Текст книги "Шизали"

Артём и красная птица

СТИХ ПЯТНАДЦАТЫЙ.

 
Ты опять такая – мне близкая.
Не мерещишься
                   и не кажешься.
И черты в ночи
                   честные, чистые.
Утром снова
                   за маску спрячешься.
Утром снова
                   растаешь ты в зеркале,
Цветом сделав лицо кричащее,
А я эти люблю
                   краски блеклые,
Чуть туманные,
                   настоящие.
А ещё люблю имя,
                   мной спетое,
Не которым крестила матушка.
Наречённая тем,
                   ты запретная,
Только голос – ручей по камушкам.
 
 
Звук ранит, тревожит в ночи меня.
Слишком колючие строгие ноты.
Не пой мне так,
                   лучше молчи, тая.
Я тебя здесь нашёл,
                   там – кто ты?
 

Розовая долина, как чаша подсвеченного изнутри зеркала, стелилась под ними в обрамлении синего леса. Она пузырилась холмами, темнела воронками и рваными хребтами. Долина простиралась на многие километры. Поднимающееся с её восточной стороны багряное Солнце освобождало изломы её поверхности от синих и коричнево-красных теней. Звезда выбеливала обращённые к ней склоны, создавала цвета. Послушные свету и теплу, оживали растения. Они раскрывались огромными зеркальными соцветиями всевозможных раскрасок и форм. С высоты было видно, как тени холмов и хребтов медленно скукоживались, стягивались с розовой поверхности разгорающимся днём. Череда перемен и цветовых иллюзий была быстротечной. Рождённая зарёй, плюшевая нежность долины в считанные минуты поблекла, вылиняла. Ещё немного времени, и вот уже растения стали полностью зеркальными, и стальной блеск их соцветий закрыл собой выгоревшие пятна. Долина вспыхнула лучами переливов и отражений. Порывы утреннего ветра цепляли сияющие чаши цветов, и те озаряли отражённым светом пространство над собой, делая пейзаж зыбким и неустойчивым.

Камень из-под лапы Артёма оторвался и полетел вниз, увлекая за собой пласты оттаявшей породы и мелкие камушки.

– Забавно, да? Стать причиной лавины в мире, который находится вообще непонятно где, а может быть, даже и не существует, – Артём засмеялся своим собственным мыслям и пустил вдогонку первому ещё один камень.

– Существует, не преувеличивай. И совсем даже не далеко, – Олёнка тоже засмеялась и отправила вниз небольшой кусок скалы.

Они сидели на рыхлой кромке величественного каньона. Эта его сторона была значительно выше противоположной, той самой, откуда брала начало розовая долина. Ещё в ночи они затеяли непонятную игру, которая заключалась в том, чтобы зацепиться за последнюю фразу собеседника и строить на ней собственную. Игра порождала нелепые фразы, но была необычайно мелодичной. В ней рождалась и жила песня их отношений. Забава была без правил и победителей, но им было весело, а разыгравшись, они смеялись уже даже там, где смеяться было не о чем.

Сейчас под гул камней песня утихла. Олёнка склонилась над пропастью, увлечённая движением падения. Артём уловил этот момент, чтобы спокойно и без смущения разглядеть её и её наряд. Легкий розовый пух пера на шее и груди его спутницы не скрывал грациозности полуженского-полуптичьего тела. Иссиня-чёрный гребень волос придавал ей вид стремительный и воинственный. Неприкрытая округлость груди добавляла в эту смесь что-то дурманящее. И даже бесконечная голубизна глаз не смягчала хищных форм её лица. В этом воплощении её взгляд казался холодным и металлическим. Артём разглядывал стремительную и хищную женщину-птицу, пытаясь представить её в одном из человеческих ликов и понять, какая же она на самом деле.

Они были здесь уже не в первый раз, но он так и не смог до конца понять, в чём был секрет их неизменного материального воплощения именно в этом мире. Артёму иногда казалось, что это её прихоть, но он никогда не спрашивал об этом. Со стороны они выглядели как две огромные птицы с торсом, похожим на человеческий, и с человеческими же лицами на вытянутой птичьей голове. У них были огромные красные крылья с сине-чёрным пером на краях и длинные разноцветные хвосты, не поддающиеся какому-либо описанию. Впрочем, хвост, который достался Артёму, был куда скромнее Олёнкиного.

Все эти цвета существовали только утром и вечером. В разгорающемся дне оперение меняло свой цвет на разноцветно-зеркальный. Конечно, неверно было бы говорить: «они выглядели со стороны». В нашем понимании, они вообще никак не выглядели. Они могли принимать весь этот мир и друг друга, только открывая вместе с обычным веком «веко пустоты». Это был особый взгляд, данный существам этой планеты, а, значит, и красным птицам. Они могли видеть мир в двух версиях: земным взглядом – мир пустынной планеты с серыми и безобразными кратерами; и «открытым» – в виде сказочного театра, насыщенного пёстрой и разнообразной жизнью, океанами и реками. В нашем же, земном понимании, и этого мира, и этих удивительных птиц с зеркальным пером вообще не существовало.

Артём любил прилетать в этот мир глубокой ночью. В это время поверхность планеты была покрыта тончайшем слоем льда, который повторял ночное небо и отражение соседней планеты. Они могли бесконечно долго сидеть, зажатые с двух сторон звёздами, и слушать ночное пение таких же, как они сами, полуптиц-полулюдей. Сказочное пение. Ни с чем не сравнимое пение.

С первыми лучами Солнца звуки музыки растворялись в нарастающем шуме ожившего мира. Лёд, покрывающий всё вокруг, трещал и шипел разрываемый жгучими лучами. Он таял и стекал, формируя потоки бурной реки, он уносился в виде воды и пара по дну каньона к бесконечному и величественному океану. И на короткий миг долина начинала светиться своим нежно-розовым бархатом в стремительном цикле утренних перемен.

– А может, вообще не существует меня? А есть только ты? – продолжила Олёнка их мелодичную игру.

– Есть только ты. Не обманывай меня – ты, единственная, по-настоящему реальна. И мне кажется, что этот мир тебе значительно ближе нашего, – ответил он.

– Нашего?

– Нашего. Того, где мы живём днём. Ты не пускаешь меня в свой дневной мир, но почему-то мне кажется, что настоящая и добрая ты в том мире. Я не могу понять, зачем тебе нужна эта броня? Я не могу понять, почему ты ищешь в этом мире превосходства? Ведь нет ничего сильнее женственной слабости. Тебе хочется быть такой, какая ты здесь: стальной, жёсткой и холодной? Почему? Мне кажется, что ты совершенно на себя не похожа.

Артём говорил слова, а гортань птицы превращала их в песню. В этих звуках не было ни намёка на порядок букв и правила произношения, только переливы чувства.

– Совершенно на себя не похожа ни в одном из своих образов. Это так забавно и так страшно. А если бы у тебя был выбор, в каком мире из тех, где мы с тобой побывали, ты захотел бы остаться?

– Захотел бы остаться там, где есть ты. Я показал тебе сотни миров, а мы всё чаще и чаще приходим сюда. В единственный мир, который ты для меня открыла. И здесь, действительно, очень красиво, но ты здесь совсем другая.

– Совсем другая здесь и не найденная в другой жизни, – пустила в зарю свою трель птица.

– Другой жизни у меня больше нет, Олёнка.

Артёму уже не хотелось петь. Ему хотелось, чтобы его голос был настоящим и слова были теми, какими он их произносит. Он смотрел на свою спутницу, выискивая глубоко запрятанное и любимое им тепло. Иногда ему казалось, что оно изредка пробивалось, но это было не сейчас. Сейчас она смотрела в даль и пела, подыгрывая голосом далёкому шуму бурлящего внизу потока.

– Олёнка… – девушка вплела в пение собственное имя, словно бы попробовала его на вкус. Имя прозвучало гортанно и звонко. Она слышала его уже не в первый раз, но в своём исполнении впервые. Кажется, вкус имени ей понравился. – А как мне тебя называть?

– Называть меня можно любым именем, которое ты мне придумаешь. Там, за снами, меня зовут Артём. Видишь, я с тобой честен, может быть, и ты откроешь своё настоящее имя?

– Настоящее имя? – девушка задумалась. – Пускай настоящим сейчас будет то, которое ты мне подарил. Олёнка, – она выпустила в долину трель, похожую на смех, и её задумчивость снова растаяла. – Олёнка! – заклекотала с переливом огромная красная птица, разнося своё имя над разгорающейся планетой. – Дневного пожара дождёмся или улетим?

– Улетим? Зачем? Давай совсем уйдем сюда? Раз именно здесь тебе так нравится. Уйдём навсегда.

Песня его сбилась, натянулась струной и застонала, он держал этот звон и хотел, чтобы она поняла и приняла его чувство.

– Навсегда – это слишком долго.

– Слишком долго? Если у меня будет вечность – я смогу показать тебе, насколько близко можно приблизиться к счастью.

Артём ждал и думал о том, что если она не согласится, то сны так и останутся для него единственной жизнью.

– Олёнка, а ведь ты не уйдешь сюда, – его песня сорвалась и стихла. – Наверное, ты связана там. И если ты не скажешь мне, как тебя найти, то мы можем потеряться в нашем дневном мире.

– В нашем дневном мире я тебя смогу найти только сама и только когда этого захочу, – засмеялась птица. – Ну, зачем тебе меня искать? Смешной ты, я же сон, фантазия.

– Фантазия, – эхом отозвался он.

– Фантазия, – пропела она. – Пойми же, меня нет такой. А если я и есть, вдруг я тебе не понравлюсь? Если я ужасная и страшная старуха? Что тогда делать будешь? – увидев его замешательство, Олёнка залилась переливчатым смехом, то ли птичьим, то ли человечьим, – А вот и вправду, Артём. Готов поменять розовую долину с красной птицей на квартиру с бабушкой?

– Квартиру с бабушкой? Как-то не очень приятно говорить здесь об этом. Извини, – он, словно брошенный в ледяную ванну, пытался прийти в себя и вернуть потерянный мотив.

– Извини, действительно, напрасно я. Хотя ты же всё равно будешь видеть меня не так, как другие? В любом теле и в любом мире, – пропела красная птица в разрастающееся Солнце.

– В любом мире для меня без тебя будет пусто. Я во всех мирах хочу быть с тобой. Я могу для тебя создать тот мир, который ты полюбишь вместе со мной. И не верю я, что ты можешь быть некрасивой, – подхватил песню Артём. – Давай прямо сейчас сделаем всё не так, как обычно? Ты скажешь мне имя, мы назначим свидание. Я не буду тебе досаждать, если не понравлюсь тебе там. Не бойся.

– Не бойся, – успокоила его девушка. – Я не старуха. Полетели домой, пока ты и я не превратились в зеркала.

– Олёнка, давай закончим эту песню, хоть раз, – прокричал он и, вопреки его просьбе, песня сбилась и рассыпалась.

– Хоть раз. А ты знаешь, что на этой планете тоже люди есть? – выровняла она музыку их разговора. – Маленькие совсем и бестолковые. Как букашки – голенькие бегают и в норках живут. Если ты попробуешь приглядеться, ты их сможешь увидеть в траве. И, кстати, у таких птиц, как мы, они здесь главная добыча, – она проиграла долгую и переливчатую паузу, – Нет совершенных миров, Артём. Есть только одно место, где мне всегда было хорошо, но меня выгнали оттуда, – птица расправила свои огромные красные крылья, которые уже тронул зеркально-металлический блеск. Уже падая в пропасть каньона, она прокричала. – Полетели, Артём! Полетели! Сны просто обязаны когда-то заканчиваться.

Другие планы

СТИХ ШЕСТНАДЦАТЫЙ.

 
– Ты с кем была сегодня ночью?
                     До зари?
          Соседи слышали
                     В квартире голоса.
– Ну, не поверишь,
                     Хоть свидетелей зови.
Ко мне сегодня прилетала
                                          Та Звезда.
Ну та, что падала. Ты помнишь,
При паденьи
                     Она сулила нам и счастье,
                                              И семью.
Ты про любовь тогда
                     Читал стихотворенье,
А я в мечту твою влюбилась,
                                     Как в свою.
– Та, что над тлеющем
                     Кострищем у реки?
Ну как же, помню,
Она гвоздь моей программы.
– Ты ту программу
                     Для другой прибереги.
Звезда просила извинить.
                     Другие планы.
 

– Почему ты не отзываешься, когда я тебя зову? – Артём уже дошёл до точки. Он возвышался над Леной и выглядел непривычно раздражённым.

– Артём, что с тобой? Почему не отзываюсь? – большие, перепуганные глаза девушки ранили и приводили в чувство. Кажется, она была обескуражена и напугана его тоном и видом. – Когда ты меня зовёшь по имени, то я всегда отзываюсь.

– Но ведь мы оба знаем, как тебя зовут на самом деле. Ты же сама просила, чтобы я тебя так называл. Или ты всё ещё прячешься от меня?

– Артём.

– Я не могу ошибиться, – зло прошептал он, оглядываясь на пост медсестёр. – Я знаю, что это ты. Почему ты не хочешь этого признать? – Артём смотрел в её огромные глаза. Ему вдруг стало очень жаль её. Ему даже показалось, что он понимает её страх и желание остаться неузнанной. – Олёнка, что случилось? Почему ты перестала приходить во снах? Если не хочешь знать меня в этой жизни, я исчезну, спрячусь в своей палате. Просто вернись в сны. Я очень тебя прошу.

– Артём, я тебя тоже прошу, не веди себя так. Ты же сам понимаешь, чем это здесь закончится, – зашептала Лена. Она выглянула через плечо парня на открытую дверь в кабинет с медсёстрами. Несмотря на то, что они находились в дальнем конце коридора, тот был по-утреннему пуст, и их голоса должны были быть слышны в каждом углу этого заведения.

– Что случилось на этой проклятой зеркальной планете? Почему всё так резко закончилось? – он снова начал кипеть. – Ты даже ничего не сказала.

– Артём, – в голосе Лены было столько мольбы, что молодой человек опять осёкся. Его взгляд жил своей собственной жизнью и заглаживал грубую настойчивость своего хозяина, нежно скользя по глазам, по губам, по шее девушки.

– Ты красивее, чем я мог себе представить там, во сне, – уже почти спокойно сказал он. Его взгляд продолжал ласкать её, но Артём видел, что ей это было неприятно. Она закрывалась от его взгляда движением головы, плеч, движениями рук. – Хорошо, я не буду больше пытать тебя, – его тело качнулось назад и взгляд ушёл в стену. – Может быть, ты и вправду не она, – он снова уставился на неё, выискивая особенности, проявляющиеся в любом из её воплощений. Очередной раз поймав себя на сомнении, он отвернулся. – Наверное, я действительно болен. Ведь шизофреник должен искренне верить в собственную иллюзию? Вот и я вообразил, что врачи во мне ошиблись.

– Артём, – снова произнесла она, не зная, что ещё можно сказать.

– Я уж было подумал, что я единственный здоровый в этом заведении.

Он коснулся глазами её лица и поймал взгляд – грустный, почти болезненный. Они смотрели друг на друга достаточно долго. Молодой человек слышал, как сбоку прошуршали шаги. Рядом с ними остановился какой-то мужчина. Они с Леной одновременно повернулись к подошедшему. Мужчина не проявлял эмоций, не говорил и, кажется, даже думать не пытался.

– Вам туда, – указал Артём в направлении дальнего конца коридора. Мужчина также молча повернулся в указанную сторону и, шаркая тапками, унёс своё тело.

– Можно, я пойду? – попросила Лена.

– Да, конечно, иди, – безразлично согласился Артём. Девушка обошла его, не отпуская взглядом. – Подожди, Лен. – он уцепил её за руку и тут же отпустил, словно опомнившись, – Если ничего не было: ни полётов, ни пальм, ни птиц с зеркально-красными крыльями, тогда я прямо сейчас пойду на пост и признаю своё сумасшествие, бессонницу и навязчивые мысли. Что будет дальше, ты сама прекрасно понимаешь. Если я действительно болен – это во благо, может вылечат. Во всяком случае, дурнее, чем сейчас, я точно не стану. А если я не болен, то мой поступок будет бесполезной и опасной выходкой, – Артём опять замолчал и посмотрел на неё. – Впрочем, тоже пускай, может тоже вылечат, – он сказал и теперь ждал приговора. Спокойно и отрешённо. – Даже если ты – это она, и я не ошибся, твоё молчание будет означать, что я ошибся в большем. В том, какая ты.

– Артём, но ведь из тебя же сделают дурака, – Леночка с ужасом смотрела в его окаменевшие глаза.

– В тех снах мне показалось, что без тебя… Или, кто там был? – он поморщился. – Я пуст. Как будто она всегда была во мне, наполняла меня. Она для меня – всё. Я не хочу тебя разжалобить, но без неё мне жить негде. Только здесь, – Артём внезапно шагнул вплотную к ней и сжал её плечи в своих ладонях. – Но ведь это же ты. Я видел твои глаза, когда мы первый раз увиделись. Брось притворяться, давай убежим? Завтра. Прямо с утра, пока смена не поменялась. Студент не потерянный, с ним можно договориться.

– Студент?

– Ну, Коля твой. Он не любит тебя так, как тебя надо любить. Уйдем? А потом отдадим ему эти деньги, которыми он рискует. Я найду – я тебе обещаю, – он искал в её глазах хоть зацепку за утвердительный ответ, но не мог найти. – Ведь залечат же нас здесь. Давай убежим.

– Артём, вот что ты говоришь? – Лена не на шутку обеспокоилась. – А если ты ошибся? Если я – это не она. А она встретится тебе завтра или через неделю. А ты? Кем ты будешь через неделю, когда она тебя найдёт? – Лена словно не слышала его предложения о побеге.

– Олёнка, ну никого я больше не встречу. Да что же это такое? Что это за маскарад? Да знаю я, что это ты. А если это не так, значит, я болен и должен лечиться. Неужели ты ничего не помнишь и не понимаешь? Ты же тоже летала, я же слышал, как ты это рассказывала своему студенту.

У санитарского поста возникло вялое оживление. Санитар прошмыгал тапочками до выключателя. В коридоре вспыхнул свет люминесцентных ламп, мерцая и создавая раздражающий гул. Они оба повернулись в сторону поста и стояли, удерживаясь глазами за эту картинку, в расчёте на отсрочку в продолжении их разговора.

– Не надо никуда ходить, Артём. Не надо сдаваться врачам. С тобой всё в порядке, – сказала девушка тихо и ровно. Слишком ровно.

Должно, должно было прийти облегчение и радость с этой фразой. Должно было. Но от того, как она была произнесена, у Артёма внутри всё натянулось, и ему даже показалось, что он почувствовал, как что-то лопнуло. Лена же, напротив, словно совершенно успокоилась. Её голос стал ровным, чужим и сухим.

– Видишь, как у нас всё по-разному?

– Что по-разному? – почти шёпотом выдавил из себя Артём. Плотный ком надавил на горло молодого человека, и он уже не мог говорить нормально. В нём росло предчувствие накатывающейся утраты.

– Всё по-разному, – спокойно продолжила Лена. – Для тебя реальность мира снов – признак собственной нормальности. Может быть, даже единственная ценность. А для меня… – она закусила край губы и на какое-то время ушла в себя, – для меня мои сны чем реальнее, тем страшнее. В те дни, когда я их понимаю – я не владею своим телом. Их реальность – признак того, что всё то, что я так сильно люблю – сиюминутно, временно и незначительно, – Лена посмотрела Артёму в глаза, словно раздумывая, сказать или не стоит. Наконец, она решилась. – Артём, прости меня за то, что я сейчас скажу. Очень и очень прости.

– Да говори же уже, – предчувствуя удар, выдавил он из себя. Шея и затылок одеревенели, а тело, наоборот, сделалось ватным и непослушным. Он не хотел слышать того, что она должна была ему сказать.

– Пообещай мне, что ты не пойдешь лечиться, не пойдешь на себя жаловаться, – Лена тянула время и смотрела в глаза.

– Обещаю, – выдавил из себя Артём.

– Ты, действительно, замечательный. У тебя впереди такое будущее, что знай о нём девичье население этого города – в очередь бы выстроилось.

Он глядел на неё сквозь туман и видел, как она оттягивала и оттягивала время. Потом девушка глубоко вздохнула, зажала себя в кольцо рук, нервно обхватив плечи, и на выдохе разрядилась.

– Вот прямо сейчас, пока я здорова, пока я одна. То единственное, что имеет для меня ценность, придёт сегодня вечером на смену. И зовут его Николаем, а я буду прятаться от него в палате, зная, что не нужна ему точно так же, как… – она снова запнулась и посмотрела на Артёма.

– Хочешь, чтобы я сам договорил за тебя? Не жди, я не смогу.

– Прости.

– А он? Он ведь другой. Он не сможет с тобой летать. – Артём заглянул в глаза девушки, силясь найти то, что могло бы дать ему надежду, – А ты? Ты же не сможешь без полёта.

– Летать меня научили. И сил мне дали, – отрешённо улыбнулась девушка. – Это несложно. И я научу его.

В её голосе снова был покой. Но вместе с покоем в нём было столько уверенности, что соломинка хрустнула под руками Артёма, и он полетел в бесконечную и тёмную пропасть, теряя связь с тем, что его окружало. Он забыл о том, что Лена ещё находилась рядом, не слышал того, что она продолжала говорить, в нем бухало и шумело. И он падал, падал, падал.