньяди нашел там точку опоры и вынудил ее отца повернуться к султану.

Тогда на стороне Мехмеда? Он был ее союзником в мире, жаждущем ее смерти. Его смех, сияние темных глаз, его пальцы, дергающие ее за волосы. Он был ее другом.

А еще он был правителем страны, державшей ее в плену.

Наконец, ее задумчивые черные глаза взглянули на Николае:

– На моей стороне.

Она привязала свою лошадь, пока янычары – люди Ильяша и несколько других отрядов – дрессировали своих коней, отрабатывая боевое построение. Ладу никогда не приглашали поучаствовать в таких тренировках, поскольку ее участие не приносило пользы. В тренировках с оружием и в вольном бою отрабатывались личные навыки, но когда сотни мужчин двигались и сражались как один, это было действом, в котором для нее не оставалось места. Она присела на корни дерева в тени на опушке леса, глядя в сторону от войск.

– …кажется достаточно справедливым, – сказал проходящий мимо мужчина.

– Мне он нравится больше, чем наш последний командир. Он был болгарин. Не выношу болгар.

– Я болгарин, ты, грубиян.

– И тебя я не выношу.

Они рассмеялись, и первый снова заговорил:

– Они что, действительно оставят на троне щенка?

Лада попробовала рассмотреть лица мужчин, но дерево закрывало обзор. Ее первым желанием было встать и защитить Мехмеда. Но что она скажет? Что Мехмед – ее друг? Вряд ли они приняли бы это в качестве доказательства его лидерских качеств.

– Насколько я слышал, да. Мурад вернулся на покой.

– Всего ничего на троне, а мы уже успели повоевать с крестоносцами. Сколько еще кампаний мы должны выиграть, чтобы его защитить?

– Они платят нам недостаточно для того, чтобы мы защищали этого щенка.

– Они платят нам безбожно мало. На прошлой неделе Исмаэль открыто говорил о восстании с личными стражниками султана.

– Что они говорят?

– Ничего не говорят. А еще они не позволяют говорить другим. Если нам удастся заполучить на нашу сторону нескольких официальных лиц повыше рангом, мы сможем…

Они отошли в сторону, и окончания фразы Лада не расслышала. Их жалобы стали уже привычным делом, хотя масштаб недовольства оказался куда больше, чем она думала. Янычары были привилегированным классом, образованным и получающим жалованье, но они оставались рабами. Ей было интересно, сколько реальной силы скрывалось за их словами, а сколько – пустого нытья.

Позже к ней присоединился Николае. Завершив все свои дела, они ехали верхом позади войск. Он перевел лошадь на медленный шаг, увеличив расстояние между ними и остальной частью войска.

Когда он заговорил, то в его голосе не было обычного шутливого тона.

– Я здесь с тех пор, как мне исполнилось семь. Меня тренировали вместе с другими моими братьями, представителями многих наций, находящихся под гнетом османов. Мы боролись, истекали кровью, погибали за страну, которая не является нашей, и слушались приказов на языке, на котором наши матери никогда с нами не говорили. Нас обучали религии, которая позволяет делать из нас рабов лишь потому, что мы не родились с нею. – Он замолчал. Копыта лошадей отбивали нестройный ритм. – И все же здесь мне живется лучше, чем жилось бы на родине. Я обучен и натренирован лучше, чем любой, с кем мне придется сразиться. Я сыт и хорошо одет, и мне есть куда развиваться. Пока меня не разобьют у стен города, который должен был быть моим союзником, или пока я не погибну от сабли кузена, которого я никогда не знал. Мы – самая ценная сила в этой империи, и мы существуем здесь, потому что мы на самом деле не часть империи. Почти каждый день я думаю о том, что обязан жизнью османам. На поле в Варне я осознал, что не хочу отдать за них жизнь. Но глубоко в своем сердце я знаю, что я солдат, и я не хочу заниматься ничем другим. – Он покачал головой, тяжело вздохнул и поднял руки вверх, ладонями кверху. – Хотел бы я быть таким уверенным, как ты, Лада, и знать, где моя сторона.

Она посмотрела на его раскрытые ладони, готовые принять ее ответ.

– Прислушайся к своему сердцу, которое знает, что ты – солдат, и скажи: какой язык в нем бьется?

Николае опустил глаза. Выражение его лица стало мягким и отрешенным:

– Валашский.

Она протянула руку и сжала его ладонь.

– Мы на одной стороне.

Он обхватил пальцами ее пальцы, поднял глаза и улыбнулся:

– Лучше бы нам никому об этом не говорить, учитывая, как глубоко мы находимся на вражеской территории.

Лада освободила руку и взялась за поводья. – Пока. – Она пустила лошадь галопом и помчалась мимо солдат. Ее волосы развевались на ветру. Она спешила домой. В Эдирне, поправила она себя, проклиная свой предательский разум. Возможно, она все же не была до конца уверена, на чьей она стороне.

***

Несмотря на разрешение Ильяша, командиры в Эдирне были более строгими, чем полководцы в Амасье, и очень часто Ладе не позволяли тренироваться с людьми Николае. Она пошла в свои покои, где с удивлением увидела Раду, погруженного в беседу с муллой Гюрани, которого она не видела последние три месяца с тех пор, как они уехали из Амасьи.

Брат поднял на нее глаза, и чувство вины пробежало по его лицу, как прячущееся за облако солнце.

– Лада! Я думал, ты с янычарами.

– Нас что, снова заставляют терпеть его уроки? – нахмурилась она. Из-за войны и бесконечных обязанностей Мехмеда как султана у нее с Раду до сих пор не возобновились регулярные занятия. Она хотела бы продолжить изучение истории, логики и стратегии, но совсем не скучала по невыносимым рассуждениям муллы Гюрани об исламе.

Мулла Гюрани медленно поднял брови, отяжелевшие от презрения.

– Я здесь по просьбе твоего брата. А ты можешь отправляться куда угодно.

– О чем это он? – огрызнулась Лада, секретности ради перейдя на валашский.

Раду пожал плечами и опустил голову набок, как будто зажимал что-то между ухом и плечом.

– Знаешь своего врага?

Застигнутая врасплох, Лада рассмеялась резким, лающим смехом.

– Тебе придется узнать этого врага достаточно хорошо за нас обоих. – Она насмешливо поклонилась учителю и отправилась в свою комнату. Это освободило ее от невыносимого голоса муллы Гюрани, но ей по-прежнему было нечем заняться и некуда деться.

Она легла на кровать, и скука смежила ее глаза сном. Во сне она увидела Амасью, заводь и как она купалась в ней с Раду и Мехмедом, как над их головами падали и сгорали звезды. Она проснулась с именем Мехмеда на языке и почти физически ощущая боль от его отсутствия в своей жизни.

Она выбежала из их покоев, прежде чем Раду успел спросить, куда она направляется, прежде чем она успела признаться ему – и самой себе, – как сильно ей хотелось хотя бы на несколько мгновений оказаться наедине с Мехмедом как с другом, а не как с султаном.

В коридорах дворца она чувствовала себя невидимкой. Здесь было очень мало женщин. В Тырговиште женщины во дворце всегда были на виду и были куда менее изолированы от придворной жизни. Иногда она думала о том, как сложилась бы ее судьба, если бы ее мать не сбежала. Был бы у нее союзник? Друг? Сумела бы ее мать воспротивиться желанию отца оставить их здесь?

Вероятнее всего, нет. Ее мать была недостаточно сильной, чтобы оставаться с ними, а уж тем более, чтобы обеспечить их безопасность.

Не исключено, что Лада чувствовала бы себя более сильной, если бы рядом с ней по этим коридорам шла еще одна женщина. Смеющаяся Халиме либо суровая Мара. Может быть, они и обучили бы ее чему-нибудь. Мужчины здесь или смотрели мимо нее, как на пустое место, или смотрели так жестко, что она понимала, что они совсем не видят ее. От этого в ней возникало желание иметь в руке оружие, корону вместо перепутанных кос, или даже бороду – хоть что-то, что заставило бы их увидеть ее настоящую.

Или, возможно, глядя на нее и ничего не видя, они отлично понимали, кем она является уже сейчас.

Она не была уверена, что стража пустит ее к Мехмеду. Они никогда не приходила без приглашения. Она не знала, что будет делать, если ее заставят уйти. Но не успела она прождать несколько взволнованных ударов своего сердца, как охранники ее впустили.

Мехмед поднял взгляд от своего стола, встал, и его глаза заблестели. Лада почувствовала, как ее отпускают напряжение и страх невидимки.

Мехмед к ней неравнодушен.

– Чем обязан честью? – спросил он, закидывая руку за спину в преувеличенно вежливом поклоне.

– Будь осторожен, не то собью тебе тюрбан. – Она прошла мимо него, уселась на его стул и сделала вид, что изучает бумаги. Она не хотела, чтобы он заметил, какой польщенной, какой счастливой она была в его присутствии. Ему не требовался еще один человек для подпитки его эго: Раду делал это за весь род Дракулешти. Лада подняла несколько листов – это были записи, бухгалтерские отчеты и карты. Подробные списки войск и провизии, сил янычар, коней, телег, оружия. Счета. Карты… Константинополя.

Она постучала пальцем по одной из бумаг.

– Ты был занят.

Он наклонился над ней, благоговейно проведя пальцем по краю карты.

– Я – султан, Лада.

– Я заметила.

Он усмехнулся, и это стерло с его лица царственную взрослость, которую он пытался придать своему лицу с помощью сдержанного угрюмого вида.

– Мой отец вернулся на покой. Я считал, что я не готов, но престол – мой, несмотря ни на что. И я сделаю все, чтобы быть его достойным.

Лада пожала плечами и отодвинулась от Мехмеда, подальше от безумной энергетики его тела. Его присутствие так влияло на нее лишь из-за того, что последние три месяца она его почти не видела. Или, возможно, из-за того, что она не могла не замечать, что он стал выше, красивее… Нет. Нужно сосредоточиться на чем-то другом. На чем угодно.

– Константинополь? Так скоро?

Он стал ходить взад-вперед по комнате.

– С Венгрией и Хуньяди у нас пятилетний мирный договор. Еще никогда мои границы не были такими мирными. Вот почему я здесь. Вот для чего я был рожден.

– Твой отец в начале своего правления пытался сделать то же самое, и это принесло ему одни неприятности.

Складочка залегла между идеальными бровями Мехмеда.

– У него было слишком много фронтов. Его братья претендовали на то, что принадлежало ему, пытались украсть земли. Ему приходилось решать проблемы дома.

– Твои советники тебя поддерживают?

Морщина на его лице стала глубже.

– Не все, нет. Но я – султан. Они должны следовать за мной.

– Султан, который позвал своего отца, чтобы сражаться в его первой битве.

Лицо Мехмеда исказилось яростью.

– Это была твоя идея! Если ты…

Лада услышала звук прежде, чем сообразила, что что-то не так. Инстинкт, выработавшийся за все те дни, когда за ней охотился Богдан, тело, без устали тренируемое, чтобы не поддаться отчаянию и одиночеству. Внезапное ощущение неправильности происходящего, на которое она не сразу обратила внимание.

Она подалась вперед и схватила Мехмеда как раз в тот момент, когда кинжал пролетел там, где только что была его грудь. Кинжал рассек ей плечо, с лязгом ударился о стену и упал. Лада и Мехмед тяжело повалились на пол, Мехмед испустил беззвучный стон. Лада перекатилась вперед, схватила кинжал, повернулась и метнула его сразу, как только заметила движущуюся цель.

Мужчина увернулся от смертельного удара, и кинжал сверкнул рядом с ним. Его лицо было закрыто темной тканью, на нем была самая простая одежда.

Их противник достал другой кинжал и стал, осторожно припадая к земле, прокрадываться в сторону, чтобы найти лучший угол для атаки. Лада подтолкнула своего друга к столу.

– Спрячься за ним! – крикнула она.

Мужчина перекладывал кинжал из одной руки в другую, расслабленно и неспешно. Мехмед заполз под стол и позвал стражу.

Кажется, убийцу это не встревожило.

При взгляде на Ладу его глаза окружили морщинки от улыбки. Он прицелился кинжалом в нее, затем посмотрел в сторону Мехмеда. Лада бросилась вперед и навалилась на него со всей силой, на какую была способна. Он был крепкий, худой и гибкий, но она была коренастой и крепко стояла на ногах. Она ударила его прямо в солнечное сплетение, и воздух разом покинул его легкие, когда она прижала его к полу. Он выпустил кинжал, и тот укатился прочь, недосягаемый для них обоих.

Ладе удалось застигнуть убийцу врасплох, но она знала, что он быстро придет в себя. Лада стала бить его в лицо, снова и снова, но угол был неудобным, и она не могла вложить в удар столько силы, сколько было нужно. Он схватил ее за запястья и потащил в сторону; его руки сжимали ее так крепко, что было не вырваться. Тут ее лицо оказалось рядом с его, и она ударила лбом ему в нос и впилась зубами в его щеку, в место, открывшееся из-под тряпки на голове.

Он вскричал и отпустил ее запястья. Откатившись в сторону, она нашла кинжал и обернулась к нему. Он поднялся на ноги и уклонился от ее первого удара, двигаясь с ней в танце, который она столько раз отрабатывала с Николае. Танце, движения которого были известны им обоим. Даже окровавленный и ошеломленный, он был сильнее ее.

А помощь все не шла.

Ее натренированность шла ей во вред, все ее приемы и выпады встречали отпор, а все ее смертельные удары не попадали в цель. В один из таких приемов он схватит ее руку и завладеет кинжалом, а после убьет и ее, и Мехмеда.

На нее накатила волна отчаяния. Глаза убийцы загорелись триумфом, как предзнаменование смерти. Он точно знал, что она будет делать дальше. Ему оставалось лишь продержаться дольше, чем она. Она была девочкой и ребенком. Он был сильнее, быстрее и…

С яростным воплем Лада отмахнулась от своих заученных на тренировках движений. Она набросилась на него как дикий кабан, воплощая собой гнев и животный инстинкт. Он не знал, где ставить блокировки, поскольку ее удары не имели никакой системы, а в движениях не было изящества. Она ударила его по лицу, а когда он схватил ее запястья, укусила его ладонь и сжала челюсти, достав зубами до кости. Она не разжимала зубы, когда он пытался ее стряхнуть, и колотила кинжалом в его бок снова и снова, последовав за ним, когда он упал в попытке освободиться. Она не слезала с него, продолжая пронзать его кинжалом, не думая о том, куда попадает, не стараясь вонзать лезвие точно и аккуратно. Животный крик, приглушенный его ладонью, вырвался из ее груди.

– Лада!

Задыхаясь и дрожа, она моргнула и осмотрелась. Ее челюсть не разжималась, мышцы свело так, что она подумала, не останется ли ладонь этого мужчины у нее во рту навсегда. Наконец, содрогнувшись от боли, она вытащила зубы из чужой плоти, и рука убийцы упала на пол. Только тогда она почувствовала, что ее рот полон крови, только тогда поняла, что сидит на теле мужчины.

На трупе.

Она едва поднялась на ноги, но тут же снова упала и поползла от изувеченного тела.

Мехмед прикоснулся к ней и повернул ее лицо к себе.

– Ты ранена?

Она покачала головой, потом кивнула, потом снова замотала головой. Она не знала, ранена она или нет. Ее тело дрожало, ее тело онемело. Она смотрела вниз на свои окровавленные руки и не чувствовала их.

– Лада. Лада. Лада.

Она снова посмотрела на Мехмеда. Он был единственным в комнате, на ком она могла сосредоточиться, единственным, что имело смысл.

– Мои стражники так и не пришли.

Она знала, что это было важно, знала, что она это знала перед тем, перед… этим. Перед кровью. Так много крови…

– Думаешь, они мертвы? – Мехмед шагнул в сторону двери. Ему не следовало туда выходить. Она знала, что не следовало, но не помнила, почему.

Вдруг все встало на свои места.

– Стой! Нам надо уходить. Другим путем. Стража либо мертва, либо участвует в заговоре.

Мехмед покачал головой.

– Они – янычары. Они бы никогда…

– Он был янычаром.

– Что?

Стуча зубами, Лада стянула маску с лица мужчины. Она его не узнала и была за это благодарна судьбе. Но она понимала, какой противник оказался перед ней.

– То, как он боролся. Я билась с десятками янычар. Он проходил обучение у янычар. Нам нужно сейчас же выбраться отсюда и спрятаться до тех пор, пока мы не будем знать, кому доверять.

Мехмед дрожал так же сильно, как и она.

– Кому я могу доверять? – прошептал он.

Лада протянула ему руку. Он ее сжал.