Текст книги "Науковедческие исследования. 2016"

Пространства и отношения в научных исследованиях

С.М. Пястолов

Ключевые слова: научные дисциплины; пространство воспринимаемости; пространство доступности; граничные объекты; трансграничные объекты; энергия отношений.

Keywords: science disciplines; accessibility dimension; availability dimension; boundary objects; transboundary objects; energy of relations.

Аннотация. В статье определены тенденции исторических и институциональных изменений организационных структур науки, научных дисциплин и категорий; обосновано введение в научный оборот понятия пространства воспринимаемости с целью развития «геополитической метафоры» научных территорий; уточнены и детализированы представления о граничном и трансграничном объектах как понятиях науковедения; представлена структура концептуальной схемы формирования и развития институциональных форм применительно к феноменам научной сферы (науки о человеке, прежде всего) в формате когнитивно-онтологического пространства.

Abstract. The paper defines tendencies of historical and institutional changes of science organizational structures, science disciplines and categories; justifies the introduction of the concept of space of perceptibility for the purpose of development of the «geopolitical metaphor» for sciences; represents specifications of boundary and transboundary objects as concepts of scientometrics; presents the structure of the conceptual scheme of formation and development of institutional forms with reference to phenomena of scientific sphere (humanities, first of all) in a format of the cognitive-ontological space.

A wind of change is blowing in the sciences.

P. Finke

В науках дует ветер перемен.

П. Финке

Введение

Все более актуальным ввиду не только экономического, но, по существу, цивилизационного кризиса становится вопрос о миссии, роли и функциях науки. Но в то же время сегодня меняется представление о самой науке, о структуре дисциплин и направлениях развития, о составе и задачах научного сообщества, которые меняются с увеличением системной сложности человеческого общества.

В статье исследуются категории пространств и отношений в научных исследованиях. Ставятся задачи определения тенденций исторических и институциональных изменений организационных структур науки, научных дисциплин и категорий; обоснования введения в научный оборот понятия пространства воспринимаемости с целью развития «геополитической метафоры» научных территорий; уточнения и детализации представлений о граничном и трансграничном объектах как понятий науковедения; представление структуры концептуальной схемы формирования и развития институциональных форм применительно к феноменам научной сферы (науки о человеке, прежде всего) в формате когнитивно-онтологического пространства.

Дисциплины и категории через призму историко-институционального анализа

Современное состояние науки, как весьма характерной части доминирующей цивилизации, можно представить при помощи понятия «бифуркация». Оно относится к системному процессу, и количественно данный процесс описывается, например, как рост числа научных дисциплин, а также числа научных журналов, научных публикаций в целом.

Во временном аспекте рост числа дисциплин и публикационной активности ученых к настоящему моменту приобрел экспоненциальный характер. Обращаясь к научным дисциплинам, отметим, что, если в начальный период их формирования, в XVI–XVII вв., их количество измерялось единицами, через 200 лет (по данным В.П. Эпштейна [22]) – десятками, через 300 – сотнями, то в последние 20–50 лет счет идет уже на тысячи. Такой ресурс, как Википедия, предъявляет спектр научных дисциплин (Outline of academic disciplines) в объеме более 1700 наименований, причем в других разделах того же ресурса обнаруживаются другие множества, объединяющие дисциплины (основных узлов – 32). В составе этих множеств встречаются новые дисциплины, и число их постоянно увеличивается. Практически любой список / раздел списка научных дисциплин, предоставляемый различными академическими организациями, заканчивается записью «и другие».

Для дальнейшего исследования необходимо объяснение этих явлений, и его, помимо прочих, предлагают авторы, раскрывающие суть проблемы через призму историко-институционального анализа.

Действительно, XVI–XVII вв. это время политических, религиозных, правовых и эпистемологических изобретений «научных фактов» (как писал Б. Латур: matters of fact [34, c. 477]), включенных в соответствующий контекст, прежде всего исторический. Собственно, категория «научная дисциплина» начала формироваться в «поздние Средние века». Эта категория первоначально использовалась для обозначения трех академических областей, в которых первые университеты должны были готовить профессионалов: теология, право и медицина. Т. Клейн в работе [32, p. 20] подчеркивает, что эта ранняя профессионализация / «дисциплинаризация знания» стала ответом на рост спроса на профессионалов, в то время как позднее, в XIX в., появление новых дисциплин обусловливалось влиянием внутренних факторов (системы образования, которая все более институционализировалась в контексте индустриализации и развития технологий).

По мере того как увеличивалась системная сложность человеческого общества (точнее, понимание этой сложности), потребовалось изобретение новых наук, начинавших с подражания естественным («точным») дисциплинам. Впоследствии, к концу XIX и началу XX в., по мнению Дж. Морана, институционализировались такие дисциплины, как социология, антропология, психология, экономическая теория и политические науки [36, p. 13].

Академические дисциплины, таким образом, можно рассматривать как особую форму разделения труда в науке и как важный аспект общей научной профессионализации. Разделение труда, согласно доминирующей рыночной концепции, подобно разделению труда в обществе в целом, является одной из определяющих характеристик современности и служит выражением рационального подхода к управлению общественной системой1212
  «Триумф либеральной идеологии» – так это характеризуется в: [38, p. 19].


[Закрыть].

Академические профессиональные группы (АПГ), указывает А. Кришнан [33], могут быть весьма влиятельными, так как они контролируют ресурсы академических организаций, доступ к профессии по месту работы и путем присуждения степеней, и они в конечном счете определяют, что является хорошей практикой в профессии. В то же время профессионализация увеличивает конкуренцию между АПГ за ограниченные ресурсы: за бюджет, гранты, влияние в университетах и в научном сообществе в целом.

С начала 1980‐х годов социологи наблюдают тенденцию к ослаблению профессиональных идентичностей и атрибутов в современном обществе. Было высказано мнение, что АПГ в целом потеряли часть своей автономии из-за снижения своих претензий на власть и внешнего давления со стороны более широкого научного сообщества и общества в целом. «В частности, тенденция введения внешних стандартов качества учебной работы выделена в качестве важного фактора в общем процессе. Так что нет ничего удивительного в том, что ученые чувствуют себя отчужденными… в условиях кризиса», – пишет А. Кришнан [33, p. 27–28].

П. Бурдье в своей книге «Homo Academicus» [25] писал, что «сила притяжения» той или иной академической дисциплины определяется тем, насколько сильнее она влияет на профессиональную карьеру за пределами научного сообщества. Так, факультеты медицины и права университетов Франции 1970‐х годов, как правило, имели гораздо большее влияние в университетах и в научных кругах в целом.

Факультеты «наук и инженерных профессий» были гораздо более гетерогенны и менее влиятельны. Их выпускники сталкиваются с гораздо большей неопределенностью в построении карьеры, а это значит, что когда они достигнут ведущих позиций, они с большей вероятностью будут старше, состоять в браке или в разводе, они имеют меньше детей, и, как правило, имеют более левые политические взгляды [25, p. 43–47].

В описаниях дисциплинарных и категориальных множеств все чаще появляются понятия «границы», «территории», «царства», «вотчины», «империя знания», «федерализм», «миграция», «потоки знаний». В дискуссиях по связанным с этой тематикой проблемам нередко присутствует образ пространства – почти географической территории, за которую ведется борьба и которая может контролироваться АПГ. В формате такой «геополитической метафоры» моделируется игра с нулевой суммой по распределению территорий, что делает понимание научных дисциплин как категории науковедческого анализа менее абстрактным.

Развитию именно такого понимания способствует введение в научный оборот понятий междисциплинарного, интердисциплинарного, кроссдисциплинарного исследований; граничного и трансграничного объектов. И это, как следствие, ведет к очередному расширению спектра научных дисциплин, среди которых свое место теперь заняла и наука трансдисциплинарности.

Науки и категории в пространстве воспринимаемости

Несколько иное представление о пространстве исследований дает Г. Саймон: «Возможно, некоторые из намеченных интеллектуальных вершин и были покорены просто потому, что они оказались на пути исследователей – те были восхищены красотой встреченных скалистых гор и не могли не принять вызов» [16, c. 25–26]. Заглавие постнобелевской статьи Д. Канемана1313
  Премия 2002 г. «за интеграцию достижений психологии в экономическую науку, в особенности касающихся человеческих суждений и принятия решений в условиях неопределенности».


[Закрыть] – «Карты ограниченной рациональности: вклад психологии в теорию экономического поведения» – апеллирует к этому образу, и в своих работах автор развивает представление о пространствах ограниченной рациональности.

По сути, Д. Канеман, по-своему трактуя Г. Саймона, не следует «геополитической метафоре» научных территорий, но в то же время его версия пространства хотя и позволяет учесть «домены теорий», формирующихся в рамках «парадигм» Т. Куна, она не конкретизирует характеристик и свойств той «материи», из которой состоит когнитивный вектор. То есть пространство Канемана хотя, по его утверждению, и «положено на карту», не является в полной мере matter of fact.

Не говоря об этом явно, Канеман фактически предпринял попытку конструирования знаний, что является невозможным, по утверждению австрийского философа науки П. Фейерабенда [19]. П. Фейерабенд утверждал, что знания, получаемые с помощью методов различных научных дисциплин, несовместимы, ввиду того, что существуют только слабые связи между телом конвенциальной науки и объективной реальностью. Это положение стало основой его «анархистской теории познания», называемой также эпистемологическим / методологическим анархизмом.

М. Фуко показал, в частности, на примере британской политической экономии, что общественные науки были созданы и процветали ввиду политической необходимости: когда требовалась подробная информация о населении, и с этой целью была введена в научный оборот и сама категория – «население», все – с целью более эффективного управления и стабилизации новых политических и общественных структур [27]. Как продолжение этой тенденции, сегодня развивается научное направление «биополитика» [29]. Аналогичным образом появились такие новые дисциплины, как компьютерные науки и искусственный интеллект, тесно связанные с военными приложениями и получившие импульс развития за счет соответствующего финансирования.

После того как эти новые дисциплины были институционализированы, они начали свою собственную жизнь, если им удалось диверсифицировать источники финансирования и состав заинтересованных участников, в ряде случаев отклоняясь от первоначальной цели. Такие дисциплины, как антропология, весьма полезные в эпоху колониализма, когда так называемые цивилизованные культуры покоряли «примитивные», после распада колониальных империй утратили свои позиции [33].

Эти и другие похожие примеры подтверждают заключение П. Фейерабенда о том, что никакие правила / предпосылки в науке не могут существовать постоянно. Особенно в последнее время жизненный цикл наук сокращается, а в пространстве научных дисциплин происходят такие интенсивные тектонические процессы, что метафора дисциплинарных территорий уже теряет свойства правдоподобности. «Поскольку вся научная деятельность основана на идее научного прогресса в формате непрерывного расширения знаний, ученые должны осуществлять инновации для того, чтобы заработать себе репутацию в среде своих коллег. Это означает, что в дисциплину постоянно интегрируются новые объекты, вопросы и методы, а это, в свою очередь, приводит к тому, что дисциплина теряет свою когерентность и дисциплинарные границы размываются» [33, p. 34–35].

Но что же в таком случае может служить ориентиром для ученого, которому необходимо определить инструменты своего исследования, язык, на котором он будет общаться с коллегами и излагать свои результаты и выводы? Здесь, на наш взгляд, как раз и начинают работать понятия «граничных» и «трансграничных» объектов.

В когнитивно-предметном пространстве они, эти объекты, начинают выполнять функции маяков / ориентиров, портов приписки, защищенных территорий. Однако исследователю, теоретику и практику необходимо оставаться внимательным и стараться не попасть в болото, рассчитывая на то, что под ногами – твердь. Кроме того, следуя философским указаниям физика Ф. Капра, заметим, что многое зависит и от мысленного настроя исследователя / наблюдателя. Ведь «все понятия, которыми мы пользуемся для описания природы, не присущи реальности, а порождены мыслительными процессами, т.е. являются как бы участками географической карты, а не реальной территории»1414
  Капра Ф. Новое видение реальности [3, с. 77].


[Закрыть].

Подход к раскрытию механизма формирования и функционирования граничного объекта представлен в одной из предыдущих работ автора [13] на примере национальной инновационной системы (НИС). НИС должна была возникнуть не только как межнациональная организационная исследовательская структура в послевоенной Европе, но, прежде всего, как новая парадигма, идея новых инструментов исследования процессов развития (как альтернатива доминирующей «моноэкономике»). Создание в 1952 г. CERN (Европейская организация по ядерному исследованию) было поддержано элитной группой европейских физиков, которые обеспечивали лоббирование в своих правительствах. В 1957 г. был сформирован ЕВРОАТОМ (EURATOM), как важный элемент Европейского экономического сообщества (позднее Европейского союза – ЕС). Специфика научной области ядерных исследований способствовала интеграции, так же как и в области молекулярной биологии. Менее чем через десятилетие была создана European Molecular Biology Organisation (Европейская организация молекулярной биологии, 1964) и, через 10 лет, – Европейская лаборатория (EMBL).

Созданные впоследствии Европейская организация сотрудничества в научно-технических исследованиях (European Co-operation in Scientific and Technical Research, 1971), Европейский научный фонд (ESF, 1974) отвечали уже за множество исследований, в том числе в общественных науках.

Понятие НИС, утверждает Н. Шариф, одновременно получило распространение и в среде ученых, и в области политики (в последнем случае имеется в виду в первую очередь структура ОЭСР). Это стало возможным, потому что многие из ключевых авторов и сторонников понятия занимали позиции как в академических, так и в политических организациях [37]. К. Фримен работал консультантом ОЭСР в 1980‐х годах, Б. Люндвал был заместителем директора департамента научно-технической политики в ОЭСР с 1992 до 1995 г. (он был датским делегатом в ОЭСР), и К. Смит также работал советником ОЭСР в конце 1980‐х годов. Кроме того, многие из ключевых участников развития понятия НИС, такие как Ф. Чеснэ, Б. Люндвал и К. Фримен, часто встречались на конференциях и профессиональных встречах в течение периода, когда началось формирование понятия НИС. Такие встречи были продолжением и расширением работы в ОЭСР, а также научных исследований в области ИС.

Для того чтобы модель научно-технической политики ОЭСР сегодня легла в основу, по существу, нового управляющего надгосударственного органа, осуществляющего научно-техническую политику и управление национальными программами, европейские эксперты смогли использовать в своих интересах слабость и двусмысленность, связанную с понятием Национальной инновационной системы, в зависимости от цели, которую они пытались достичь. Учитывая, что понятие НИС может интерпретироваться в достаточной степени гибко, эксперты могли сравнительно легко соотнести между собой теорию и политическую практику.

С целью построения непротиворечивой теоретической схемы управления инновационной деятельностью в Европе концепцию НИС, по всей видимости, следует рассматривать как граничный объект – ГО. Понятие ГО помогает объяснить, в том числе, то, каким образом эксперты в области научных исследований смогли использовать свое двойственное положение и различные роли в академических и политических кругах, чтобы способствовать принятию концепции.

Главной особенностью понятия ГО является тезис о том, что такие объекты делят между собой два или более профессиональных сообществ. В случае НИС этими сообществами были высшие чиновники и ученые, которые, очевидно, используют различные подходы к решению своих профессиональных задач. Таким образом, как граничный объект, концепция НИС должна уметь приспосабливаться к частным потребностям этих двух сообществ, сохраняя при этом общую идентичность.

По мнению многих авторов, принадлежащих «обществу Шумпетера», понятие НИС было принято с явной целью оспаривания методологии анализа технического прогресса, выдвинутого в рамках неоклассической макроэкономики, и поэтому М. Фримен и другие сторонники НИС выходят на иной, как они утверждают, более высокий, уровень рассмотрения, и с этой точки зрения следует оценивать разногласия по поводу НИС.

В сфере экономической географии, которая также рассматривается в качестве основания кластерной политики, нередко используются методы пространственной эконометрики, но порой подобные методы предлагают менеджерам или высшим правительственным чиновникам слишком легкие ответы на весьма сложные проблемы. В частности, в рамках таких построений технологические режимы, индустриальные и организационные структуры, так же, как их динамика, часто рассматриваются только с одной точки зрения, как упрощенные конструкции. В целом получается, что «атака на ядро макроэкономической теории», осуществляемая с целью преодоления недостатков такого подхода, по существу имеет целью заменить кейнсианскую методологию холизма методологическим индивидуализмом.

Что из этого получается в реальной экономической политике, каким образом можно применить это мощное идеологическое оружие – наглядно показывает пример развития российской национальной инновационной системы. По факту, без оглашения, по умолчанию принятие (примерно с 1997 г.) концепции НИС изменило содержание экономической политики в России. Теперь уже и «Стратегия национальной безопасности» (СНБ) утверждает, что «Решение задач национальной безопасности в сфере науки, технологий и образования в среднесрочной и долгосрочной перспективе достигается путем… разработки конкурентоспособных технологий и образцов наукоемкой продукции, организации наукоемкого производства… обеспечения участия российских научных и научно-образовательных организаций в глобальных технологических и исследовательских проектах с учетом конъюнктуры рынка интеллектуальной собственности» [18, п. 70].

С теоретической точки зрения получается, что в результате смены парадигмы государство как макроэкономический агент имеет право выбрать товары производства отечественного либо зарубежного ВПК, оценивая услугу / изделие согласно критерию «цена / качество». Другой макроэкономический агент, фирмы, могут выбирать, выполнять ли оборонный заказ или найти более прибыльное дело. А у третьего макроэкономического агента – домохозяйств – выбора просто не остается: его рыночная власть в таких вопросах стремится к нулю.

В то же время по результатам сопоставления ряда стран по показателю внутренних затрат на исследования и разработки (ИР) по источникам, можно обнаружить, что российский бизнес не стремится следовать за новой парадигмой и заменить государство в качестве производителя инноваций (табл.).

Таблица

Затраты на ИР в процентах и по абсолютным значениям в долл. США

Рассчитано по: Индикаторы науки: 2014 [2].

К сожалению, усилия российского правительства в области научно-технического развития оставляют желать лучшего. В настоящем рассмотрении ограничимся следующим фактом. 10.04.2014 на заседании Правительства был заслушан «вопрос, связанный с подведением итогов работы по двум ФЦП, которые касаются нашей науки». Д. Ливанов сообщил: «В частности, оформлено более 5 тыс. патентов, опубликовано около 90 тыс. научных статей, подготовлено и защищено более 12 тыс. научных диссертаций»1515
  Режим доступа: http://government.ru/news/11633


[Закрыть]. Однако непонятно, каким образом с такими результатами мы можем конкурировать с ведущими игроками «инновационной экономики», если, например, по итогам аналогичных программ, число патентов, предоставленных в Китае находящимся в этой стране изобретателям, повысилось от 5000 в 2001 г. до 65 000 в 2009 г.; в 2009 г. в КНР к обучению приступили более 6 млн аспирантов, в ЕС – около 3 млн, в США – 2,5 млн. С сожалением отметим, что в России аналогичный показатель не превышает 0,2 млн человек [2].

Базовой причиной такого положения, по мнению автора, является то, что участники политического процесса в научно-технической сфере обладают различной административной и рыночной властью, которая нередко используется доминирующей стороной для достижения краткосрочных политических целей в ущерб долгосрочным жизненно важным интересам общества.

Здесь можно заметить, что «граничный объект» НИС оказался настолько политически нейтральным (это, собственно, отвечает принципу методологического индивидуализма), что его смог использовать в своих интересах экономический агент, обладающий наибольшей рыночной и административной властью – корпоратократия так называемых «развитых» стран. Этот субъект глобальной экономики в России может оперировать свободно, ведь экономика у нас – «открытая». Интерес этого агента очевиден – ослабление конкурента на рынках наукоинтенсивной продукции.

В следующем примере можно увидеть влияние смысла предлагаемого понятия на ориентацию ГО в сторону той или иной области исследований. Речь идет в данном случае о понятии «пространство решений и суждений», введенном Д. Канеманом, и для описания которого он использовал такие термины, как accessibility dimension, dimensionality of decisions and judgments и др. Однако выражение, которое можно было бы перевести с английского как «пространство воспринимаемости» (accessibility dimension), «размерность пространства решений и суждений» (dimensionality of decisions and judgments), фактически трактуется автором как масштаб, так как в изложении Д. Канемана обозначено лишь одно измерение: «С одного конца вектора, задающего направление в этом пространстве, мы обнаруживаем операции, имеющие свойства восприятия и интуитивной Системы 1: они осуществляются быстро, автоматически и без усилий. С другого конца расположены медленные, последовательные, интеллектоемкие операции, которые люди осуществляют по своему разумению. Воспринимаемость – это континуум, а не дихотомия, и некоторые интеллектоемкие операции требуют больше усилий, чем другие» [31, p. 1453].

Заметим, что в последующих версиях перевода термин accessibility трактуется как «доступность» (например: [8, т. 5, кн. 2, с. 631]). Однако в случае использования этой версии речь может идти преимущественно о физических характеристиках объекта, доступных восприятию субъекта, а Д. Канеман исследует психические способности субъекта, воспринимающего прототипы и атрибуты объекта. Именно эти способности, по мысли нобелевского лауреата, и определяют масштаб accessibility dimension / «пространства воспринимаемости».

Можно также заметить, что в пространстве «решений и суждений» Д. Канеман рассматривает лишь его когнитивный аспект, не затрагивая онтологический, который особенно важен в определении условий для экономического анализа ситуаций. Ведь (нео)классическая экономическая теория (предпосылки которой оспаривают Д. Канеман и его коллеги) ограничивает рассмотрение ситуации условиями рыночного соглашения определенным типом благ, участвующих в рыночных обменах. Но, развиваясь, теория включает в свои модели все новые предпосылки. Институциональный экономист мог бы, например, заметить, что в опытах Е. Лангер [31, p. 1450] место в очереди к копировальному аппарату в случае использования «извинительных аргументов» обменивается на проявление эмпатии – внимания к положению и чувствам человека, к которому обращена просьба.

Сам психолог, признавая необходимость такого (институционального) понимания, лишь обозначает его: «Более естественно в незнакомой ситуации, например, присоединиться к группе людей, бегущих в одном направлении, чем помчаться в противоположную сторону. Однако двухсистемный подход предполагает постановку и других вопросов: “Не вступает ли интуитивно привлекательное суждение или способ действий в конфликт с правилами, которые принял агент?” Если ответ положителен, то следующий вопрос должен быть таков: “Есть ли некая вероятность, что в данной ситуации соответствующее правило придет в голову вовремя, чтобы перебороть интуицию?”» [31, p. 1469].

В нобелевской лекции и последующих публикациях Д. Канемана нет и разъяснений по поводу направлений в условном пространстве «решений и суждений». Однако «вектор», на наш взгляд, не является лучшим переводом и собственно концепцией, так как на его концах располагаются «Система 1» и «Система 2». Физический аналог такому пространству подобрать сложно. Так примерно мог бы чувствовать себя Магеллан, если бы он попытался объяснить современникам результаты своего «эксперимента», не имея представления о шаре.

Очевидно, понятие «accessibility dimension» является объектом, расположенным на границе нескольких областей исследований (ГО). Его перевод в виде «пространства доступности» задает направление в сторону физиологии, где исходным является представление человека как существа из плоти и крови, без внимания к духовным аспектам его структуры.

Наглядно – образное представление как метод моделирования позволит объяснить в чем тут дело (matter of fact). Обратимся к известной античной модели – фигурам Пифагора, который, как мы знаем, реальность (данную нам в ощущениях) изображал квадратом, а модель, предназначенную для ее описания, – треугольником. Треугольник при этом был вписан в квадрат, и вершины треугольника лежали на трех сторонах квадрата. Сам человек (исследователь) представлялся точкой, которая находилась в центре всей конструкции.

В данном представлении очевидна разница между пространствами «доступности» и «воспринимаемости». То, что человек может воспринять – это реальность (квадрат сообразен пространству воспринимаемости). То, что доступно пониманию человека, – лежит в пространстве теории – в «теле конвенциальной науки» (внутри треугольника, сообразно пространству доступности).

Возможны, как следует из сказанного выше, различные соотношения этих фигур. Так, если следовать логике утверждений Ф. Капра и принять, что множество теории не пересекается с множеством реальности, то в этом случае можно предположить, что «квадрат» обтекает «треугольник». Согласно П. Фейерабенду, треугольника как такового вообще не может быть, так как его границы постоянно размываются. Но тогда так или иначе существует некоторое множество объектов, которые притягиваются или отталкиваются. На какой‐то период времени (на время жизненного цикла теории) более энергетически мощный объект притягивает к себе другие. Оказавшиеся на пересечении с другими множествами – теориями – объекты становятся граничными. А «центры притяжения», чье силовое поле распространяется на многие научные области, могут быть охарактеризованы как «трансграничные» или как «зонтичные» объекты.

Явление поглощения одной парадигмы другой мы сегодня наблюдаем, в частности, как процесс поглощения множества Российской научно-технической сферы (РНТС) множеством Транснациональной инновационной системы (ТИС). Понятие НИС – Национальной инновационной системы, проникнув в дискурс РНТС и став граничным объектом, позволило идеям множества ТИС (условно – множество объектов, объединяемых принципом методологического индивидуализма) проникнуть в пространство РНТС (условно – множество объектов, объединяемых принципом методологического холизма).

Заметим, что если ранее в описании поведения субъекта РНТС (здесь уместно будет представить образ советского ученого) доминировали отношения служения науке (см. статью С.В. Егерева выше), то в последние десятилетия в подобного рода описаниях чаще становятся узнаваемы характеристики модели «экономического человека». Но с появлением понятия НИС уже сами предпосылки модели поведения «экономического человека» оказываются размытыми (растянутыми), и, кроме того, они постепенно стали заменяться предпосылками «инновационного» поведения1616
  См., напр.: [17, п. 2].


[Закрыть].

В связи с задачами интерпретации данного представления и развития соответствующей модели весьма содержательным оказывается обращение П. Финке к «революционной идее» В. Гумбольдта, которая состояла в том, чтобы «описать язык, используя понятие энергии» [26].

Энергия и информация в пространстве воспринимаемости

П. Финке утверждает, что одна из проблем, обусловливающих сегодняшнее, близкое к кризисному состояние науки, «заключается в том, что в последние десятилетия мы привыкли к парадигматическому описанию наук, заданному Куном, что включает стремление к изменениям парадигм. Это влечет за собой ту ошибку, когда общее важное значение истины заменяется понятием власти» [26, p. 71]. Концепция Куна, по мнению Финке, описывает только то множество реальных процессов, где изменения происходят не как следствие поиска истины, а как следствие влияния силы: административной, политической [26, p. 76].

Характерным примером является экономика, которая «всегда является весьма влиятельной и потенциально опасным соседом для любой другой культурной экосистемы (возьмите политику!), в том числе научной. Поддержание устойчивости науки путем ограничения значений меняющихся полномочий соседних экосистем является критерием, не доступным для логической точки зрения» [26, p. 78]. В данном рассуждении применяется понятие «экосистем ума» Г. Бейтсона [23], который убедительно показал возможность и необходимость такого неметафорического подхода к научным системам, – «эволюционно нового дополнения к экологии материи».