Текст книги "Науковедческие исследования. 2016"

Библиометрия и социогуманитарные науки не совместимы?

Т.В. Виноградова

Ключевые слова: библиометрические индикаторы; социальные и гуманитарные науки; российская социогуманитарная наука; мировая наука; индексы цитирования; адаптивные стратегии.

Keywords: bibliometric indicators; social sciences and humanities; Russian social sciences and humanities; world science; citation indexes; adaptive strategies.

Аннотация. Предмет анализа – проблема применимости количественных методов для оценки результативности социогуманитарных исследований. В первом разделе описываются специфические особенности социальных и гуманитарных наук и те требования к методам их оценки, которые из этих особенностей вытекают. Во втором разделе рассматривается вопрос о состоянии российской социогуманитарной науки и ее вкладе в мировую науку. Третий раздел посвящен индексам цитирования и последствиям злоупотребления ими. Вывод – библиометрические методы могут использоваться в сфере социогуманитарного знания, но при соблюдении ряда условий.

Abstract. The subject of the research – the problem of the applicability of quantitative methods for assessing the efficiency of social and humanitarian studies. The first section describes the specific features of social sciences and humanities and those requirements for the methods of evaluation, which are caused by them. The second section examines the state of the Russian social sciences and humanities, and its contribution to the world science. The third section focuses on the citation indexes and the consequences of thеir abuse. The conclusion is that bibliometric techniques can be used in the sphere of socio-humanitarian knowledge, but under certain conditions.

В последние 15 лет в управлении наукой неуклонно возрастает роль количественных показателей. Оценка исследований, которая раньше была скорее качественной и выполнялась коллегами, теперь стала более формализованной и внешней. Обращение к библиометрическим и наукометрическим индикаторам стало естественным следствием перехода от казавшейся неограниченной экспансии научной деятельности, по сути, к «игре с нулевой суммой». Общие ресурсы, доступные для ученых, больше не растут так, как они росли на протяжении двух последних веков. Примерно к середине XX в. в развитых странах затраты на науку достигли 2–3% ВВП, и нет оснований полагать, что эта доля существенно увеличится. Выбор одной проблемы автоматически означает отказ от изучения другой. Национальные институты здоровья (США) сейчас принимают лишь 18% заявок на гранты, соответственно четыре из пяти заявок отклоняются [26, с. 514].

В условиях, когда научное предприятие становится все более сложным, разветвленным и дорогостоящим, проблема выбора исследовательских проектов, максимально отвечающих интересам общества, и рационального распределения ограниченных ресурсов встает очень остро. Стремление повысить управляемость и эффективность научных исследований собственно и привело к расцвету разного рода формализованных оценок, правил и регуляций в науке. «Таким образом, пятьдесят лет “научной политики” доказали победу Д. Бернала в его споре с М. Полани, пытавшимся отстоять свободу и автономию Республики ученых» [31, с. 22].

Такой абстрактный и деконтекстуализированный подход имеет свои очевидные преимущества. Использование количественных параметров менее затратное, более простое и наглядное; они позволяют охватывать широкие научные области, пусть и в редуцированной форме; и их легче представить как «бесспорно рациональные и объективные». Конечно, столь высокая степень рациональности не означает, что применение подобных количественных индикаторов всегда оправданно.

Существует огромная литература, как зарубежная, так и отечественная, посвященная критике библиометрических и наукометрических показателей и практики их применения (см., например: [23]). Но речь в основном идет об их совершенствовании, разумном использовании и необходимости не злоупотреблять ими. Несмотря на критику со стороны специалистов и недовольство самих ученых, вынужденных жить по знаменитому принципу Р. Мертона «publish or perish», никто не говорит, что такой подход неприемлем. «Наукометрия, – пишут авторы “Лейденовского манифеста для наукометрии”, опубликованного в журнале “Nature” в 2015 г., – способна дать ключевую информацию, которую было бы сложно собрать или понять средствами индивидуальной экспертизы. Но нельзя позволять этой количественной информации превратиться из инструмента в самоцель» [8, с. 432]. Таков типичный вывод относительно использования количественных индикаторов в сфере естественных и технических наук.

Сложнее дело обстоит с использованием формальных показателей в социальных и гуманитарных дисциплинах. Интерес к этой проблеме в России был подогрет реформой РАН и желанием Министерства образования и науки РФ внедрить систему, с помощью которой будут оцениваться отдельные исследователи, группы и институты, опираясь на библиометрические показатели. Декларируемая цель этой новации – получить объективные данные о результативности различных исследовательских направлений и организаций и тем самым сделать управление наукой более эффективным. Как эта благая цель реализуется на практике – это другой вопрос.

Специфика социогуманитарных наук с точки зрения количественной оценки их результативности

Как известно, наукометрические методы разрабатывались и предназначались для анализа и оценки естественных и технических дисциплин. Поэтому их перенос в область социальных и гуманитарных наук вызывает серьезные возражения и сомнения как у зарубежных авторов, так и у отечественных.

Согласно российской классификации, которая в основном соответствует международной классификации, представленной в «Руководстве Фраскати», к общественным наукам относятся: экономические науки (кроме экономики сельского хозяйства); юридические науки; педагогические науки; психологические науки (кроме психофизиологии); социологические науки; политические науки; экономическая, социальная и политическая география и градостроительство. А к гуманитарным: исторические науки; философские науки; филологические науки; искусствоведение и культурология [16, с. 10].

На специфические особенности социогуманитарных наук и соответственно на необходимость разработки особых индикаторов и методов их оценки указывают многие авторы. Тип публикаций, скорость их появления, их количество, культура коммуникаций и цитирования существенно отличаются в естественных науках и науках о жизни, с одной стороны, и в социогуманитарных науках – с другой. Соответственно различия между этими двумя широкими научно-исследовательскими областями предполагают использование иных подходов, критериев оценки, библиометрических инструментов и методов подсчета. Анализ отечественной и зарубежной литературы позволяет выделить следующие основные особенности, отличающие эти две области с точки зрения применения к ним библиометрических индексов.

Во‐первых, это содержание информационных систем, на которые опираются статистики цитирования. Базы данных по социальным (Social Sciences Citation Index, SSCI) и гуманитарным (Arts & Humanities Citation Index, A&HCI) наукам начали развиваться много позже, чем Индекс научного цитирования, с 1980‐х годов. По состоянию на февраль 2009 г. Индекс цитирования по социальным наукам охватывает около 1900 журналов (начиная с 1956 г.), а Индекс цитирования по искусству и гуманитарным наукам – около 1100 журналов (начиная с 1975 г.). В последние годы наряду с WoS стали создаваться и другие электронные базы данных, включающие социальные и гуманитарные науки, – Scopus, Google Scholar, CSA Illumina, а также базы данных по отдельным социальным наукам, например по экономике – EconLit, RePEc, по психологии – PsycINFO3.

По общему признанию, эти базы данных не отвечают особенностям социогуманитарного знания и не в состоянии охватить все разнообразие публикаций по этим направлениям. В основном они ориентируются на американские и англоязычные периодические издания. Большинство изданий, представленных в WoS, приходятся на «большую тройку»: США (от 25 до 40%), Великобританию (от 20 до 30%) и Нидерланды (от 13 до 20%); большая доля Нидерландов объясняется тем, что там базируется несколько крупных издательских фирм [17, с. 201].

Журналы неанглоязычных стран представлены в этих выборках очень скромно. Так, в базу данных WoS, по состоянию на 2007 г., были включены один российский журнал по социологии («Социологические исследования»), два журнала по истории («Вопросы истории» и «Российская история») и один журнал по философии («Вопросы философии»). Российские экономические журналы в WoS отсутствовали.

Всего в WoS в 2007 г. учитывался 221 исторический журнал, из них 76 (34%!) издаются в США. В свою очередь, по меньшей мере 33 журнала из 76, т.е. 43%, – чисто американские по своей тематике. «Этот пример важно иметь в виду для трезвой оценки возможностей публикации наших ученых в зарубежных журналах» [17, с. 202].

В таком положении находятся не только российские ученые. Не случайно ряд стран с развитой наукой (включая Японию, Китай, Бразилию, Испанию и др.) сформировали собственные национальные базы библиографических данных. К ним присоединилась и Россия, создав в 2005 г. Российский индекс научного цитирования (РИНЦ). Однако, по мнению большинства специалистов по наукометрии, РИНЦ еще находится в стадии становления и не может рассматриваться в качестве полноценной базы данных.

Во‐вторых, это доминирование английского языка, фактически ставшего языком (своеобразной «латынью») коммуникаций в мировом научном сообществе, что ставит ученых из неанглоязычного мира в невыгодное положение. Во многих частях мира высокое качество научного исследования приравнено к публикациям на английском языке. Так, испанское законодательство подчеркивает желательность публикаций испанских ученых в журналах с высоким импакт-фактором. А, как известно, импакт-фактор рассчитывается по расположенной в США и все еще в основном англоязычной базе Web of Science. Такого рода предубеждение создает особые проблемы в общественных и гуманитарных областях, где исследования в большей степени регионально и национально обусловлены [8].

Дисциплинам естественнонаучного профиля, безусловно, легче приспособиться к этой реальности. Но и в сфере социогуманитарных наук наблюдается движение в том же направлении. «В последнее время, благодаря процессам глобализации, распространению Интернета, давлению ЕС в пользу международного сотрудничества, а также использованию библиометрических показателей при оценке труда ученых, наметилась явная тенденция в сторону гомогенизации социальных наук и формирования единого европейского исследовательского сообщества. Об этом, в частности, говорит рост доли европейских ученых, публикующихся на английском языке» [29, с. 1209].

И в отечественной науке предпринимаются попытки решить эту проблему. Например, А. Каменский, предлагая подумать над изданием исторического журнала на английском языке, напоминает, что «первый в России специализированный исторический журнал (Sammlung Russischer Geschichte) издавался на немецком языке; его читали Вольтер, Гердер, Гёте, именно он формировал представления о русской истории в среде европейских интеллектуалов XVIII в.» [7, с. 148].

В‐третьих, это характер публикаций. Если в естественных науках главный канал распространения информации – это статьи в специализированных журналах, то в социальных и гуманитарных дисциплинах – это, прежде всего книги, и другие более традиционные формы изданий (коллективные монографии, сборники статей). «Монографии для гуманитарных наук это что‐то вроде основного блюда, а журнальные статьи и другие формы коммуникации – это скорее закуски» [32, с. 3]. Наличие книги или монографии по-прежнему выступает в качестве главного требования при продвижении по карьерной лестнице и получения тенюре. Об этом же пишут и отечественные авторы, «гуманитарное знание основным модулем публикаций очень часто имеет не статью, а именно книгу» [5, с. 141]. Статья не делает философа, за каждым великим мыслителем стоит книга. Очевидно, что подготовка и издание монографии требует гораздо больше усилий и времени, чем издание статьи.

Но доминирование книг касается не всех областей социогуманитарного знания. В таких областях, как экономика, социология и психология, ученые все активнее копируют модели публикаций, принятые в естественных науках. Это выражается в том, что пытаясь повысить свои показатели, они стали больше ориентироваться на журналы, которые охватываются Индексом цитирования по социальным наукам, и меньше на издание книг и другие традиционные средства распространения информации [29]. Некоторые из гуманитарных дисциплин также функционируют сходным с естественными науками образом, например, лингвистика, где принято регулярно публиковаться и цитировать статьи из журналов с высоким импакт-фактором.

В свою очередь, существующие Индексы цитирования стараются расширить свою библиографическую базу, включая и Российский индекс научного цитирования. Недавно РИНЦ стал предлагать новую услугу: система Science index [организация] дает возможность представителям организации самостоятельно вносить в базу данных библиографические описания публикаций, в том числе монографий, своих сотрудников. «Но услуга эта платная, в то же время, как показывает практика, “подключение” к этой услуге дает весьма заметный эффект» [22, с. 92].

В‐четвертых, это степень региональной и национальной обусловленности исследований. Между естественными и социогуманитарными науками существует еще одно важное отличие, вытекающее из специфики изучаемого ими объекта. Для социогуманитарной науки – это общество и человек в обществе. Поэтому, прежде всего, они ориентированы на изучение тех социальных, экономических, политических и др. процессов, которые происходят в собственной стране, а также ее истории, ее культуре, ее искусстве и т.д.

Среди социальных наук немало дисциплин, типа правоведения или политической науки, которым трудно претендовать на международную известность. Большое количество гуманитарных работ, включая исторические тексты, также имеют выраженный региональный характер. Библиометрический анализ показал, что редкие книги, опубликованные в области гуманитарных наук, становятся настолько «каноническими», что в силах пересечь региональные, языковые или дисциплинарные границы [31].

В то же время национальная научная литература плохо представлена в Индексе цитируемости по социальным наукам, служащем базой для оценки вклада отдельных ученых и стран в развитие социогуманитарного знания. Но следует ли игнорировать или недооценивать тексты, потому что они имеют большее значение в региональном контексте, чем в глобальном?

Социогуманитарные науки выполняют еще одну функцию, направленную на просвещение общества, «смягчение нравов в нем», коррекцию системы ценностей, установок и норм поведения. Поэтому в этой области важны не только публикации в научных журналах, но и в массовых изданиях. В то же время, как отмечает Б.Г. Юдин, эта важная сторона науки – ее влияние на общество посредством популяризаторской и публицистической деятельности – никак не учитывается традиционными показателями научной продуктивности [24].

Таким образом, большой объем релевантной, высококачественной литературы, которая касается местных проблем и нацелена на внутреннюю аудиторию, не охватывается библиометрическими индикаторами. Поэтому разработка наукометрии, которая основывалась бы на высококачественной неанглоязычной литературе, поможет идентифицировать и вознаградить за высококачественные исследования, значимые для конкретных регионов.

В‐пятых, это различия в практиках цитирования. Представители социальных и гуманитарных наук в среднем имеют меньше опубликованных статей и заметно реже ссылаются на других авторов, чем это происходит в естественнонаучных дисциплинах, а соответственно и получают более низкие индексы цитируемости. «Так, самый высокий индекс научного цитирования в России у нобелевского лауреата, физика А.К. Гейма. Он составляет 40 216 цитирований, а индекс Хирша – 52. Для сравнения самый высокий рейтинг среди историков – у археолога А.П. Деревянко: всего 2750, а индекс Хирша – 14» [22, с. 91–92].

В то же время они чаще упоминают материалы, такие как книги и другие виды изданий (т.е. не журнальные статьи, которые служат базовым параметром в библиометрии), а период, на протяжении которого они цитируются, заметно длиннее аналогичного периода для статьи. «Период “полужизни” публикации может драматически варьироваться от одной области знания к другой – несколько месяцев в биохимии, несколько десятилетий – в истории и философии, что делает сравнение особенно невыгодным для молодых гуманитариев» [20, с. 213]. Так, в исторической науке срок «жизни» работ намного длиннее, чем, например, в биомедицине. Отечественные ученые до сих пор ссылаются на дореволюционных авторов, а «самым цитируемым историком остается, согласно РИНЦ, классик на все времена – В.О. Ключевский» [22, с. 96].

Поэтому индексы цитирования, используемые в социальных и гуманитарных областях, часто критикуют за то, что они используют те же «окна цитирования», что и в Индексе научного цитирования. Тогда как анализ скорости распространения ссылок показывает, что в этих областях требуется гораздо больше времени для их накопления [28].

Меньшее количество публикаций корреспондирует и с меньшей численностью исследовательских групп. В естественно-научных дисциплинах в организации исследований преобладают коллективные формы – лаборатории, исследовательские группы и т.д. Наконец, в области социальных и особенно гуманитарных наук заметно меньше работ, публикуемых в соавторстве, а количество соавторов, как правило, ограничивается двумя или тремя учеными.

Таким образом, естественные науки, с одной стороны, и социальные и гуманитарные науки – с другой, отличаются типом публикуемых документов (книги против журналов), языком, целевой аудиторией и задачами, привычками и практикой цитирования, числом ежегодных публикаций, количеством исследователей в группе и типом авторства (индивидуальным / коллективным). Все это ставит под сомнение ту значимость, которая придается количеству статей как ведущему показателю при вычислении индексов цитирования.

Состояние социогуманитарных наук в России и их вклад в мировую науку

Основное внимание в отечественной наукометрии, как, собственно, и во всем мире, уделяется либо проблемам науки в целом, либо отдельным естественным и техническим наукам. В последнее время появился ряд работ, в которых рассматривается состояние социогуманитарных наук в современной России, но в основном в них преобладает качественный анализ [14, 15, 21]. Науковедческие исследования, посвященные этой проблеме, остаются немногочисленными [2, 9, 10, 11, 19, 27].

Как и в советское время, по словам А.В. Полетаева, дисциплины социогуманитарного профиля занимают в российской науке ничтожное место. В 2007 г. доля социальных наук составляла 2,3%, а доля гуманитарных наук – 1,3% всех расходов на науку [16, с. 3]. В 2006 г. в России расходы на них составляли 0,36% ВВП, тогда как в Норвегии – 1,16%, в Канаде – 1,59% ВВП и т.д., и лишь в Китае и Румынии этот показатель был ниже, чем в России [16, с. 29]. По данным на 2007 г., общее число исследователей, работающих в области социогуманитарных наук, составляло примерно 40 тыс. человек, заметно увеличившись с 1998 г. (в основном за счет сектора высшего образования).

Важный вопрос касается оценки вклада российских социальных и гуманитарных ученых в мировую науку. Проанализировав статьи российских авторов по четырем дисциплинам (экономика, социология, история и философия), которые были опубликованы в журналах, включенных в базу данных WoS за 1993–2008 гг., И. Савельева и А.В. Полетаев получили следующие результаты.

Всего за рассматриваемый период российскими экономистами было опубликовано 367 статей в западных журналах, входящих в WoS, т.е. в среднем 24–25 статей в год. На втором месте после экономистов по числу публикаций идут историки. Всего за 1993–2008 гг. ими была опубликована 171 статья, т.е. 11–12 статей в год. Что касается двух оставшихся дисциплин – социологии и философии, то философы публиковали в зарубежных журналах в среднем лишь три-четыре статьи, а социологи – две-три статьи в год [18, с. 209].

«Конечно, в философии статьи играют намного меньшую роль, чем книги… Понятно также, что профессиональных философов в России гораздо меньше, чем социологов и тем более историков, не говоря уже об экономистах (впрочем, это справедливо для всех стран). Но даже со всеми этими оговорками представительство российских авторов в мировом философском дискурсе выглядит мизерабельно» [18, с. 215].

С таким выводом категорически не согласна Н.В. Мотрошилова. Она подтверждает, что в базе данных WoS действительно приводится список из 62 публикаций российских философов в иностранных журналах в 1993–2008 гг. Этим данным она противопоставляет ежегодные научные отчеты, которые в последние годы регулярно издаются в Институте философии РАН. «Из них следует, что сотрудниками института ежегодно публикуется 130–150 книг и более 1–1,5 тыс. статей, за рубежом – от 40 до 80 статей, причем в престижных журналах, альманахах, книгах, издаваемых в США, Великобритании, ФРГ, Франции, Италии, Китае, Индии и других странах. И это только цифры по ИФРАН» [5, с. 133].

К неожиданному выводу пришла и И.В. Маршакова-Шайкевич, на которую также ссылается Н.В. Мотрошилова. «В философии Россия занимает достойное место, ее исследовательская активность на мировом уровне превышает аналогичные показатели таких развитых западных стран, как Франция и Италия» [9, с. 149].

О достижениях российских социальных ученых и гуманитариев невозможно судить вне исторического контекста. «Ни французам, ни немцам не придет в голову сделать темой монографии исследование вклада своих ученых, представляющих социальные и гуманитарные дисциплины, в мировую науку. Сама потребность в этом отсутствует, а если бы она и возникла, то решение подобной задачи потребовало бы многотомных изданий или энциклопедий» [17, с. 5].

Российская социогуманитарная наука не только возникла много позже западноевропейской, но и вынуждена была существовать в суровых условиях. Репрессии и депортация ведущих отечественных интеллектуалов, 70 лет тоталитарного режима, диктат марксистско-ленинской идеологии, «железный занавес» никак не способствовали ее развитию. Безусловно, и в СССР появлялись отдельные выдающиеся личности (М. Бахтин, С. Аверинцев, С. Лихачёв, М.К. Мамардашвили и др.) и их было не так уж мало, но они скорее выпадали из традиционного круга «советских» ученых.

За последние 20 лет многое было сделано, чтобы преодолеть этот изоляционизм. Были переведены сотни фундаментальных работ XX в., введены новые вузовские программы, созданы новые области и специальности. Отечественная социогуманитарная наука приблизилась к общепринятым профессиональным нормам. Сейчас в ней в гораздо большей степени представлено многообразие классических и современных теорий и направлений, по которым ведут свои исследования отечественные авторы. «Ведь присутствие в мировой науке подразумевает не только теоретические прорывы, но и вполне рутинное приращение знания – вклад ученых, которые работают в русле мировой науки, не предлагая оригинальных теорий или идей, а развивая то или иное направление» [17, с. 15–16].

Вхождение в мировую науку предполагает не только включение в мировой запас знаний, но и в ее институциональные структуры: международные ассоциации, фонды, участие в работе конгрессов, комиссий, редколлегий журналов, совместные проекты, обмены и пр. И в этом отношении было сделано очень многое.

Так стоит ли российской науке и дальше укреплять свои позиции в мировом мейнстриме? Ответ кажется очевидным: безусловно, стоит. Но, как и во всяком деле, необходимы здравый смысл и соблюдение баланса. Публикации в зарубежных изданиях не должны превращаться в самоцель, равно как и становиться главным критерием при оценке эффективности отдельных ученых или организаций.

Статистики цитирования и последствия злоупотребления ими

Практически все специалисты по науковедению выделяют два главных недостатка формализованного подхода к оценке исследовательской деятельности.

1. Поскольку наукометрические показатели относительно легко вычислить, то велик риск их неадекватного использования в качестве единственного критерия при оценке исследовательской деятельности.

Количественному подходу обычно противопоставляется метод экспертизы – тщательная оценка специалистами в каждой из научных областей основных результатов научной деятельности за определенный период. Однако и этот метод вызывает много вопросов и сомнений. Кого назначать экспертами, и какие использовать показатели? Каким образом достичь консенсуса между экспертами? Как избежать субъективности и фаворитизма? Главными недостатками этого метода считаются его трудоемкость, предвзятость суждений и возможная коррумпированность экспертов. «Иными словами, меняя состав экспертной комиссии, всегда можно ожидать изменения выставляемых оценок» [25, с. 37].

Единственно возможный путь, хотя реализовать его очень непросто (особенно в отношении социогуманитарного знания), это создание гибридных методов оценки. «Научные исследования слишком важны, чтобы измерять их одним грубым инструментом… Если мы установили высокие стандарты проведения научных исследований, то, безусловно, должны установить столь же высокие стандарты для оценки их качества» [1, с. 92].

2. Чрезмерный вес, придаваемый индексам цитирования, вынуждает ученых и организации вырабатывать соответствующие адаптивные стратегии и провоцирует их к «накрутке» этих показателей. Так, по словам австралийского историка, «такой подход напоминает ему стахановский метод», когда главное – это число публикаций, а нужны ли они кому-нибудь или нет – неважно (цит. по: [35, с. 12]).

На первом месте среди подобных стратегий стоит тиражирование авторами по сути одних и тех же текстов (издание статей-дубликатов), в название и содержание которых внесены незначительные изменения. К их числу относятся также «салями слайсинг», когда вместо написания одной большой фундаментальной статьи выгоднее написать пять коротких, самоцитирование или взаимное цитирование внутри узкого круга коллег. Ну и классический прием – плагиат, прибегать к которому благодаря новым компьютерным технологиям стало намного проще. Точно так же значительно упростился и сам процесс написания статей. Сто лет назад казалось немыслимым, чтобы ученый публиковал не один десяток статей в год, а сейчас этим не удивишь. Тогда как Ч. Дарвин, например, за всю жизнь опубликовал 119 работ, а А. Эйнштейн – 247.

Другая распространенная стратегия состоит в публикации большого количества менее качественных статей в не столь престижных, но индексируемых журналах, а также статей в соавторстве. Как говорил один австралийский физик, «если я встречаю ученого, у которого 500 статей, я точно знаю, что он много публикуется в соавторстве и, скорее всего, занимает пост руководителя лаборатории или что‐то в этом роде» (цит. по: с. 16).

То же явление наблюдается и в России, а именно стремление помещать статьи не в ведущих и наиболее престижных журналах, а в различных кафедральных сборниках, «Материалах…» или «Записках…». Складывается впечатление, что многие журналы и сборники нужны не столько читателям, сколько их авторам, чтобы было где публиковаться. Более того, в последнее время появились так называемые «хищные журналы», где можно поместить статьи за деньги.

Индекс цитируемости зависит от ряда внешних причин, например от возраста. Чем ученый старше, тем выше его h-индекс, даже если он больше ничего не публикует. H-индекс отличается по дисциплинам: максимум у ученых в области наук о жизни составляет около 200, у физиков – 100, обществоведов – 20–30. Он зависит от базы данных: есть исследователи, чей h-индекс составляет около 10 в WoS, но 20–30 в Google Scholar. «Чтение и оценка работы исследователя по его резюме куда важнее, чем опора только на один показатель» [8, с. 432].

Определенное значение имеет и то административное положение, которое занимает ученый. Директора академических институтов, ректоры университетов, деканы факультетов и т.д., как правило, находятся на верхних строчках рейтинга РИНЦ. Помимо высокого качества научных трудов они имеют еще и дополнительные преимущества в виде доступа к зарубежным командировкам и конференциям, приоритета при публикации статей в журналах (особенно подведомственных) и издании книг (особенно если есть собственное издательство). Их индекс цитирования может повышаться за счет «почетного соавторства», а также ссылок, которые особенно в российских публикациях, часто носят риторический и «верноподданнический» характер.

Влияет на индекс цитирования и «эффект Матфея», описанный Р. Мертоном. Суть его в том, что научные журналы предпочитают публиковать статьи авторов, уже получивших признание. В.А. Лекторский приводит пример, когда два нобелевских лауреата заключили пари со своими коллегами, что напишут полную ерунду и отправят в журналы и, поскольку они нобелевские лауреаты, их опубликуют. Они выиграли это пари [12, с. 57].

Пользуясь базой РИНЦ и рассматривая ученых с высоким индексом Хирша, Е.О. Труфанова установила, на каких статьях «зарабатываются» эти индексы. Во‐первых, чем более популярен журнал и выше его тираж, тем чаще статьи оттуда будут цитироваться. Во‐вторых, цитируемость тем выше, чем более «модной» является та или иная тема. В‐третьих, наиболее цитируемыми оказываются публикации, освещающие широкие темы, тогда как узкопрофессиональные статьи будут собирать одну-две ссылки максимум [12, с. 67].

Существует еще и такой феномен, как «негативное цитирование», примером чему может служить А.Т. Фоменко, предложивший новую хронологию событий в пику всей исторической науке, который в рейтинге РИНЦ по истории занимает довольно высокое место. В целом складывается впечатление, что ученый, пишущий хорошие и востребованные работы, будет иметь и высокие индексы цитирования. Тогда как обратное не всегда верно. Ученый с высокими формальными показателями необязательно может быть отнесен к категории «видного ученого».

В условиях строгой регламентации количества статей или индексов цитирования и использования их в качестве единственного индикатора появление разного рода приемов и адаптивных стратегий становится неизбежным. А они, в свою очередь, оказывают негативный эффект на науку и искажают реальную картину. «Индикаторы меняют систему через те стимулы, которые они устанавливают… Это означает, что скорректированный набор индикаторов всегда предпочтительнее, акцент лишь на одном из них создает дух азартной игры и в результате целью становится погоня за этим показателем» [8, с. 432].