Текст книги "Кубинский зал"

– Я сделаю это, – сказал я. – Вы?

– Да, – твердо ответил я. И я сдержал слово.

Спустившись вниз, я взялся за ручку водительской дверцы и потянул, но ничего не произошло. Тогда я дернул ручку изо всей силы, и дверца внезапно оторвалась вся целиком, так как петли давно перержавели. От неожиданности я едва не потерял равновесие и удержался на ногах только потому, что наткнулся на стену узкой траншеи. В салоне с водительской стороны мы увидели сплошной ковер пушистой серой плесени и грибков, покрывавших сиденье и пол. Словно саван плесень скрывала то, что могло быть под ней. Как ни странно, мне хватило присутствия духа шагнуть вперед и смахнуть часть плесени. Из-под ее сплошного покрова появились женские часы, побуревшая, скрюченная кроссовка и кусок цветастой ткани словно от женского сарафана, и это окончательно убедило нас, что перед нами не просто закопанный автомобиль, а влажный, плохо закрытый склеп.

Плесень, часы, обувь – это было практически все, что осталось от матери Джея Рейни.

Как впоследствии подтвердила комплексная криминалистическая экспертиза, основывавшаяся на сохранившихся зубах, прядях волос и серийном номере двигателя автомобиля, это действительно была мать Джея. трагически погибшая в возрасте тридцати девяти лет. Она не бросила своего единственного ребенка – своего ладного и крепкого красавчика Джея. Напротив, если судить по месту захоронения машины, она отправилась искать его в темноте, то ли почувствовав плывущий в воздухе запах гербицида, то ли просто по зову материнского сердца, – и нашла свою смерть.

Работники Марсено расстелили на земле кусок полиэтиленовой пленки, на которую они складывали свои находки – одну серьгу, обручальное кольцо, старые кроссовки, не сгнившие только потому, что были сделаны не из кожи, а из дешевого кожзаменителя, бусы из какого-то поделочного камня, маленькую собачку из муравленой керамики. Повертев ее в руках, Марсено протянул игрушку мне. Она показалась мне довольно тяжелой, и я стер с нее грязь. Несмотря на некоторую неправильность пропорций, в собачке была своя прелесть. На брюшке ее я нащупал глубоко вырезанные в глине слова: «Джей Р. IV класс».

Когда вскрыли багажник автомобиля, я увидел там только пластмассовую канистру для бензина, складное пляжное кресло, алюминиевую бейсбольную биту и резиновые шлепанцы. Ни чемоданов, ни каких-либо других вещей, которые могла бы взять с собой женщина, решившая покончить с неудавшимся браком, там не было.

Я посмотрел на Марсено. Он и его люди стояли молча; они прекрасно понимали, что означают эти находки, и по-родственному (в конце концов, все люди – братья) отдавали должное общим для всех похоронным обычаям, таким же древним, как сама жизнь.

Марта Хэллок продолжала рыдать в своем автомобиле.

– Бедная мой девочка!… – всхлипывала она. – Бедная, милая девочка!…

Как это я не догадался, что она приходилась Джею родной бабкой?!

Марсено и я отошли в сторону и встали у края обрыва.

– А ведь это она продала мне землю, – сказал чилиец. – Номинально владел фермой мистер Рейни, но продала ее она!

– Я думаю, Марта Хэллок подозревала, что здесь кто-то похоронен, – подозревала и боялась, что это может оказаться правдой.

– Но кто?! Кто здесь похоронен?

– Ее дочь, мать Джея Рейни. Племянник Марты Поппи знал это наверняка; не исключено, что именно он и закопал здесь автомобиль. Много лет назад здесь произошел несчастный случай, говоря юридическим языком – неосторожное обращение с ядовитой жидкостью, паракватом. Вы должны знать, что это такое.

Марсено кивнул.

– Джей надышался этой дрянью и едва не погиб, – продолжал я. – В ту же ночь его мать исчезла, но все считали, что она просто убежала от мужа. И только Марта знала, в чем дело. Быть может – инстинктивно, подсознательно, но она знала.

Марсено растерянно провел рукой по волосам. Все происходящее совершенно сбило его с толку – настолько это было глупо, бесцельно, бессмысленно…

– Значит, мистер Поппи просто хотел закопать машину поглубже, так, что ли? – спросил он наконец.

– Похоже на то.

– Но тут, на беду, подвернулся этот негр, Хершел, – проговорил Марсено. – Он спросил, что ты тут делаешь, а Поппи сгоряча его послал. Они поссорились, может быть, даже подрались; это и вызвало сердечный приступ.

– Возможно, Поппи сказал, что он делает, – возразил я. – Вполне достаточно для сердечного приступа. Пли Хершел сам догадался… А может, он с самого начала знал, в чем дело, и боялся, что все откроется.

Марсено обернулся и некоторое время разглядывал ржавый остов «тойоты».

– Поппи был в отчаянии, – продолжал я. – Но он знал, что если на этом месте высадят виноград, пройдет очень много времени, прежде чем машину обнаружат. А быть может, ее не обнаружат вообще никогда.

– Поппи надеялся, что к тому времени он успеет умереть?

– Что гораздо важнее, он надеялся, что к тому времени умрет Джей Рейни, – сказал я.

– Не понимаю почему?… Я пожал плечами:

– Это только моя догадка, но… Я думаю, это Поппи забыл выключить разбрызгиватель с паракватом. Это он убил мать Джея. Когда он ее нашел, то очень испугался и решил закопать тело вместе с машиной.

– Для одного человека это очень большая работа, даже если земля была мягкой. В лучшем случае ему потребовалось бы часов десять – двенадцать.

– Вовсе нет, ведь у Поппи был трактор. Кроме того, он мог наткнуться на нее задолго до рассвета.

Марсено опустился на колени, набрал пригоршню земли, растер между ладонями.

– И он хотел помешать мистеру Рейни псе выяснить?

– Я думаю, для начала он старался избежать обвинения в непредумышленном убийстве.

– Но мистер Рейни знал?

– Вряд ли. Во всяком случае, до последнего времени он наверняка был не в курсе, – ответил я. – Он начал о чем-то догадываться, когда в последний раз пришел в Кубинский зал в тот день, когда я вам звонил.

Марсено поднялся и тщательно отряхнул колени – аккуратный, подтянутый джентльмен начала третьего тысячелетия, достойный представитель международной деловой элиты.

– Значит, все выяснилось, – сказал он с облегчением. – Теперь все позади.

– Не совсем. Остался еще один вопрос.

– Какой?

– Вы так и не объяснили, почему вы не приехали в ресторан, когда я вас об этом просил. Поппи мог бы ответить вам еще тогда.

Несколько секунд Марсено разглядывал свои ногти.

– Я решил, что в этом нет необходимости, мистер Уайет.

– Но ведь у меня были сведения, которые вас крайне интересовали!

Марсено не ответил, и в его молчании мне почудилось что-то холодное. Вот он поправил часы, посмотрел на солнце, и я понял, что чилиец старается придумать какое-то правдоподобное объяснение.

– Этот человек – Г. Д. – явился ко мне в офис, – сказал он наконец. – Он угрожал… – Марсено посмотрел на меня и пожал плечами, словно все дальнейшее было настолько очевидно, что и объяснять не стоило.

– Что же было дальше?

– Мы заключили сделку. В конце концов, и он и я разыскивали одних и тех же людей, чтобы задать им одни и те же вопросы. Я не предполагал, что Г. Д. собирается… – Он осекся, словно поняв, что при желании я могу причинить ему немало неприятностей.

– Полагаю, мистер Уайет, я должен перед вами извиниться.

– Для вас это просто бизнес, – с горечью пробормотал я.

Но Марсено, по всей видимости, все же считал иначе – во всяком случае, его взгляд снова метнулся в сторону тяжело осевшего на землю заржавленного кузова, внутри которого смутно белела бесформенная, поросшая плесенью и грибком масса.

– Люди погибли ни за что. За деньги, за вино!…

Только не Джей, подумал я.

Мне осталось рассказать совсем немного. Я расскажу, почему в последующие несколько дней я плохо спал; расскажу, как я поступил с наследством Джея, включая его письма к Салли Коулз, и расскажу, что я сообщил девочке о ее отце. Наконец, я расскажу, что произошло между мной и Элисон Спаркс в последнюю нашу встречу, когда мы обсуждали ужасные события, произошедшие к Кубинском зале.

Когда мать Джея нашла своего сына, он лежал на земле и почти не дышал – для меня этого было достаточно, чтобы в полной мере вообразить охвативший ее ужас. Несомненно, первым ее побуждением было распахнуть дверцу машины и броситься к нему. Или она все же заколебалась, замешкалась? Быть может, действовать быстро ей помешал инстинкт самосохранения, подстегнутый проникшим сквозь неплотно прикрытое окно или вентиляцию едкий запах гербицида? Задумалась ли она о том, чтобы дать задний ход и бежать от опасного места?

А Джей?… Видел ли он над собой яркий свет фар? Понял ли он, что это его мать?… Возможно, она звала его и Джей услышал и почувствовал, что паракват подействовал и на нее. А она, увидев его полумертвым, поняла, что тоже умирает. Кто скажет, какими в действительности были эти секунды – неизвестные секунды погубленной жизни, которые так и остались неизвестными? Сохранились ли в памяти Джея, гадал я, хоть какие-то воспоминания о свете фар, о голосе матери и – возможно – о темной фигуре, безвольно навалившейся на руль за лобовым стеклом или рухнувшей на грядку возле открытой дверцы? Пусть даже не воспоминания – хотя бы тень их? Казнил ли он себя за то, что стал невольным виновником смерти матери, отправившейся искать его в ночной темноте? Узнать это наверняка теперь тоже было нельзя. Впрочем, если исходить из стремления Джея во что бы то ни стало найти дочь, можно предположить, что ответ был «да», что глубоко в душе Джея не переставал звучать настойчивый голос плоти, побуждавший его отыскать единственного на свете человека, который мог бы стать его продолжением – его и тех, от кого произошел он сам. На протяжении всей жизни мы испытываем гнет разнообразных внешних обстоятельств; к примеру, те из нас, кто являются родителями, остро ощущают, как быстро взрослеют наши дети, наша плоть от плоти, тогда как плоть физическая начинает все чаще нас подводить. Регулярное, как взмах косы, исчезновение старших поколений, их неизбежный уход в небытие заставляют нас отдавать все внимание нашим детям, ибо мы знаем, что обречены, и если у нас нет детей, значит, у нас ничего нет. Бездетные мужчины и женщины обычно бурно возражают, когда им говорят, что их жизнь коренным образом отличается от жизни тех, у кого ЕСТЬ дети. Когда я слышу их аргументы, я лишь мрачно усмехаюсь и думаю про себя: «Можешь думать что угодно, дружище, но ты уже мертв». И я тоже мертв, но даже когда мое тело рассеется тончайшим фторуглеродистым туманом в какой-нибудь озоновой дыре, через которую солнце будет поджаривать нашу землю, я буду жить в моем сыне, у которого когда-нибудь тоже появится собственный сын или дочь. Да, я хочу жить, и я думаю, что подобное желание непременно есть в каждом из нас. И в Джее Рейни, конечно, тоже… Я имею в виду волю к жизни. Стремление жить означает, помимо всего прочего, стремление бежать смерти во всех ее проявлениях, включая невольные убийства, к которым человек может оказаться каким-то образом причастен. И это желание жить является не только важнейшим условием сохранения человеческого рода, но и единственным способом избавиться от страха биологической безвестности. Все мы хотим, чтобы о нас знали, помнили.

Есть и еще одно обстоятельство, которое особенно выпукло проявилось в случае с Джеем. Мужчина не может обойтись без женщины, ибо только это и делает мужчину мужчиной. При этом я вовсе не имею в виду, будто мужчины не могут обходиться без женщин в сексуальном плане, потому что они, конечно, могут. Дело в другом. Женщина – мать, сестра – нужна каждому мужчине в качестве главной силы, смягчающей и обуздывающей мужскую брутальность, обусловленную деятельностью желез внутренней секреции. Иными словами, женщины – и этого нельзя не признать – делают мужчин лучше, чем они могли бы быть; они лишь не способны спасти мужчин от самих себя. Тот же Джей мог менять любовниц каждую неделю, но кроме Марты Хэллок, его бабки, ни одна женщина не знала его как следует, не представляла, что творится в его душе, не догадывалась, каков он на самом деле. Так можно ли утверждать, будто Джей (пусть подсознательно) надеялся: однажды его дочь взглянет на него и узнает его так, как не смогла бы никакая женщина в мире, как способны только кровные родственники – узнает, как дочь знает отца? На этот вопрос есть ответ. И этот ответ – да.

Была еще проблема писем Джея к Салли. Что ей можно узнать, а что не стоит? Это был невероятно сложный вопрос, и я долго ломал над ним голову. В конце концов я все же принял решение, но я до сих пор не уверен, что поступил правильно.

Салли не знала, почему ее похитили. Вреда ей не причинили – физического, во всяком случае. С ее головы не упал ни один волосок. Меньше часа из четырнадцати лет своей жизни она провела в компании нескольких странных мужчин, и если это все же нанесло Салли психическую или моральную травму (не слишком глубокую, я полагаю), отчим и мачеха, несомненно, не поленились свозить ее в «Диснейуорлд» [49]49
  «Диснейуорлд» – огромный увеселительный тематический парк аттракционов, где представлены персонажи диснеевских фильмов, открывшийся в 1971 г. во Флориде.


[Закрыть], на горнолыжный курорт или организовать еще что-то в этом духе, так что новые впечатления стерли или заслонили переживания этого часа.

Да и много ли значит какой-то час в жизни четырнадцатилетней девочки-подростка?

Вот почему я взял бы на себя нешуточную ответственность, передав ей письма Джея либо лично, либо через отца, которого я легко мог найти. Кроме того, Салли была не виновата, что родилась от отца и матери, которые обречены были умереть молодыми, и мне не хотелось, чтобы она думала, будто они оставили ее, бросили совершенно одну в этом жестоком и равнодушном мире. Достаточно того, рассуждал я, что девочка пережила смерть матери. Каждый человек обязан быть милосердным, чтобы не просто сохранить чью-то жизнь, но сделать ее, насколько это возможно, лучше, легче, приятнее. Не думаю, чтобы я когда-нибудь сумел простить себе смерть Уилсона Доуна-младшего и все, что за этим последовало, но я уверен, что поступил совершенно правильно, когда, взяв письма Джея, бросил их в Гудзон и долго смотрел, как они медленно плывут по течению к Нью-йоркской гавани, избавляя его дочь от забот и размышлений, которые, по моему глубокому убеждению, способны были только отравить ей жизнь. Возможно, за этот поступок я буду проклят и в этой жизни, и в следующей – что ж, пусть так. Для меня это не в новинку. И все же мне почему-то кажется, что я все сделал как надо. Конечно, я никогда не смогу жить в мире с самим собой – да и как бы я смог?! – и все же при виде нескольких листков бумаги, слегка покачивавшихся на волне, я почувствовал надежду и поверил, почти поверил, что прошлое способно отпускать нас точно так же, как мы, каждый в свой срок, навсегда покидаем эту землю.

Я думал, что вопрос решен, но однажды мне позвонил Дэвид Коулз.

– Я долго разыскивал вас через бывших владельцев «Вуду партнерз» и через человека по имени Марсено, – сказал он. – Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Слушаю вас, – сказал я вежливо.

– Разумеется, я бы предпочел задать свои вопросы мистеру Рейни, но мне никак не удается его найти, и я решил…

– Мистер Рейни умер, – сказал я.

– Умер?!

– Да, – подтвердил я. – Умер. Но я попытаюсь ответить на ваши вопросы вместо него.

Через час я уже понимался по лестнице в офис «Ре-троТекса», гадая, что Дэвид Коулз знал, о чем догадывался, что ему от меня нужно и что мне ему ответить. Дэвид ждал меня у входа. Не говоря ни слова, он отпер дверь, пропустил меня внутрь, потом снова ее запер и взмахнул рукой, приглашая меня в свой кабинет. Когда я вошел, за его рабочим столом сидела Салли.

– Это он? – спросил Коулз. – Он там тоже был?

Салли повернулась ко мне. На мгновение она показалась мне намного старше, и я увидел перед собой женщину, какой она когда-нибудь станет.

– Да. – Она кивнула отцу. – Я думаю, он меня спас.

Коулз сделал мне знак сесть, что я и сделал, – впрочем, не без некоторой опаски. Меня томили нехорошие предчувствия.

– Как вы понимаете, – сказал Коулз, – я хочу, чтобы вы мне все объяснили. Я должен знать, почему мою дочь схватили, когда она возвращалась из школы, и отвезли на полсотни кварталов к югу. – Он перевел дух. – Салли была напугана. Ей потребовалось три недели, чтобы только рассказать нам, что произошло. Мы с женой были потрясены. Не знаю, почему мы не позвонили в полицию сразу, но я думаю, что и сейчас это еще не поздно сделать. И тогда, Уайет, вы ответите по закону!

– Но, папочка, – вставила Салли, – ведь это длилось совсем недолго. И потом, они же привезли меня прямо к тебе!

– Все равно это было похищение.

– Но мистер Уайет не виноват, папа!

– Почему-то я не очень в это верю.

– Джей Рейни находился в очень сложном положении, – начал я. – Ему угрожали…

– Но при чем здесь моя дочь? – перебил Коулз.

– Он был… – Я подумал, что мне следует быть очень осторожным. – Его положение было довольно шатким и…

– И чего, черт побери, он надеялся достичь, когда похитил мою дочь?! – рявкнул Коулз.

Вот здесь, приятель, тебе лучше бы остановиться, подумал я.

– Мне трудно говорить о том, что Джей думал и на что надеялся, – сказал я. – Для этого я знал его недостаточно близко.

– Салли, – Коулз повернулся к дочери. – выйди, пожалуйста, на минутку, мне с мистером Уайетом нужно поговорить наедине. Если хочешь его о чем-то его спросить или что-то сказать – лучше сделай это сейчас.

– О'кей, папа… – Салли встала и повернулась ко мне. – Я только хотела спросить… насколько опасно это было? Ну, находиться в той машине и прочее?… Мне действительно что-то угрожало, или…

– Да. – Я кивнул. – Угрожало. Но я не знаю – что.

– А почему вы сами оказались там?

– Почему?… – Я немного подумал. – Это произошло вопреки моему желанию, Салли.

– И все-таки почему вы были в той машине?

– Я пытался помочь Джею Рейни – вытащить его из той сложной ситуации, в которой он оказался.

– И вам это удалось?

Я ответил не сразу, ожидая, пока нужные слова сами придут ко мне.

– Я, собственно, хотела узнать, что было дальше, – уточнила Салли.

– Дальше?… Джей умер, – сказал я.

Твой отец умер, подумал я. Умер, и теперь ты никогда его не увидишь.

– Тот… большой человек? А отчего он умер?

– Мистер Рейни был болен. Проблемы с легкими.

– Его… убили?

– Нет. Я же сказал – он был серьезно болен.

– Он был хорошим человеком?

– С ним случилось большое несчастье, – сказал я. – Это было давно. Но он не был плохим, нет…

– И он не хотел причинить мне вред? Прежде чем ответить, я бросил взгляд на Коулза:

– Нет. Он ни в коем случае не хотел причинить вред тебе, Салли.

Похоже, мои слова подействовали. Что-то – какая-то туго натянутая струнка внутри нее ослабла.

– Вы хотите сказать, что все это было чем-то вроде… ошибки, большой ошибки?

Я кивнул:

– Да, чем-то вроде очень большой ошибки, Салли.

Она слегка пожала плечами.

– Ну тогда… ладно. – Салли посмотрела на отца. – Я пойду проверю свою электронную почту, хорошо, папа?

– Конечно, дорогая, конечно.

– Л ты еще долго?… – спросила она.

– Нет, а что?

– Я подумала, что по дороге домой мы могли бы заехать в спортивный магазин.

– Хорошо, лапа, я понял.

Салли вышла. Коулз закрыл дверь и повернулся ко мне, не в силах сдержать свой гнев.

– Ну, Уайет, какая часть вашей истории – вранье? Девяносто девять процентов? Сто?!

– Чего вы, в конце концов, от меня хотите, Коулз?… – спокойно спросил я.

– Я хочу знать, почему этот Рейни преследовал мою дочь.

– Этого я вам не скажу.

– Что-о?! – Коулз сжал кулаки, и я сразу вспомнил Уилсона Доуна-старшего и то, как однажды он меня почти уничтожил. – Вы что, не понимаете, что я могу обратиться в полицию, и тогда…

– Понимаю. И тогда мне придется рассказать им все. К сожалению.

– К сожалению для кого? Для вас, Уайет?…

Тут я снова вспомнил о своем долге перед Уилсоном Доуном-старшим и его женой, у которых я отнял единственного ребенка; о долге перед своим собственным сыном, которого я предал, когда расстался с ним без борьбы; перед Джеем Рейни, который – не будем забывать об этом! – ни разу не открылся перед дочерью, хотя молчание, несомненно, причиняло ему острую боль. Я вспомнил о своем долге и перед самим Коулзом, и – самое главное – о долге перед Салли. Да, я чувствовал себя обязанным и перед ней просто потому, что она все еще была ребенком, а я был взрослым. И мой долг перед всеми этими людьми и перед самим собой заключался в том, чтобы никогда больше не становиться дикой и неуправляемой силой, которая разлучает родителей и детей. Никогда и ни за что.

– К сожалению для кого, Уайет?… – повторил Коулз, сердито сверкая глазами. – Кому может повредить правда?

Я посмотрел на него, заглянул в него – туда, откуда брало начало его робкое стремление знать истину. Коулз недолго выдерживал мой взгляд. Несколько раз моргнув, он отвел глаза.

– Ну? – глухо спросил он.

– Эта правда может повредить тем, кто очень вас любит, – сказал я наконец. – Тем, кому очень нужен заботливый и любящий отец.

Этого оказалось достаточно. Коулз ничего больше не сказал, хотя я не уверен, что он меня понял. Но я к этому и не стремился. Для меня было достаточно, что он понял главное – что есть вещи, которых ему лучше не знать.

Немного ссутулившись, Дэвид Коулз вздохнул:

– Вы хотите, чтобы я вам верил…

– Я хочу, чтобы вы верили себе, верили тому, что знаете.

Он немного подумал, потом кивнул – скорее своим мыслям, чем мне.

– Ну хорошо… Мне кажется, с Салли все в порядке. Во всяком случае, ей очень помогло, что она смогла задать вам свои вопросы.

– С вашей стороны было очень разумно предложить ей это, – сказал я.

Дэвид Коулз пробурчал что-то неразборчивое.

– Как бы там ни было, я решил разорвать договор аренды, – сказал он. – Мы вернемся в Лондон.

– Как вам будет угодно.

– Вы являетесь официальным душеприказчиком Рейни?

– Пожалуй, да, – кивнул я. – Поскольку никого другого все равно нет…

– Я хотел бы знать, станете вы настаивать на продлении договора или штрафных санкциях?

– Можете быть спокойны, ни на чем таком я настаивать не буду.

– Вы оставите мне ваши координаты на случай, если у меня возникнут какие-то вопросы?

– Разумеется.

– Я хотел бы еще спросить…

– Спрашивайте.

– Сколько времени вы работали на мистера Рейни? Долго?

– Всего несколько недель.

– Значит, вы его почти не знали?

– Да, почти не знал.

– Он был женат?

– Нет.

– А семья у него была?

– Нет, – ответил я. – У него не было абсолютно никого.

Коулз задумался, но врожденная порядочность в конце концов возобладала.

– Это довольно грустно, правда?

– Пожалуй.

Коулз поднялся и протянул мне руку:

– Надеюсь, вы меня простите?… Как отец, я не мог поступить иначе. Ведь когда дело касается твоего ребенка, поневоле становишься…

– Вам не за что извиняться.

Мы вместе вышли в большой зал. Салли сидела за одним из компьютеров и что-то печатала. Заметив, что мы уходим, она встала. У нее были такие же, как у Джея, широкие плечи, темные глаза и длинные ноги, но Коулз, к счастью, этого не заметил.

– До свидания, – вежливо сказала она.

– До свиданья.

Потом дверь офиса закрылась за мной, и я никогда больше не видел ни Дэвида, ни Салли. Но я их слышал, потому что задержался на пороге и прислушался.

– Папа!…

– Что?

– Мне скучно.

– Хочешь, поедем домой?

– Ты обещал купить мне новую клюшку для хоккея!

– Хорошо, лапа, купим. Дай мне только убрать на место бумаги. Это недолго.

– Ах, папа! – капризно воскликнула Салли. – Мне та-ак скучно!…

Это было именно то, что я надеялся услышать, поэтому я не стал больше задерживаться. Спустившись вниз, я покинул здание. Погода была теплой, и я почти час бродил по улицам, чувствуя странную пустоту внутри. Джей, говорил я себе снова и снова, я сделал это, чтобы защитить ее. Салли незачем знать, кто был ее родной отец, потому что это может разрушить ее отношения с человеком, которого она считает отцом, к тому же настоящий отец теперь все равно для нее потерян. Была ли это истина в обертке из лжи, или наоборот, – этого я не знал, и все же мне казалось, что я поступил правильно. Во всяком случае, эта проблема перестала меня тяготить. Пусть я солгал, но солгал во имя добра, и хотя моя ложь не могла вернуть Уилсона Доуна-младшего, мне казалось, что я хотя бы частично искупил свой грех.

Неожиданно я обнаружил, что иду по Тридцать третьей улице мимо стейкхауса, но внутрь заходить я не стал. Разбитый керамический горшок с декоративной туей был заменен новым, но он не совсем подходил по цвету и к тому же выглядел вызывающе новым. И все же однажды, когда вечера стали совсем теплыми, я толкнул тяжелую дверь с золотыми буквами на стекле и вошел в ресторан. Здесь все было по-прежнему: панели красного дерева, цветные олеографии на стенах. Все как всегда, словно ничего не случилось. До начала вечернего наплыва посетителей оставался примерно час, и в дальнем углу главного зала орудовал пылесосом уборщик, а метрдотель проверял список зарегистрированных на сегодня столиков. Я сразу заметил, что дверь к Кубинский зал была открыта настежь, и, прежде чем кто-то успел меня остановить, я шагнул к ней и спустился вниз по крутой мраморной лестнице, ожидая снова увидеть обнаженную красотку над баром, пыльные книжные полки, древнего бармена, протирающего тряпкой стойку, и тусклые светильники на стенах.

Но подвальная комната оказалась выкрашена в неправдоподобно яркий желтый цвет – приветливый и солнечный, словно в детской спальне. Картины, книги – все исчезло. Кафельный пол был застелен новеньким ковровым покрытием, кабинки – снесены, мужской туалет с разобранной стеной сделался продолжением комнаты. Вместо бара я увидел два длинных банкетных стола, накрытых льняными скатертями. На каждом из них красовалась табличка: «Женщины ведут диалог: ежемесячный ужин со знаменитостью». Мгновение спустя я услышал голоса и, повернувшись ко входу, оказался лицом к лицу с группой из полутора десятков профессиональных женщин, которые спешили занять места за столами.

– Будьте добры, поставьте на каждый стол еще по три бутылки газированной воды, – бросила мне на ходу одна из них.

Я не стал объяснять, что она ошиблась. Кивнув, я повернулся и поднялся по лестнице в главный обеденный зал. Впрочем, и там я не стал задерживаться, а прошел прямо в кухню, надеясь увидеть Элисон.

Мне попадалось много знакомых – официанток, раздатчиков, поваров, уборщиков посуды, но ее нигде не было.

– Чем я могу вам помочь, сэр? – спросила меня одна из официанток.

– Я ищу Элисон Спаркс.

– О, она только что была здесь.

– Может быть, она в своем кабинете?

– Нет, скорее она сейчас внизу, в одной из кладовок.

– Вы не проводите меня к ней?

– Простите, сэр, это…

– Да, это срочно. И очень важно.

Мы спустились вниз и долго шли по длинному, обрамленному трубами коридору, пока не добрались до мясохранилища. Дверь хранилища была открыта.

– Элисон?! – позвала официантка.

– Я здесь.

Официантка кивнула мне и упорхнула.

– Ну, что там еще? – снова послышался раздраженный голос Элисон.

Я вошел в хранилище. Как и в прошлый раз, на крюках висело около пятидесяти говяжьих туш со штампами поставщиков и чернильными датами на заиндевевших розовых мускулах. Элисон стояла среди них спиной ко мне и внимательно разглядывала пачку накладных. Услышав мои шаги, она обернулась:

– Билл?

Я кивнул.

– Я собиралась тебе звонить.

– Ты перекрасила Кубинский зал, – сказал я.

– Я бы сказала иначе.

– Как?

– Я уничтожила его, Билл.

– Стерла в порошок.

– Почти. Мне не нравится, как он теперь выглядит – правда не нравится, но…

Последовала неловкая пауза.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Что, например?

– Например, ты могла бы рассказать, как все было на самом деле.

Элисон покачала головой:

– Право, не знаю… Я ведь тебе рассказывала! Ха позвонил каким-то своим друзьям, они приехали и…

– И вывезли мусор. Да, это я знаю. Я хотел спросить, что случилось с Джеем.

Элисон бросила на меня быстрый взгляд, и в ее глазах мелькнула какая-то тень.

– Я хочу знать, как он умер. Ты сказала, что он просто «взял и ушел», но это ложь. Он не забрал свой джип и не вернулся к себе на квартиру. И он умер в той же одежде, в какой был в тот вечер.

– Но я действительно не знаю, что с ним случилось, Билл.

– Он съел суси с рыбой?

– Я не знаю.

– Ты видела, как он ее ел?

– Нет.

– Ты видела, как он упал?

– Нет.

– Ты видела его после того, как он упал?

– Да.

– А видела ты его после того как он умер?

Элисон не ответила.

– Значит, видела.

– Да.

– И ты видела, как «друзья» Ха его увозят?

Молчание.

– Ты видела, как увозят его и меня?

Снова ничего.

Ей явно не хотелось думать о том, что меня можно было спасти, и я мог бы ненавидеть ее за это. Но в конце концов я все-таки выжил. И, как и остальные, я был по-своему виноват. Мы все были повязаны предательством, порожденным нашими же эгоистическими желаниями.

– Скажи мне, Элисон, как умер Джей на самом деле.

– Я не знаю.

– Элисон, вспомни! Ха приготовил восемь лепешек-суси. Дэнни и Гейб съели по две каждый. Еще две съел Г. Д. Две лепешки осталось. Одну съел я. Когда я отключился, последняя порция лежала на тарелке перед Джеем. Так съел он ее или нет?

– Нет.

– И он нормально себя чувствовал, когда «уходил»?

– Он немного нетвердо держался на ногах, но в целом… в целом все было в порядке.

– Что значит – «нетвердо держался на ногах»? Ведь он не пил!

– И тем не менее его шатало, словно он очень устал. Я знаю, с ним это иногда бывает.

Я ничего не сказал – только молча смотрел на нее. Элисон нервно облизнула губы.

– Я поднялась наверх, чтобы, как всегда, открыть ресторан. Повара, официанты, подсобные рабочие – все уже были на месте. Ха тоже был со мной, но…

– Он думал, что убил меня?

– Да. Случайно. Он сказал, что дал тебе слишком много рыбы. Ха убедил меня, что твой мозг необратимо разрушен и что ты умрешь в… в фургоне. – Она так и не решилась произнести слово «мусоровоз».

– Похоже, Ха все рассчитал, – сказал я. – Кстати, где он сейчас?

– Я же сказала тебе – я не знаю!

– Он удрал?

– Да, Ха уехал практически сразу. Той же ночью.

– Ты не собираешься его искать?

Элисон покачала головой, как мне показалось – печально.

– Почему нет?

– Я понятия не имею, где он может быть, – вот почему.

– Как его звали? Я имею в виду полное имя… Если знать имя и фамилию, можно попытаться найти через…

– Я не знаю.

– Не знаешь?! Скажи хотя бы, Ха – это имя или фамилия?

– Понятия не имею.

– Но ведь ты взяла его к себе на работу и должна была…

– Я платила ему наличными, в конверте. Мы не подписывали никаких документов.

Я задумался:

– Ха – это его настоящее имя?

Мои слова заставили ее улыбнуться.

– Откуда мне знать?

– Гхм… Значит, с китайской экзотикой покончено?

– Значит, покончено.

– Ну, хорошо… – Я решил вернуться к интересовавшему меня предмету. – Где был Джей, когда вы с Ха поднялись наверх, чтобы открыть ресторан?