Текст книги "Науковедческие исследования. 2016"

Научное творчество и общественные стереотипы

С.В. Егерев

Ключевые слова: организация научной деятельности; научный результат; индикаторы науки; общественная атмосфера; научная мобильность; информационный обмен; экспертная процедура.

Keywords: organization of scientific activities; scientific result; science indicators; public atmosphere; scientific mobility; information exchange; expert procedure.

Аннотация. Рассматриваются общественные стереотипы в отношении ученых и их деятельности с учетом известного факта: восприятие обществом науки в целом следует отличать от восприятия обществом собственно ученого. Распространенные представления об ученых являются исходными для анализа других аспектов, таких, как характер научного труда, генезис научных результатов, информационное поведение, научная мобильность, экспертная деятельность. Для ученого характерно выполнение трех миссий. Первая миссия состоит в получении нового знания. Вторая миссия состоит в распространении нового знания и обмене информацией. Третья миссия состоит в осуществлении экспертной деятельности. Причудливая общественная атмосфера складывается вокруг всех трех сфер активности ученого. Общественное представление о научном сообществе как о совокупности «атомизированных» ученых, нуждающихся в постоянном патронаже, проникает в экспертное сообщество и находит отражение в практическом научном менеджменте. Проводится сравнение наблюдений данной статьи с эмпирическими опросами общественного мнения о науке и ученых, проведенными ранее. В основу анализа положены обсуждения автором данной темы с практикующими организаторами науки в течение 20 лет, а также материалы литературно-художественных произведений и кинофильмов. Обсуждается, каким образом массовые, иногда вульгаризованные представления об ученых могут прослеживаться как в практике управления научными процессами, так и в профильном законотворчестве.

Abstract. Public stereotypes with respect to scientists and their activity are addressed. The research is based on the point that in general, the perception of science by the society is to be distinguished from the perception of a scientist as a person. The widespread notions about scientists present a starting point for analysis of other aspects such as nature of a scientific study, origin of the research results, informational behavior, scientific mobility, expert activity. For a scientist, an accomplishment of three missions is typical. The first mission consists in the acquisition of new knowledge. The second mission consists in the dissemination of new knowledge and information exchange as well. The third mission consists in the implementation of expert activity. The fanciful public atmosphere emerges around all three spheres of activity of a scientist. The public notion about the academic community as an aggregate of «atomized» scientists requiring constant care penetrates the expert community and is reflected in practical management of R&D activity. The comparison of observations of this paper to empirical opinion polls on science and scientists conducted earlier is provided. Analysis is based on discussions between the author and practicing organizers of scientific activity during 20 years, as well as on materials of literary-artistic works and movies. It is discussed, in what way public notions about scientists (sometimes vulgar) can be traced in the practice of scientific activity management, as well as in the legislation rule-making.

Введение

Вопросы отношения науки и общества – горячая тема на протяжении многих лет. В качестве классической зарубежной работы можно отметить [14], из отечественных – фундаментальную монографию [12]. Хорошо разработаны проблемы восприятия обществом проявлений научно-технического прогресса. Обсуждаются, например, сайентистская абсолютизация, антисайентизм, антиинтеллектуализм, обскурантизм, примитивизация образования, поп-наука и другие интересные темы, вплоть до экзотичных (например, вновь возник интерес к махаевщине22
  Учение анархиста Яна Махайского, утверждавшего, что рабочий класс эксплуатируется всем «образованным обществом» и интеллигенцией в первую очередь. Об этом подробнее см.: [10]. – Прим. авт.


[Закрыть]). В отдельную тему выделяются исследования образа науки в общественном сознании. В постсоветской России начало таким исследованиям положено работой [6]. В этой работе показано, что восприятие обществом науки в целом следует отличать от восприятия обществом собственно ученого. Вот и в настоящей статье уделено внимание общественному восприятию ученого – субъекта научной деятельности. Отношение широких слоев общества к науке как к институту нас интересует в меньшей степени.

В какой степени адекватно общество воспринимает ученого и его деятельность? Каким образом это восприятие проецируется на законотворчество и повседневную практику управленцев от науки? В какой степени это восприятие усложняет (или облегчает) выполнение учеными своих обязанностей?

В качестве индикатора общественного восприятия ученого удобно, например, использовать отображение образа ученого массивом отечественных и зарубежных литературных произведений, кинофильмов, театральных постановок, эстрадных миниатюр, фельетонов и прочее. В основном речь идет о произведениях сорокалетней давности и более, «выдержавших проверку временем».

Если в этих произведениях обнаруживаются повторяющиеся (или активно продвигаемые) мифологизированные представления о приемах работы ученого, о его поведенческих паттернах либо о статусных аспектах, то мы получаем основание проследить возможные тенденции и оценить связь общественных стереотипов с нормативными актами либо с управленческими решениями в сфере науки. Анализ этого массива представляет хотя и приблизительно качественный, но вполне адекватный «невозмущающий» индикатор. И, напротив, СМИ, ежедневно вторгающиеся в персональное пространство гражданина, вряд ли могут предоставить измерительный массив, так как они сами формируют общественное мнение33
  Анализ подхода СМИ к освещению научной тематики подробно изложен в монографии [12].


[Закрыть]. Может возникнуть вопрос: зачем использовать старые произведения об ученых? Ответ простой: новых отечественных произведений на эту тему нет. А если появятся, то, скорее, составят основу для объяснения управленческих решений будущего, например 2030–2040‐х годов.

В какой степени научные мифологемы из художественных произведений распространены в обществе? Как минимум они распространены в той части общества (пусть и относительно небольшой), которая выдвигает лиц, принимающих решения (ЛПР) в области научно-технической политики. Также отметим, что количественная оценка охвата нашего общества научной мифологией [5] могла бы быть оценена количественно, если бы к регулярно проводимым социологическим замерам добавили два-три простых вопроса.

Еще один прием, примененный в данной работе, состоит в обработке результатов обсуждений аспектов научного менеджмента с ЛПР в научной сфере, а именно бесед с профильными депутатами различных уровней и созывов, с руководителями НИИ и вузов, с работниками министерств и аппарата правительства. В подавляющем большинстве это люди с реальными заслугами перед научной сферой, и высказывают они, как правило, разумные мысли. Однако даже они иногда формулируют идеи развития научно-технической отрасли, относящиеся скорее к области подростковой научной фантастики, чем к области реального научного менеджмента.

Некоторые из этих идей, увы, уже воплощены в практику. К сожалению, в советской / российской практике очень короток путь от начальственной идеи до практического ее претворения в жизнь (или имитации претворения), далеко не всегда оптимального. Пожалуй, лишь единичные проектные предложения и управленческие решения в научно-технической отрасли проходили широкую общественную экспертизу – и то, главным образом, в перестроечную эпоху. В постсоветской истории известны, пожалуй, лишь единичные факты. Например, в 1994 г. общественности удалось остановить продвижение в правительстве довольно негуманной «Межведомственной программы мер по регулированию миграции научных и научно-технических кадров». В сегодняшних сложных условиях организация научной деятельности и управление конкретными научными проектами не должны строиться на приблизительных, поверхностных и эмоциональных представлениях о личности ученого и о приемах его работы. Тем не менее иногда в серьезных документах, задающих направления развития российской науки, обнаруживаются следы мифов и предрассудков, присущих массовому сознанию. Актуальность данной работы, по-видимому, и в том, что сегодня к руководству научными организациями во многих случаях пришли случайные люди, которые спускают приемы эмоционального управления наукой с ведомственного на внутриинститутский уровень.

Россия позволяет себе содержать44
  Такая формулировка представляется корректной, потому что подавляющее большинство научных заказов имеет источником бюджет РФ.


[Закрыть] 65 ученых на 10 000 человек экономически активного населения [4]55
  В это число не входит вспомогательный персонал науки, а также лица, даже и с научными степенями, покинувшие научную сферу.


[Закрыть]. Это вполне нормальное число в сравнении с другими странами. Присутствие в социуме ученых, как и лиц других творческих профессий, полезно даже не только с точки зрения возможных перспективных инновационных продуктов, но и с точки зрения поддержания гармонии собственно социума. Предполагается, что имеются в виду именно активно работающие ученые. В классических работах по социологии науки (см., например, [14]) сформулированы три миссии ученого, которые он должен осуществлять для поддержания своего профессионального статуса. Это: (а) получение знаний; (б) диссеминация (распространение) знаний; (в) выполнение экспертных функций. По-видимому, верно и обратное: если условия работы ученого хронически не позволяют ему эффективно выполнять все три миссии, то постепенно характер его занятости все меньше напоминает научную деятельность, а сам ученый утрачивает признаки поведения, характерного для его профессии.

Рассмотрим, в какой степени стереотипы общественного восприятия ученого способствуют или препятствуют выполнению им своих достойных миссий.

Миссия 1: Получение знаний. Ученый между двух полюсов общественного восприятия

Распространенным общественным стереотипом, обыгранным в мировых художественных ресурсах, является представление об ученом как о мрачном гении-одиночке. Хорошо отражает ситуацию мем «сумрачный германский гений», восходящий к ранней поэтике А. Блока. В свою очередь, на развитие этой темы А. Блоком оказала влияние поэма Гёте «Фауст».

Пожалуй, первым фильмом, ярко отобразившим недоверие и даже страх общества XX в. по отношению к ученым, науке и инновациям стал культовый немой фильм «Метрополис» (Германия, 1927). Мрачный гений-одиночка Ротванг завершает монтаж антропоморфного робота, «совершенного человека будущего». Эта работа ученого имела в фильме самые трагические последствия. Образ Ротванга был настолько впечатляющим и отвечающим всеобщим опасениям, что запустил не утихающую до сего дня волну подражаний. Среди эпигонов был и режиссер Эдвард Вуд-мл. со своим смехотворным, но ставшим знаменитым фильмом «Невеста монстра» (США, 1955). Он, в свою очередь, прославил и сделал нарицательным персонажем героя фильма профессора Эрика Ворноффа, работавшего над выведением новой расы людей с необычными свойствами. Например, питомцам Ворноффа была не страшна радиация. Конечно, и этот профессор собирался использовать свои изобретения во зло. Отрицательные ученые-одиночки разной степени злобности и гениальности встречаются в произведениях Жюля Верна, Алексея Толстого, у многих других авторов, они обыграны в бондиане, в песнях про «гадов-физиков», которые «раскрутили шарик наоборот», в мультфильмах и прочей художественной продукции. Встреча со свихнувшимся ученым-индивидуалистом или с его достижениями, как правило, не предвещает рядовому человеку ничего хорошего.

На другом полюсе общественных воззрений находится довольно распространенное представление о том, что ученое сообщество представляет собой сборище чудаков, занимающихся абсолютно бесполезной деятельностью. Еще Джонатаном Свифтом были описаны рассеянные ученые, обитающие на летающем острове Лапута. Облаченные в нелепые одеяния, они прогуливались, погруженные в заумные размышления, не соответствующие практическим потребностям общества. За безопасность ученого отвечал слуга, направлявший его движение ударами специального приспособления. 300 лет прошло со времени создания этой сатиры, но обществу по-прежнему уютно видеть ученых именно такими (типа знаменитого профессора Филютека). Например, список наиболее нелепых исследований, удостоенных анекдотической Шнобелевской премии, с видимым удовольствием ежегодно зачитывают в теленовостях. Столь поверхностное представление о научной деятельности уже имеет длинную историю, однако хорошо соотносится с сегодняшними упреками в низкой эффективности нашей научной сферы.

Эти два, казалось бы, крайних полюса восприятия обществом ученого смыкаются на недоверии к нему. Подозрительное отношение к ученым весьма распространено. Продукция ученых, может быть, и не смертоносна, но явно вредна. При опросах каждый раз выясняется, что респондент, хорошо относящийся к науке в целом, зачастую наотрез отказывается покупать продукты с генно-модифицированными организмами (ГМО), разогревать пищу в микроволновке, при разговоре по сотовому телефону держит его на вытянутой руке. Страх перед ГМО, попытки наложить мораторий на то или иное исследование встречают огромную общественную поддержку по всему миру, при этом заявляемые мотивы такого неприятия лежат в широком спектре, от религиозных до экологических.

От этой позиции уже рукой подать до системного антиинтеллектуализма. Подобно тому как мифы народов мира хранят указания на Всемирный потоп, история многих стран отмечена вспышками общественного негатива в отношении тех, кто занимается исследованиями, преподает, да еще и ведет себя независимо. Тенденции антиинтеллектуализма просматриваются в разных странах, однако причины недоверия к ученым, а то и просто к образованным людям в каждом случае свои66
  Оставим за рамками данной работы изуверские проявления антиинтеллектуализма, например, расправы с образованными соотечественниками в Испании во время гражданской войны, в маоистском Китае и полпотовской Камбодже.


[Закрыть].

Так, в США общественное недоверие к интеллектуалам восходит к ранней колониальной эпохе XVI в. Социальная пирамида американского общества была попросту обезглавлена, так как европейская образованная элита не имела особенной мотивации для того, чтобы пересекать океан и подвергаться рискам жизни колониста [16]. Таким образом, американские колонии были заложены, главным образом, малообразованными предприимчивыми людьми, недолюбливающими «книжное» образование. Даже через 200 лет после основания первых колоний, когда в США уже были свои университеты и своя интеллектуальная элита, подобное отношение общества к отвлеченным научным занятиям все еще сказывалось: «Идеальным американцем в… XIX веке считался “self-made man”, опирающийся на жизненный опыт, а не на отвлеченные книжные знания» [13]. Существенными такие настроения являются и сегодня. Во всяком случае, обидная кличка «яйцеголовый» по отношению к ученым хоть и родилась в среде вечно недовольных американских военных заказчиков, но давно распространилась за пределы их круга. Можно обратить внимание на то, с каким трудом проходит через Конгресс США финансирование крупных научных проектов. Так, признанный непрактичным, в конце 90‐х годов получил отказ в финансировании проект американского суперколлайдера, в результате чего вся слава первооткрывателей в этой области досталась международной команде ЦЕРНа.

В послереволюционной России борьба с образованным сословием была условием выживания большевиков. Ленин приглашал кухарок управлять государством, а экранный Чапаев провозглашал: «Мы академиев не кончали». По многим воспоминаниям, Сталин любил пугать ученых, собравшихся на очередное заседание в Кремле, зловещей фразой: «Это вы, профессора, так думаете. Мы, большевики, думаем иначе» (см. например, [8])77
  Такой подход никак не противоречил тем фактам, что количество вузов за 20 довоенных лет в Советском Союзе увеличилось в несколько раз, а финансирование науки в советское время непрерывно росло.


[Закрыть]. Свои резоны были у общественного антиинтеллектуализма и в фашистской Италии, и в гитлеровской Германии. В обеих этих странах общественность с легкостью указала на интеллектуалов вообще и на ученых в частности как на виновников тяжелой социально-экономической ситуации 1920‐х годов. Идеолог итальянского фашизма Джованни Джентиле в 1925 г. продвигал концепцию конкретного мышления в противовес практически бесполезным академическим штудиям [15]. Ректор Гейдельбергского университета Эрнст Крик в 1935 г. сформулировал тезис, полностью разделявшийся германскими властями: «Вопрос фундаментальной научной значимости любого знания является сугубо вторичным по сравнению с вопросом его полезности» (цит. по: [14], p. 256). Надо признать, что несмотря на декларируемый скепсис лидеров тоталитарных режимов, милитаризация экономик стран 30–40‐х годов объективно поддержала фундаментальные направления, так как разработчики оружия ставили в целом разумные и интересные задачи перед математиками, физиками, химиками. Однако вред, нанесенный, например, отлаженной германской машине фундаментальных исследований, был огромным. Прошло уже 80 лет, но Германия так и не вернула свои позиции в группе лидеров фундаментальных исследований, несмотря на благоприятные послевоенные условия.

В истории советской науки немало подобных случаев. Так, в своей нобелевской лекции академик В.Л. Гинзбург вспоминал, как в первые дни Великой Отечественной войны к сотрудникам Теоретического отдела Физического института АН СССР приехал невысокого ранга работник ЦК ВКП (б) с указанием отложить отвлеченные исследования и срочно включиться в работу по оптимизации компонентов «коктейля Молотова». Он, чиновник, просто «по определению» был уверен, что ученые нуждаются в мелочной опеке, особенно в военный период.

Недоверие к ученым не раз ставило под угрозу развитие целых научных отраслей в СССР. Сошлемся на воспоминания одного из видных разработчиков отечественной микроэлектроники – В.И. Стафеева: «Проблемы сохранения паритета с Западом в области микроэлектроники усугубились, когда Министерство электронной промышленности СССР и оборонный отдел ЦК поставили на первый план воспроизведение выпускаемых в США изделий: “Приобретайте, подробно анализируйте, в том числе структуру приборов, послойно, и воспроизводите. Если американцы каких-либо изделий не производят, значит, они неперспективны и разрабатывать их не следует”. Новые оригинальные разработки сворачивались, если не было зарубежных аналогов. Такая политика приводила к постепенному запланированному отставанию. Естественно, сокращалась и потребность в работах и специалистах, напрямую не связанных с производством» [9].

Общественные стереотипы допускают также и образы ученых, внушающих доверие. Как правило, это не ученые, «гуляющие сами по себе», а исполнители с креативным потенциалом, пониженным относительно подозрительного уровня. Они работают над заданиями, поступившими, в основном, извне научной сферы, чаще от начальства или в связи со стечением обстоятельств (нужно или помочь земледельцам, или справиться с эпидемией, или обеспечить солнечной энергией замерзающий поселок). Так, в фильме «Искатели» (1956) тема разработки положительного главного героя навеяна обстоятельствами героической гибели его фронтового друга и одобрена городским комитетом партии.

Положительные ученые – это, как правило, жертвенные трудоголики, не очень счастливые в личной жизни и не стремящиеся к перемене мест. Отечественные кинофильмы, литературные и иные произведения хорошо это демонстрируют. Конструктор Башкирцев решительно жертвует семейным счастьем ради возможности изнурительного научного труда («Укрощение огня», 1972), ожидаемо распадаются семьи, рушится быт у талантливого кораблестроителя Алексина («Никогда», 1962), физика Гусева («Девять дней одного года», 1961). Несчастливы в личной жизни герои лучших отечественных сериалов об ученых «Ольга Сергеевна», «Солнечный ветер», «Открытая книга».

Темы научного творчества и вопросы генезиса научных результатов хорошо проработаны специалистами-науковедами. Однако общество лишь приблизительно представляет себе, как именно возникают научные результаты. Распространенной даже в кругах специалистов-менеджеров является мифологема внезапного научного открытия-озарения, как предпочтительного результата труда ученого. Часто упоминается прецедент химика Ф.А. Кекуле, открывшего кольцевую структуру бензола. Имеется в виду легенда о том, что структуру бензольного кольца он открыл, увидев во сне, как змея кусает себя за хвост (накануне Кекуле посетил зоопарк). Возможно, дело было именно так, однако большая предшествующая открытию работа коллектива химиков остается за пределами этой легенды. По легендам же, озарения и внезапные открытия посещали Д.И. Менделеева, Х.К. Эрстеда, М. Кюри, В. Рентгена, других ученых. Модель науки, при которой научный поиск носит «серендипный» характер, а ученые «внезапно» совершают открытия во сне (во время отдыха в саду, при виде падающего яблока), очень популярна у управленцев. Обсуждения с менеджерами показывают, что легенды о внезапном озарении идут рука об руку с моделью индивидуальной, а не групповой научной деятельности. Это логично: прорывная идея ведь не может одновременно прийти в головы всех сотрудников лаборатории, занятых рутинной будничной научной работой. И это удобно: «серендипную» индивидуальную работу трудно планировать, значит и ответственность руководителя меньше.

Подобный вульгаризованный подход к технологиям добычи знаний проявляется, в частности, в дисбалансе распределения статей финансирования научной деятельности. Так, в последние годы сотрудники крупных вузов, выигравшие гранты РФФИ, зачастую испытывают административное давление факультетского начальства, заинтересованного в улучшении отчетности по заработной плате. Поэтому все более распространены случаи, когда руководители грантов вынуждены перекраивать уже утвержденную смету проекта в пользу зарплатных статей, соответственно, исключая либо радикально уменьшая расходы на оборудование, материалы, химикаты.

Статистика также характеризует эту тенденцию. Так, динамика внутренних расходов трех объединенных академий наук показывает, что в период с 2005 по 2012 г. произошли характерные изменения в структуре внутренних затрат на исследования и разработки (рис. 1 [7]). Доля заработной платы научного персонала в общем массиве внутренних затрат выросла с 45,5 до 58,5%. Однако расходы на приобретение оборудования88
  Имеется в виду относительно недорогое оборудование оперативного использования, которое не проходит по статье «капитальные вложения».


[Закрыть] и материалов упали драматически, с 7,4 до 2,6%. Это и есть одно из проявлений модели управления наукой, не предусматривающей оптимизацию кропотливой будничной работы ученых, а, напротив, построенной на ожидании озарений, внезапно на них снисходящих.

Рис. 1. Некоторые статьи внутренних затрат, % ко всем затратам, суммарно по трем академиям: РАС, РАМН, РАСХН с 2000 по 2012 г.: (а) – динамика доли статьи «оплата труда»; (б) – динамика доли статьи «оборудование»

Управление научной отраслью базируется еще и на иррациональной уверенности в том, что ученый может написать статей столько, сколько потребуется. Здесь смешалось все: кто‐то из начальства не видит разницы между журналистской статьей и статьей научной, кто‐то уверен в том, что даже публикационная активность ученых нуждается в мелочном «микроменеджменте». Это заблуждение могло бы считаться забавным, если бы не вошло в пул индикативного планирования при подготовке государственных программ развития науки и технологий. Так, Постановление Правительства РФ от 15 апреля 2014 г. № 301 «Об утверждении государственной программы РФ “Развитие науки и технологий” на 2013–2020 годы» ориентируется на достижение доли российских публикаций в общемировом потоке 2,37% в 2018 г. и 2,46% в 2020 г.99
  Вычисления этой доли предполагается выполнять на основе базы данных «Web Of Science».


[Закрыть] Научная общественность обсуждает и сам факт появления этого необычного индикатора, и его невероятную точность – два знака после запятой. Характерно и то, что этот планируемый индикатор никак не варьирует от одной научной дисциплины к другой. Сравнение с аналогичными постановлениями прежних лет показывает, что на конкретную величину индикатора никак не повлияли радикальные реформы 2012–2013 гг., затронувшие самые основы нашей научной системы. Иллюзия возможности микроменеджмента в науке породила, по-видимому, и еще один индикатор из этого же Постановления, а именно «число цитирований в расчете на одну публикацию российских исследователей в научных журналах, индексируемых в базе данных “Web of Science”». Как можно видеть, в рамках этой иллюзорной модели управления наукой планируется не только публикационная активность ученых, но и читательский интерес.

В развитых в научном отношении странах при разработке аспектов научно-технической политики управленцы рассматривают научную сферу как сложную экологическую систему, пронизанную как видимыми, так и латентными внутренними и внешними связями. Отечественная практика иная. В России все еще исходят из тезиса о том, что научное сообщество представляет группу атомизированных персонажей, всегда готовых проявить жертвенность, бессребренничество и готовность пожизненного служения по принципу «где родился, там и пригодился». Такой подход позволяет легко укрупнять НИИ и вузы, перемещать целые институты в другие здания в порядке «оптимизации управления недвижимостью».

Миссия 2: Распространение знаний. Информация, мобильность, обмены

Распространение знаний, публикация своих и чтение чужих статей, прямой обмен информацией, адаптация зарубежного опыта относятся ко второй важной миссии ученого. Выполнению миссии способствует и так называемая «научная мобильность» в различных формах, несмотря на то что ученый, отправляющийся на конференцию, и даже ученый, эмигрирующий на постоянное место жительства, об этом не задумывается. В данном разделе мы сосредоточимся на прямых информационных обменах внутрироссийского и глобального характера. Эта практика у нас освоена, в основном, в рамках самоорганизации научной сферы, однако на уровне государственной научно-технической политики поддерживается в явно недостаточных масштабах.

В среде научных менеджеров по-прежнему жива мечта о возвращении к системе информационных посредников, «позволяющих ученому не отвлекаться от своей основной деятельности». Ее живучесть связана как со старым недоверием к ученому, так и с возродившимися опасениями возможной утечки важной научной информации за рубеж. В общественном сознании легко находит место уверенность: смертоносные наработки мрачных ученых-одиночек помещаются в маленьком чемоданчике и могут быть вывезены за границу. Отечественные истории 90‐х годов о пресловутой похищенной в секретной лаборатории красной ртути, об уникальных гербариях и расщепляющихся материалах, вывезенных учеными-эмигрантами, свидетельствуют об уверенности в том, что наш ученый увозит на Запад не только свою голову, но и целую вселенную know-how. С обыденной точки зрения научное открытие не только легко меняет «страну пребывания», но и хозяина. Так, обычный человек, раздобывший старые черновики гениального ученого, легко защищает докторскую диссертацию («Страх высоты», 1975). Химик, синтезировавший мифическое вещество «метапроптизол», прозябает в безвестности, потому что флакончик и славу забрал начальник («Лекарство против страха», 1978). Портативность научных результатов – один из наиболее распространенных общественных мифов. Эта портативность восходит к злополучному чемоданчику доктора Гриффина («Человек-невидимка») еще из XIX в. Любой человек, овладевший содержащимся в нем набором химикатов, становился невидимым и получал власть над миром. Очевидно желание руководителей науки каким-то образом притормозить эту излишнюю мобильность людей и результатов, восстановить в том или ином виде НТИ как некий прокси-сервер между нашей наукой и мировой. В неофициальных беседах такие пожелания высказываются весьма откровенно.

Исторически сложилось так, что научную информацию советским ученым поставляли проверенные информационные посредники. Общепризнано, что к середине 1960‐х годов в СССР была построена первоклассная посредническая система в области научно-технической информации (НТИ) в виде сети библиотек и информационных центров с доступом к передовой зарубежной информации. В научных учреждениях также действовали отделы научно-технической информации. Широким спросом пользовались услуги реферирования и обобщения отечественного и зарубежного опыта, заказывались переводы отдельных статей. Однако при всех своих достижениях советская система НТИ вытесняла прямой информационный обмен, чего не должно быть в гармоничной научной системе. Сегодня мы находимся в ситуации, когда советская система НТИ уже давно не существует, однако ее рудименты препятствуют налаживанию прямых обменов, особенно в молодежной среде.

Неспроста поразительная осведомленность о тонкостях работы научно-технических информационных посредников выплескивается даже и в мелодрамы, изначально далекие от собственно жизнеописания ученых.

Как представляла себе общественность работу органов НТИ? В фильме «Еще раз про любовь» (рис. 2) показана вполне адекватная картина. Феликс, физик с незадавшейся научной судьбой (А. Ширвиндт), «сосланный» в отдел НТИ, принес в передовую лабораторию свежий перевод интересной статьи английского кибернетика. К листкам текста устремляется удачливый физик Владик (В. Комратов). Пока Владик с интересом читает статью, остальные сотрудники лаборатории Майя (Ж. Владимирская) и Электрон (А. Лазарев) всячески насмехаются над научной несостоятельностью Феликса. Тот факт, что сотрудники лаборатории не знают английского и не умеют самостоятельно находить интересные статьи, стыдным не считается. Действительно, в советскую эпоху можно было встретить авторитетного ученого, не знающего иностранных языков и ограничивающего свое информационное поведение регулярным посещением институтской библиотеки. И зрителям фильма, и институтскому начальству нравилось то, что положительные ученые физически мало перемещались и не старались выйти на прямые информационные обмены.

Рис. 2. «Еще раз про любовь» (1967)

С точки зрения мировой науки такое информационное поведение зрелого научного сообщества выглядело странным. И вот результат – вдруг появившиеся прямые трансграничные научные обмены, хоть и в минимальном объеме, оказались не заслугой советского научного сообщества и даже не заслугой руководителей науки СССР, а полностью на счету президента США Д. Эйзенхауэра [17]. Речь идет об одобрении им в 1956 г. рекомендации Национального совета безопасности США предпринять шаги в направлении развития двухсторонних культурных и научных отношений с СССР и его союзниками. Была разработана программа, в которой среди других мероприятий предусмотрены меры, способствующие развитию научных визитов и совместному участию ведущих ученых обоих блоков в важнейших международных научных конференциях. Обмены учеными, переводы научной литературы понемногу стали развиваться, хотя темп развития информационных процессов был явно недостаточным все годы советской власти, потому, видимо, что место информационных посредников в этом процессе отсутствовало.