Текст книги "Шизали"

– Вот это методика, – не смог удержаться я.

– Уже не работает, на пенсию отправили. Кстати говоря, после Леночки и отправили.

Она замолчала.

– Тут ещё парень был – Артём. Помнишь? – не удержался я от вопроса.

– Конечно, помню. Красивый парень, ему бы не здесь быть.

– А он что? Не знаешь?

– Говорят, что без сознания так и лежит. Я не интересовалась подробностями, – Света пропустила эту тему и вернулась к предыдущей. – Слушай, а может, ей опять лекарства напутали? Может, у неё аллергия на какое-то? Вот правда, а как же они её спасать-то собираются без реанимации?

Я не нашёлся, что ответить. Светлана ещё долго сидела рядом со мной, перебирая события той смены и последних недель. Я молчал и думал о своём, силясь смириться со внезапно пустым и чужим миром этой больницы.

Шло время. Опустошение, которое возникло во мне в тот день, когда Лена плакала у меня на груди, никуда не делось. За стеной, в том – внешнем мире, я перессорился не только с друзьями и своей подружкой, но и с родителями. Они уже начали подозревать, что слишком сильно мне досталось по голове, но я-то знал, что дело не в этом. Видно, кто-то там наверху сильно на меня рассердился. Но, как это ни странно, а чувствовал я себя значительно легче, чем в то время, когда работал санитаром. Фатализм снова навалился на меня, я же отдался процессу сортировки своих мыслей: хорошие оставлял, плохие забивал делами. Получалось неважно, но получалось. В какой-то момент вспомнилась гадалка, и я пытался ей дозвониться, напрасно. Долго я потом себя заполнял, высох весь, а ведь и так был нетолстым.

Михаила Потаповича как-то встретил, спустя несколько лет, кажется, он стал ещё больше и ещё величественнее. Говорил, что видел Артёма. У того в Казани какой-то серьёзный бизнес и даже уже своя яхта. Про Лену ничего не говорил, а я ничего не спрашивал. Хотя по его взгляду видел – ждёт моего вопроса.

А во снах я ещё очень долго не летал, а хотелось.

Утренняя заря

СТИХ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ.

 
Если весенним утром
         Выйти за сонный город,
Встать глазами к Солнцу,
         Влить в себя талый холод.
Если веки смежить,
         Но в них свет оставить,
То, застыв на вдохе,
         Можно мир представить.
Не такой, как прежде,
         А такой, как будет.
Мир, где счастлив каждый,
         Мир, где не убудет:
         Ни от тех, кто верный;
         Ни от тех, кто честный.
Мир такой, как надо,
         Добрый и чудесный.
Я весну вдыхаю,
         Глаз не открывая.
Как легко и просто
         Добежать до Рая.
Как несложно это —
         Отогнать тревоги.
Встать лицом на Солнце.
         Видеть все дороги.
 

Две необычные птицы снова провожали ночь, удерживаясь когтями на рыхлом обрыве огромного каньона и рассматривая отражение звёзд на стеклянной поверхности застывшего внизу океана.

– За что ты так любишь эту планету? – спросил Артём.

– Эту планету нельзя не любить. Я здесь родилась, этот мир мне понятен, – девушка-птица посмотрела на своего спутника. – К тому же, отсюда лучше всего наблюдать, как там, внизу, рождаются сны.

Под сиянием звёздного неба алые крылья Олёнки обрели необычный неоновый цвет, строгий и торжественный.

– Рождаются сны, – вторил ей спутник, подхватывая ночную песню. – Это его фраза, не так ли? Он упоминал о том, что любит смотреть, как рождаются сны, – он бросил в небо громкий восторженный крик, – А я рад, что ты снова со мной!

– Снова со мной, – вторила ему птица.

– Олёнка, я не хочу больше петь. Я не хочу смотреть на птицу, пускай даже самую красивую на свете, – переломил он собственную песню и замер в ожидании ответа. – Я хочу видеть тебя настоящую, такую, какая ты есть на самом деле.

– На самом деле? Я не смогу дать тебе это, – засмеялась она, – но если хочешь, то я подстроюсь под твоё желание. Закрой глаза и не подглядывай.

Он закрыл глаза, и остальные его чувства обострились. Артём принял перемены в теле, в своих ощущениях. Ветер не стих, но перестал тревожить ноги и крылья. Солнечный бриз прошёлся верхом – по лицу, по волосам. Артём ждал в темноте закрытых глаз, и ему казалось, что камни под его лапами растаяли и теперь он сидит на чём-то мягком. Единственное, что оставалось неизменным – это тишина и далёкое пение красных птиц, доносящееся из долины. Впрочем, нет. Сейчас совсем близко он не услышал, но почувствовал тихое и спокойное дыхание. Он с опаской открыл глаза, и первое, что он смог увидеть, была она. На Артёма смотрели яркие, как переливы драгоценного камня, глаза. Зрачки были похожи на розовое облачко, которое он когда-то встретил. Они, словно кристаллы, спрятанные в голубой капле океана, переливались розовым, зелёным, золотым.

– Так хорошо? – улыбнулась девушка, и глаза вспыхнули новым оттенком искр и теней.

Олёнка не была похожа на Леночку, но она уже не была и птицей. В огромном гнезде, устеленном красным пухом, уютно подобрав под себя ноги, сидела совершенно незнакомая, но странно близкая и родная девушка. Её тело прикрывал нежный пух розовых перьев. Она куталась в собственных руках, закрываясь от своего спутника и ночного холода.

– И нам не придётся больше петь. Мы можем просто чирикать, – чуть смущённо сказала она и засмеялась. Золотые с зеркальным отливом волосы тугой волной скатились с её плеча на грудь и приняли цвет ночи там, где их не касался свет звёзд.

– Тебе холодно?

– Немного, – пожаловалась Олёнка.

Он подвинулся к ней ближе и обхватил её поверх плеч. Его руки, покрытые тёмно-синим пером, с пальцами, слегка напоминающими узловатые лапы птицы, почти сливались с мраком там, где небо было сильнее, чем её чары. Там же, где их тела соприкасались, между ними золотился лёгкий, еле видимый огонь. Он не жёг тело, не вредил перьям. От этого огня было тепло. Его ласковый жар из рук перетекал в грудь, а потом расходился по всему телу, заставляя его светиться.

– Иногда мне кажется, что из океана несбыточного наша встреча самая удивительная, – сказал он. – Ведь ничего из того, что с нами произошло, просто не могло быть ни с кем.

– Ты такой наивный, – засмеялась она, – Просто, ему надоела наша с тобой ссора. Надоели твои постоянные метания. Он мне сказал, что не готов ждать ещё одну твою жизнь из-за моей глупой обиды. Ты должен сказать ему спасибо.

– Ты говоришь загадками. Хочешь сказать, что мы знали друг друга раньше?

– А ты этого до сих пор не понял?

– Я и сейчас в это не верю.

– Притворщик, – улыбнулась она. – Если ты говоришь правду, то тебя ждёт много интересного.

– Расскажи мне.

– Вот уж нет, – засмеялась она. – Лишить себя романтики первых свиданий?

– Ты уже давно могла получить гораздо больше. Разве сложно было сказать мне сразу, кто ты и где тебя искать?

– В нижнем мире?

– Да. На Земле.

– Как я могла тебе чего-то сказать о себе, если я там никогда не жила?

– Ты меня снова пытаешься запутать? А как же Лена?

– Ну, Лена – это Лена, а я – это я. Ты ошибся. Но наблюдать за тобой было забавно.

– Опять начинаешь?

– Ты напрасно пытался забрать её в свой сон, – упрекнула она, пропустив вопрос. – Ты слишком сильный. Ты мог убить её совсем, а я всё равно её не впустила бы. Но какой же ты был смешной, – она засмеялась и прижалась к нему чуть плотнее. – Ты поверил глазам и простому поцелую?

– Не обманывай. Тот поцелуй не был простым. И Лена – это ты. Я увидел тебя, когда ты мне открылась. Увидел всю, как сейчас.

– Предположим, что в тот раз я была у неё в гостях. Мне нравилось гостить в её теле. Но девочку это так сильно расстраивало, что мне стало её жалко, и я ушла.

– А разве так бывает?

– Ты самый великий притворщик на свете, – она снова окатила его сиянием своих переливчатых глаз. – Мне это всегда нравилось. Это забавно. И кстати, для той девочки отдать мне своё тело даже на такой короткий срок оказалось очень непросто.

– Разве можно отдавать своё тело?

– Это была её плата за мою помощь.

– Я не верю тому, что ты говоришь. Я узнал тебя сразу.

– Я там иногда гостила, – перебила она. – Меня попросили.

– А этот поцелуй? Зачем он был?

– Ну надо же было помочь тебе распутаться, – хитро улыбнулась девушка и снова посмотрела ему в глаза. – Иначе ты так бы и жил скукоженный. Да и мне хотелось до конца понять, ты ли это? Уж очень ты был маленьким.

– Подожди. Ты говоришь, что никогда не жила на Земле? А где же ты жила?

– Слушай, ну хватит, – возмутилась Олёнка и попыталась высвободиться из его рук. – Я, конечно, могу играть в эту игру бесконечно, но не обманывай меня, пожалуйста. Ты не можешь совершенно ничего не помнить.

– Но я не помню.

– Чем же ты тогда занимался в своих полётах? Искал мечту? Как можно бегать за мечтой, даже не поняв себя? – она глядела на него с вопросом, но, кажется, он её не слышал, а пытался найти в своих воспоминаниях что-то важное.

– Я вспомнил. Ты говорила мне, что есть только одно место, где тебе хорошо? Да, точно. Ты говорила, что тебя оттуда выгнали.

– Я не буду с тобой разговаривать, – обиделась она. Она двинулась в кольце его рук и отвернулась.

– Почему?

– Ты издеваешься надо мной. Ты всё прекрасно помнишь.

– Но я не помню. Ну пожалуйста, не обижайся.

– Я, в отличие от тебя, храню данное мною обещание. И с тех пор, как я его дала, я не жила отдельно от тебя ни в одном теле.

– А где же ты жила?

– Не считая того времени, когда мы были вместе? – спросила она, не глядя на него, но прислушиваясь в ожидании ответа, – Больше нигде. Находила того, кто был на тебя больше всего похож, подгадывала, ты это или нет, и оберегала его. Я ждала, когда ты наиграешься и проявишься. Ты казался мне мотыльком, летающим по грёзам в поисках радости одного мгновения. Хорошо, что всё поменялось. Ты снова становишься тем, кем всегда был.

– Ты не устала говорить загадками?

– Ты всегда был тем, кто менял мир вокруг нас. Всегда был тем, кто создавал сказку в любом месте, где бы мы с тобой ни были. Я почувствовала тебя в тот момент, когда ты стал очищать вокруг нас пространство. Когда ты горишь – тебя невозможно не узнать. По чистоте света, по силе, по притяжению.

– И мы делили с тобой одно тело?

– Это было лучшее место, в котором мне доводилось жить.

– А как же эта планета и эта птица?

– Я родилась птицей. Это мой мир и единственный близкий мне облик. У меня не было других тел, я даже не представляю себя без перьев, – она засмеялась и погладила своё розовое плечо. – Когда ты перестанешь притворяться, ты всё вспомнишь: и наше знакомство, и нашу охоту, и то, как мы решили всегда и везде быть только вместе, чтобы не потеряться в разных телах, – она задумалась и добавила. – Пока ты меня не выгнал, – и снова отвернулась.

– Ты пользуешься тем, что я ничего не помню, и обманываешь меня. Я бы не смог тебя выгнать.

Ему показалось, что её тело в его объятиях содрогается от тихого плача.

– Олёнка, – он повернул её лицо к себе и увидел, что она смеётся.

– Мне начинает нравиться твоё беспамятство, – смеялась она.

– Ты меня перепугала. Значит, я тебя не выгонял?

– Не спрашивай. Если ты узнаешь правду, то мне будет не хватать твоего чувства вины.

– Обманщица. И я зря ревновал тебя к этому мальчику?

– Нет, и не зря. Я первая проявила к нему интерес, – скокетничала она. – Он выглядел впечатляюще.

– Он? Впечатляюще? Ты его ни с кем не путаешь?

– Нет, – легко отмахнулась она, – Я же не знала, что это Он там забавляется. У Него там была своя игра. Представляешь, Он захотел дать девочке второй шанс. И попросил меня помочь.

– У Него могло получиться.

– У него и так всё получится. Время – это просто мера потраченных усилий по дороге к мечте, а Он и раньше не любил играть в короткие игры. Неужели ты не помнишь, как Он и нас с тобой так же познакомил?

– Это Он нас познакомил?

– И, кстати, тогда я тоже в него влюбилась.

– Ты опять меня дразнишь? Пользуешься тем, что я ничего не помню?

– Немножко. Впрочем, нет той женщины, которая не влюбилась бы в него, – она подчёркнуто громко и со стоном вздохнула. – Его невозможно не любить. Правда, и любить его нельзя.

– Я это знал? Про твою влюблённость?

– Не знаю. Но мне так нравится тебе это сейчас рассказывать. Ты сейчас беззащитный и глупый. Раньше ты всегда поступал со мной так же. Вот бы всё это так подольше оставалось.

– Когда всё станет так, как надо – я отыграюсь.

– Ты и без этого отыграешься. Уж я-то знаю.

– Может быть.

– А можно, я опять буду с тобой? Ты же недолго ещё будешь в той больнице валяться?

– Ну, не знаю. Если я тебя когда-то уже выгнал, значит, ты неважная соседка, – он убежал от её встречного взгляда и надменно отвернулся.

– Ну, тогда я сейчас опять превращусь в птицу и улечу, – притворно сдалась она и потянулась к краю гнезда.

– Я пошутил, – тут же отыграл он и прижал её к себе. – А если честно, то я бы хотел жить с тобой рядом в разных телах.

– Слушай, а может быть, пока у нас с тобой есть по персональному телу – закатим праздник?

– Олёнка, я не уверен, что умею веселиться в подобной обстановке, – он улыбнулся и крепче обхватил её плечи. – Голый и в гнезде на перьях.

– Да? А мне всегда казалось, что для праздника большего и не надо, – искренне удивилась она, – наверное, я не знаток людских традиций.

– Олёнка, – Артём закрыл глаза и погрузился в аромат её волос, пытаясь дотянуться губами до её шеи. Она засмеялась и внезапно его объятия опустели. Он снова почувствовал лёгкий утренний ветер на крыльях и тяжесть разноцветного хвоста.

– Олёнка, – то ли просмеялась в звёздное небо, то ли пропела своё имя птица. – Олёнка. Мне так жалко будет терять это имя, оно такое пламенное и нежное. Но меня зовут Алма. Артём, неужели ты даже имени не помнишь? Ведь это моё первое имя. Оно родилось отдельно ото всех тел, в которых мы жили. Это единственное моё имя. Неужели ты действительно не помнишь ни меня, ни причин своей лёгкой жестокости к людям, ни своего рождения?

– Рождения? – Он снова ей подпевал и перебирал звуки. – Нет, Олёнка, – он посмотрел в её смеющиеся глаза, которые остались теми же, что и минуту назад, – Я ещё не знаю себя так, как ты.

И они снова перекликивались бесконечной песней. Они смотрели, как в прозрачной дали горизонта тонкая голубая нить очертила контур ледяного океана. Полоса света начала расползаться, сгоняя со льда россыпь звёзд. Это было предвестием ещё не скорого, но неизбежно наступающего рассвета.

– Если бы меня не так сильно тянуло сюда, – грустно пропела птица. – Надо было уйти в другой мир. Туда, где мы успели бы прожить жизнь за несколько земных дней. Тогда бы ты уже смог понять меня и вспомнить, – она осыпала его искрами вспыхнувших глаз, – Сколько мы уже с тобой странствуем? Ты считал?

– Считал. В земных днях не больше месяца, – он пропел это и засмеялся, – Смешно.

– Смешно? Разве смешно бросить там тех, кто тебя ждёт? Хотя лучше ждать, чем знать, что ждать нечего. А там ещё всё только начинается, и столько хорошего осталось.

– Осталось? О чём ты, Олёнка?

– Олёнка, – засмеялась птица. – Как же неразумны бывают самые мудрые из мужчин, когда перестают доверяться сердцу. Но ты проснёшься, обязательно проснёшься. Я разбужу тебя изнутри.

Восход безжалостно накрывал замёрзшую планету, растворяя в рождающемся тумане линию горизонта и озаряя розовым светом грудь огромной птицы. Восход накатывал, вычерчивая алым рисунком на фоне чёрного неба расправляющиеся огромные крылья. Крылья, отливающие на кончиках иссиня-чёрным пером. Контур птицы растекался в утреннем воздухе, местами возвращая цвета заре, местами сливаясь с темнотой.

– Но ведь это не честно! – закричал Артём, останавливая её полёт. – Я больше не могу жить одними ночами. Я хочу, чтобы ты нарушила данное мне обещание и была всё время со мною рядом.

– Рядом? В теле человека? – задумалась она. – Если ты так хочешь, то, пожалуй, я могла бы родиться для тебя. Ты не боишься, что я потеряюсь в рождении, ты готов ждать двадцать лет?

– Двадцать лет? Это не срок. Где я тебя найду? Я буду ждать.

– Я буду ждать твой корабль под парусами в том месте, где мы видели свадьбу китов. Ровно через двадцать лет в этот же день.

– В этот же день, через двадцать лет. Я буду там. Паруса должны быть красными?

– Красными? Почему? Не обязательно. Я узнаю твой корабль по своему имени.

– По своему имени? По которому из них?

– По тому из них, каким ты захочешь звать меня в той жизни. Только не называй слишком сложно и не обмани. Возможно, я отдам всё, чтобы там оказаться. В вашем мире так важны деньги, а у меня их может и не быть на обратную дорогу. Если это будет так, то на последнюю монетку я куплю себе мороженое.

– Мороженое? Почему? – засмеялся он.

– Почему? Я его ни разу не пробовала. И не задавай глупых вопросов. Главное, не забудь – я буду тебя там ждать.

– Я буду тебя там ждать.

– Тогда нам пора. Ты готов, любимый? – крикнула Алма, выпадая из мелодии песни. – Я приглашаю тебя на танец любви перед этой долгой и сладкой разлукой.

И стремительная птица сорвалась со скалы, набирая в падении скорость. Зеркальная поверхность океана отразила тело с горящими краями крыльев, и две птицы: нереальная и отражённая, заскользили над застывшим пространством в ожидании своего избранника. Первые лучи вновь рождённого солнца полыхали, последние звёзды убегали на тёмную сторону ледяного океана. Вслед за умирающей ночью, навстречу огненному дню. Навстречу пожару, дающему рождение.

Послесловие

СТИХ БЕЗ НОМЕРА.

 
– Если бы ты каждый день была рядом,
Если бы ты, как и раньше, твердила:
«Милый, тебя для меня, как награду,
Принцем прекраснейшим мама родила».
Я б твою жизнь на беспечность умножил,
Даже не думал, как лживо то слово.
Словно слепой,
         До конца с тобой прожил,
Ты бы и вправду влюбилась в такого.
Если бы слабостей не замечая,
Ты мне шептала:
                       «Ты мой победитель»,
Я поражений бы не привечая,
Пёр напролом, как боец и воитель.
Я бы отлил твою веру из бронзы.
Я бы излил свои чувства в творенья.
Кто же сломал
         Этот ритм в серость прозы?
Кто оживил и тоску, и сомненья?
 
 
– Если бы ты хоть глоток назад отдал,
         Мёда, которым тебя я поила,
Если б завистливых умников проклял,
Дверь бы мне отпер,
         Ведь помнишь – просила.
Если бы в наши полёты поверил,
Сладким брожением жил без остатка,
Но ты же прочность у чувства проверил.
И вот, ни тебе и ни мне
                            Жить не сладко.
 
 
За нас готова была молиться,
Душой и телом тебе отдаться,
Но разве можно на жизнь сердиться?
Я рада случаю повидаться.
 

– 1 —

– Привет! Как давно я тебя не видел.

Первый всплеск радости от случайной встречи с когда-то близким человеком быстро растворился в осеннем воздухе. Минутное замешательство и ожидающие взгляды. Знакомые черты со следами времени. Шум улицы дёргает и ворует секунды встречи. Испуг первой радости отступает, и память начинает робко примерять былое под новую действительность. «Очень тихо вокруг, – шепчет что-то внутри. – Никто не говорит, но и никто не убегает. Кажется, опасности нет, и можно дышать». И прошлое прорастает внутри, цепляясь за узнаваемые черты и движения. А слов у людей по-прежнему не находится. Да и к чему они – слова? Помеха только.

– Я тебя помню, – говорят её глаза. – Кто ты теперь? – пробегает в них страх. – Ты же, новый и незнакомый, не разочаруешь меня?

– Я помню этот взгляд. Ты та, с кем легко, кого можно не бояться, – отвечает ей его улыбка. – Да. Да. Я тебя помню. Ты та, которая с первого дня стала ближе других. Та, которая не обманывала и не пыталась применить меня к чему-нибудь.

– Кто ты? – почти в страхе шепчет она в себе, понимая, что струнки прошлого связывают, заставляют оставаться на месте и не рвать прощанием затянувшуюся паузу. А глаза вдруг пугаются и убегают в сторону, выискивая дорогу для бегства. А тело под натягом струн не слушается и подаётся вперед. Качнулось, но удержалось. Глаза успокаиваются, тело принимает дистанцию и отпускает страхи. Мозг берёт ситуацию под контроль и начинают стучать слова. Обычные, как фон, оформление всех похожих встреч. Слова, которые никогда не вспомнятся, накрывают собой то, что никогда не забудется. Разбуженное чувство ловит оттенки голоса и движение лучей сквозь листву поредевшего клёна. И хочется думать только о глазах, о пятнах света в её волосах и на плечиках её делового костюма. Голос стучит, голос говорит слова, просит улыбнуться, кивнуть. А мысли текут в параллельном эфире, в беззвучном разговоре глаз.

«Кто ты? Как ты меня видишь сейчас? Какой я стала?»

«Я рад тебе. Господи, как же я рад тебе. Мне хорошо тебя видеть.»

«Мне неловко от твоей прямоты. Я тебя уже почти не знаю.»

«А я знаю. Я точно знаю, что рядом с тобой я могу не притворяться. Прости за такую неприкрытую радость, но мне сейчас хорошо. А ты не изменилась. Ты стала ещё красивее.»

«Сколько же лет прошло? Почему ты смотришь на меня так? Господи, глупо как, люди же вокруг.»

«Ну вот опять. Почему ты мечешься? Это же я. Я тебе искал.» И снова поверх главного шум мешающих и ненужных слов: «Работа…», «Да, дочка большая уже…», «Нет, как-то не сложилось с тех пор…», «В этом городе случайно…», «А у тебя как?». И вот оно, жирной кляксой: «Пока, рада была тебя увидеть».

Клён сбрасывает красный лист на её плечо, тот скользит вниз, и мы расстаёмся. Волна чувств покидает берег, откатывается с потемневшего песка и медленно забирает себя из него. Она уходит вглубь, делая берег суше и тверже. Остаётся приятное насыщение доброй встречей, но дни бегут, чувства высушиваются ритмом сиюминутных дел и бытовых тревог. И только где-то в глубине хранится свежесть взятой и отданной радости. Легкая солоноватость прикосновения близких душ, разнесенных временем и расстоянием. Кто толкнет следующую волну? И толкнет ли?

– 2 —

«Привет! Как дела? Вот, решила написать», – на экране письмо трехдневной давности. Автор скрывается за непонятной картинкой с цветами. Кто-то пошутил? А если нет?

«Привет. А кто это?»

Тишина. День, второй, неделя. Забылось.

«Это я», – у контакта появилась фотография – простая, неинтересная, но с родным и милым её лицом.

«Привет! Я рад…, в прошлый раз …», – слова, слова, строчки, мысли, умные мысли, глупые мысли, информация. Без глаз, без голоса, без случайных неловкостей и глупостей, без оговорок и последующего смущения. Сухие факты, обдуманные шутки, уместные вопросы. Дни, месяцы. Слова рождаются в ночном стуке клавиш, а волна уходит всё глубже. Слова отдаляют, и во фразах уже ощущается зернистость и хруст песка. И чистой радости от встреч сквозь экран все меньше, и письма всё реже, и глаз не видно, и голос не дрогнет. И вдруг: «Я буду у вас проездом через неделю. Давай в среду в каком-нибудь кафе?»

– 3 —

Пять минут от назначенного времени. Ряды пустых столов и рыжих диванов, большие фотографии изнемождённых женщин в неудобных позах. Худенький официант от стойки вышколено косит взглядом в ожидании реакции одинокого гостя.

Десять минут, пятнадцать минут. А покурить у крыльца не такая уж и плохая мысль. Знак официанту присмотреть за вещами, ожидание встречи с морозным, хрустящим воздухом. Створы автоматических дверей своевременно уходят в сторону, унося на себе рекламный проспект с очередной красавицей, очищенной от реальности. Сразу за створами близко и неожиданно её глаза. Улыбаются в меня снизу вверх.

– Ты? – самозваная улыбка растекается по лицу.

Мороз от одежды и растерянная радость от лица. Прохлада и податливость протянутой руки. Калейдоскоп сбитой с запланированного ритма встречи: вешалка, сумочка из руки в руку, на спинку кресла, на подоконник, официант, меню, глаза, глаза. Фон звуков и слов. Регламент, написанный смущением – надо пошутить, надо глядеть в меню. Глаза уходят, связь рвется, слова обретают звук и силу. Слова обретают власть. Словам приходится доверять и слова вдруг перестают лгать.

И снова опять всё просто, как раньше. Слова говорят про то, про что хотят сказать глаза. Глаза подсвечивают смысл сказанного. Быстрая и честная мимика, легкие жесты, искренняя улыбка. И никакой фальши, никакой игры, всё честно и всё просто.

– Как я рад тебя видеть.

И слова разгружают накопленный на душе груз, не перекладывая его на хрупкие плечи, а распыляя в атмосферу ресторана. Гиблое выбрасывается в фонтанчиках шуток и признаний под неустрашимые сопла кондиционера. На перемолку, в трубы, в зимний морозный воздух. И спокойно, и хорошо. И только иногда во взгляде через стол резко и режуще – ожидание. И опять – перина для глаз. Опять она принимает целиком, как есть, без поправок и сомнений. И три часа как пять минут. И клякса: «Ну вот мне и пора.»

И как по сигналу – только глаза, отдельно от голоса. А его звуки все дальше, все тише. Фон, слова. Теплая и податливая рука, метание сумочки.

А как бы всё могло бы быть, Господи, как всё могло бы быть.

Как все могло быть, если бы, тогда, десять лет назад он не был так безнадёжно слеп. Если бы мог прочитать свои и её чувства, сказанные без слов. Если бы понял её страх. Если бы умел сохранять спокойствие в тот момент, когда ситуация ещё была в его руках. Как всё могло бы быть, если бы он хоть что-то тогда понимал.

Если бы, если бы.

Свеча, утопившая сама себя в луже воска. Счёт за ужин, пластинка жвачки.

Официант, приняв чаевые, вежливо благодарит и облегченно удаляется. Хрустящий воздух и жёлтое пятно фонарного света на металлическом поручне. И снова ночь и дорога в тишине. Люди, идущие по декорациям, несущие каждый в себе свой собственный мир. Взгляды, обращённые в себя, невидимые бури мыслей, тени чувств на лицах. И внутри него её удивительные глаза и её взгляд. И понимание того, что так может смотреть только тот, кто всё ещё любит. Тот, у кого душа способна на это чувство.

– 4 —

Солнце ещё не пересекло линию восточного горизонта, когда на её телефоне приглушённо пропел сигнал сообщения:

«Леночка, я глупец. И я снова позволил тебе уйти.»

И её пальцы без раздумий и сомнений выбрали единственно возможный набор букв:

«А хочешь, я завтра к тебе приеду? Навсегда.»

«Я постараюсь дожить до завтра.»

* * *

 
Если ты моя,
        То неважно,
                     Куда уходишь.
Или я уйду,
        А ты тоже
                     Меня проводишь.
Можем мы блуждать,
        Ошибаясь в любви
                               И в людях.
Будем мы искать
        Перекрёстки путей
                                 И судеб.
Если ты моя —
        Что такое
                     Веков границы?
Пишем мы роман —
        Одна жизнь,
                     Как одна страница.
Если раз в сто лет
        Вижу я,
                     Как глаза искрятся,
Как бы ни петлял,
        Не готов я
                     С тобой расстаться.
Перекину мост
        Между завтра
                     И днём вчерашним,
Стану жить сейчас,
        Между прошлым
                     И настоящим.
Я тебя найду
        Без времён
                     И без карт маршрута.
Где бы ты ни шла,
        Я всегда
                     Где-то рядом буду.
 

Константин Ганин, август 2018