Текст книги "Кубинский зал"

– Знаете что, – сказала Элайза Кармоди несколько более мягким тоном, – зайдите за мной сегодня вечером, часов около семи, хорошо?

– О'кей, – просто ответил Джей.

– Ведь вы хотите этого, не так ли?

– Да, – ответил он, и его взгляд прожег ее насквозь. Пять минут назад для них все было предельно просто, но теперь все изменилось.

Джей снял кислородную маску с держателя, прижал ко рту и закрыл глаза. Пульсометр над регулировочным краном замигал. Джей глубоко вдохнул и выронил маску.

– У нас было всего две недели. Каждый вечер я приходил к ней. Я знал – скоро она должна уехать, мне тоже нужно было отправляться на тренировочную базу моей новой команды. Мы были вместе почти каждую ночь. Чего ты от меня хочешь – мне было девятнадцать, я добился успеха в любимом виде спорта, и я был влюблен!

Потом, сказал Джей, настала их последняя ночь. Днем Элайза позвонила ему домой, чтобы предупредить: у ее родителей изменились планы и она уезжает завтра. Она очень хотела еще раз увидеться с ним перед разлукой. Джей должен был срочно прийти к ней, как всегда, тайком. Между их домами было всего несколько миль, и он решил бежать бегом. Машину матери Джей брать не хотел – у нее была японская микролитражка, которая только подчеркивала, насколько они были бедны, а отец ездил исключительно на потрепанных фермерских грузовичках, над которыми он к тому же трясся как над невесть каким сокровищем. Да, бежать бегом было единственным разумным выходом, и он побежал.

В тот раз они встретились не на корте, а на берегу, на пляже. Элайза прихватила с собой одеяла и корзинку с припасами для пикника. Они провели на берегу большую часть ночи, и пока Джей говорил, я отчетливо представлял себе, каково это – быть молодым и разрываться между любовью, тоской и желанием, и оттого его чувства отнюдь не казались мне по-детски неглубокими и поверхностными. Напротив, они были, наверное, ничуть не слабее тех переживаний, которые выпадают на долю мужчин и женщин в середине или в конце жизни и которые кажутся тем более тяжелыми, что к ним примешивается горькое сознание того, что ты уже не молод. Джей подробно рассказал мне о той последней ночи, и когда я думаю о нем и о его молодой англичанке, я отчетливо представляю себе их слезы, их мучительно сладкие поцелуи.

Но вот Джею пора уходить. Уже поздно, скоро взойдет солнце, и ему надо домой. У него нет машины, но не беда. Он думает о девушке и чувствует себя сильным. Он знает, что у него достанет выносливости пробежать эти несколько миль даже после ночи любви, после слез и мучительного прощания. Джей просто знает это – ему нет необходимости думать об этом специально. Сейчас он целиком состоит из рук и ног, из мускулов и легких, которые прекрасно его слушаются, и ему даже нравится проступивший на лбу и на спине пот, потому что он знает, что сможет пройти последние четверть мили пешком и остыть. Джей бежит по главной дороге наперегонки с собственной тенью, которая то нагоняет его, то снова отстает, сплевывает залетевшую в рот мошку и вскоре сворачивает к отцовскому полю. Он вырос в этих местах и знает здесь все повороты, все боковые тропинки, и светлая летняя ночь ему не помеха. Потом он вдруг замечает, что в его доме на противоположном конце поля горит свет, и впервые задумывается о возможных неприятностях. Да, похоже, неприятности у него будут. Отец хотел, чтобы назавтра Джей встал очень рано – около шести утра, а сейчас, наверное, уже три. Что ж, быть может, ему еще удастся поспать часок-другой, думает Джей и решает срезать путь. Он пойдет напрямик, через поле, и выиграет несколько минут. Правда, ему придется прыгать через картофельные ряды, но это его не беспокоит – он по-прежнему ощущает в руках и ногах упругую силу, чувствует приятное покалывание в боку. Все это ему хорошо знакомо – нечто подобное Джей уже испытывал, когда играл в футбол или бегал короткие отрезки на баскетбольной площадке. Да и тренеры фарм-клуба «Янкиз» заставляли его много бегать – и для общей физической подготовки, и с базы на базу, и за аутфилдера, и по «бегущей дорожке». Его ставили вместо опытного питчера, чтобы он подавал со скоростью больше девяноста миль в час. заставляли из полуприседа перекидывать мяч с третьей базы на первую, чтобы проверить силу его рук. Сам Джей мечтает играть на второй базе, как Кэл Рипкин-младший, который произвел в бейсболе настоящую революцию, показав, на что способен хорошо подготовленный атлет. В Рипкине было шесть футов и четыре дюйма. До него на вторую базу ставили поджарых коротышек, но теперь там могут играть и крупные парни. Впрочем, Джей знает, что в фарм-клубе его могут сделать и кетчером, – ему уже говорили о подобной возможности. У него для этого подходящая фигура и хорошие ноги. На ножном динамометре он выжал без малого семьсот фунтов, и ему сказали, что этого вполне достаточно, что он еще растет и становится сильнее, что он играл в колледже в футбол и этой подготовки ему за глаза хватит. Как бы там ни было, показанными им результатами тренеры остались очень довольны. Они тщательно записали все его данные, а потом заставили облачиться в Кетчерские доспехи и стали бросать ему мячи, которые он должен был ловить и перекидывать на вторую базу. Из десяти бросков Джею удалось переправить только два – не самый лучший результат. Порой ему недоставало точности, порой – скорости. Несколько раз, забывшись, он опускал руку и вместо правильного броска от плеча бросал сбоку – детская привычка, от которой ему так и не удалось избавиться. Мешали ему и тяжелые доспехи, а больше всего кетчерская маска. Тренеры, впрочем, не были разочарованы – они знали, что он никогда раньше не играл за кетче-ра, если не считать матчей детской лиги. Главное, у него были сила и подходящее телосложение, и тренеры знали это. А Джей был готов был согласиться и на кетчера, если только ему позволят готовиться играть на второй базе.

Потом ему вдруг пришло в голову, что он думает о бейсболе, хотя только что расстался с Элайзой. Это показалось Джею хорошим знаком. «Я думаю, что влюблен в нее, – размышлял он, – но если у меня будет бейсбол, я сумею пережить разлуку, сумею справиться со своей тоской». Расставаясь, они уговорились, что осенью Джей навестит Элайзу в Лондоне. В том, что она его дождется, он не сомневался. Его беспокоило другое: Джей боялся, что все это время Элайза будет спать с другими мужчинами. У него было уже много девушек, и он понимал, к такому типу она относится. Но с другой стороны, он нравился Элайзе – в этом Джей тоже был уверен. Кроме того, рассуждал он, за несколько ближайших месяцев ей вряд ли удастся встретить других мужчин, которые профессионально играют в бейсбол, следовательно, у него есть по крайней мере одно важное преимущество. Вот только как решить, что ему дороже: бейсбол или Элайза. Элайза или бейсбол? Вопрос казался глупым только на первый взгляд. Это были совершенно разные вещи, но Джей почему-то мог думать о них одинаково. И именно в этом было все дело, именно в этом – проблема; Джей видел это ясно. Его чувство к девушке было таким же большим и сильным, какое он испытывал к игре. А ему было нужно и то и другое. Еще недавно он думал, что кроме бейсбола в его жизни ничего другого быть не может, но теперь у него появилась Элайза.

Может быть, рассуждал Джей, когда-нибудь она придет посмотреть, как он играет. Он пробьется в основной состав «Янкиз» и пошлет ей расписание игр, возможно даже – несколько газетных вырезок. «В трех играх на своем поле Рейни приносит команде восемь очков из тринадцати» – что-нибудь в этом роде. Куда там изнеженным британцам с их долба-ным крикетом!… Стоит только Элайзе увидеть настоящий американский бейсбол, как она сразу влюбится в эту игру…

И Джей представляет ее на трибунах. Знает ли Элайза, что такое «свеча»? И почему отбитый высоко в небо мяч называют именно так? Джею очень нравится, как это звучит, хотя он и не может объяснить внятно – почему. Во всем, что связано с бейсболом, ему чудится невыразимая словами поэзия, и он с нетерпением ждет возможности с головой окунуться в этот мир. Долгие переезды в автобусах, номера в придорожных мотелях… Конечно, это очень утомительно, но романтика сильнее усталости. Лучшие поля, товарищи и соперники, лучшие тренеры – все это будет принадлежать ему, хотя справедливости ради следует сказать, что некоторые университетские поля были не так уж плохи. Кроме того, даже у фарм-клубов есть свои постоянные болельщики и прочее, и это просто чудесно, чудесно, чудесно!… А главное – все это так далеко от осточертевшей фермы, картофеля, родителей… Отец Джея был изрядным подонком; мать относилась к супругу с неприкрытой ненавистью, и бейсбол был для него единственной отдушиной, единственной возможностью избавиться от их постоянных ссор и вражды. Именно в этом и заключалась вся прелесть сделанного ему предложения. Чем лучше он будет играть, рассуждал Джей, тем дальше от родителей окажется.

И, не снижая темпа, он побежал через отцовское поле. На бегу Джей продолжал думать о том, какой будет его дальнейшая жизнь. Он знал, что у него будут еще девушки. Хранить верность Элайзе он не собирался, во всяком случае – пока. Джей любил ее, но другие девушки и женщины у него будут – их просто не может не быть. Секс оказался вещью слишком приятной, чтобы от нее отказываться. В ту ночь они сделали это дважды, причем во второй раз все происходило значительно дольше, чем в первый. Джей не боялся кончить слишком быстро – он уже научился сдерживаться. В первый раз Элайза была просто влажной, во второй раз она показалась ему горячей и липкой, а затем, когда он вошел в нее, снова стала мокрой. И, на бегу сунув руку в трусы, Джей потер пальцами промежность, потом поднес их к носу. О, этот запах!… Его нужно научиться любить, и тогда он будет очень, очень тебе нравиться. Джею он давно нравился, и сейчас ему было хорошо, как никогда. Его бег был упругим и ровным, его тень на земле двигалась синхронно с ним – рука, нога, рука, нога, – прыгая через ряды темной картофельной ботвы. Боль в боку почти прошла, да и голеностопы, недостаточно хорошо разработанные и обычно требовавшие хорошей разминки, сегодня двигались как хорошо смазанные шарниры.

Думая об этом, Джей внезапно ощущает странный железистый привкус на нёбе и во рту. Потом от едкого запаха начинает резать глаза. Он моргает, спотыкается и замедляет ход, чтобы смахнуть слезы с ресниц. Джею кажется, он больше не может дышать, и он переходит с бега на шаг, потом вовсе останавливается и сгибается пополам. Его тошнит, сердце молотом стучит в груди, глаза жжет словно кислотой. Джей поднимает голову и вдруг понимает, что чувствует запах гербицида. Кто-то оставил включенным разбрызгиватель с паракватом. Джей падает на землю и ползет. «В какую сторону дует ветер?» – пытается сообразить он. Обычно ветер дует с юго-запада, но бывает и так, что он меняет направление на противоположное. «Это ядовитое облако… Я двигаюсь в него или сквозь него?» Открыть глаза и посмотреть Джей не может, кашель буквально рвет грудь на части, обожженные легкие распухли и потеряли эластичность. Только недавно в его груди целиком умещалось все звездное ночное небо, а сейчас он втягивает раскаленный воздух буквально по глотку, как через тонкую соломинку. Голова перестает соображать – Джей чувствует это и пугается. «Нужно выбрать направление и бежать что есть силы, – понимает он. – Это мой единственный шанс». И, приняв это решение, он каким-то образом заставляет себя подняться и – зажмурив глаза и сжав губы – мчится в темноте вперед через низкие картофельные грядки. Бежит он недолго, может быть, секунд пятнадцать, может – тридцать. Ни один человек не может убежать далеко, если его легкие полны паракватом. В конце концов Джей снова падает и остается лежать. Его продолжает тошнить, из носа течет кровь, губы покрыты пеной. Он наполовину мертв, и если есть в небесах Бог или какая-то другая высшая сила, именно сейчас ветер должен перемениться.

Но ветер по-прежнему дует со стороны пролива.

Когда рано утром на него наткнулся один из полевых работников – средних лет негр по имени Хершел, – Джей лежал на земле вниз лицом и был едва жив. Ветер в конце концов переменился, но было слишком поздно. Девятнадцатилетний юноша в расцвете сил валялся в борозде на краю картофельного поля и не шевелился. Ногти у него почернели.

Об этом можно долго думать, представлять себе эту картину, и я представлял – представлял еще долго после того, как Джей закончил свой рассказ.

– Когда через три дня я пришел в себя в больнице, у меня в горле была интубационная трубка… – Лежа на своей койке, Джей играл с вентилем кислородного аппарата, но я заметил, что теперь ему дышится значительно легче. Показатель насыщения крови кислородом дошел до девяноста шести процентов. – Я спросил, где моя мать. Мне сказали, что ее нигде нет – очевидно, она куда-то уехала. Возможно, она понятия не имела, что я попал в больницу. В тот вечер они в очередной раз поссорились с отцом – мама рассердилась на него за то, что он не позволил мне взять один из грузовиков. Я думаю – он ее ударил. Отец мог это сделать, и это никого бы не удивило. У мамы была ее дерьмовая японская микролитражка – двухдверная «тойота». Она села в нее и уехала куда глаза глядят. Даже вещей не собрала – просто взяла и укатила. Потом – много позже – отец признался, что он таки ее ударил…

– Куда же она уехала?

– Я не знаю, и никто не знает. Мне всегда казалось – она поехала жить к своему отцу; в те времена он ворочал какими-то нефтяными делами в Техасе.

– И она ни разу тебе не позвонила, не написала? Прежде чем ответить, Джей сделал одну очень странную вещь. Сунув руку в ящик стола, он извлек оттуда какой-то продолговатый предмет, похожий на сигару. Это и была сигара. Джей сорвал шуршащую целлофановую обертку и откусил кончик.

– Ты собираешься курить?

– Да, мне хочется.

– Хочется?…

– Мне нравится вкус сигар. Я закуриваю одну в месяц. Одной-двух затяжек мне хватает.

Я снова вспомнил ту ночь, когда познакомился с Джеем.

– Это, случайно, не та сигара, которую Элисон дала тебе в Кубинском зале?

– Та самая, Билл. Я приберегал ее для особого случая.

– Для какого именно?

Он посмотрел на меня долгим взглядом:

– Я расскажу тебе то, чего еще никогда и никому не рассказывал. Только сначала открой окно, о'кей?

Окон в комнате было два, одно выходило на улицу, второе располагалось над лестницей, по которой мы сюда поднялись. Я поднял рамы, и в квартиру ворвался холодный ночной воздух.

Джей тем временем сходил в кухонный закуток и, набрав под краном почти полный стакан воды, вернулся к столу.

– Открой и дверь тоже.

Я подчинился. Джей достал ингалятор и несколько раз вдохнул. Когда он отнял от губ трубку, изо рта его вырвалось полупрозрачное облачко лекарства.

– О'кей. – Он придвинул стакан с водой поближе и закурил сигару. Сначала он подул в нее. заставив огонек на кончике замерцать, затем посмотрел на меня, кивнул, набрал полный рот дыма и держал до тех пор, пока его зрачки не начали расширяться. Затем Джей выпустил дым вверх, и он растаял на сквозняке так быстро, что я не успел почувствовать никакого запаха.

– Вот, хорошо… – Он бросил негромко зашипевшую сигару в воду, закрыл глаза и несколько мгновений сидел неподвижно, словно заново переживая те ощущения, которые дал ему сигарный дым. Потом его лицо покраснело. Джей сильно закашлялся и снова вдохнул лекарство из ингалятора.

– Все в порядке… – проговорил он. – Я в норме. Глупо, конечно, можно даже сказать – самоубийственно глупо. – Он раскашлялся сильнее, но лицо его улыбалось. – Ползатяжки, и я… – Джей снова кашлянул. – И я уже разваливаюсь на кусочки. Легочная ткань реагирует слишком быстро. – Он глубоко вдохнул кислород из маски. – Глупо, да, но мне нравится. Это мое единственное баловство, Билл. Ползатяжки раз в месяц – вот все, что я могу позволить себе теперь. – Он смахнул в ящик стола зажигалку, еще раз откашлялся и сплюнул комок мокроты в мусорную корзину.

Я встал, чтобы закрыть окна и дверь.

– Ты что-то собирался мне рассказать.

– Верно. В ту ночь моя мать уехала, и я никогда больше ее не видел. – Джей замолчал, и в глазах его отразилось нечто похожее на изумление чудовищностью и невероятной несправедливостью того, что он только что сказал. – Я, наверное, миллион раз спрашивал отца, куда она могла податься, но все происшедшее так сильно на него подействовало, что он отвечал всякий раз разное: то он уверял, что мама сбежала к любовнику, то говорил, будто не знает, а иногда утверждал, что она вернулась к своему отцу в Техас. Как-то он обмолвился, что запрашивал какую-то информацию в Хьюстоне. Однажды он и вовсе надолго уехал, даже не сказав куда, но я догадался, что он ездил ее искать. Теперь-то я думаю – отец все знал, просто мне не говорил. Возможно, он даже видел маму с другим мужчиной, но и это тоже только мое предположение. Наверняка я ничего не знаю. В последние годы у него было не все в порядке с головой. Когда отец умирал, он заставил меня пообещать: если я когда-нибудь снова увижу мать, я должен сказать ей, что он сожалеет обо всем, что он не переставал любить ее все это время и что он… Черт побери, он умирал совершенно сломленным человеком, Билл! Никому не пожелаешь видеть своего отца в таком состоянии. Его жизнь прошла впустую, он был пьяницей и жалким неудачником. Когда-то у него была и красавица жена, и сын, который, может быть – только может быть! – когда-нибудь стал бы играть в профессиональной бейсбольной лиге, но в одну ночь он лишился жены, а сын его превратился в инвалида, неспособного задуть спичку. И от этого удара он не оправился уже до самого конца.

Некоторое время мы сидели молча. Я не знал, что полезного и утешительного я могу сказать Джею. Если человек способен одновременно и ненавидеть своего отца, и жалеть его, то что-то в этом роде, наверное, испытывал в эти минуты Джей. Говорить ему это я, однако, не стал, а только смотрел, как поднимается и опускается «гармошка» компрессора в кислородном аппарате, пока за окнами летела к концу зимняя бруклинская ночь.

Однако прошло какое-то время, и Джей продолжил свой рассказ. Правда, он больше не обращался ко мне, а говорил, глядя в потолок комнаты, да и тон его не был исповедальным, ибо для исповеди необходим не только проступок, но и слушатель, способный дать ему моральную оценку. Теперь голос Джея звучал ровно и монотонно, словно он давал свидетельские показания на каком-то затяжном судебном заседании – показания, которые он давно заучил наизусть и которые, как ему уже стало ясно, ни для кого не представляют интереса. Возможно, подобный монолог не является лучшим способом избавиться от груза печальных воспоминаний и не приносит большого облегчения, но не следует забывать, что все мы когда-то были обезьянами, которые, сидя в кронах деревьев, почем зря драли глотки, изо всех сил стараясь быть услышанными и понятыми, стараясь найти собственный способ выражать мысли и чувства – и Джей в этом отношении тоже не был исключением.

После катастрофы, сказал Джей, ему понадобилось два месяца, прежде чем он почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы поехать в Великобританию. К этому моменту было уже ясно, что профессионально играть в бейсбол он никогда не сможет. После того как он не появился в команде, тренеры «Янкиз» позвонили Джею и узнали о несчастье, а дополнительные подробности им сообщил его бывший школьный тренер. В конце концов руководство команды прислало ему сочувственное, но не слишком длинное письмо, в котором желало Джею скорее поправляться. Он в это время ежедневно выплевывал по ведерку мокроты и учился правильно пользоваться аэрозольным распылителем. Конечно, он пытался действовать битой и кое-как бросал на скорость, но это было все. И это стало для него сильнейшим потрясением – как, впрочем, и тот факт, что его мать до сих пор не вернулась домой. В этом отчаянном положении единственной опорой Джею могла стать только Элайза Кармоди, но ее еще предстояло найти. Джей написал ей и получил ответ. О несчастье он ей не сообщил. Несколько раз он пытался дозвониться Элай-зе, но так и не сумел. И когда пришла осень, Джей собрал остатки полученных вместе с контрактом подъемных и купил билет в Лондон.

Он высадился на Пэддингтонском вокзале – исхудавший, с длинными волосами, почти без денег, но с горячим желанием во что бы то ни стало остаться в Лондоне – в любом его месте. Какое-то время он кочевал с места на место, ночуя у случайных знакомых и знакомых знакомых – приветливых и замкнутых, безработных моделей и непризнанных писателей, пристрастившихся к конопле бездельников и плотников, поигрывающих в свободное время на фортепиано. То, что он не совсем хорошо представлял себе устройство британского общества, избавило Джея от множества лишних забот и беспокойства. Впрочем, для оказавшегося в Лондоне американца это, пожалуй, имело не слишком большое значение, британцам же его непонимание скорее импонировало; они даже находили его «освежающим» (во всяком случае, так они утверждали). Лондонские девушки Джею, в общем, понравились, и он жалел только о том, что у него слишком мало денег, чтобы ухаживать за ними как следует.

Элайзу Джей нашел довольно быстро. Она жила в Челси, на Малбери-уок, в старинном особняке с глухими черными ставнями и стенами, увитыми плющом. Ее родителей почти никогда не было дома, и Джей с Элайзой могли встречаться прямо в комнатах. Как она сказала, ее отец занимался привлечением частных кредитов для строительства «Чаннела» – тоннеля под Ла-Маншем, который должен был соединить Англию и Францию. Низенький, толстый, с похожими на сосиски пальцами, мистер Кармоди ничего не понимал в двадцатилетних девушках. Джей видел его только раз, да и то издали, но этого хватило, чтобы он начал инстинктивно его побаиваться.

Элайза, однако, не выказала особой радости по поводу его приезда. Она не проявила вообще никаких сильных чувств. Джею она показалась какой-то удрученной или, вернее, усталой. Когда после своего приезда в Лондон он увидел ее в первый раз, Элайза играла с подругой в теннис на мягком земляном корте за домом, но была явно не в лучшей форме. На середине гейма она вдруг прервала игру и, отойдя в кусты, спокойно и по-деловому сорвала. Джей все еще был влюблен в Элайзу, и когда она сообщила ему, что беременна, он почувствовал и удивление, и гордость. Ты уверена, спросил он. Конечно – да, конечно уверена, сказала она. Но это мой ребенок? Правда, мой?… А чей же еще? За кого, черт подери, ты меня принимаешь? – сказала она.

Несколько недель они держали это в секрете, но потом мать Элайзы – рослая, все еще сохранявшая следы былой красоты – что-то заподозрила и начала задавать вопросы. И в один из дней Элайза в присутствии Джея во всем призналась матери.

Мистер и миссис Кармоди пришли в ярость. У них были свои планы относительно будущего дочери, и в них, разумеется, не было места для нищего американского юноши, который ночует на парковых скамейках и начинает задыхаться даже после самой короткой пробежки. Разразился грандиозный скандал. Элайза спорила с родителями, но и Джею не говорила ничего определенного. В конце концов, она была из очень состоятельной семьи и не собиралась выходить замуж за человека, у которого не было никаких средств к существованию. То есть вообще никаких средств, не так ли, мистер Рейнтри, или как там ваша фамилия? В таком случае прощайте, разговор окончен, и не питайте, пожалуйста, никаких иллюзий – только не в этом доме, мистер Рейнвейн, или как вас там… В конце концов мать Элайзы разрыдалась и в слезах убежала наверх, а ее супруг продолжал злобно глядеть на Джея снизу вверх. Именно в этот момент Джей окончательно понял, что он здесь – посторонний, незваный гость, принесший к тому же дурные вести. Ему ничего не оставалось, кроме как уйти, предварительно пообещав вернуться за Элайзой завтра. Но когда утром следующего дня он поднялся на крыльцо и нажал кнопку электрического звонка, ее уже не было. Мне очень жаль, сказала Джею ее мать и решительно сжала губы, но обсуждать с вами решение моей дочери я не буду.

На протяжении следующих двух дней он звонил Элайзе, наверное, раз сто или двести, и сначала трубку никто не брал. Потом ему ответил мужской голос, сказавший, что, если он еще раз наберет этот номер, его арестуют и вышлют из страны. Эти люди знали, где он живет, и им ничего не стоило осложнить ему жизнь. И они действительно могли сделать все, что обещали, просто для того, чтобы он понял – в банке мистера Кармоди хорошая служба безопасности. Но запугать Джея всегда было нелегко, к тому же теперь он был на грани отчаяния. Несколько часов подряд он караулил у дверей особняка с рюкзаком, в котором лежал запас продуктов еще на три дня, покидая свой пост только затем, чтобы посетить мужскую уборную в ближайшем пабе. В конце концов горничная сжалилась над ним; открыв дверь, она сказала, что вся семья уехала за границу, а куда – ей не велено говорить. Уж лучше ему проявить благоразумие и отступить.

После этого Джей вернулся в закуток, который снимал, и продолжил свое полунищее существование в Лондоне. На протяжении нескольких месяцев он то прислуживал в баре, а то вдруг срывался с места, садился на поезд, идущий на морское побережье, и неделями скитался там, надеясь встретить Элайзу и ее родителей. В этот первый год он часто навещал особняк с зелеными дверями, проверяя, не вернулся ли кто-то из его обитателей. Траву на лужайке перед особняком регулярно косили, живую изгородь подстригали, опавшие листья с подъездной дорожки сгребали, но Элайза так и не вернулась.

От безысходности Джей начал встречаться со всеми девушками подряд – с англичанками, француженками, ирландками. Подруг он менял то каждый месяц, то каждую неделю; это зависело от многих обстоятельств, в частности – от состояния его легких, которое, в свою очередь, произвольно менялось в зависимости от температуры и влажности воздуха, наличия в нем пыли или цветочной пыльцы и других факторов, заставлявших его многострадальные бронхи произвольно сжиматься в самый неподходящий момент. Никакими лекарствами он тогда не пользовался, во всяком случае – регулярно. Это было глупо, но Джей, – зная, что стоит только начать принимать препараты, и очень скоро он уже не сможет без них обойтись, – предпочитал полагаться на собственные силы.

В первое время девушки относились к его трудностям с пониманием, но скоро его болезнь стала их раздражать. Как мужчина Джей все еще чего-то стоил и мог трахаться достаточно сносно, но бывали дни, когда он буквально не мог подняться с постели. Тогда он договорился, чтобы для него украли несколько ингаляторов, и на какое-то время ему стало лучше. Но с девицами он не порвал, они приходили и уходили, и сейчас, пятнадцать лет спустя, он уже не мог вспомнить ни их лиц, ни их имен.

– Мне все еще очень не хватало Элайзы, – сказал Джей, по-прежнему глядя в потолок. – К тому же вопрос так и остался открытым.

Он продолжал следить за домом в Челси – по нескольку раз в неделю он проезжал мимо на велосипеде, которым стал пользоваться, чтобы сохранить прежний объем легких. И однажды, примерно через год после внезапного исчезновения Элайзы, Джей заметил такси, свернувшее на подъездную дорожку особняка. Остановившись на противоположной стороне улицы, он увидел, как из машины вышла мать Элайзы. В руках у нее были фирменные пакеты из «Харродза» [38]38
  «Xарродз» – один из самых фешенебельных и дорогих магазинов Лондона.


[Закрыть] и других известных магазинов. На следующий день Джей позвонил в лондонский офис отца Элайзы и, назвавшись мистером Уильямсом из Нью-йоркского городского банка, оставил выдуманный номер телефона, начинавшийся с кода 212 [39]39
  212 – международный телефонный код Нью-Йорка.


[Закрыть]. Секретарша пообещала, что ему перезвонят в течение двух дней – возвращения мистера Кармоди ожидали в самое ближайшее время.

Семья Элайзы действительно вернулась, но когда Джей в следующий раз навестил знакомый особняк, во дворе он увидел какого-то молодого человека с длинной светлой челкой, державшегося как-то слишком уверенно и спокойно. На его глазах молодой человек поднялся на крыльцо, зашел в дом и тотчас же вышел, держа на руках спеленатого младенца, которого он подставлял теплым солнечным лучам.

Эта картина едва не прикончила Джея. Он готов был со всех ног бежать к дому и остановился лишь в последний момент, да и то только потому, что никак не мог поверить в очевидное. Тем временем молодой человек с ребенком снова скрылся за дверями особняка, и Джей решил дождаться Элайзы.

Вскоре и она вышла на крыльцо – вышла и сразу увидела его.

– Стой! – крикнула она, увидев, что он шагнул к ней. – Не подходи!

Элайза сама подошла к невысокой решетчатой ограде и, поминутно оглядываясь через плечо, сказала, что будет ждать его через два дня на аллее в саду Букингемского дворца.

Джей считал оставшиеся до встречи часы и минуты и пришел намного раньше назначенного срока.

Когда Элайза появилась на дорожке, она была сдержанна и внешне спокойна. Перед собой она катила детскую коляску, в которой спал младенец. Разговаривали они мало и почти не касались друг друга – даже руку в знак приветствия Элайза протянула весьма неохотно. История, которую она рассказала Джею, была проста: Элайза вышла замуж за одного из своих прежних ухажеров по фамилии Коулз, который был на несколько лет старше Джея и успел сделать неплохую карьеру в бизнесе. Большую часть прошедшего года они провели на Французской Ривьере. «Мне очень жаль, – сказала Элайза Джею, – и к этому мне нечего добавить». В ее словах, однако, было заключено вполне недвусмысленное послание. Они означали, что теперь она принадлежит другому и что бы ни произошло между ними раньше, теперь с этим покончено; все воспоминания о прошлом вытеснены из ее памяти двенадцатью месяцами, проведенными с другим мужчиной – его глазами и объятиями, его голосом, его членом, его родней, его домашними тапочками, книгами и щетками для волос. Знает ли твой новый муж, спросил Джей, что ребенок – девочка – не от него? Нет. ответила Элайза, он не знает и никогда не узнает. Это причинило бы ему слишком сильную боль.

Но у Джея еще оставались вопросы. Как, спросил он, этот человек может считать себя отцом, если… Я встречалась с ним раз или два прошлым летом, перебила Элайза. О'кей? Он специально приезжал в Штаты, чтобы навестить меня. И вы были близки, с замиранием сердца спросил Джей. Да, был ответ. После того, как ты познакомилась со мной? Нет, твердо ответила она, не после, а незадолго до этого, но ребенок все равно от тебя. Почему ты так уверена, спросил Джей. Потому что сразу после нашей с Дэвидом встречи у меня начались месячные, сказала она. Я переспала с ним раз или два, потом у меня начались месячные, и Дэвид улетел в Лондон. И тут мы с тобой встретились, переспали вместе несколько раз, и – готово дело. Должно быть, с тобой я была не слишком осторожна, добавила Элайза. Но ты уверена, снова спросил он. Да, Джей. я уверена. А потом, продолжал допытываться он, когда ты вернулась в Лондон?… Разве ты больше не спала с ним? Спала, ответила Элайза, но позже, когда поняла, что беременна. Да?… Да. подтвердила она. Именно по этой причине я решила переспать с ним как можно скорее. Ты… знала? Но как?! – удивился он. Это можно почувствовать, объяснила она. Ты чувствуешь это в груди, в других местах – везде. Время почти совпадало, сказала Элайза, и Дэвид решил, что девочка просто родилась чуть раньше положенного срока.