Текст книги "Литературоведческий журнал №38 / 2015"

А вот обратный пример: ненужное усиление в переводе Кржевского. Сервантес: «sin color en el rostro»; Кржевский: «бледный как смерть»; Любимов: «бледный как полотно».

В других случаях, когда дословный перевод явился бы огрублением оригинала, замены Любимова часто выглядят более удачными. Так, например, проснувшись после обильного ужина, Санчо потянулся к бурдюку («la bota») и «hallóla algo mas flaca que la noche antes». Кржевский передает разочарование Санчо следующей фразой: «уж нет в нем той округлости, какая была вчера вечером». А вот подлинная находка Любимова, подчеркнувшего антропоморфную метафору: «бурдюк слегка осунулся со вчерашнего дня». Несомненно, Николай Любимов – мастер передачи метафор и каламбуров.

Вот случай, когда языковое чутье подсказывает Любимову, как не перегрузить непростое для перевода выражение повтором, которого нет в оригинале. Сервантес: «el frayle todo temeroso y acobardado»; Кржевский: «перепуганный и перетрусивший монах»; Любимов: «перепуганный и оторопелый монах».

Одна из проблем при переводе с испанского на русский – это передача различных титулований. Как известно, создатели двух советских «Дон Кихотов» разошлись уже в титуловании заглавного героя (быть может, невольно подражая самому Сервантесу, который дал своему ламанчскому идальго одно имя и сразу несколько вариантов фамилии). Кржевский и Смирнов пишут слово «дон» со строчной буквы, Любимов – с прописной. Отметим также, что в издании 1929 г. рыцарь – это всегда «рыцарь»; Любимов же использует в качестве синонима и слово «кавальеро».

У обоих переводчиков возникли закономерные сложности и со словом «aventurero», поскольку по-русски слово «авантюрист» окрашено явно негативными коннотациями, однако обходили это языковое препятствие разными путями. В разговоре с дамой Дон Кихот именует себя «cauallero andante y auenturero»; Кржевский оставляет только первую половину: «я странствующий рыцарь»; у Любимова получается несколько тяжеловесно и комично: «странствующий рыцарь и искатель приключений»182182
  По тому же пути впоследствии пошли переводчики француского фильма «Les aventuriers» с Аленом Делоном и Лино Вентурой: в русском прокате фильм называется «Искатели приключений».


[Закрыть].

В продолжении этой фразы впервые появляется слово «doña» применительно к Дульсинее (Сервантес: «cautiuo de la sin par y hermosa doña Dulzinea del Toboso»; Кржевский: «плененный несравненной и прекрасной доньей Дульсинеей Тобосской»; Любимов: «прельщенный несравненною красавицей Дульсинеей Тобосскою»). До этого оно возникало тоже в значимом контексте: Дон Кихот даровал право именоваться доньями девицам Толосе и Молинере (т.е. Непоседе и Ветрогоне). Так что Любимов напрасно не сохранил это титулование.

И вот наконец за две страницы до конца восьмой главы и Первой части романа (по первоначальному делению Сервантеса) начинает говорить и действовать другой рыцарь, представляя которого, оба переводчика единодушно и метко замечают: «родом бискаец»; таким образом, одно короткое слово «родом» избавляет от необходимости объяснять, кто такие бискайцы.

Речь бискайца Любимов, определенно, передает ярче и интереснее: просторечие и языковая игра – это его стихия. Нужно отметить, что речь этого храбреца, которого Мигель де Унамуно, сам родом бискаец, назвал в «Житии Дон Кихота и Санчо» вторым Дон Кихотом183183
  Унамуно М. де. Житии Дон Кихота и Санчо… – СПб., 2002. – С. 49.


[Закрыть], хотя и малопонятна, но не бессмысленна и чрезвычайно выразительна.

Отстаивая свое рыцарское звание, этот слуга по имени дон Санчо де Аспейтиа восклицает: «Vizcayno por tierra, hidalgo por mar, hidalgo por el Diablo». И Кржевский, и Любимов на протяжении всего эпизода уснащают его речь грамматическими неправильностями, но при этом в переводе Любимова все-таки ясно, что имеет в виду дон Санчо. Ср.: «Я бискайская земля, идальго на море, идальго, ко всем чертям!» (Кржевский) и «Бискаец – он тебе и на суше, и на море, и черт его знает где идальго» (Любимов). Когда бискаец искажает испанский фразеологизм – «el agua quán presto veras que al gato lleuas!» вместо «llevar el gato al agua», т.е. «рискнуть, отважиться», Кржевский предлагает буквальный и непонятный перевод, требующий пространного комментария: «увидишь, как твоя вода в кошке поплавает!» – по-русски фразеологизма «бросать кота в воду» не существует, потому и догадаться о смысле «перевертыша» невозможно; Любимов же упрощает ситуацию, удовлетворяясь передачей смысла: «будем смотреть, кого кто!»

Однако в переводе применение одного и того же приема зачастую приводит к противоположным результатам. У Сервантеса в конце восьмой главы дано мизансценически выверенное описание битвы: «dio el vizcayno vna gran cuchillada a don Quixote encima de vn ombro, por encima de la rodela». Кржевский передает сцену боя в целом верно: «Бискаец… поверх щита дон Кихота нанес ему такой удар по плечу…»; а вот Любимов снова упрощает мизансцену, упуская «несущественную» для общего хода повествования подробность: «так хватил Дон Кихота по плечу…», хотя, как мы видим на примере его предшественника, указание «поверх щита» в этой фразе вполне переводимо. Когда анализируют работу начинающих переводчиков или перелагателей, принадлежащих отдаленным эпохам, такой способ обращения с оригиналом принято называть «переводческой гладкописью».

В приведенных выше отрывках ближе к испанскому тексту почти всегда оказывался Любимов, однако есть и обратные примеры. Так, в наряд Дон Кихота входит «sayo de velarte». Авторитетнейший испанский сервантист Франсиско Рико указывает, что это род толстого плаща, к 1605 г. уже вышедший из моды184184
  См.: Cervantes Saavedra M. de. Don Quijote de la Mancha. Edición del IV centenario / Ed. y notas de Francisco Rico. – Madrid, 2004. – P. 28.


[Закрыть]. Таким образом, ближе в передаче этой реалии Кржевский: «кафтан из доброго сукна»; у Любимова («тонкого сукна полукафтанье») Дон Кихот одет несколько франтовато. Устойчивое выражение «dar una mano de coces» Кржевский передает выражением «задать хорошую трепку»; Любимов ограничивается одним словом: «отколотить». Однако, как показывает простой подсчет, примеров более удачного перевода в издании 1929 г. все-таки меньше.

Иногда в двух русских версиях почти слово в слово совпадают целые периоды (Кржевский: «Наконец, совершенно свихнувшись, он возымел такую странную мысль, какая никогда еще не приходила в голову ни одному безумцу на свете, а именно…»; Любимов: «И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно»); быть может, в таких случаях следует говорить о том, что выдающиеся мастера перевода подошли к пределу переводческой адекватности. Я.И. Рецкер описывал подобную ситуацию так: «Когда переводы выполняются на высоком профессиональном уровне опытными переводчиками, то часто они избирают тот оптимальный вариант, который как бы напрашивается для передачи мысли на русском языке»185185
  Рецкер Я.И. Плагиат или самостоятельный перевод? (Об одной судебной экспертизе) // Тетради переводчика. № 1. 1963. С. 57–58.


[Закрыть]. С другой стороны, несомненно, что Любимов имел в своем распоряжении текст «Кржевского–Смирнова», так же как и переводчики 1920-х годов использовали и критически оценивали перевод М.В. Ватсон.

Об этом, в частности, позволяют судить архивные материалы. В Рукописном отделе ИРЛИ РАН (Ф. 670. А.А. Смирнов. Оп. 1. № 43) хранятся наброски перевода глав XV–XX Первой части «Дон Кихота», выполненные А.А. Смирновым (карандашные записи, текст значительно отличается от впоследствии опубликованного), а также текст, озаглавленный «Дон Кихот (Попутные заметки)» с примечанием: «чит. по перев. Ватсон, прил. к “Ниве”» (Л. 41). В том же фонде (Оп. 1. № 182) хранится письмо Н.М. Любимова к А.А. Смирнову от 5 декабря 1951 г. В нем есть такая фраза: «Прежде всего приношу Вам искреннюю благодарность за Ваши тонкие и зоркие замечания. Я принял подавляющее их большинство» (Л. 1). К сожалению, в письме замечания Смирнова не приведены и вообще не говорится прямо, о работе над каким произведением идет речь, однако, учитывая дату, нельзя исключать, что Смирнов непосредственно помогал Любимову работать над переводом «Дон Кихота».

Остается добавить, что сосуществование двух качественных, не устаревших переводов великого произведения всегда лучше, чем наличие в культуре одного канонического текста186186
  О принципе множественности художественных переводов см.: Левин Ю.Д. Перевод и бытие литературы // Вопросы литературы. – 1979. – № 2. – С. 10–18; Багно В.Е. Испанская поэзия в русских переводах // Багно В.Е. Россия и Испания: Общая граница. – СПб., 2006. – С. 87–115.


[Закрыть] (так произошло, например, с «Интермедиями» Сервантеса, переведенными еще в XIX в. А.Н. Островским) – в разных переводах неизбежно отражаются разные особенности исходного текста, а сопоставление двух или нескольких вариантов позволяет глубже проникнуть в смысл произведения, зачастую недоступного русским читателям на языке оригинала.

Испанский идальго и русский князь с точки зрения американцев

Т.М. Миллионщикова

Аннотация

В статье рассматриваются работы американских славистов, исследующих проблему влияния романа «Дон Кихот» Сервантеса на роман Достоевского «Идиот».

Ключевые слова: Cервантеc, Достоевский, генезис литературного произведения, компаративистская имагология, литературные влияния, литературные связи, реминисцентный фон, образ Христа, символика образов рыцарского Cредневековья.

Millionshchikova T.M. The Spanish idalgo and the Russian prince from the American point of view

Summary. The article deals with the influence of Сervantes’s on Dostoevsky’s novel «The Idiot» as it is treated in the American literary studies.

Издавна русская душа живет и пребывает во многих веках или возрастах сразу. Не потому, что торжествует или возвышается  над временем. Напротив, расплывается во временах.

Г.В. Флоровский

Пути русского богословия (1937).

Сервантес жил и творил в эпоху Возрождения, уходящую в Средневековье. С традициями средневековой литературы связано и творчество русского писателя. «Средневековье Достоевского», по мнению В.А. Котельникова, – «не очередная историко-культурная метафора, а вполне конкретное определение важнейших черт мироощущения и творчества писателя»187187
  Котельников В.А. Средневековье Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 16. – СПб.: Наука, 2001. – С. 23. Scanlan J.P. Dostoevsky the Thinker. – Itaca and London, 2002.


[Закрыть]. Это свидетельствует о том, на каких глубинных духовных уровнях находятся истоки родства романов Достоевского и Сервантеса.

По мнению американской монахини Ксении (Н. Минихен), высказанному в статье «Я с Человеком прощусь». (К вопросу о влиянии Нового Завета на роман “Идиот”)»188188
  Minihan N. О влиянии Евангелия на замысел и на основные литературные источники романа «Идиот». «Thesis». – Brown University, 1979.


[Закрыть], всё большего внимания ученых заслуживает тот существенный факт, что, приступая к известной нам (второй) редакции романа, Достоевский стремился воплотить в главном герое, князе Мышкине, не только русский, но и общехристианский идеал. Ориентируясь на Сервантеса, Гюго и Диккенса, но, следуя своим путем, русский писатель мечтал создать такой образ «положительно прекрасного человека», который был бы любим всем христианским миром. При этом Достоевский не стремился подчеркивать православие Мышкина и сделал это лишь в финале романа. Вчитываясь в лучшие произведения «литературы христианской», Достоевский постоянно обращался мыслью и к истокам этой литературы – Новому Завету и Личности, вдохновившей его создание.

Большинство источников, которыми пользовался Достоевский, безвозвратно утеряны, и «наш удел – лишь догадываться о его переживаниях, основываясь на воспоминаниях, письмах и публикациях в печати и других материалах»189189
  Belknap R. The genesis of «The Brothers Karamazov»: The aesthetics, ideology and psychology of text making. – New York, 1990.


[Закрыть], – констатирует Роберт Луис Бэлнеп. В монографии «Генезис романа “Братья Карамазовы”: Эстетические, идеологические и психологические аспекты создания текста» американский исследователь творчества Достоевского отмечает, что современный исследователь творчества Достоевского располагает двумя объективными источниками: круг чтения и художественное наследие русского писателя. Достоевский «жил литературой», и поэтому все им прочитанное и написанное содержит характерные и разнообразные свидетельства именно его переживаний, которые затем воплотились в его романных образах.

Из представителей эпохи Возрождения в творческом наследии Достоевского присутствуют имена Петрарки, Макиавелли, Ронсара, Фрэнсиса Бэкона и Томаса Мора, но по-настоящему близки ему были только Шекспир и Сервантес. Испанского писателя Достоевский упоминает около 30 раз. Для Достоевского роман Сервантеса – «последнее и величайшее слово человеческой мысли»190190
  Ibid. – P. 21.


[Закрыть] (22, 92).

Обращаясь к Библии, к сочинениям Диккенса, Сервантеса и Пушкина, к отчетам о судебных процессах и к собственным наблюдениям, Достоевский собирал материал для создания образа идеального героя. Затем он перемешал собранное, заставив эти источники взаимодействовать, и описал результаты эксперимента в романе «Идиот». Завершив эксперимент, он так и не оставил мысль о своем «положительно прекрасном» герое и «непрестанно подыскивал обстоятельства, в которых этот образ можно было бы развить наиболее эффективно»191191
  Ibid. – P. 37.


[Закрыть].

Американские литературоведы исследуют роман «Идиот» преимущественно в сопоставлении с западноевропейской литературой. Опираясь на концепцию К. Мочульского о необходимости рассматривать Достоевского в ряду «великих христианских писателей» мировой литературы192192
  Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество. YMCA-Press. – Paris, 1980.


[Закрыть], они анализируют его творчество в сопоставлении с творческим наследием Данте, Сервантеса, Милтона и Паскаля.

Американский философ Бойс Гибсон в монографии «Религия Достоевского», рассматривая Достоевского как «христианского писателя», прослеживает его «рост сознания»193193
  Gibson А.В. The religion of Dostoevsky. – Philadelphia, 1973.


[Закрыть] от «христианского детства» через «утопический либерализм» к «крайнему атеизму» и обратный путь: через знакомство с народом и ожесточение против любого утопизма к христианскому человеколюбию, а затем к конечной ступени ортодоксальности, когда Достоевский возвратился к религии. Эволюция религиозно-философских взглядов русского писателя и мыслителя нашла отражение в его художественном наследии: от почвы, «на которой вырастает христианство» («Записки из подполья»), через прелюдию к религиозному роману («Преступление и наказание») и роман о князе-Христе к итоговому произведению, в наибольшей степени проникнутому христианскими мотивами («Братья Карамазовы»).

В США интерес к роману Ф.М. Достоевского «Идиот» вызван преимущественно тем, что его система образов воспринимается американскими славистами на основе опыта создания образа-персонажа в западноевропейской литературе. В центре внимания американских исследователей романа «Идиот» – раздвоенность души человека, находящегося в ситуации общественного кризиса, «у стены», пытающегося разрешить «вечные вопросы» бытия.

Н.Н. Минихен подчеркивает, что Достоевский считал образ героя Сервантеса самым совершенным из всех прекрасных персонажей, созданных христианской литературой. В качестве доказательства она цитирует письмо Достоевского от 1/13 января 1868 г., где писатель объяснил причину успеха образов Дон Кихота и Пиквика тем, что в них проявляется сострадание Сервантеса и Диккенса «к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному – а, стало быть, является симпатия и в читателе»194194
  Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского: В 30 т. – Л.: Наука, 1972 – 1990. – Т. 28б. – С. 251.


[Закрыть] (28б, 251).

Итоги своих раздумий о книге Сервантеса, которые были особенно углубленными именно в пору создания романа «Идиот», Достоевский отразил в «Дневнике писателя» 1877 г., – отмечает Н. Минихен. В февральском выпуске (глава 1, § 4) он объяснял сущность отличия «серьезного Дон Кихота» от комического. Уподобляя герою Сервантеса Россию, писатель пришел к выводу: «Над Дон Кихотом, разумеется, смеялись: но теперь, кажется, уже восполнились сроки <…>, он, несомненно, осмыслил свое положение <…> и не пойдет уже сражаться с мельницами. Но зато он остался верным рыцарем…»195195
  Там же. – Т. 25. – С. 49.


[Закрыть] (25; 49).

Сравнивая Мышкина с Пиквиком, писатель отмечал: «У меня нет ничего подобного, ничего решительно, и потому боюсь страшно, что будет положительная неудача» [там же].

Сопоставлению романа «Идиот» с романами Чарлза Диккенса посвящены две главы в книге английского литературоведа Н.М. Лэри «Достоевский и Диккенс. Очерк о литературном влиянии»196196
  Lary H.M. Dostoevsky and Dickens A study of literary influence. – London; Boston, Routledge a. Kegan Paul, 1973. – XVII, 172 p. – Bibliogr.: P. 162–165.


[Закрыть]. С его точки зрения, образ Пиквика помог Достоевскому осмыслить характер князя Мышкина и воплотить в нем христианский идеал.

Прослеживая историю создания романа «Идиот», Н. Мини-хен отмечает: когда были закончены и отправлены в «Русский Вестник» первые пять глав «Идиота», и двумя месяцами позже образ Мышкина был еще почти свободен от «комического». Однако во избежание страшившей Достоевского неудачи, он в начале работы над второй частью стал склоняться к мысли о том, чтобы соединить в герое качества, способные пробуждать симпатию в читателе: невинность и комизм. Вместе с тем он заботился о том, чтобы не ставить Мышкина в слишком обыденные, грубо-комические положения, унижая его осмеянием, как это часто случается с Дон Кихотом. В записи от 8 апреля 1868 г. о князе – женихе Настасьи Филипповны – сказано: «Смешон. Как он отклоняет смех». Писатель поставил перед собою вопрос: не стоит ли усилить «комическое» в Мышкине и расширить сферу его проявления. По замыслу писателя, симпатия к герою должна возрастать оттого, что он принимает насмешливое отношение к себе как нечто совершенно естественное.

Н. Минихен подчеркивает, что пробуждение сострадания к «осмеянному и не знающему себе цены прекрасному» стало и для Достоевского одним из средств воздействия на сердца читателей. «При этом не только сам Мышкин часто “отклоняет смех” над собой, как это мыслилось автором первоначально, – отклоняют смех от главного героя и действующие лица романа. Почти во всех случаях «осмеяния» героя острейшее сочувствие к нему испытывают – тем усиливая его и в читателе – действующие лица романа. Чаще всего это Епанчины: их эмоциональные высказывания способствуют раскрытию облика князя и оберегают образ от снижения. Эта особенность (не свойственная роману Сервантеса) проявляется как в эпизодах, исполненных мягкого комизма, так и в остро драматических. В VI главе Второй части «Идиота» устами Аглаи Епанчиной высказана одна из важнейших мыслей о Мышкине: он – «тот же Дон Кихот, но только серьезный, а не комический»197197
  Достоевский Ф.М. – Т. 8. 1. С. 27.


[Закрыть] (8; 207). Введение этого высказывания в роман было завершающим моментом объединения в образе князя нескольких идей, восходящих к литературным источникам. При этом все они подчинены главной идее, лежащей в основе замысла, – евангельской идее «Князя Христа».

Достоевский в «Дневнике писателя» указывает не только на положительные черты Дон Кихота, из которых многие свойственны и его герою. Он с большой глубиной и проникновенностью пишет о том, чего «недоставало» герою Сервантеса. С точки зрения Н.Н. Соломиной-Минихен, эти строки представляют наибольший интерес для исследователей, так как помогают понять, какими качествами Достоевский стремился наделить Мышкина – по контрасту с Дон Кихотом. Не отсутствие «комического» в герое делает его «серьезным Дон Кихотом», а ясное осмысление Мышкиным своего положения и реальный, а не фантастический характер его деятельности, его «подвигов», заключает Н.Н. Соломина-Минихен.

Автор вышедшего в США пятитомного труда о творчестве Достоевского Дж. Фрэнк обращает внимание и на мотивы в романе «Идиот», созвучные произведениям других авторов. В герое романа А.Ф. Вельтмана, одного из любимых русских писателей Достоевского, «Новый Емеля, или Превращения» (1845), американский литературовед увидел образ, предвосхищающий во многом характер князя Мышкина.

В. Террас198198
  Terras V. On the nature of evil in «The Brothers Karamazov» // Text and context: Essays to honor Nils Ake Nilsson. – Stocholm, 1987. – P. 58–65.


[Закрыть] считает, что Достоевский подвергал «чужие голоса» творческой переработке, чтобы использовать для выражения своей собственной художественной идеи. Американский ученый подчеркивает, что Ю. Тынянов и М. Бахтин выдвинули положения, которые позволили отойти от бесплодного поиска «влияний и заимствований» и увидеть в цитатах, реминисценциях, отзвуках и мотивах произведений других авторов, вкрапленных в текст Достоевского, органичные части единого и целостного нового текста. А. Бем замечал: «Внимательное изучение отдельных произведений Достоевского показало, что он чрезвычайно восприимчив к чужому художественному творчеству»199199
  Бём. С. 6–7.


[Закрыть].

Писателей двух эпох объединяют художественные искания, направленные на создание образа «положительно прекрасного» человека. Американский философ Джеймс Сканлан в монографии «Достоевский-мыслитель»200200
  Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского: В 30 т. – Л.: Наука, 1972–1990. – Т. 22. – С. 92.


[Закрыть] напоминает, что в начале 1868 г. в письме к племяннице Софье Достоевский писал по поводу идейного замысла романа «Идиот»: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека… Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы – еще далеко не выработался. На свете есть только одно положительно прекрасное лицо – Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица, уж конечно, есть бесконечное чудо»201201
  Там же. – Т. 28. 2. С. 251.


[Закрыть].

Красота Христа для Достоевского, по крайней мере отчасти, заключается в том, что Он, как воплощение Бога, олицетворял метафизический синтез Божественного и человеческого. Но то, что Достоевский имел в виду также и нравственную природу Богочеловека Христа, становится ясно, когда в этом же контексте Достоевский перечисляет другие значительные литературные попытки создать «прекрасные образы». Эти три «сильные попытки» – Дон Кихот («самый завершенный» в христианской литературе), мистер Пиквик и Жан Вальжан. Мы можем предположить, что Достоевского привлекали эти образы, так как все они были щедрыми идеалистами, не замышлявшими зла. Стремившимися приносить пользу другим – по сути, воплощениями закона любви. Он относил успех первых двух на счет того, что создатели их испытывали «сострадание к осмеянному и не знающему своей цены прекрасному» (там же)202202
  Там же.


[Закрыть]. Л. Букетова-Туркевич203203
  Buketoff-Turkevich L. Cervantes in Russia. – Prinston univ. press, 1950.


[Закрыть] отмечает, что чистота сердца и альтруизм князя Мышкина, идеализация далеко не безупречной женщины напоминают нам о Дон Кихоте Ламанчском.

Джеймс Сканлан204204
  Scanlan J.P. Dostoevsky the Thinker. – Itaca and London, 2002.


[Закрыть] напоминает, что, хотя Достоевский заявлял еще в 1854 г., «что нет ничего прекраснее… Христа»205205
  Достоевский Ф.М. – М.–Л., 1930. – Т. 28. 1. С. 176.


[Закрыть], он только после 1864 г. в своих художественных произведениях, в публицистике и в письмах называл «прекрасным» не только высшее нравственное содержание, которым обладал лишь Христос, но и глубоко нравственные состояния других субъектов. В письме к С.А. Ивановой 1 (13) января 1868 г.206206
  Достоевский Ф.М. Письма. – М.–Л., 1930. – Т. 2. С. 69–73.


[Закрыть] Достоевский сопоставлял героя своего романа «Идиот» (1868) князя Мышкина с героями произведений западноевропейской литературы: с Дон Кихотом Сервантеса, Пиквиком Диккенса, Жаном Вальжаном Гюго. В 1876 г., после создания романов «Идиот» и «Бесы», Достоевский писал о романе «Дон Кихот» в «Дневнике писателя»: «Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения. Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, и это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек…»207207
  Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского: В 30 т. – Л.: Наука, 1972–1990. – Т. 22. – С. 92.


[Закрыть]

В книге Л. Букетовой-Туркевич «Сервантес в России»208208
  Buketoff-Turkevich L. Cervantes in Russia. – Prinston univ. press, 1950.


[Закрыть], вышедшей в 1950 г. в США, в главе о творчестве Достоевского сравниваются действия Христа, Дон Кихота и Мышкина. Если «цель Христа была заключена в Нем Самом», Он Сам истина и путь, Он живет, не исходя из каких-либо установок, то герои романов Сервантеса и Достоевского стремятся жить по заранее заготовленным схемам, в чем и состоит их глубокое отличие от Христа.

Интерес американских литературоведов к роману Ф.М. Достоевского «Идиот» (1868) вызван преимущественно тем, что его система образов воспринималась ими на основе опыта создания характера в западноевропейской литературе.

В связи с этим американские литературоведы рассматривают роман «Идиот» в сравнении с литературой Западной Европы. Их также интересует вопрос, как Достоевский в романе «Идиот» изображал раздвоенность души человека, живущего в условиях общественного кризиса.

В книге американского слависта Энгуса Колдера «Открытие России: Проза XIX в. – от Пушкина до Чехова» дана общая характеристика романа «Идиот». По мнению автора монографии, у Достоевского были блестящие прозрения, но были и неудачные догадки: «Если Мышкин уподобляется в романе Христу, то в таком случае представление Достоевского о Христе весьма необычно, так как Мышкин предстает странным и слабовольным человеком и его доброта носит не спасительный, а разрушительный характер»209209
  Calder A. Russia discovered Nineteenth-century fiction from Pushkin to Chekhov. – N.Y.: Barnes a. Noble, 1976. – XIII. – P. 178.


[Закрыть]. Э. Колдер отмечает, что «Достоевский в значительно большей мере опирался на свои впечатления о западноевропейском искусстве и литературе, чем Л. Толстой и даже Тургенев. Увиденная Достоевским в Базеле картина Гольбейна-младшего “Христос в гробу” и воспоминание о ней стало важным мотивом в романе “Идиот”»210210
  Ibid. – P. 184.


[Закрыть].

В то время как Э. Колдер видит в романе «Идиот» нечто нереальное и искусственное, то другой американский славист, Дэвид Гроссфогел, утверждает, что содержание романа Достоевского – это сама безыскусная правда жизни. В образе князя Мышкина воплощено понятие бесхитростной правды и поэтому он близок современному мировосприятию, но вместе с тем герой Достоевского отделен от остального человечества своей «святой болезнью», которая наделяет его сверхъестественным видением.

Все эти сложности, возникшие при создании образа князя Мышкина, подсказывали Достоевскому возможность трактовки его в комическом духе. Не случайно во время работы над образом главного героя романа «Идиот» его автору приходил на память образ Дон Кихота. Однако комической трактовки в романе Достоевского не получилось. «Князь Мышкин, конечно, похож на Дон Кихота: он совершает добродетельные поступки, но сам не осознает своей добродетельности и не пытается как-то связать ее с интересами других людей». В результате его встречи с другими действующими лицами романа оборачиваются большими бедами для последних. Мышкин постоянно «спотыкается о кровавые корни реальности, в ее наиболее тривиальных и в наиболее трагических формах». Иллюзорный мир Дон Кихота находится вне опасности, поскольку он отдален от объективного внешнего мира, так как он зависит от самого героя Сервантеса, в то время как Мышкин подвержен влиянию вполне реальных сил, которые заставляют признать его невозможность абсолютного добра. «Так герой Достоевского становится участником трагедийного финала, который он тщетно пытался предотвратить»211211
  Grossvogel D.I. Limits of the novel» Evolution of a form from Chaucer to Robbe-Grillet. – Ithaca (H.Y.): Cornell univ. press, 1968. – IX. – P. 316.


[Закрыть].

Князь Мышкин, с его «абсолютной» святостью, сталкивается с «неабсолютными» свойствами общества и оказывается в тупике. Выходом из этого тупика была предпринятая Достоевским драматизация его характера. Вместо Мышкина как «эмблемы добра, близкой к фигуре Христа» появляется «диалектический образ» Мышкина, который в доме Рогожина замечает картину Гольбейна-младшего «Христос в гробу» и визуально различает человеческие страдания и муки. Этот образ «святости», страдающей от людей, побуждает Мышкина стать «посредником» между «абсолютным» добром Христа и несовершенными человеческими натурами.

Джозефу Фрэнку, автору изданной в США четырехтомной монографии о творчестве Достоевского, образ князя Мышкина представляется воплощением нравственного идеала, который до романа «Идиот» еще не встречался в русской литературе. Особую функциональную нагрузку в романе, по мнению Дж. Фрэнка, выполняет эпизод, в котором Аглая посылает князю ежа в знак примирения с ним. По мнению американского слависта, этот эпизод свидетельствует и о любви героев романа Достоевского к природе, и о доброте этих героев, и об автобиографических воспоминаниях самого Достоевского, с любовью относившегося к природе.

Интерпретаторы романа «Идиот», отечественные и зарубежные, сходятся во мнении, что образ Мышкина совершенно не укладывается в идеальный образец и лишен иконописного лика. По определению Вячеслава Иванова, князь Достоевского «и мудрый провидец», «и глупец» одновременно. С точки зрения Ольги Меерсон, определение «Князь Христос» «не обязательно свидетельствует о том, что, по замыслу Достоевского, князь тождествен Христу»212212
  Меерсон О. Скелетом наружу // Достоевский и мировая культура. Альманах № 23. – СПб., 2007. – С. 101.


[Закрыть]. Это сравнение может говорить и о том, что герой «Идиота» слишком много принимает на себя, на самом деле не являясь Христом, т.е. оказывается пародийным персонажем.

Эволюцию образа князя Мышкина прослеживает Денис Патрик Слэттери в монографии «Идиот, фантастический князь Достоевского: Феноменологический подход»213213
  Slattery D.P. The Idiot, Dostoevsky's fantastic prince: A phenomenological approach. – N.Y. etc.: Lang., 1983. –VII, 226 p. – (Amer. univ. studies; Ser. 12. Slavic lang. a. lit.)


[Закрыть]. Американский литературовед подчеркивает, что роман Достоевского «Идиот», не вызвавший значительных споров среди критиков, чаще всего получает неверную интерпретацию в результате недостаточного внимания к аллегорическому смыслу романа, фантастической природе главного героя и гипертрофированного интереса к моментам его эпилептического состояния.

Князь Мышкин предстает в романе «ангельским духом», олицетворяющим невинную и свободную душу, оторванную от земных забот, или человеком, «до грехопадения», живущим вне земного, ограниченного пространства, времени и причинной связи. В первой части романа князь живет еще по «своему собственному», «швейцарскому времени». Это «свое» время он стремится перенести в жизнь петербургского общества, чтобы заменить им «временность» и быстротечность повседневного мира. Этот временной контрапункт – существенный элемент художественной романной структуры, в связи с чем особое значение приобретают в «Идиоте» воспоминания князя о его жизни за границей. Во всех историях, рассказанных им, присутствуют темы «временности» и смерти. Воспоминания Мышкина заключают в себе основные сюжетные линии романа. Например, в рассказе о Мари образ несчастной девушки из швейцарской деревни аллегорически связан с образом Настасьи Филипповны – центром «земной» линии романа. Достоевскому удалось показать прошлое и настоящее действующих лиц романа одновременно. Мышкин рассказывает историю Мари, предвосхищая трагическую «развязку» Настасьи Филипповны. Многие действующие лица романа начинают полнее понимать действительность благодаря влиянию на них князя, хотя «фантастический спаситель» не способен изменить нравственную атмосферу общества.

Лишь в конце романа князь смог приблизиться к истине и реальности. Эпизод с разбитой вазой символизирует крушение мировоззрения князя, в частности его представлений о спасительной силе красоты. «Ангелоподобный князь» упал с вершин «абстрактной невинности» на землю человеческой греховности. Он начал приобретать более реальные представления о человеческой любви как деятельной силе, включающей страдание как одну из составляющих человеческого счастья. Для Мышкина этот новый аспект любви раскрылся лишь после того, как он пересмотрел свое представление о красоте, которая «спасет мир». Страдание противостоит его невинности, и он находит в себе силы ответить страданием и любовью другому человеку.

Исследователи романа «Идиот», рассматривая образ князя Мышкина, сосредоточивают внимание либо на евангелических его чертах, либо на донкихотских, имея в виду два источника происхождения персонажа Достоевского: Евангелие и «Дон Кихот». Однако «контрапунктные» сочетания «христоподобия» и «рыцареподобия» в образе князя Мышкина прежде не выявлялись. Американский литературовед Евгений Сливкин стремится проследить в романе «Идиот» тонкое взаимодействие двух дискурсов – евангельского (дискурс 1) и рыцарского (дискурс 2).

Автор отмечает, что образы средневековья, то и дело возникающие в творчестве Достоевского, очевидно, имеют биографическую подоплеку: юные годы Достоевского прошли в стенах Михайловского замка – здания, исторически связанного с Мальтийским орденом. Во дворцах, построенных Павлом I, парадные помещения оформлялись как вместилища рыцарского Круглого стола. В Михайловском замке такими помещениями являются Мальтийский тронный зал и Овальная гостиная. По мнению американского исследователя, «рыцарские идеи, воплощенные в alma mater будущего писателя, не могли не оказать влияния на юного Достоевского»214214
  Там же. – С. 80.


[Закрыть].