Текст книги "Шизали"

Мечта в золотом футляре

СТИХ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.

 
Если б умел я словам волю дать,
Стал бы искать я мосты или камни?
Что за нужда среди ночи порхать
Там, где не сказано слово о главном.
 
 
Если бы стихосложением мог
Выткать под звёздами чувство простое,
Я бы едва ль в этот сон приволок
Зверя клыкастого и неземного.
 
 
Много придётся секретов постичь,
Чтобы без слов до глубин открываться.
Или новейшее чувство взрастить,
Чтоб мои мысли могли называться.
 
 
Чтобы нашлись посвежее слова,
А не старьё, что истёрто до фальши.
Их пока нет. Для тебя есть мечта.
Слов не припас, мне молчание краше.
 

– СОН АРТЁМА —

Едва ли несколько криков из тумана старого города смогли бы разбудить мирно спящих жителей Праги. И тяжёлый ухающий звук огромных перепончатых крыльев тоже не мог быть услышан дальше окрестностей Карлова моста. Древний город мирно почивал в ночи влажного межсезонья, отпустив на заслуженный отдых и уличных художников, и артистов, и попрошаек.

Не успели ещё звуки ночных криков растаять и затеряться в туманной сырости, как из-за спин уже однажды перепуганных людей на призрачный мир камня, фонарей и статуй налетела вторая громадная тень. Людей было совсем мало, не более дюжины, и они не могли создать своим испугом сколь-нибудь заметного оживления, а уж тем более паники. Чудовищный и невиданный зверь, некоторое подобие крылатой химеры, пролетел в нескольких метрах над ними, пугая самой мыслью о своём существовании. Здесь, в центре современной Европы.

Демоническое создание, ухая крыльями, снова исчезло в ночном небе, оставляя в воздухе только звук, а затем снова вернулось. Спустившись под свет фонарей, чудовище сделало широкий круг над Малостранскими башнями и, в ритме приземления разгоняя туман биением крыльев, уцепилось хищной хваткой за стену меньшей из башен. Перебирая когтистыми лапами по кладке древних стен, оно переползло в пространство между двумя мрачными строениями и уселось рядом с похожим чудовищем, прилетевшим сюда несколькими минутами раньше. Хищный контур фантастических тварей отрисовался в туманной ночи, гармонично вписываясь в череду мрачных статуй моста. Звери двигались, перекладывали свои крылья и устраивались в тесном пространстве. Люди на бугристом полотне мостовой замерли. Всё затихло и успокоилось.

Тишина длилась недолго. Всего несколько минут потребовалось зрителям, чтобы вспомнить себя и свою роль в этом месте. Мрак взрезался редкими всполохами бессильных вспышек и отдельными звуками тихих напуганных голосов.

– Вот ничем не проймёшь людей, – тихо шипя обратился более крупный и злобный на вид зверь ко второму – более изящному, – их хоть кушать начни, а они всё равно будут тебя фотографировать.

– И это ты называешь: «Я покажу тебе ночную Прагу»? – ответила вторая химера.

Второй зверь был не столь грубых, скорее даже женственных форм, он легко мог претендовать на обращение «Она». Она повторила свои последние слова, вслушиваясь в собственное шипение и клацанье.

– Потрясающие звуки, чудесный наряд. Всё так реалистично. Как тебе это в голову пришло? – спросила она.

– Не знаю. На картинке, кажется, когда-то видел. Смотрелось чудовищно красиво. Туман, фонари и какие-то древние звери.

– Чудовищности действительно многовато.

– Мне казалось, что в этом городе и в этом месте одеться иначе было бы всё равно, что не одеться совсем.

– Себя я со стороны не вижу, но ты, когда летел, выглядел просто божественно. Особенно, когда над фонарями пролетал. Ты видел, как несколько человек на камни попадало?

– Нет. Я за своим телом следил – старался лететь поужаснее.

– У тебя получилось. Каждая жилка на просвет выделилась, и эти растопыренные когти. Незабываемо.

– Тебе понравилось?

– Очень.

Они замолчали и застыли, не тревожась вспышек и робкого людского говора внизу. Луна продавила сквозь полотно сырости неверный и скупой свет, на поверхности тихой и неспешной Влтавы соткался рисунок золотистой ряби. Далеко в стороне едва слышался шум воды, создаваемый неразличимой в тумане плотиной. В этой тишине и при свете луны город словно бы скинул с себя пару веков, однако под блеском вспышек эта иллюзия таяла. Зрители внизу, пойманные в западню любопытства, иногда выражали свои мысли бурно и неосторожно.

– Ох, знал бы ты, какие древние чувства во мне будишь, – в голос сказала Она, пробуя в себе новые звуки. Зверь потянулся шеей к каменному углу башни и по-кошачьи потёрся о древнюю кладку головой и длинной шеей, – Можно я спущусь ненадолго?

– Лучше не рискуй, они из тебя сувениров наделают, – ответил он. Развернув массивную клыкастую голову, он засмотрелся на трущуюся о камень подругу. – Поверить не могу, неужели даже трижды ненастоящее тело может приносить такое удовольствие, которое сейчас на твоей злобной морде?

– За злобную морду могу покарябать, – медленно ответила она. – Попробуй сам, это так приятно.

– Не могу себе этого позволить. Мне надо соответствовать обстановке.

Он был доволен собой. Он был счастлив, что его спутнице здесь нравится. Артём еле сдерживал себя, чтобы под влиянием этого города не скатиться к признаниям и объяснениям. До этого ещё ни разу попытка выразить свои чувства не складывалась у него во что-то приличное. Артёму всё время казалось, что все романтические слова и фразы слишком затёртые и уже не способны что-либо передавать.

Ночная Пражская фантазия была от начала и до конца его творением. Да, именно творением. Кто-то для своих любимых пишет стихи, кто-то музыку, кто-то покупает дом на теплом берегу. Кто-то просто посвящает им всю свою жизнь, делясь радостями и небольшими богатствами, находящимися в его распоряжении. Артём вместо признаний дарил этому чудесному розовому облачку грёзы. Не подумайте, что это были подарки, лишённые стоимости. Не обвиняйте нашего героя в скупости и вынужденной хитрости, присущей молодым людям, которым кроме незатейливой фантазии и дать-то больше нечего. Мечты Артёма были драгоценностью, они творились им с ювелирной кропотливостью и с увлечённостью. Артём посвящал своим творениям всё свободное время, мучаясь в поисках, переживая за их наполнение.

Для создания мечты молодой человек выискивал новые миры и волшебные места. Он подбирал под каждое место сезон и говорящее о нём течение звуков. Бесконечно и дотошно он выстраивал найденное в единственно возможный гармоничный ряд и перекраивал созданное снова и снова в поисках совершенства. Сколько суеты, а в реальности всё казалось таким простым. И всегда чего-то не доставало. Иногда его беспокоили мысли, что умей он красиво изъясняться, и все придуманные фантазии можно было бы заменить лавочкой у озера.

Действительно, создать обстановку так несложно: надо просто взять удивительный город, хорошенько нарядиться и выйти в люди. А вот дальше должны быть слова. Он представил, как сейчас скажет ей: «Я тебя люблю» и из него вырвался тихий рык неудовольствия. «Неудачные я выбрал нам наряды», – подумал Артём.

– Мне хорошо здесь, – снова в голос промурлыкала спутница. – Лучше, чем на той горе.

После того, как на втором их свидании Артёму удалось увлечь свою спутницу на песчаный берег с пальмой и щекотливым песком, он загорелся желанием делать каждую их встречу такой же яркой, просто чтобы слышать, как она смеётся или удивляется. Первой мыслью, пришедшей ему в голову, была мысль о снежных вершинах гор на восходе Солнца. Он когда-то в детстве был на Кавказе, и тот тихий мир, подкрашенный красным светом, вспоминался как эталон безмолвной красоты. Он часто поднимал в памяти прозрачное безоблачное небо, словно бы разгруженное от тяжести воздушной массы, вспоминал смазанную дымкой перспективу. Артём решил не ограничиваться впечатлениями из прошлого. Он предположил, что горный пейзаж может быть красивее, если найти гору повыше и Солнце поярче.

Наш герой увёл её в ту фантазию без проверки и без репетиции. Максимализм его подвёл. Они так ничего и не сумели увидеть именно из-за чудовищной высоты стеклянистой и безумно сияющей горы. Вершина, на которой они оказались, полыхала под лучами огромной бордово-красной звезды, а сама планета была крохотной и похожей на морского ежа. После того случая желание создать для неё что-то действительно прекрасное только усилилось.

Короткий порыв ветра колыхнул застоявшийся туман. Два зверя со своего высокого места могли видеть, как тени статуй ожили и сдвинулись.

– Когда-нибудь я покажу тебе то, что сделает тебя счастливой, – прорычал он. Как и следовало ожидать, фраза получилась натянуто величественной, но ночная Прага стерпела и это. – Такой счастливой, какой ты ещё не была.

– А разве можно показать что-то и этим сделать другого человека счастливым?

– А почему бы и нет?

– Мне кажется, счастье – это призрак. Как этот туман – издалека видно, а вблизи тает. Наверное, в этом и есть его смысл, загадочность и красота.

– Смотря как выдумать, как показать, – ответил он, внутренне соглашаясь и уже жалея о начатом разговоре.

– А можно показать по-разному?

– Можно, – ответил он больше из-за упрямства.

Он попытался развернуться в тесноте между зубьев стены, запутался в теле и хлестко выбросил свой змеиный хвост на обозрение застывших внизу людей. Снова замелькали вспышки.

– Слушай, а я огонь выдыхать могу? – спросила она, свесившись в сторону людей.

– Не знаю, – задумчиво ответил он, сбившись с мысли. – Попробуй, это же сон, здесь всё возможно.

– А вдруг они настоящие? – химера вытянула голову вниз, к людям, и отрыла пасть. Люди в ужасе отпрянули. Наиболее разумные женщины не выдержали и побежали, увлекая за собой попавшихся под руку мужчин, скорее всего, своих. Кажется, те были не против, но делали вид, что упираются. – Прости, я тебя перебила. Так, как ты говоришь, можно мечту создать?

– Мечту? – он замешкался, собирая в себе спутавшиеся мысли. – Например, придумать что-то необычное, отшлифовать, вывесить, вымерить, а уже потом, переработанную и осмысленную, унести к тебе, в наш сон.

– Сделать по рецепту?

– Ну да, что-то похожее.

– Гора была из этой серии? – засмеялась она.

– Да. Точно из этой, – поддержал её смех Артём.

– Не очень как-то получилось, – снова засмеялась она, а затем продолжила совершенно серьёзно. – Мне кажется, мечты так не делаются.

– Теперь и мне так кажется.

Разговор, так ошибочно затеянный им, действительно был не прост. И в самом-то деле, что же надо сделать и как надо начать думать человеку, желающему создать мечту как подарок? Посмотреть по сторонам и позаимствовать её у человека, находящегося рядом? А может быть, идеал кроется в чудесах, в прочитанных в детстве сказках? Ведь обретя полёт, стало возможным очень многое. Или лучше пойти путем стереотипов, складывая мечту из обрывков фантазий художников и поэтов? Какой из способов правильный? Как создать то, что кроме названия ни в чём и не проявляется? Наш герой смог убедиться в том, что непросто это – придумать свою, только свою и ничью больше, мечту. Даже начать сложно, если ты привык бегать за навязанными грёзами. Ещё тяжелее, если привык течь в потоке чужих желаний.

Артём в своих поисках освоил труды людей престарелых и лобастых. Тех самых, которые перебрали и пересмаковали все грани этого понятия. В своих книгах они мудрёно выражались и красиво поясняли придуманные ими же слова. Но, глядя на их суровые портреты, нашему исследователю показалось, что самый обыкновенный уличный мальчишка преуспел в мечтах больше любого из них. Во всяком случае, мальчишка имел пучок настоящих и вполне реальных мечтаний на каждый случай жизни, и без мыслей о сути самого понятия. Дети мечтают легко – как дышат. Не так, как взрослые, которые могут всю жизнь ходить кругами, страшась своей собственной мечты. Может, так и надо? Как дети? Мечтать о пиратах и кладах, о велосипедах и о новой резиночке для волос, как у Наташки. Дать в нос соседу Вовке и не получить в ответ – это ли не достойная мечта? При этом, Вовкин нос может стоять в одном ряду с глобальными мечтами, где-то между полётом на Луну и изучением собачьего языка. Один статус, один срок исполнения в забитом делами детском мечтальном графике. Вот это действительно – размах. Сколько жизней может прожить этот мальчишка, просто искренне и самозабвенно мечтая?

Внизу от группы людей отделилась мужская фигура и двинулась в их сторону. Подойдя ближе, мужчина остановился, поколебался некоторое время и сделал ещё один шаг. Звери с интересом наблюдали за его перемещениями, боясь нарушить хрупкую сцену хоть малейшим звуком. Собравшись с духом, смельчак приосанился, выставив одну ногу вперёд и что-то выкрикнул в их сторону. Потом ещё, и ещё. Первый крик дался ему с трудом, но после третьего он разошёлся и уже не утихал.

– Он что стихи читает? – с сомнением произнесла Она.

– Да нет. Мне кажется – это не стихи, – усомнился Артём. Мужчина внизу продолжал, не реагируя на их голоса.

– Ты понимаешь что-нибудь?

– Я по-чешски только «стул» и «стол» знаю. И то только потому, что у них смысл наоборот.

Они замерли, стараясь вслушаться в мелодию звучания чужого языка.

– А ведь и действительно – стихи, – она подалась всем телом вперёд, стараясь вслушаться и зацепиться за смысл угадываемых слов. Чтец запнулся и отпрянул.

– Ну вот, напугала человека. Давай хоть одобрительно порычим, раз аплодировать не можем, – тихо прорычал он.

– Подожди, пускай закончит, – химера вернула своё тело назад, и смельчак снова начал себя раскручивать в поэтическом экстазе.

– И всё-таки это не стихи. В этом крике нет ни ритма, ни мелодии, – заключил Артём.

– Точно тебе говорю – стихи. Может быть, у него стиль такой.

– Чтобы иметь свой стиль, надо стачала ямб с хореем освоить и замусолить.

– А ты их освоил?

– А я сейчас похож на поэта?

– Вот и помолчи. Дай послушать.

Впрочем, слушать уже было нечего. Мужчина закончил и замолчал. Он выждал правильную концовку, а потом гордо вернулся к своей группе, которая приняла его незаслуженно скромно, шлепками редких аплодисментов.

– Ну вот опять, – разочарованно сказала она, – вместо того, чтобы за человека порадоваться, за себя стыдятся. Давай хоть мы поддержим. Рявкнем что-нибудь в качестве благодарности?

– А вдруг он нам проклятия слал?

– Так мы тоже непонятно рявкнем.

И они старательно повыли и порычали, вполне себе злобно и натурально. Шарму в ночи прибыло, а несколько зрителей убыло. Их вояж складывался. В этом уже не было сомнений ни у него, ни у неё.

– Так о чём мы там говорили? – химера ожила всем телом и, помогая себе крыльями, развернулась спиной к зрителям. Она создала очередную величественную позу и застыла в ожидании блеска вспышек и продолжения разговора.

– Я забыл уже.

Он лукавил. Нет, пожалуй, просто врал. Разве можно забыть о том, чем ты живёшь от рассвета и до заката?

Молодой человек в своих исследованиях перепробовал всё, о чём мы подумали с вами чуть выше. Затем он перепробовал то, о чём мы с вами и не догадались. Он испробовал и путь мудрости, и тропинку детства и потерпел фиаско в обоих направлениях. В конце концов, Артём нашёл свой способ работы над мечтой. Создание мечты в его исполнении начиналось не с выбора вещей или событий, а с выбора ощущений, за которыми хотелось бы лететь на край света и совершать необдуманные и глупые поступки. Его мечта брала начало в эмоции, которая до того, как он к ней прикасался, лежала в самом дальнем уголке души запуганная и забитая всевозможными страхами и ограничениями. Артём узнавал правильную мечту по той буре радости, которую поднимало разбуженное чувство. Он подкармливал её фантазиями, освобождал от родовых комплексов и предрассудков. Дав ей чуть-чуть вырасти, он хватал её за дивный разноцветный хвост и уносился на ней в свой сон. Он был ей верен, он оберегал её от соблазнов, он проверял и перечувствовал найденное. А потом он её преподносил.

– Красивый город, – сказал он вслух.

– Спасибо тебе. Это и в самом деле похоже на волшебство, – она аккуратно, через спину расправила крылья, стараясь не зацепиться ими за шершавую стену башни. – Я полетать хочу. Очень хочется проверить, могу ли я огнём дышать.

– Конечно, можешь, – перебирая лапами и готовясь поддержать полёт, ответил он. – Это же сон. В нём всё можно.

В своих путешествиях они не обращались друг к другу по имени. Может быть, потому что в любом мире и в любом обществе их уединённость была нерушимой и неприкосновенной. Имён они не знали, но то было во сне. Выпадая из грёз, Артём не мог не придумать ей имени. Просто для того, чтобы иметь ключик в одно слово к сокровищнице их отношений и ночных воспоминаний. Он дал ей имя – Олёнка. Имя родилось незаметно, и в нём была она: её округлость, её тихая простота; алые переливы, которые вспыхивали внутри неё, когда она была в сущности розового облачка. В этом имени была вся она: нежная, алая, обволакивающая.

– ЯВЬ —

Завтрак за воскресным утренним столом с родителями и сестрой – одна из незыблемых семейных ценностей, которые смогла отстоять мама. Наверное, она сильнее всех остальных в их семье чувствовала конечность времени, данного родителям для общения с взрослеющими детьми. Артём знал, как она любит поваляться утром в кровати, но её слабость не распространялась на этот день. Каждое воскресное утро начиналось для всей остальной семьи с пробуждающего аромата, и он любил это. Мама закрывала это время собой от всех сложностей и неурядиц прошедшей недели. Сегодня она не справилась и речь шла о дальнейшей судьбе Артёма. Парень отстранённо слушал звуки давно затеянного семейного спора и при необходимости кивал головой. Молодой человек уже давно проживал дневное время как неизбежную плату за чудеса жизни во сне. Его привёл в чувство пинок по ноге под столом. Артём посмотрел на сестру. Та бровями и лёгким движением головы указала на отца.

– Артём, ты с нами? – спросил отец. – Ты о чём думаешь в последнее время?

– Нет, ни о чем.

– Я не могу понять, у тебя после диплома какие планы? Если ты со мной, то я бы хотел, чтобы ты чуть больше участвовал в работе магазина. Если у тебя есть другие мысли – скажи.

– Не знаю. Я не думал ещё об этом.

– А когда начнешь? – отец начинал закипать.

Не ответив ему, Артём уткнулся в свою тарелку.

– Артём! – на этот раз отец уже не сдерживал своего возмущения.

– Миш, давай не за столом, – взмолилась мать, спасая сына и уют воскресного завтрака. – Ну, пожалуйста, – она смотрела на отца с тем самым выражением, перед которым не мог устоять ни один из них. – Доча, тебе ещё блинчиков положить? – вбила мама последний гвоздь в усмиренный конфликт.

Разговор потихоньку снова выровнялся и переместился на предстоящий праздник. Заговаривая отца и утренний покой за семейным столом, мать с тревогой смотрела на взрослого сына. Она была готова простить ему и рассеянность, свойственную для молодости, и беспричинные уходы в свои мысли. Она бы всё поняла, если бы он хоть изредка покидал дом для того, чтобы иметь повод для подобного настроения.

Око за око

СТИХ ПЕРВЫЙ. ЭПИЗОД ОДИННАДЦАТЫЙ.

 
Вот он в ухо мне сипит
И касается плеча,
Учит, как коса косит,
Чтоб не резал сгоряча:
        «Видишь, сивый жеребец
        Лапает твою судьбу?
        Должен быть им всем конец,
        Не ему же одному.»
Я не вижу ни её,
Ни того, кто лапает.
Но коса уже зовёт,
И вот первый падает.
        Если это есть любовь,
        Славься одиночество.
        Я сквозь бал иду вперёд
        Исполнять пророчество.
Слышу смех: «Так не пойдёт,
Испокон любовь слепа.»
Снова с кожей маску рвёт,
Но коса ведёт раба.
        «Если выполнишь урок,
        Ждёт наградой зрение.
        В этой сваре чувство впрок,
        Если нет везения».
 

Я ждал этого момента. Я настраивал себя на терпение и сдержанность, но не смог выдержать его панибратского «Привет, Колян!» и ударил. Ударил так, чтобы снести, чтобы покалечить. Вова вылетел из двери, в которую только что зашёл с сияющей утренней улыбкой. Он был ошарашен, он был не готов. Единственное, чего он ожидал от своего прихода на смену – это спокойно заменить нас с Дядей Мишей на дежурстве. Будь по-другому – иначе всё могло повернуться, он был крепче меня и выглядел сноровито. Поэтому я бил так, чтобы лишить его возможности ответить и возможности прийти в себя. Я видел в нём панику и растерянность, это подстёгивало и тормозило одновременно.

Скорее всего, он вообще не понимал, что с ним происходит и за что. Для меня это было не важно. Что я точно не собирался делать, так это обсуждать с ним причины. Я выскочил за ним во двор больницы и, поскользнувшись на влажной решетке, выпал из тапки на ноге. Ступив в холодную грязь, я занёс кулак, но ударить не успел, меня накрыла могучая хватка Тапыча.

– Ты чего, с ума сошёл? – глухо рявкнул он мне.

Я тщетно дернулся всем телом, но освободиться из медвежьих объятий не смог. Я попробовал пнуть Вову ногой, но промахнулся. Мой взгляд метался по сторонам, и я зацепил им перепуганное лицо неурочной посетительницы и ещё более напуганное лицо пожилой санитарки Нины Ивановны, застывшей в дверях больницы. Тапыч легко и бесцеремонно запихнул меня обратно за дверь, едва не опрокинув напуганную женщину. Он запер за мной, сам оставшись на улице.

– Коленька, что с тобой? – Нина Ивановна смотрела на меня широко открытыми глазами. Она знала меня как вежливого и интеллигентного мальчика и совершенно растерялась, увидев меня таким. Пожилая санитарка выглянула из темного предбанника в необычно пустой для этого времени коридор и прикрыла дверку перегородки на щеколду. Эта пожилая, добрая женщина была не из моей смены, но когда случалось работать вместе – всё ладилось, и отношения у нас складывались очень добрые.

– Коля, да что же происходит? Ты за что же Володю так? – ахала санитарка, – Дай Бог, чтобы не видел никто. Да и с ним что же? Дай Бог, чтобы всё обошлось.

Она ещё какое-то время ахала, а я молчал. Организм начал перестройку в правильную сторону, и меня стало потряхивать. От входной двери раздался звук проворачиваемого ключа. Дверь с некоторой задержкой открылась и вошёл Тапыч.

– Миша, что с Вовой? – санитарка переключилась на вошедшего.

– Жить будет, – сухо ответил тот, разглядывая меня с угрюмой задумчивостью, – Нин, приведи, пожалуйста, сюда Сережу из восьмой.

– Поняла, Мишенька, – поспешно дернулась исполнять поручение санитарка. Что ни говори, а свою смену Тапыч воспитал безукоризненно.

Нина Ивановна убежала, а мы остались вдвоём, нос к носу. Он ещё какое-то время молча смотрел на меня, а потом спросил без злобы, скорее с дружеским участием, – Ты что, на нары захотел? – я молчал, не находясь, что ответить. Он подождал и продолжил. – Ладно, предположим Вовка не побежит заявление писать. Вроде не из тех парень. Но тебя же по статье уволят за такие чудеса. Если уж припекло, ты чего, не знаешь, как такие дела делаются? – он снова замолчал, разглядывая меня. – Чего не поделили-то?

– Это наше дело, – ответил я сквозь зубы, давя в себе запоздалый озноб.

– «Ваше дело» ему пол-лица снесло, – грустно усмехнулся здоровяк. – Ты где бить-то так научился? – В его голосе послышался неподдельный восторг. Меня хватило только на неровное пожатие плечами. Дверь из предбанника тихо скрипнула и показалась голова Нины Ивановны.

– Миша, я Серёжу привела, – с видом заговорщицы прошептала она, вглядываясь в наши лица.

– Сюда его пусти, нам поговорить надо, – откомандовал Тапыч. – И, это, Нин, сама никому. Поняла? Ни бабам на посту, ни подружкам.

– Мишенька, да что ж я, глупая что ли? – обиделась женщина вполне натурально.

– За что ж мне так везёт на умных? – хитро улыбнулся Михал Тапыч, подмигивая мне, – Познакомишь с внучкой? – Санитарка только и нашлась, что сухо плюнуть и закрыть дверь.

Через несколько секунд дверь снова открылась и показался Серёжа – мужик за сорок с видом напуганного мальчишки.

– Михаил Потапович, звали? – он обращался только к нему.

– А, Серёжа. Заходи, заходи, – без улыбки, по-барски распорядился санитар, – Как твоё здоровье?

– Хорошо, – Сергею было откровенно неуютно.

– Это хорошо, что хорошо. Друг мой, – представил мне пациента Тапыч. Он величественно положил свою лапу на плечо сжавшегося мужчины, – Я Сережу встречал, когда его привезли. Эх и злой был мужик. Это ты же мне халат-то порвал, да, Серёж?

– Михаил Потапович, я же не помню, – было видно, что Сергей ещё не очень-то проникся дружбой с Дядей Мишей. Он неловко переминался под тяжёлой лапой санитара.

– А, ерунда, Мне Нина Ивановна другой выдала – ещё лучше, – отпустил больному грехи санитар. – Серёж, у меня ведь дело к тебе есть, – Тапыч убрал с лица благодушие и вгляделся в глаза пациенту. Встречный взгляд был коротким, а затем опять убежал вниз. Потом ещё один взгляд. Дядя Миша красиво держал паузу. – У нас тут с ребятами утром тренировки были, – Санитар опять проколол больного взглядом, тот смотрел под ноги и слушал молча. – Вот. И эти тренировки мы всегда держим в секрете. Я вот подумал, раз уж мы с тобой друзья, ты проследи, чтобы в больнице про это ни звука, – Тапыч, не спуская глаз с пациента, тряхнул его за плечо, вызывая на ответный взгляд. Получив обратную связь, продолжил, – А если какая-нибудь козлина начнет что-то звенеть, ты мне сразу скажи. Или вот Коле. Добро, Серёж? – он снял руку с плеча пациента и занес её для рукопожатия, – Серж?

Сергей спохватился и сунул ладонь под сносящее рукопожатие санитара, – Конечно, Михаил Потапович, – буркнул он бодро, но еле слышно.

– Хороший ты мужик, Сергей, надёжный. Мало сейчас таких, – санитар помял руку пациента в своей лапе, – Как выйдешь – на рыбалку смотаемся. Слушай, ты сам-то обычно где рыбачишь?

– Я не рыбак.

– А-а-а. Ну, так посидим где-нибудь. Серёж, ты уж извини, нам с Колей ещё разбор полётов надо сделать.

– Да, конечно, – с облегчением произнес Сергей и вытянул свою ладошку из ручищи санитара. Он ушёл так же тихо, как и вошёл. Дверь за ним закрылась. Дядя Миша ещё какое-то время угрюмо смотрел на притихшую дверь, а затем повернулся ко мне.

– У стойки стоял, когда ты Вову в лицо ударял, – он опять замолчал, пережёвывая что-то несуществующее своей массивной челюстью, – Если ещё не растрепал, то уже и не скажет, – он пробежался по мне быстрым оценивающим взглядом и усмехнулся удивлённо. – Вот вроде дохлый ты Колян, а Вову-то покалечил, кажется. Нос, точно, свернул. Ты где так бить научился? Боксёр?

– Нет. Само вышло.

– Ну, ну, – он хитро посмотрел на меня, помял мне плечо, то ли прощупывая, то ли примеряясь. – Пойду, Хлысту позвоню, пускай Вовку подменит на этой неделе. Я пацана домой отправил, – Тапыч зевнул, вспомнив, видимо, о сегодняшней бессонной ночи. Он размазал своей огромной ладонью сонливость по лицу и ещё раз широко и сладко зевнул. – Если Хлыст не придёт, ты на вторые сутки пойдешь или мне велишь?

– Пойду.

– Пойду, – передразнил меня здоровяк и снова зевнул. – Мази бы тебе шейной прописать, да страшно. Побьёшь ведь. Мужик-то ты, оказывается, серьёзный да горячий.

Дядя Миша взялся за ручку двери, но передумал и развернулся ко мне, похлопывая себя по карманам халата.

– Чуть не забыл, – он залез в правый карман и достал оттуда что-то золотистое и металлическое, – нашёл на земле.

Мои часы, купленные день назад практически на всю зарплату, болтались на золотистом браслете с паутинкой трещины на стекле.