Текст книги "Вслед за путеводною звездой (сборник)"

Взгляд, как всегда, потянуло, куда нельзя. Даже охранный дедушка с умным видом стоял в полевой форме, скорее собственного обретения, но «ура!» новой и, затянутая строительной лентой колыбель, невесть кого, упокоенного во мрамор с потёртой до нечитабельности насечкой щербато-золочёного шрифта́, привлекла наш незакусивший скоромными и шустрыми предпапертными пирожками взгляд.

И так и сяк пытался я разглядеть, подлезть и прознать, которому же праху удостоено это троицыно место. Белоусый дедушка осёк попытку вторжения в неизвестность! На вопрос «Что охраняет?» внятно ответить не смог, но серьёзен был крайне.

– Князь там, что ли из Новгорода какой-то… Я-то тут работаю просто…

Яйца почесал и занавеску задёрнул, за которой одному ему только видимые были сокровища – грязный чайник, электроплитка с пригаром, спорт-шаровары с НЕО-тстиранной двойной сплошной, и в чайной оскомине выщербленная кружка.

Спасением от незнания «княжеской Истины» явилась женщина в тонком духовом платке, вздёрнутом электричеством от начёса над завитыми волосами сантиметров на пять-восемь от предполагаемой головы. Вероятно, она неоднократно, но по знакомству с седоусым закамуфлированным старцем, в нелегитимный период ремонта свята места, проникала за ленточное ограждение и в строительные леса, как и только что на глазах наших. Целовала трещины мрамора на гробнице, рьяно крестила верхнюю треть собственного тела и со значением удалялась, намагничивая полковничий, хоть и в отставке взгляд.

– Матушка! (а матушка была и лет наших моложе, и чернозём сознания отложил на неё отпечаток расстояния в возрасте между нами непреодолимый, вероятно, даже ввиду околостоличной жизни), скажите, а чьи это мощи?! – «не будь дурой», спросила моя жена.

И были мы, как из огромного чана с кипящим отваром шиповника животворящего окачены и взглядом, и отношением, и словом!

– Да, вы ЧТО-о-о!? Как чьи-и-и?! Это же мощи Господа нашего, Иисуса Христа!!! – и резко покинула храм.

Орошение православной брезгливостью своего ближнего не замедлило себя ожидать!

Обиженный, огорошенный и пристыженный, на выходе из собора я всё же решил заглянуть в лист Турист Информэйшн:

«В 1609 году, во время сильного пожара, в соборе все сгорело, кроме гробницы святого князя Довмонта и мощей святого князя Всеволода». Всеволодовы же мощи это! И были, и есть, и будут! Но разве догонишь её, барышню эту, чтобы ей про Христа разъяснять?!

– Романов, привет! К тебе когда-нибудь батюшка исповедоваться в кабинет приходил?

– А чего ты ко всем всегда по имени или отчеству, а ко мне по фамилии?

– В знак уважения, естессьно. У меня отца сослуживцы по фамилии называли в знак родового причастия к моей уже теперь фамилии. А тебя же, как ни назови, всё одинаково – Роман Романович, ну и так далее по званию!

– Ну и что? Причастил его?!

– Причастил потом уже бумагой и ручкой! К сакраментальной части нашего висяка коллекция. Глянешь?!

– Давай, устно сначала докладывай! Второе Высшее!

– А что докладывать?! Фантасмагория. Так что ли называется?! Кабинет попросил закрыть, встал на колени к стулу. Я сижу – он грехи свои докладывает шёпотом. Говорит, удавиться хотел. Батюшка – бывший майор МВД. Скрыл давно подробности дела какого-то. Мучается по сей день. В священники подался. Но, как говорится, не отпускает его. И новым знанием решил залатать крыши прошлого. Кино, Вашбродь, прям-таки!

– Ты, может, мне в стихах по электронной почте отпишешься, Мичурин?! Кто, откуда и куда шёл, где остановился и что сделал?

– Короче, режиссёра этого надо брать безбашенного. Он его квартиру освящать после убийства вызвал. Схужело от ладана – аллергия, говорят, у чертей этих бывает. Грохнулся в обморок. Очнулся и все обстоятельства ему слил. Тот на телефон записал. Файл прилагается. На этой квартирке ещё одна непонятка – деда мёртвого, ветерана, в ванной месяцев восемь назад нашли, но спустили на тормоза. Родственник. Вроде как сам залез. 90 лет. Несчастный случай. Похоже – естествоиспытатель какой-то – правду кадра что ли, типа, ищет, но не найдёт никак.

– А как же тайна исповеди?!

– Ну, вот так как-то. Бывших ментов не бывает, видно…

То ли сам я, то ли Имярек, то ли вместе мы с ним едем куда-то… Вероятно, от чего-то бежим, спасаясь в чужой и опять-таки нереальности. Нос, от лица убежавший, бродит по наволочке на подушке, детально исследуя её биографию. Что за бальзамная «не на душу» смесь всевозможных духов, за которой прячутся и обманывают всякого железнодорожного «М», равнодушные к плацкартным запахам тел и их производных, неконтактные для разговоров «Ж» в защитном облаке парфюмерной неправды?! Чудовище средневековой ошибки Европы, драконьими крыльями перекрывающее всё женское и прекрасное! Оно улетучивается внезапными пчёлами, унося с собой, почти навсегда, всё естество, оставаясь мелким поддельным вожделением в волокнах серого и сирого белья, для снов новых непорочных мечтателей, испаряясь неспешно годами в прачечных РЖД. Но, если тряхнуть посеребрённой головой и затянуться «Космосом» на платформе «Апрелевка» под «Ригли Сперминт» в 80-ых, то миру простить можно решительно всё, кроме надувного медведя с пятью кольцами на ремне, сгнившем в конце 90-х на Лужнецких задворках! Бог сна на воздушных шарах целебно подцепляет мой опустошённый мозг тонкими нитями в невесомо-сизые облака грядущего дня.

Ты просыпаешься с радостью от собственного долгого «духовного» пука, окатив всё вокруг, как во младенчестве маму, спокойной температурной струёй здоровья без запаха. В счастии, что ты жив, проверяешь это повторным подтверждением, хотя накануне не мог заснуть уже в возрасте страха, что сердце твое остановится в бессмысленном пьянстве с директором Николо-Хованки в девятом вагоне-ресторане, который одет по всем правилам покойника в приличное черно-белое от начала и до конца маршрута «Нижний – Москва» одеяние и съёмом ботинок во сне пренебрегшего. Хорошо, что вокруг не было никого, с кем можно было бы разделить эту нелепость! Привокзально-аккуратный утренний скрип противных егорьвских тормозов под пугачёвскую «в Петербурге сегодня дожди…» и двукратная директорская кладбищенская пощёчина за то, что склонил ответственное лицо к нелепому пьянству, когда ему сегодня хоронить полроты в красной парчи деревянных костюмах с почётным караулом и салютом винтовок. Но надо ли было так интересоваться у меня вопросами кинопроизводства?! К тому же лично я не потратил в эту ночь ни копейки, кроме как на бельё, которое не расстелил? Но что же я мог делать в Нижнем???!!!

Это и есть кошмар твоего одиночества! Ты освобождаешься от собственного смрада, думая, что ты наедине с собой, и стыдливо терпишь его со своими бесплотными попутчиками. Потом широко раскидываешь невозможные утренние шторы вагона, чтобы вдохнуть железнодорожный дёготь подъезжающего к тебе города, который слаще, чем сознание непричастности к давно уже упущенной тобой жизни. Привет, Вам, Мск! И, О! – этот вечный, внутривокзальный утробный утренний запах зубной пасты и мужского, но чуждого твоему носу, облегчения из сортира! А Ты вот – в Пути. Нет-нет!!! Ты же вот же! Уже и приехал!!!

– Алло, это Храм!? Здравствуйте! Мне нужно квартиру освятить. Могу я поговорить с батюшкой?

– Отец Александр по делам отъехал. Когда Вы хотели бы?!

– А сколько стоить будет?!

– Стоить будет, как батюшка скажет…

Хочешь-не-хочешь-веришь-не-веришь, а освящать надо, потому что даже страшно войти в эту квартиру после того, что было, особенно в статусе этой неразрешимой энигмы.

За спиной у меня прокуратура и самые неясные, но индивидуальные на этом чёрно-белом свете отпечатки моих ладоней и пальцев. Ещё триста грамм коричнево-маслянистой плоти честного «Барон'о'Тар» вытащили бы меня из беспамятства, но где ж наскрести на него, хотя бы 0,5 копья!?

Отец Александр, кстати, человек духовноубедительный, хоть и бывший майор МВД, но кадило ему никак не к лицу, ни к уму и ни к сердцу. Непрогоревший ладан священнослужитель этот отправил в иссохшую землю цветочного горшка по истечении процедуры освящения и наклеивания крестоносных позолоченных стикеров над дверными проёмами… Хорошо, что мать с братом зачем-то заехали цветы в квартире полить по старой и неистлевшей любви к безвременно ушедшему деду жены – добровольцу «обороны Москвы». Успели погасить занавески, но пространство этого года было дополнено новым дымом, уже не шатурских, а московских горшечных микроторфяников в пролётах жилого многоэтажного моноблочно-кирпичного дома.

Прошло месяца три, а может быть, и четыре прошло. Никто меня не беспокоил по поводу этого невозможного для переварки сознанием аукнувшегося в жизнь Сценария. Следствие шло планомерно. Разыскивали и допрашивали небеспристрастно всех членов съёмочной группы. Кто-то молодой и красивый мужеского и актёрского пола застрял в памяти фотоаппарата в обнимку с улыбающимся покойником, кто-то в недосыпном угаре съёмок оставил подозрительный реквизит, безмятежно пребывавший в кадре – девичьи трусы, лифчики и нераспечатанные кондомы. Незатейливо крахмалом спроворенные постановочным цехом и феном, одолженным у гримёров, следы засохшей на простынях спермы. Недоотмытая узбекскими рабочими фальшивая кровь в прощелинах плинтуса. И всё это было сытным материалом для тех, чья страсть в «проворачивание фарша назад» или попросту, как сказано выше – следствии.

Вероятно, нашкуренному памятью кадров воспалённому глазу художника, не составит труда влезть, так сказать, в шкуру действующего лица, чтобы вспомнить все обстоятельства той вечероночи! Если бы не утренние провалы, в реконструирующих извилинах мозга день вчерашний, граничащие со вспышками лунатизма. Да, такое, увы, бывало!

Иногда душа, как капризная девочка, начинает требовать покаяния, почуяв неизбежное и регулярное приближение демисезонной «самоуценки» плоти. Сознание же отчётливо и в полной уверенности заявляет, что для этого нет ни малейших причин. Ты не более грешен, чем все индивиды г. Москва на планете «3». Но как приятно проплакаться в приступе уничижения и, возможно, открыть в себе новый духовный портал. Приподняться над порочным миром сантиметров на тридцать, встав одной ногой на стопку прочитанных книг, в собственной библиотеке и удержать равновесие. Тут-то и начинается страшное – душа требует от тела вдоволь искупаться во всевозможной грязи. Чувство вины питательный бульон для неё – преступницы и хулиганки. Ты начинаешь сопротивление, гася позывы броситься без оглядки во все тяжкие, путём подручного алкоголя. Умиротворение наступает сравнительно скоро, ты хочешь закрепить его, но оступаешься в выборе дозы! После бутылки водки некоторые трезвеют, как горный хрусталь. Состояние неуязвимости и тяги к приключениям вытесняет из сознания решительно всё. И некоторые, это ты – Имярек! Желание закрепить на практике пропущенную в юности таблицу размножения обуревает тебя. Силы прибывают в область малого таза.

Имярек садится за руль в ощущении полной, как никогда, ясности цели – снять шлюху на Ленинградке. Рассвет уже мало-помалу меняет концепцию городского освещения и, если ещё кто-то и тешит себя на обочине надеждой провести остаток ночи в тепле и несладких, хоть и запретных плодах, то, скорее всего, те, которых не предпочёл ни один «Гелендваген», ни жуткие «Жигули», переполненные острыми феромонами пассажиров, предвкушающих чувство опустошения своих тестикул.

Имярек чувствует себя неприметным гражданином от и до соблюдающим ПДД – скорость, светофоры, дорожные знаки. И – о, боги, в какое немирное русло направить теперь все прибывшие силы?! Панель пуста-а-а!!! Марево солнца начинает румяной полоской по краям растлевать проселитренное газетное небо! Какими небывалыми сюжетами отвлечь свою плоть и сбить её вязкое вдохновение!?

В обратную сторону!!!

К своей центровой берлоге попасть, кроме как через «Шарик», возможности нет. Международное шоссе. 60 километров в час. Талон на въезд. Разворот. Жерло приёма талонов на выезд. Пластиковое «бревно» шлагбаума срывает с сознания занавес и открывает новую реальность пути домой. Горный хрусталь в голове даёт паутиницей трещину и постепенно осыпается кубиками под педали немолодого авто.

Утро.

Имярек – примерный семьянин при отсутствии всякой семьи. Парацетамол с «Ц-витамином». Кофе 33 в одном. Яичница-глазунья, с расплытыми от удара ножа по скорлупе глазами. Сгоревший тост, горчащий, даже в присутствии порционного джема. Опустошающее от вчерашнего дня – посещение фаянсовой вазы, которая не бумага и ещё лучше всё стерпит. При отсутствии праздника жизни это есть твой праздничный стул! Чувство борзости, сдобренное ароматом «Пако». Недоглаженная джинса из стиралки.

Выход.

Проведать или продлить здоровье автомобиля! Свежий ветер в промытые влажные волосы. И – стоп! Налицо – стрелка датчика бензобака! Он практически пуст, хотя накануне был заправлен по горло! Горло – это ключевое слово! И главный вопрос – где я был, если я точно нигде не был???!!!

Я никогда не видел криминальные трупы, хотя и вынужден был их снимать на правах имитатора правды. Посещение моргов всегда представлялось мне запретной для сознания темой. Всё было навязано представлением от просмотренных фильмов с долей участия своих домыслов, как «по-иначе» оживить, такое событие для дряхлеющего экрана. Но как передать эту безобразную правду, когда даже будущие живописцы прошлого хладнокровно посещали анатомические театры?!

Жизнь и кино довольно разные вещи, как кумкват и теория относительности, но которые режиссёр при помощи рук соучастников процесса пытается претворить в свою собственную заполошную и сиюминутную эстетику, когда на площадке ничего нет, и уже никогда не будет. Но смена идёт и, как Жизнь, либо парит с тобой вместе, либо проходит мимо. Статист трупа, по внезапно вспыхнувшим религиозным убеждениям встаёт и уходит в отказ в прямом смысле, с вещами покидая площадку. Деньги нещадно капают с лицевого зарплатного счёта Творца в нехитрый, но хваткий карман продюсеров, уже акцептовавших свои доходы. И, чаще всего, человек разумный, а режиссёр – бессовестный и не пытается ничего сделать. Вовсе, повернувшись, что называется, к лесу передом, к кому-то задом, но лицом при этом, как в гуттаперчевом цирке, всё же к пластиковому стакану с зелёным чаем, услужливо вставленным во второй, проложенный салфеткой внутри, чтоб не «ожечься», покорным и пока ещё незолотозубым начинающим мелкорабочим из Средней Азии.

– Время неопределённо, но век, вероятно, XIX… Не понимаю, кто я и как меня зовут, и зачем я делаю ЭТО…

Огюст Луи Мари Николя или Луи Жан… Я поливаю что-то из шланга… Оказываюсь мокрый, облитый с головы до ног каким-то подонком… Я не могу увидеть, кто он… Изображение дрожит, и дальше – чёрные пятна и царапины… Цифры какие-то… Крупно с человеческий рост…

– Я считаю до трёх, и на счёт три – Вы просыпаетесь!

– Что скажете, Наталья Николаевна?!

– Думаю, что это точно не он. Скорее всего, именно этот Саша абсолютно безгрешен и невиновен. С точки зрения, скажем, сегодняшнего правосудия. Он никому не причинил вреда, кроме разве собственного представления о себе самом и себе самому же.

– Хитро, как в Москве метро!!! Литература прямо какая-то! А, попроще! Если можно?! Что это, так для интереса уже, за бредятина-то французская?

– Он – просто фантазёр! Во сне, в который мы его погрузили, ему кажется, что он один из братьев Люмьер, придумавших кинематограф. Это их имена. История со шлангом – просто сюжет, по-моему, второго по счёту их фильма «Политый поливальщик» – короткая юмореска, как мальчик-хулиган разыграл садовника, наступив на шланг. Чёрные пятна, царапины и цифры с человеческий рост – захватываемый кинопроектором ракорд – техническая часть целлулоидной плёнки в начале и в конце бобины с фильмом. Про девятнадцатый век, думаю, уже объяснять не надо.

– Думаю, что никому уже ничего объяснять не надо… Увы, но и это дело мы закрываем… Помолимся, брааатья!!! Для всех это будет только лучше.

– Роман Романыч! На секунду Вас можно?!

– Можно! Ррраз! И артист – Свободен!!!

– Нууу! Репертуар юмора уже и обновить можно было!

– Однофамилец! А ты знаешь, от чего Мичурин погиб?!

– Знаю… Упал с клубники…

– Вот именно… Всё уже с неделю как прояснилось. Мне просто любопытно было, как эксперты работают. «Голубая лента»! Читай Конан Дойля! Хе-хе! По ай-пи, что ли адресу какому-то, пацаны наши выход с украденного ноутбука засекли на Чугунных воротах. Пока рванули – никого нет! Цап – а уже пересёк границу! Азиат какой-то, короче, гомофоб-мститель. А сначала думали, что мать родная, узнав, убила. Так что выписывай режиссёру своему пропуск на опохмелку… Да и батюшка, прямо, скажем, погорячился… И на одной и на другой своих службах… И обнародовать этот позор – мать-одиночку гробить! Пусть лучше всё в Лету канет, к ендовой матери! Через неделю-месяц забудут и ничего не узнают. Я т-те грю!

С завальцованным, как снежный пай сознанием, мне кажется, что счастье запустило руку ко мне в штаны, совместно с теплом и благодарностью к следствию, отделившему семена от плевел.

Единственное, что точно случится с нами – это смерть. Всё остальное – заковыристо и непредсказуемо. Цена известности – Шум и, как норма, бессмысленность. Значению цена – Тишина.

И я всё таюсь, беременный или обременённый, каким-то, до сих пор никому неизвестным значением или знанием…

Никто никому не поможет. Никому не поможешь и ты. У всего есть свой собственный вихрь, который выкручивает руки Судьбы во все развлекательные для его забав стороны… Нужно просто слушать воздух… А лучше – слышать его…

Но этот вечный запах свечей!!! Или свеч?! Куда мне от него деться?!

Всё перемешано в этом мире. Друг с врагом, враг с другом. Как всё перемешано и во мне.

А я… Я до сих пор так и не выяснил, как разделать вальдшнепа… Если это кому-нибудь и было нужно…

И важно…

Олег Столяров
177 Москва
Край земли

С утра бушевала страшная метель, заметавшая всё кругом. Её завывания походили на горькие жалобы. Могло показаться, что она злилась. Злилась на судьбу, на людей, пришедших сюда, покусившихся на её единоличное владычество. Злилась, потому что не хотела делиться с ними тем, что имела, а делиться пришлось.

Укутанный в громадные, пушистые шубы человек беспомощно лежал на мягком ложе, на дне огромной, утеплённой ямы, окруженный вниманием суетившихся около него людей. Умирать было до боли обидно. Столько походов и экспедиций позади – казалось бы, вот она та земля, которую мечтал открыть и уже открыл – тут бы впору порадоваться, ан нет – дежурит с косой за плечами, торопит к ответу, финалу, пророчит Судный день. А он-то так ждал, так надеялся! Видел в заветных снах край земли… Ну вот он – край и что с того?.. Высадились здесь с полуразбитого, раскуроченного стихией «Святого Петра», чтобы остаться на зимовку, не ведая выживут – не выживут… Оставалось только гадать «на кофейные гущи»… Но как-то ненаучно это, да и суевериями средневековыми сильно попахивает…

Капитан-командор тяжко вздохнул. Привстал на подушках. Посмотрел вдаль. «Да, Витус Ионансен, да, Иван Иванович (так звали капитан-командора на русский лад с момента поступления его на русскую службу)», – мысленно обратился Беринг к самому себе, – «пробил, видать, и твой час!». Не знал капитан-командор, что остров, которого достигла экспедиция – нарекут его именем, как и то не знал, что имя его навсегда будет вписано золотыми буквами в историю флота российского.

Беринг медленно угасал. Память освежала картины былых сражений и экспедиций, да так явно, будто всё это было лишь вчера. Ему вспомнилась Первая Камчатская. Вспомнилось, как они добиралась из Петербурга до Охотска через всю Сибирь долгих два года: на лошадях, пешком, на речных судах. Надо же целых два года! Подумать только – с января 1725 по январь 1727! А промелькнули, как один миг!..

Перезимовав в Охотске, а зимовка выдалась, надо сказать, не из лёгких, экспедиция переправила снаряжение на лодках и собачьих упряжках к устью реки Камчатка, что на восточном побережье полуострова, где к лету 1728 года было уже закончено строительство бота «Св. Гавриил». На нём экспедиции предстояло продолжать путь.

В июле-августе 1728 года бот поднялся на север, а затем продолжил движение на северо-восток вдоль материка.

– В ходе плавания были нанесены на карту Карагинский залив с островом, залив Креста, бухта Провидения, Анадырский залив и остров Святого Лаврентия. Иван Иванович свято чтил и безукоризненно исполнял заветы Петра Великого по научному изучению географии России и сопредельных территорий – в первую очередь, проводя, как и завещал Император, инструментальные съёмки и составление «генеральных карт», – вдохновенно внушал студентам исторического факультета МГУ профессор Доброхотов. – Весьма уместно напомнить, – профессор выдержал длительную паузу, внимательно обвёл глазами благодарно притихшую аудиторию, – что в 1714-1716 годах, уже после присоединения Камчатки к России, по личному указанию Петра было налажено морское сообщение на ладьях между Охотском и западным побережьем Камчатки. Зная об этом, Беринг решил организовать поиск побережья Северной Америки, которое, как он полагал, находится недалеко от Камчатки или даже смыкается с Азией.

Страсть к путешествиям и изучению неведомых земель поселилась в сердце Беринга ещё с юношеского путешествия в Ост-Индию. Именно тогда юный офицер буквально начал бредить географическими открытиями. Не оставила романтического датчанина эта страсть и после поступления на русскую службу. На русском флоте Витус служил образцово. В царствование Петра Алексеевича дошёл до чина капитана 2-го ранга, подал в отставку, дабы поправить здоровье – и с 1726 г. был вновь в строю. Уже в чине капитана 1-го ранга.

– В 1720-1721 годах одна из экспедиций, направившись с Камчатки на юго-запад, – важно внушал аудитории авторитетный учёный, – достигла середины Курильской гряды, но американского побережья так и не отыскала. Уже перед самой смертью Пётр снарядил на Дальний Восток очередную экспедицию, которую и возглавил Витус Беринг. По секретной инструкции российского императора, Берингу было поручено и вменялось в обязанность построить два корабля, направиться вдоль побережья, попробовать отыскать перешеек или пролив между Азией и Северной Америкой, а затем спуститься вдоль североамериканского побережья на юг.

Иван Иванович в полубреду вспоминал свою юность. Перед ним, как живые вставали походы, сражения, экспедиции. Вот он на палубе фрегата, в гуще сражения отдаёт приказы и распоряжения офицерам, матросам и комендорам. Вот, склонившись над картой Российской Империи вместе с государем Императором Петром Великим, мечтает об организации научных экспедиций по изучению неосвоенных, не нанесённых на карту загадочных территорий, как магнитом притягивающих к себе и распаляющих воображение путешественника и исследователя. Беринг видел себя молодым, полным сил и энергии. К несчастью, только видел. Ощутить прежней силы и энергии в своём теле умирающий капитан-командор уже не мог. Воспоминания согревали его предсмертные часы.

– Важную роль в организации и работах Первой, а затем – и Второй Камчатской экспедиции, – увлечённо продолжал Доброхотов, ободренный неподдельным вниманием студенческой аудитории, – играли помощники Беринга – капитан-командор А. И. Чириков и М. П. Шпанберг. О них тоже можно справедливо сказать много хорошего. Это вполне заслуженно.

Студенческая аудитория охотно согласилась с мнением профессора. Лекция о географических открытиях Беринга превратилась в настоящий спектакль. Будущие профессора и академики напряжённо следили за развитием исторического сюжета. Им была интересна неординарная судьба Витуса Беринга.

– Дальний Восток… Камчатка… – профессор мечтательно зажмурился, – замечательные места… Красотища неописуемая!.. Вот эта картина и открылась взору Беринга и его соратников… Они увидели уникальные по своей красоте места!.. Природа манила к себе, зазывая всё дальше и дальше вглубь неисследованной, таинственной территории… Люди Беринга шли вперед… Им предстояли открытия…

Грузное, отекшее тело уже не слушалось хозяина. Оно вконец обездвижило. Капитан-командор был готов разрыдаться от отчаяния и осознания собственной обреченности. Такого унижения он ещё не испытывал никогда в жизни. Кончики пальцев на руках и на ногах неотвратимо холодели. Смерть подкралась близко. Он явственно ощущал её дыхание.

«Что ж, дело сделано… Мы достигли края земли… Мы открыли, нанесли на карту империи и описали множество неведомых, дотоле диких, уголков, поражающих своей красотой и величием… Жил я не зря в итоге… Не зря… Оставляю после себя в дар России край земли… Во имя России!.. Для России!.. Это – Её Победа!.. Исключительно Её!..»

– На севере от села Никольского – единственного населённого пункта на Командорских островах, – многозначительно произнёс Доброхотов, – на диком берегу у подножия горы, где ветер нещадно треплет выгоревшую, выцветшую траву возвышается крест, ограждённый цепями. На плитах, лежащих в основании креста, если подойти ближе, то можно прочитать: «Место первого захоронения командора Витуса Беринга и пяти матросов «Святого Петра» в 1741 году». Далее находятся ещё несколько крестов. К ним ведёт деревянная лестница. У высокого чёрного железного креста бронзовая плита, с отлитыми на ней словами: «1681-1741. Витусу Берингу от жителей Камчатки. Июнь 1966 г.». Дальше – ещё 6 могил с двумя крестами. На каждой лежат небольшие бетонные плиты с прикрученными металлическими табличками:

– В. Беринг. Капитан бригадирского ранга. 8 декабря 1741 г.

– Эльзберг Андрис. Штурман. 22 ноября 1741 г.

– Лагунов Иван. Прапорщик. 8 января 1742 г.

– Хотянцев Никита. Подшкипер. 9 декабря 1741 г.

– Морской гренадёр. 1742 г.

– Морской гренадёр. 1742 г.

– История данного захоронения весьма любопытна, – профессор сделал многозначительную паузу, помолчал, обвёл взглядом затихшую, заинтересованную студенческую аудиторию. – Итак, коллеги, – Доброхотов энергично потёр руки, – издавна было известно, что Витуса Беринга и других умерших членов экипажа «Святого Петра» похоронили на побережье самой бухты Командор. Время безжалостно быстро стёрло малейшие следы могил. Старожилы рассказывали, что сильные шторма вымывали из песка стволы пушек, снятых с корабля и установленных моряками в виде памятника. Особенно много пушек вымыли шторма перед самой войной, в 1935 г. Но память не вымоешь – память о великих деяниях жива в потомках! Подтверждение тому – судьба капитан-командора, великого путешественника и первооткрывателя!.. Напомню всем: в этом году, коллеги, исполняется 335 лет со дня его рождения, но мы до сих пор не забыли этого отважного человека!..