Текст книги "Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)"

Поставленная перед детьми задача – стать идеологически безупречной личностью, познавая при этом собственные реальные достоинства и недостатки, – была настолько сложной и нежизнеспособной, что, кажется, вызывала скрытое недоверие даже у участников дискуссий о воле конца 1940-х. Но эта задача имела одно очевидное и очень простое решение: совмещение «самоубеждения» и самопознания могло стать элементом воображаемой ситуации, в которой усвоение или переоткрытие советской идеологии оказалось бы не навязанным извне, а следствием личного выбора из нескольких возможностей. Эта модель соответствует самосознанию юного партизана на вражеской территории. Она была разработана в многочисленных произведениях о юных партизанах и партизанках, появившихся в 1942 – 1950 годах, прежде всего – в романе А. Фадеева «Молодая гвардия», первая редакция которого была написана, как известно, в 1945 – 1946 годах.

Роман этот был очень популярен, тем более что его немедленно после публикации включили в школьную программу. По результатам опроса школьников Узбекистана, во второй половине 1940-х их любимыми героями – разумеется, после Ленина и Сталина – были персонажи «Молодой гвардии»351351
  Краснобаев И.М. Герои учащихся VIII – X классов средних школ // Советская педагогика. 1948. № 4. С. 72 – 79.


[Закрыть]. Вполне возможно, что результаты опроса не были фальсификацией. Однако они выглядели отчасти парадоксально: в государстве, где ежедневно производились аресты по сфабрикованным обвинениям в заговорах и тайной подрывной деятельности, кумирами молодежи оказались подпольщики, хотя и действующие на вражеской территории. Эту же модель реализует в своей повести и Губарев: Оля и Яло оказываются в Королевстве кривых зеркал. Но – в отличие и от молодогвардейцев, и от воспетого Губаревым Павлика Морозова – результатом пережитых Олей приключений становится не только победа над Нушроком и спасение Гурда, но прежде всего – самопознание, благодаря которому Оля начинает с большим вниманием и сочувствием относиться к людям, окружающим ее по эту сторону зеркала.

Не менее сложным, чем интерпретация автономии личности, для советских педагогов и психологов был вопрос о рефлексии. Пропаганда 1930-х придавала самоанализу отрицательные эмоциональные коннотации, связанные с идеей бесплодного «самокопания». Ведение дневников описывалось в прессе второй половины 1930-х как признак двуличия, свидетельствующий о том, что автор дневника не готов рассказывать коллективу, в котором он учится или работает, о том, что у него или у нее на душе352352
  Чудакова М.О. Судьба «самоотчета-исповеди» в литературе советского времени (1920-е – конец 1930-х) // Чудакова М.О. Литература советского прошлого. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 393 – 420.


[Закрыть].

В русской культуре начала ХХ века была достаточно влиятельная традиция осуждения психологической «интеллигентской» рефлексии как начала, разъедающего волю и препятствующего созидательному действию. По-видимому, отрицательное отношение к психологической рефлексии получило новый импульс в период «великого перелома» 1929 – 1930 годов – и тогда же было резко идеологизировано. Теперь отказ от самоанализа мог быть понят как проявление лояльности партии и государству. В своей стихотворной речи на XVI съезде ВКП(б) (1930) «поэт-комсомолец» Александр Безыменский заклеймил самоанализ как практику, расслабляющую волю настоящего большевистского писателя:

 
А иные
честнейшие сознались,
Говоря о других и себе,
Что, мол, действенный самоанализ
Нам дороже,
Чем преданность борьбе353353
  Намек (сразу после этого пассажа расшифрованный в пояснении Безыменского) на прозаика Юрия Либединского, – как и Безыменский, члена РАПП. Либединский заявил в одной из своих тогдашних статей, что «отсутствие у коммуниста действенного самоанализа не может быть подменено никаким другим психическим свойством – ни мужеством, ни преданностью революции».


[Закрыть].
<…>
Большевистскую литературу
Надо вырастить
Большевикам!
Не теряя ни дня, ни часа
Надо звать,
чтобы слово ее
Было мощным оружием класса,
А не психолóжеским
Нытьем.
 

(Аплодисменты)354354
  XVI Съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б): Стенографический отчет. М.; Л.: Гос. изд-во, 1930. С. 400 – 401. Разрядка источника передана курсивом.


[Закрыть]

Это идеологическое ограничение было смягчено во время войны, в 1943 году – как раз в этот момент была опубликована первая часть повести М.М. Зощенко «Перед восходом солнца», посвященная этической необходимости самоанализа. Но буквально через год запрет возобновился (то же произведение Зощенко было официально осуждено в статье А.М. Еголина, заведующего отделом печати Управления пропаганды и агитации ЦК – но больше чем через год после публикации, то есть «задним числом»355355
  Еголин А.М. За высокую идейность советской литературы // Большевик. 1944. № 11 – 12. С. 39 – 49. Вскоре после появления этой статьи с критикой повести М. Зощенко «Перед восходом солнца» А.М. Еголин сказал Зощенко: «Повесть хорошая» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 460. Л. 10, цит. по: Сталин и космополитизм. 1945 – 1953. Документы Агитпропа ЦК / Сост. Дж. Наджафова, З. Белоусовой. М.: Международный фонд «Демократия»; Материк, 2005).


[Закрыть]), и три года спустя, в 1946-м, А. Жданов в своих двух докладах о журналах «Звезда» и «Ленинград» утверждал: «…в этой повести Зощенко выворачивает наизнанку свою пошлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием, с желанием показать всем: – Смотрите, вот какой я хулиган»356356
  Цит. по: Жданов А.А. Доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград». М.: Госполитиздат, 1952. С. 5.


[Закрыть].

Поэтому советские педагоги и психологи были крайне затруднены в выборе терминологии, обозначающей процесс самопознания в процессе воспитания собственных воли и характера. Слово «рефлексия» тогда употребил в положительном смысле только психолог Сергей Рубинштейн, закончивший в 1914 году факультет философии Марбургского университета и не забывший принятую в ХХ веке философско-психологическую терминологию: «Воля в собственном смысле возникает тогда, когда человек оказывается способным к рефлексии по отношению к своим влечениям, к тому, чтобы так или иначе отнестись к ним. <…> В результате его действия определяются уже не непосредственно его влечениями как природными силами, а им самим»357357
  Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии: Учебник. М.: Учпедгиз, 1946. С. 510.


[Закрыть]. В остальных случаях использовались описательные конструкции, такие как «изучение человеком самого себя» В. Селиванова.

Один из самых нетривиальных выходов из положения придумала молодой тогда психолог Антонина Бардиан (впоследствии – автор книг и пособий по возрастной и педагогической психологии). Она использовала цитату из «Капитала» Маркса, где происхождение психологической рефлексии объяснено через первоначальный (и сохранившийся в немецком языке) смысл слова «рефлексия» – «отражение»: «Сопоставляя действия и поступки других людей с собственными, непосредственно реагируя на них, он [школьник] “открывает” в себе черты собственной личности. К. Маркс по этому поводу говорил: “Человек сначала смотрится, как в зеркало, только в другого человека”»358358
  Бардиан А.М. О самовоспитании // Семья и школа. 1950. № 7. С. 4 – 8, здесь цит. с. 6 – 7. Ни в одной другой из найденных мной советских статей по воспитанию воли этой цитаты из Маркса нет.


[Закрыть].

Полностью цитата из Маркса – а именно примечание 18 в первом томе – в русском переводе выглядит так:

В некоторых отношениях человек напоминает товар. Так как он родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: «Я есмь я», то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода «человек»359359
  Цит. по изд.: Маркс К. Капитал / Пер. с нем. под ред. И.И. Скворцова-Степанова // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. М.: Гос. изд-во полит. лит-ры, 1960. Т. 23. С. 62.


[Закрыть].

По-видимому, эта метафора Маркса – найденная непосредственно в «Капитале» или вычитанная из статьи Антонины Бардиан – и стала основой сюжета повести Владимира Губарева «Королевство кривых зеркал». Губарев в 1949 году ушел с поста заведующего кафедрой пионерской работы Центральной комсомольской школы, но продолжал писать и публиковать пропагандистские книги для молодежи и, скорее всего, следил за педагогической периодикой, тем более за популярным журналом «Семья и школа», и статью Бардиан, скорее всего, знал. «Капитал» – трудная для понимания книга, и Губарев мог не дочитать ее до конца, но читать почти наверняка пробовал и до примечания 18 мог добраться без особого труда – оно находится почти в самом начале книги. Однако «зеркальную» метафору Маркса Губарев сделал основой сюжета с помощью приема, придуманного Льюисом Кэрроллом.

Использование метафоры Маркса для изображения рефлексии позволяет объяснить странный факт: семантика зеркала и переворачивания слов в сочинении Губарева принципиально отличается от семантики подобных предметов и действий в предыдущих произведениях соцреализма, в том числе для детей – в них зеркало являет героям образы будущего, и перевернутые слова приходят оттуда же. В 1924 году в Харькове была издана повесть одного из основателей пионерской организации, бывшего главного редактора журнала «Петроградский скаут» Иннокентия Жукова (1875 – 1948) «Путешествие звена “Красной Звезды” в страну чудес» – о том, как группа советских школьников попадает в будущее и наблюдает там воплощение коммунистической мечты. В этом сочинении термины и географические названия, употребляемые людьми будущего, получены путем переворачивания обычных слов: город Афу – Уфа, напиток далокош – шоколад и т.п.360360
  Благодарю Светлану Г. Маслинскую, обратившую мое внимание на это произведение. На Белых чтениях в РГГУ 2013 года С.Г. Маслинская представила доклад с подробным анализом повести Жукова.


[Закрыть] Губарев как журналист, а затем и главный редактор «Пионерской правды» должен был быть знаком с Жуковым, который в 1930-е годы, уже уйдя на пенсию, регулярно обращался в ЦК ВЛКСМ с предложениями о реформе пионерской организации.

В фильме Г. Александрова «Цирк» (1936) герои смотрятся в зеркальную крышку рояля и видят свое будущее361361
  См. об этой сцене: Хэнсген С. Фантасмагории соцреалистического канона // Советское богатство: Статьи о культуре, литературе и кино. К 60-летию Ханса Гюнтера. СПб., 2002. С. 432.


[Закрыть]. Аналогично, в зеркале видит свою дальнейшую жизнь и героиня фильма «Светлый путь» Таня Морозова. У Губарева же зеркало обращает героиню не к будущему, а к ее собственным недостаткам, а потом помогает перейти в книгу, где Оля и Яло оказываются в мрачном Королевстве кривых зеркал.

Коллектив и личность: трансформация романтического образа «двойника» в повести В. Губарева

Советская педагогика в конце 1940-х выдвигала два взаимнодополнительных императива. Она настаивала, что ребенка воспитывает коллектив (об этом много писал А.С. Макаренко, который к этому времени снова стал широко цитируемым автором, хотя к моменту своей смерти в 1939-м находился в состоянии тяжелого конфликта с педагогическим истеблишментом), и одновременно – что ребенок должен воспитывать себя сам. В СССР между двумя этими подходами существовало скрытое противоречие из-за того, что государство брало на себя полномочия тотального социального «конструктора», а личность растущего ребенка должна была в идеале слиться со своим социальным местом – это и была социализация по-советски362362
  См. об этом: Ушакин С. Поле боя на лоне природы: от какого наследства мы отказывались // Новое литературное обозрение. 2005. № 71.


[Закрыть]. Понятно, что личности – объекту социального конструирования со стороны коллектива и государства – доверять воспитывать саму себя не стоит.

Губарев предложил в своем роде гениальный выход из этого противоречия: отрицательную сторону характера Оли – Яло – воспитывает коллектив, но состоящий… из одного человека – самой же Оли.

Этот неожиданный поворот, придуманный Губаревым и не имеющий более ранних прецедентов, позволяет объяснить особенность советской реализации мотива двойника в фантастических произведениях о роботах 1960-х годов. В литературе романтизма двойник, как правило, воплощает теневую сторону «оригинала» и наносит ему существенный ущерб или пытается убить, сжить со света, вытеснить с занимаемой социальной позиции. В неофициальной культуре советского времени такая трактовка мотива двойника тоже есть, хотя она обычно осложнена металитературной рефлексией – ср. пьесу Е. Шварца «Тень» (1940) или фантастический роман Александра Шарова «После перезаписи» (1966). Но есть и другая трактовка, при которой «оригинал» и «двойник» – дети или молодые люди, воспитывающие друг друга и научающиеся помогать друг другу в трудной ситуации363363
  Похожий сюжетный ход есть в американских голливудских фильмах, но там он реализован иначе и не связан с мотивом двойничества. Есть целый класс кинокартин о людях, которые изначально ненавидят друг друга, но оказываются почему-либо объединены необходимостью совместных действий в трудной ситуации и научаются кооперации – в диапазоне от психологической драмы Стенли Крамера «Скованные одной цепью» (The Defiant Ones, 1958) до легкомысленной комедии Ника Харрана «Мальчик в девочке» (It’s a Boy Girl Thing, 2006).


[Закрыть]. Наиболее известное произведение, где мотив романтического двойничества видоизменяется таким образом, – тетралогия Евгения Велтистова о школьнике Сереже Сыроежкине и его визуальном двойнике, гениальном роботе Электронике (публ. 1964 – 1986) и снятый на основе первых трех повестей цикла телевизионный мини-сериал «Приключения Электроника» (реж. Константин Бромберг, 1979)364364
  Я анализировал его в статье: Кукулин И. Четвертый закон робототехники: фильм «Приключения Электроника» и формирование «поколения 1990-х» // Веселые человечки. Культурные герои советского детства / Под ред. М. Липовецкого, И. Кукулина, М. Майофис. М.: Новое литературное обозрение, 2008. О трансформации мотива двойничества см. с. 491 – 493.


[Закрыть].

Зафиксировав идейные и сюжетные изобретения Губарева, в заключительных разделах этой главы я все-таки попытаюсь ответить на вопросы о том, почему все-таки Губарев вдруг откликнулся на пропагандистскую кампанию о «воспитании воли» и почему избрал для своей повести такой неожиданный сюжет.

«Жизненные идеалы» литературы: модели самовоспитания и образцы для подражания

Важнейшим вопросом в статьях о «воспитании воли и характера» было формулирование практических выходов из кризиса школы – ради этого кампания и проводилась. Предложенные в разных статьях варианты решения могут быть сведены к двум:

1) советские психологи без ссылок на источники описывали техники самовоспитания или методы их разработки, известные из не столь идеологизированных психологических работ или даже из религиозных традиций;

2) более ортодоксальные – или более запуганные365365
  Среди наиболее плодовитых авторов статей о «воспитании воли и характера» – психологи Соломон Ривес и Эле Моносзон, которые были активными участниками школьных экспериментов 1920-х годов, попавших под запрет в 1930-е. Этих авторов легко могли обвинить если не в педологии, то в пропаганде какого-нибудь столь же наказуемого учения. См., например: Помелов В.Б. Путь в педагогику начинался на Вятке (к 100-летию со дня рождения Эле Исаевича Моносзона) // Герценка: Вятские записки: [науч. – попул. альм.]. Вып. 14 / Под ред. Н.П. Гурьяновой и др. Киров: Лобань; ОУНБ, 2009 (http://www.herzenlib.ru/almanac/number/detail.php?NUMBER=number14&ELE ENT=gerzenka14_4_1).


[Закрыть] – авторы предлагали школьникам выстраивать свою психику по образцу волевых литературных героев, а учителям – поощрять их в этой работе.

Приведу два примера первого подхода.

Журнал «Советская педагогика» в 1950 году публикует статью К.И. Лебедева, в которой автор сетует на «существенный пробел» во всех советских учебниках психологии: «…отсутствие теории, объясняющей способность человека господствовать над собой»366366
  Лебедев К.И. К вопросу об изложении теории воли в учебниках психологии // Советская педагогика. 1950. № 1. С. 64 – 67, цит. с. 65.


[Закрыть]. Чтобы дать эскиз такой теории, Лебедев пересказывает, как свои собственные, идеи Л.С. Выготского. Возможно, впрочем, что этот «концептуальный ход» был не плагиатом, а попыткой реабилитировать теорию, автора которой называть в советской печати было нельзя. Некоторые работы Выготского были запрещены еще до его смерти в 1934 году, а после постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе Наркомпросов» (4 июля 1936 г.) имя психолога в СССР стало почти полностью табуированным, так как он-то и был одним из создателей советской педологии367367
  Выготский Л.С. Педологические основы работы с умственно отсталыми и физически дефективными детьми // Педагогическая энциклопедия. М.: Работник просвещения, 1928. Т. 2. Стб. 391 – 398; Он же. О педологическом анализе педагогического процесса // Выготский Л.С. Умственное развитие детей в процессе обучения: Сб. статей. М.; Л.: Государственное учебно-педагогическое издательство, 1935. С. 116 – 134. Выготский публиковался в журнале «Педология». Стенограммы его «Лекций по педологии» 1933 – 1934 годов были сохранены его учеником С.А. Коротаевым и уже в постсоветское время подготовлены к печати и изданы дочерью этого психолога Г. Коротаевой: Выготский Л.С. Лекции по педологии. Ижевск: Удмуртский университет, 2001. На Выготского в 1940-е годы мог ссылаться, кажется, только А.Р. Лурия в своей книге «Травматическая афазия» (М., 1947) – вероятно, получив такое исключительное право как автор новаторской методики реабилитации раненых солдат во время Второй мировой войны.


[Закрыть]. Тем не менее Лебедев фактически пересказывает в своей статье концепцию интериоризации внешнего знака и интерпретацию знака как орудия, с помощью которого человек овладевает собственной психикой: «…владея речью, общаясь с другими людьми, подвергаясь воздействиям с их стороны и воздействуя на них, человек научился воздействовать на себя […] благодаря речи он может воздействовать на себя, подобно тому как он воздействует на других»368368
  Лебедев К.И. Указ. соч. С. 67.


[Закрыть]. Эта схема была разработана Выготским в книге «Мышление и речь».

Владимир Селиванов в своей статье предлагает учителям давать школьникам «упражнения в произвольном внимании» – и в качестве таких упражнений описывает медитации на произвольно выбранный небольшой предмет: карандаш, спичку, кусок стекла, камень и т.п.369369
  Селиванов В.И. Самовоспитание воли и характера. С. 25 – 26.


[Закрыть] – то есть, фактически, технику, близкую к буддистским методам самодисциплинирования.

Сведений о применении подробного рода «пересказанных методик» мне найти пока не удалось. Скорее всего, этот подход не получил развития, а в период «оттепели» потерял всякий смысл – тогда были «реабилитированы» и переизданы оригинальные тексты Л. Выготского, П. Блонского и других значительных психологов, позволявшие более или менее нюансированно обсуждать процессы рефлексии и интроспекции.

Примеров второго подхода – описания воспитания воли с помощью литературных примеров – в конце 1940-х годов было намного больше. Судя по всему, этот метод, предполагавший не столько самопознание подростка, сколько сравнение с недосягаемым образцом или сильную эмоциональную реакцию на произведение, был сочтен более перспективным. Не был он забыт и в школе 1960-х, хотя и перестал считаться панацеей от всех психологических проблем.

В 1948 году в «Советской педагогике» была напечатана программная (открывающая первый номер) статья Соломона Ривеса «Волевые черты нового человека». И примеры волевых, и примеры безвольных людей в ней взяты из литературы: безвольные – «лишние» люди из произведений XIX века, противоположность им составляют герои «Непокоренных» Б. Горбатова и «Молодой гвардии» Фадеева370370
  Ривес С.М. Волевые черты нового человека // Советская педагогика. 1948. № 1. С. 12 – 26, здесь см. с. 12 – 13.


[Закрыть]. Описание поведения Олега Кошевого С. Ривес приводит по роману Фадеева, как если бы Кошевой был не историческим лицом (да еще и посмертно удостоенным звания Героя Советского Союза), а только литературным персонажем371371
  Там же. С. 19.


[Закрыть].

Владимир Селиванов пишет, что самовоспитание возможно под воздействием жизненного идеала, а на идеалы оказывает влияние литература372372
  Селиванов В.И. Указ. соч. С. 19.


[Закрыть] – следовательно, решающее влияние имеет правильный выбор круга чтения для ребенка.

Эле Моносзон рассказывает об учителях, использующих литературные иллюстрации в беседах о дисциплине и нравственных качествах, – в советской педагогике эти темы незаметно переходили друг в друга. Так, М.И. Алексеева, учительница женской средней школы № 240 г. Москвы, изучала с детьми «Правила для учащихся» и, говоря о требовании «быть внимательным, предупредительным к старикам, маленьким детям, слабым, больным; уступать им дорогу, место, оказывать всяческую помощь», велела для понимания этого пункта прочитать повести Владимира Короленко «Дети подземелья» и «Слепой музыкант», «Комнату на чердаке» Ванды Василевской и рассказ Валентины Осеевой «Бабка»373373
  Моносзон Э.И. Воспитание сознательной дисциплины учащихся // Советская педагогика. 1946. № 10 – 11. С. 42 – 59, здесь цит. с. 53.


[Закрыть]. Рассказ «Бабка», действие которого происходит в довольно условной советской семье, и доныне используется в средних классах российских школ при проведении уроков на морально-этические темы374374
  См., например: Воробьева И.С. Проблемы взаимоотношений в семье по рассказу В. Осеевой «Бабка». 6-й класс [типовой план урока] // Сайт газеты «Первое сентября». Фестиваль педагогических идей «Открытый урок». Раздел «Внеклассная работа» (http://festival.1september.ru/articles/589960/). Перед началом урока автор предлагает ввести детей в необходимое настроение с помощью композиции Джеймса Ласта «Одинокий пастух».


[Закрыть], а остальные элементы этого списка достаточно удивительны: способность к состраданию в советских школьниках предлагалось воспитывать с помощью произведений, персонажи которых живут не в СССР, а в царской России (оба сочинения Короленко) или в независимой межвоенной Польше, описанной в достаточно мрачных тонах (повесть Василевской).

Этот метод, который использовала М.И. Алексеева и пропагандировал Э.И. Моносзон (автор, в то время весьма востребованный375375
  См., например: Моносзон Э. Воспитание сознательной дисциплины учащихся в процессе обучения // Народное образование. 1947. № 7. С. 8; Он же. Воспитание убеждений и навыков сознательной дисциплины у учащихся // Народное образование. 1947. № 8. С. 45; Он же. Воспитание убеждений и навыков сознательной дисциплины у учащихся // Народное образование. 1947. № 9. С. 41.


[Закрыть]), позволяет лучше понять «партизанскую парадигму» послевоенного школьного воспитания, известную преимущественно по истории рецепции «Молодой гвардии»376376
  Ср., например: Маркасова Е. «А вот практику мы знаем по героям Краснодона…» // Неприкосновенный запас. 2008. № 2 (58).


[Закрыть]. Примеры героизма легко было взять из советской литературы социалистического реализма, а примеры сострадания и понимания другого человека встречались в ней намного реже. Поэтому их приходилось брать из произведений, описывающих дореволюционную или иностранную жизнь. Но и в этом случае образцами все равно оказывались дети, действующие во враждебном окружении; это менее значимо для повести «Слепой музыкант» и важно – для понимания «Детей подземелья» и «Комнаты на чердаке». Таким образом, действие «в тылу врага», как ни парадоксально, оказывалось одним из базовых структурных образцов для усвоения в советской школе конца 1940-х этических норм и навыков общественного поведения. (Возможно, такая система воспитания послужила основанием для репрезентации социального алиби в позднесоветские годы – например, в телесериале Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны»377377
  Липовецкий М. Искусство алиби: «Семнадцать мгновений весны» в свете нашего опыта // Неприкосновенный запас. 2007. № 3 (53).


[Закрыть].)

Нехватка литературы о взаимопонимании и сочувствии и о воспитании воли и характера в мирное время, возможно, привела идеологические инстанции к прямому заказу детским писателям и кинематографистам соответствующих произведений. Во всяком случае, в начале 1950-х их появляется сразу несколько, как если бы такой заказ был. Это, например, повесть Николая Носова «Витя Малеев в школе и дома» (1951), снятый по ней фильм Виктора Эйсымонта «Два друга» (1954) и фильм Анатолия Граника по сценарию Агнии Барто «Алеша Птицын вырабатывает характер» (1953). Аннотация фильма Граника гласит: «Маленький школьник-москвич, третьеклассник Алеша Птицын решил кардинально изменить свою жизнь: заняться самовоспитанием, избавиться от опеки строгих родителей и рассеянной бабушки, жить по строгому распорядку и не поддаваться соблазнам. Составив новый режим дня, Алеша начал новую жизнь: проснулся и встал сам, сделал утреннюю гимнастику и пошел в школу. В это время бабушка Алеши на вокзале разминулась со своей подругой детства, которая приехала к ней погостить вместе с внучкой. Случайно встретивший их Алеша решил провести для гостей столицы экскурсию по Москве, дабы восстановить в их глазах истинное представление о гостеприимных москвичах и исправить ошибку своей бабушки»378378
  Цитируется аннотация, опубликованная на нескольких сайтах в Интернете («Википедия» и др.).


[Закрыть].

Действие этих произведений, при всей их условности, приурочено к времени их создания («наши дни»). Авторы в обоих случаях неявно подменили тему заказа: и в повести о Вите Малееве, и в фильме Граника речь идет не о самоиндоктринации школьника, а о его социализации, а Носов добавляет к этому еще и последовательный самоанализ.

Костя шел и ничего не замечал. Потом он остановился, вынул из сумки дневник и полюбовался на свою четверку.

– Вот она, четверка! – улыбнулся он. – Сколько я мечтал о ней! Сколько раз думал: вот получу четверку и покажу маме, и мама будет довольна мной. Я знаю, что не для мамы учусь, мама всегда говорит об этом, но все-таки я хоть немножечко, а и для мамы учусь. Ведь ей хочется, чтоб ее сын был хорошим. Я буду хорошим, вот увидишь. И мама будет гордиться мной. Еще поднажму, и у меня будет пятерка. Пусть тогда мама гордится. И тетя Зина пусть тоже гордится. Пусть, мне не жалко. Ведь тетя Зина тоже хорошая, хотя и пробирает меня иногда.

Он остановился, спрятал в сумку дневник и огляделся по сторонам. Потом вздохнул полной грудью379379
  Цит. по: Носов Н. Витя Малеев в школе и дома. М.; Л.: Детгиз, 1952. С. 162.


[Закрыть].

В первом, журнальном издании Носов даже пародирует советскую педагогическую риторику, исподволь демонстрируя «зазор» между ней и подлинными переживаниями мальчика-подростка, но в последующих изданиях этот «зазор», к сожалению, устранен, поэтому взросление Вити выглядит одновременно и освобождением от недостатков, и индоктринацией. Главного героя учат определять свои поступки с помощью идеологизированных педагогических клише:

– Ты ведь знал, что твой товарищ поступает неправильно, и не помог ему исправить ошибку, – сказал [мне] Володя. – Надо было поговорить с ним серьезно, а если бы он тебя не послушался, надо было сказать учительнице, или мне, или ребятам. А ты от всех скрывал. <…> …Если б ты по-настоящему заботился о своем друге, то не давал бы ему списывать. Настоящий друг должен быть требовательным и не прощать недостатков товарища. Какой же ты товарищ, если миришься с тем, что твой друг поступает нехорошо? Такая дружба ненастоящая – это ложная дружба.

Все ребята начали говорить, что я ложный друг380380
  Там же. С. 124. Повесть после публикации в «Новом мире» (1951. № 6) по требованиям редакторов была переработана в сторону большей дидактичности, и об этом сумел в подцензурной печати написать З. Паперный: Паперный З. Витя Малеев в журнале и в книге (1952) // Паперный З. Самое трудное. Статьи. Рецензии. Фельетоны. М.: Сов. писатель, 1963. С. 430 – 436.


[Закрыть].

В отличие от Носова, Барто и Граника Губарев попытался уйти из современности и создать универсальную по своему смыслу дидактическую притчу – и сделать ее увлекательной. Для этого он решил использовать не только советскую поэтику изображения юных партизан и подпольщиков, но и элементы известных ему авантюрных сюжетов европейской литературы – «Трех мушкетеров», «Алисы в Зазеркалье» и комедий Шекспира. Есть в повести реминисценции и из известных произведений советской детской культуры – например, образ растущей книги, в которую уходят Оля и Яло, Губарев позаимствовал из финального эпизода фильма Александра Птушко «Золотой ключик» (1939)381381
  О значении образа растущей книги в «Буратино» см.: Прохоров А. Три Буратино: эволюция советского киногероя // Веселые человечки: Культурные герои советского детства / Сост. и ред. И. Кукулин, М. Липовецкий, М. Майофис. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 158.


[Закрыть]. По-видимому, Губарев стремился, чтобы идея самовоспитания в повести предстала максимально доходчивой и интересной для юных читателей.

Каждая из использованных в «Королевстве…» сюжетных реминисценций, как в ребусе, «отвечает» за один из элементов советской утопии самовоспитывающегося ребенка (насколько можно судить, Губарев подобрал эти соответствия интуитивно): зеркальное раздвоение Оли – за самоанализ, «шекспировское» переодевание девочек в пажей – за автономизацию личности, переживание опасностей в духе авантюрного романа – за обучение самодисциплине и преодолению трудностей. Однако внутренняя логика подобранных для «Королевства кривых зеркал» ингредиентов оказалась сильнее Губарева – и подорвала соцреалистическую эстетику, в которой тот работал.

В начале повести Оля совершает не один, а два перехода: сначала она проходит сквозь зеркало и встречает Яло, затем они вместе с Яло входят в увеличившуюся книгу и уже в ней переодеваются пажами. Это неожиданно большое количество превращений героини/героинь придает сюжету черты явной карнавализации в духе Бахтина – особенно если учесть «перевернутые» имена жителей королевства. Само же путешествие двух девочек неожиданно обретает черты путешествия по возможным мирам – иначе говоря, пространствам, которые представлены как не существующие, а только вообразимые и в этом смысле заменимые.

Советская сказка могла быть вполне фантастической по своему сюжету (разумеется, с существенными оговорками), но изображаемая в ней реальность должна была представать перед читателем как единственная или, в крайнем случае, как реальность сна, «прилагающаяся» к повседневной (ср., например, фильм Александра Птушко «Новый Робинзон», 1935). Для произведения соцреалистической литературы в «Королевстве…» слишком много реальностей. Такое разнообразие неявно дает основание представить и нашу, обычную реальность лишь как одну из возможных.

По-видимому, «путешествие по возможным мирам» появилось в книге оттого, что идею зеркальности Губарев интерпретировал слишком буквально. Повесть начинается так:

Я хочу вам рассказать о девочке Оле, которая вдруг увидела себя со стороны. Увидела так, как можно увидеть не себя, а совсем другую девочку – скажем, сестру или подругу. Таким образом, она довольно долго наблюдала самое себя…382382
  Губарев В. Цит. соч. С. 5.


[Закрыть]

Оборот «сестру или подругу» неявно делает и существование самой Оли не единственным, а одним из его возможных вариантов, хотя Губарев, вероятно, ничего подобного в виду не имел. Такое размывание самой идеи реальности подтачивало однозначность соцреалистической репрезентации.

Кросс-гендерное переодевание у Шекспира, к которому отсылают соответствующие эпизоды Губарева, не просто освобождает героиню и способствует ее мобильности и социальному успеху (всегда, во всех пьесах, где оно встречается!), но еще и карнавально по своему духу. Успех достигается за счет подрыва символических порядков окружающего общества: Порция в «Венецианском купце» оказывается лучшим адвокатом, чем мужчины, Виола в «Двенадцатой ночи» расстраивает планы всех персонажей и устраивает не только свою свадьбу с герцогом, но и бракосочетание своего брата Себастьяна с Оливией, которая вначале вообще не хотела выходить замуж, Розалинда в «Как вам это понравится» максимально радикализует центральный для этой пьесы мотив театрализации жизни – своими репликами о различии внешности и содержания человека. Переодевание для героинь Шекспира – это всегда challenge, который помогает им стать сильнее, наблюдательнее и остроумнее383383
  О социальных предпосылках такой семантики этого сюжетного элемента см.: Howard J.E. Crossdressing, The Theatre, and Gender Struggle in Early Modern England.


[Закрыть].

ORLANDO

Virtue is no horn-maker; and my Rosalind is virtuous.

ROSALIND

And I am your Rosalind.

CELIA

It pleases him to call you so; but he hath a Rosalind of a better leer than you.

ROSALIND

Come, woo me, woo me, for now I am in a holiday humour and like enough to consent. What would you say to me now, an I were your very very Rosalind?384384
  Цит. по: [Shakespeare W.] The Complete Works of William Shakespeare. Ware: Wordsworth Editions Ltd., 1994. P. 631.


[Закрыть]

Орландо

Добродетель рогов не наставляет, а моя Розалинда добродетельна.

Розалинда [переодетая юношей и называющая себя Ганимедом]

А я ваша Розалинда.

Селия

Ему нравится так звать тебя, но у него есть другая Розалинда – получше, чем ты.

Розалинда

Ну, поухаживайте, поухаживайте за мной; я сегодня в праздничном настроении и готов на многое согласиться. Что бы вы мне сказали сейчас, будь я самая, самая настоящая ваша Розалинда?

(Пер. Т. Щепкиной-Куперник385385
  Цит. по: Шекспир В. Полн. собр. соч.: В 8 т. М.: Искусство, 1959. Т. 5. С. 80 – 81.


[Закрыть])

Этот дух карнавального освобождения, хотя и в «советизированном» виде, Губарев перенес в свою повесть. Переодевшись пажами, Оля и Яло в разговоре с королем выдают себя за математиков, разоблачают дворцовые заговоры, спасают Гурда и получают возможность справиться с дурными чертами своего общего – одного на двоих – характера. Наиболее близок по духу к диалогам шекспировских комедий разговор Яло в винном погребе с пустыми рыцарскими латами, которые она сначала принимает за настоящего рыцаря:

Яло осмелела и повысила голос:

– Ну и молчите сколько вам влезет! Не думайте только, что я вас действительно боюсь!

Она протиснулась между стеной и бочкой и остановилась подле самого рыцаря.

– Эй, вы! – вызывающе сказала она. – Если вы разучились говорить, так хоть не стойте истуканом и не пугайте девочек. То есть, я хочу сказать, мальчиков386386
  Губарев В. Королевство кривых зеркал. М., 1951. С. 71.


[Закрыть].

Все эти черты сообщали ей совершенно несвойственный предшествующим произведениям Губарева свободолюбивый, предоттепельный дух. Можно предположить, что этот эффект не был специально запланирован автором. Однако успех повести явно привел его к мысли о том, что эксперимент имеет смысл повторить, – и Губарев стал писать одну за другой фантастические повести и пьесы, в которых сочетал идеологизированную дидактику и жанрово-стилистические заимствования из классической остросюжетной литературы: «Трое на острове» (1959) – с откровенными аллюзиями на «Остров сокровищ» Л. Стивенсона и «Детей капитана Гранта» Ж. Верна, или «Путешествие на Утреннюю Звезду» (1961) – с реминисценциями из фантастических романов и фильмов об оживших динозаврах (Э. Берроуз, фильм М. Купера и Э. Шодсака «Кинг-Конг» (1933)) и о космических путешествиях, от Г. Уэллса до нашумевшего тогда в СССР И. Ефремова с его «Туманностью Андромеды»387387
  Повесть «Путешествие на Утреннюю Звезду» Губарев в 1962 году переработал в пьесу «Встреча на далекой планете».


[Закрыть]. Но все эти произведения были менее динамичными по сюжету и не столь лингвистически эффектными, чем повесть «Королевство кривых зеркал» с ее перевернутыми словами. Возможно, именно поэтому ни одна из них не получила такого отклика, как этот «нечаянный» опус.

Во второй половине 1940-х годов советские педагоги обратились к идее индивидуального подхода и тем самым неявно подорвали принцип единообразия, заложенный в образовательной системе эпохи «развитого тоталитаризма». Аналогично, Губарев попытался внести в советскую повесть о самовоспитании карнавальность и авантюрный сюжет – и подточил основания соцреалистической эстетики детской литературы.

Автор мифа о Павлике Морозове надеялся написать сказку о детском самодисциплинировании и о победе советской идеологии над вражеской. Но у него получилась повесть еще и о том, как встреча с другим человеком в самом себе и с самим собой в другом человеке порождает автономизацию и делает ее радостной. Эта – пользуясь выражением все того же К. Маркса – «прибавочная стоимость» придала «Королевству кривых зеркал» тот смысловой объем, который и поддерживает интерес к книге Виталия Губарева на протяжении вот уж нескольких десятилетий – далеко за пределами породившей ее эпохи.