Текст книги "13.09"

Еще один маленький шаг в его сторону. Он прекрасно видел этот маневр, но не сдвинулся с места.

– О своей личной, всего лишь? Тогда вот что, друг, – прорычал я тихо; злость все-таки достала меня, охватывая собой как смирительная рубашка; но только она не смиряла, а наоборот, позволяла все больше и больше сходить с ума. – Вот что мы сейчас сделаем: поедем обратно в тот небоскреб и СНЕСЕМ этой кукле голову! Есть и другой вариант: я снесу твою голову, чтоб ей пусто было, снесу тебе твою гребаную башку, и ты поплывешь – без сраной башки – на свою блядскую родину, мразь!

Я зол, непозволительно груб? Николас вдруг всхлипнул и разрыдался как пятилетний ребенок.

– Глеб! Глеб, что ты со мной хочешь сделать? – лицо распухло и покраснело, а голос вдруг сделался таким высоким, что стало не по себе. – Неужели ты серьезно хочешь снести моей Софи голову? Но она идеальна! Она так красива! Сегежа, ты сукин сын, даже не думай испортить ее! Делай что хочешь с той, но не трогай МОЮ СОФИ!!!

Размазав на горящем лице ухмылку, я неровными шагами двинулся куда-то к реке, к черной фигуре над ней. Глаза заливал красный туман. Безумно хотелось испортить бельгийца.

Где-то неподалеку раздался громкий механический лязг, а под ногами разлился низкий и рваный гул как от звуковой волны после близкого несильного взрыва; тело мое покрылось холодным потом от глубокого застарелого страха; через мгновение гул пропал, будто его и не было, и я увидел искривленное лицо ван Люста. Он что-то пытался вымолвить, но никак не мог взять себя в руки. Куда-то показывал, тыча пальцами мне за спину. Я на секунду взглянул косо на «Аурус» – тот стоял, как и прежде, колесами в неглубоком снегу, и позади чернели следы от заноса. Пустая серая набережная, кирпичная кладка старых стен; ничего.

– Ну уж нет, Коленька, не пройдут твои штучки. Ты снесешь гиноиду голову…

– Она! – вскрикнул вдруг он. – Она проснулась, только что, слышал?

– Твой катафалк заглох и снова завелся, что ты тут мне…

– Нет! Такое бывает при первом запуске. Прогружается ось, инициируется первичные функции. Мне объясняли. После этого «Сиберфамм» производит регуляцию стазиса абсолютно беззвучно, но первый раз…

– Стазиса?

– Это сон. Происходит обновление системы. Всю новую информацию гиноиды этой версии лучше всего закрепляют во сне, к тому же это добавляет большую долю реализма и…

– Ну хватит! Пытаешься меня одурачить, спрятав в кармане пульт дистанционного управления – для чего? Показать, какая она распрекрасная? Я все равно оторву этой кукле башку, а потом и тебе, если понадобится – я ведь серьезно, я не шучу.

Лицо ван Люста покрылось пунцовыми пятнами. Он выпрямился, вдруг подошел ко мне близко-близко. Раздался чуть сладковатый запах густого парфюма.

– Обыщи меня, imbeciel4545
  (нидер) – придурок


[Закрыть]! Найдешь пульт у себя в заднице! Да, гиноид самопроизвольно включился – а этого не может быть! В ней нет такой функции! Это невозможно! Нейрокомпьютерный интерфейс вмонтирован в хрусталики глаз, и реагирует он исключительно на мой пристальный взгляд, но и этого недостаточно – нужно подтвердить запуск вербально, опять-таки исключительно моим голосом! Понимаешь? Врубаешься, нет?!

Ненависть к этому жалкому человеку отхлынула, океанской волной отступила от скалистого берега. Я повернулся лицом к черной махине и громко выкрикнул:

– Эй, там, не стесняйся, давай вылезай! Яви-ка нам мудрость!

12

Это была глумливая выходка, и на лице моем блуждала кривая улыбка, адресованная Николасу, растерянному и злому, но блуждала она лишь до тех пор, пока вдруг не щелкнул блокиратор задней двери «Ауруса», и я не увидел, как эта самая дверь медленно-медленно приоткрылась: из нее показалась миниатюрная женская ножка. Медленно появились ступня, щиколотка, изгиб икр, маленькое колено, и, наконец, упругое бедро. Пальчики осторожно коснулись заснеженного асфальта. Дверь распахнулась полностью. Теперь уже две стройные ножки слепили молочной бледностью на фоне черного огромного автомобиля. Там, где они сходились, образовывалась нежно-розовая плоть. Выше темнела аккуратная впадинка пупка на плоском белом животе. Тонкие руки, налитые тяжестью груди, изломленная линия ключицы и хрупкие плечи скрывались несколько секунд за матовостью стекла; но вот стало видно и их. Последним явилось бесстрастное лицо с широко открытыми глазами цвета разлитой на снегу ртути. Обрамленное антрацитовыми, чуть вьющимися локонами, оно было самым прекрасным лицом в мире.

…Нет! Не ее лицо! Это…

– Ахамот!..

Возглас Николаса, чудное словцо, должно быть опять что-то фламандское, идиотское, выдернуло меня из эстетического экстаза. И сразу вернулась паника, а вместе с ней страх. Существо (человек? механизм? нечто?) пугало до мозга костей. Оно ожило, стало способно двигаться, оно видит и слышит меня, оно черт знает что может сделать со мной, а я с ним. Хорошо, что оно до сих пор не открыло прелестный ротик, иначе я сошел бы с ума, ведь если верить бельгийцу, голос ее это…

– Il s’agit d’un message de test! Это сообщение тестовое! This is a test message! Это сообщение тестовое! Dies ist eine Testnachricht!

…это голос Софии из ее уст! Но что за бред она говорит? Глупая моя девочка, где же ты растеряла одежду? Зима на дворе, полезай обратно в машину, немедленно!

Гиноид повернулась к нам изящной спиной, на ягодицах напряглись крепкие упругие мышцы. Волосы трепал несильный ветер, и из-под них то и дело виднелись острые лопатки. Едва уловимым движением гиноид вновь оказалась в салоне «Ауруса» и захлопнула за собой дверь.

Николас смотрел на меня, будто пытаясь передать моим глазам часть собственной карей радужки, желая влить остывающий кофе в мой череп. Так было бы проще объяснить происходящее, без слов, одним лишь гипнотизирующим взглядом безумца, но объяснения, видимо, не существовало. Тогда он разомкнул тонкие губы и тихонько заговорил сам с собой, не видя во мне достойного собеседника:

– Не понимаю. Как же она проснулась? Нереально. Невозможно. Почему она вышла, когда этот ее позвал? Хотя здесь более-менее ясно, высокий уровень свободы воли; перемещаться и совершать простые действия без моего приказа она вполне может; это надо бы ограничить… Но самозапуск? Onmogelijk4646
  (нидер) – Невозможно!


[Закрыть]!

– Я тебе не мешаю? – громко спросил я; нарочно громко, так, чтобы отрезвить себя, привести в чувства, чтобы услышать любой бред от Николаса, самую пошлую ахинею, все, что угодно, только бы не остаться вновь с собственными мыслями, не провалиться за край, где сходят с ума.

– Мешаешь, конечно! Ты что, не видел, что только что сейчас произошло?! Это нарушение всех чертовых протоколов, всех законов, по которым она должна работать! Невозможно.

– Да что ты заладил? Сбой в программах, заискрило где-нибудь, я не знаю, да просто надоело одной там сидеть и слушать, как мы тут орем…

– Надоело?! Заискрило?! Сегежа, ты идиот, stomme gelijkenis van een mens4747
  (нидер) – глупое подобие человека!


[Закрыть]! Пойми: нейрокомпьютерный интерфейс… О, господи, послал же ты мне осла! Я им сейчас позвоню, мы на краю зоны покрытия, да и уехали недалеко, нужно вернуться. Пускай эти умники в ней ковыряются, это опасно, это брак…

Я схватил, наконец, этого ублюдка за ворот, дернул к себе – наши лбы соприкоснулись, взгляды встретились, дыхания смешались в единое облако над головами.

– Ковыряться в ней никто не будет. Ты избавишься от нее, так или иначе. Я не позволю, чтобы по городу расхаживала копия моей жены, раздвигая ноги со всеми подряд!

– Ты это серьезно? – осклабился ван Люст, не пытаясь сопротивляться моей хватке, собирая на лице все свои морщины разом. – Вот серьезно, да? Гребаного робота от драгоценной жены отличить не можешь? Совсем с ума сошел от своей плюшевой морали? Ты вот-вот в тюрьму угодишь, идиот, ты Софи так подвел, а все строишь из себя святого! И было бы из-за чего? Из-за куска железа!

– У этого куска неправильное лицо.

Морщины пытались изорвать кожу, изрезать ее, чтобы явить самую злую, самую отвратительную маску, которую когда-либо примерял на себя Николас.

– Неправильное? А тебе, что ли, решать, правильное оно или нет? У тебя что, авторское право имеется? Если у кого и имеется, то лишь у самой Софи, а не у ее блаженного неудачника-мужа. И она была бы не против, это бы ей даже польстило, плохо ты ее знаешь!

Он дразнил меня, не сознательно, просто в силу характера. Начав извергать из себя грязь, уже не мог остановиться. Ему нравилось унижать людей, так, как он понимал унижение, нравилось думать, что другие могут быть хуже него самого.

– Все они, мало или много их в мире, желают быть в центре внимания: на афишах, обложках, экранах, в отражениях глаз. Софи скромная девочка, этого не отнять, но ведь ей хочется куда большего, чем сидеть в вашей убогой однушке в заднице мира, ожидая, пока принц нищих сделает ее королевой помойки. Ты спрятал ее ото всех, Сегежа, ты эгоист, и я не сужу вас за это, вы друг друга стоите. Но одно тайное желание Софи сбылось: ее лицо все-таки будет сиять на обложке, ее образ не пропадет в темноте вашей квартирки.

Я разжал ладонь, отступил на шаг. Проговорил тоскливо:

– Ты понятия не имеешь о желаниях Софии, некрофил ты несчастный…

Ван Люст вздрогнул, заморгал, вытянулся как-то и вверх, и вширь, открыл широко рот.

– Как ты меня назвал?..

– Эта девушка в твоем катафалке – неживая. Она и не девушка даже, не человек. Она просто мертвый кусок дерьма. А ты – выродок. Некрофил.

– Почему бы тебе не заткнуться?! – вдруг вскрикнул Николас. – Как ни крути, а я предложил вам самый лучший вариант. Я помогаю тебе и Софи, но вместо благодарности слышу лишь угрозы и грубость. Ты что думаешь, мне больше заняться нечем, как возиться с вашей семейкой?! Как еще вы раздобудете столько денег, Сегежа?! Мое предложение!..

– Дерьмо твое предложение. И деньги нам твои не нужны.

Он усмехнулся, злобно ощерившись.

– Так уж и не нужны? Ты, наверное, просто возьмешь и предоставишь неоспоримые улики невиновности, да? Все всё забудут, еще и прощения попросят, так, по-твоему?

Я замер. Вспомнил вдруг сине-красные глаза панка по прозвищу Ска. Просьбу Давида.

– Может и так. Знаешь что? Ты вправду пытаешься нам помочь – по-своему, извращенным образом, но пытаешься. Поэтому не будем сносить голову твоей кукле. Просто сменим ей личико. Неужели так мало красивых женщин? Чем плохо – взять образ Хепберн4848
  Одри Хепбёрн (4 мая 1929 – 20 января 1993) – британская актриса, фотомодель, танцовщица. Икона киноиндустрии Золотого века Голливуда


[Закрыть] или Монро4949
  Мэрилин Монро (1 июня 1926 – 4 августа 1962) – культовая американская киноактриса, секс-символ 1950-х годов, модель и певица


[Закрыть], или кто тебе еще нравится, и прилепить к этому телу? Ты, Коля, подумай. Напомни-ка: сколько законов ты обошел, создавая свою поделку? Без тебя будет скучно в тюремной камере, может, составишь компанию?

Николас глубоко задышал. Сморщил нос. Показалось даже, что он собирается опять разрыдаться, но он лишь сплюнул на грязный снег и чуть слышно сказал:

– Сука ты, Глеб.

Я промолчал и зашагал в сторону внедорожника.

…Какое красивое лицо! Кожей безымянного мертвеца обтянуто, локонами мертвеца обрамлено. Вздымается белая грудь, изгиб диафрагмы под ней едва заметно волнуется – но для чего? В тишине пульсируют удары искусственного сердца, горячая жидкость разносится по прекрасному телу – зачем? Кого пытается обмануть этот великолепный фантом? Кого же он соблазняет? Кому дарит любовь? Жив ли он? Способен ли к смерти?..

Кончики пальцев дрожали; холод набережной так долго пронзал мое тело, что солнце почти успело скрыться за убогими кирпичными зданиями; но я знал, что дрожание это вызвано исключительно страхом и злостью. Сумасшедший коктейль влили в глотку вместе с кальвадосом, подмешали во флягу, подмешали и в душу, и теперь я дрожу, словно преступник, что сгорает в агонии на электрическом стуле. Но вместо орудия казни роскошное кожаное сиденье, вместо камеры смертника салон шикарного автомобиля, а вместо палача – Николас ван Люст. Судебная комиссия за толстым зеркальным стеклом давно разошлась, а там, в секретной комнатке за спиной, единственный шанс на спасенье – «Сиберфамм» модели номер четырнадцать. Но в чем же меня обвиняют?..

Бельгиец захлопнул дверь, пристегнулся ремнем безопасности и тотчас обернулся назад. Мелькнувшая на его лице улыбка была непростительно мечтательной. Я видел отчетливо, ясно: этот ублюдок счастлив. Мои слова, угрозы, доводы остались снаружи, их подхватил с грязного снега пронзительный ветер и швырнул в Охту. Здесь, на своей территории, ван Люст вновь стал хозяином положения. Его взгляд заскользил по телу гиноида. Внезапно и оглушительно он сглотнул, на шее вздулись темно-синие вены.

– Хепберн, говоришь? Монро?..

Его указательный палец выпрямился, и ван Люст покачал им из стороны в сторону.

– Зачем они мне? Кто они – я не знаю о них ничего. Я не хочу их – я не вдыхал их запах, не смотрел им вслед, не мечтал.

Палец описал дугу и дотронулся до красной круглой кнопки с надписью «Запуск». Салон заполнился мерным низким гудением.

– Их красота, талант, слава сгорели. Они давно забыты, мертвы. Зачем же мне желать прошлое? А Софи… Софи пышет жизнью! Мне нужна она, только она, и никто кроме. Глеб! Ты обменял бы Софию на кого-то другого, на любую из женщин, живущих или живших когда-либо?

Я разомкнул холодные губы, прошептал хрипло и влажно:

– Нет…

Николас засмеялся, торжествующе, обнажив белые зубы.

– Нет! Конечно же, нет! Ну а почему же я должен так сделать? Не хочу никого, кроме нее!

Спину и лоб залило потом. Кончики пальцев все так же дрожали, во рту отчетливо чувствовался привкус железа. Смех разрезал слух, блеск зубов ослеплял. Я вжался в сидение, со всей силой упершись ногами о пол. Тело будто катапультировано из машины, но душа почему-то осталась внутри, глумливо наблюдая за всем вокруг. Довольный собой Николас все смеялся, ладонь его накрыла рычаг коробки передач, переводя селектор. На заднем сиденье неслышно вдыхал бесполезный ей воздух гиноид, глядя вперед себя светлыми глазами. Увидел в зеркало, как веки ее вдруг сомкнулись на миг и вновь разомкнулись. Длинные густые ресницы задрожали, а зрачки расширились. Это невероятное для механизма, но такое простое для живого человека действие заставило мое тело вновь ощутить реальность. Оно стало наполняться энергией – это копия Софии передавала ее по невидимому каналу из своего кибернетического нутра прямо мне в сердце. Я же в ответ отдавал свою злость; мы стали одной цепью. Во всех ее элементах проистекал один и тот же ток – злость, создающая цели.

– Прости уж, Глеб, но я не соглашусь ни на кого, кроме Софи. Не для того я столько всего выдержал, столько вложил и потратил. Ну хорошо, допустим, ты знаешь где взять деньги или снять обвинение, отлично, ведь и мне не нужны проблемы. Но это же так глупо – противиться тому факту, что у гиноида ее внешность. Вообрази, что у Софи есть сестра-близнец, и что эта сестра встречается со мной. Зачем же быть настолько буквальным? Просто думай обо всем этом именно так, объясни себе все абстрактно. Более отстраненно, чем обычно, цинично и мудро…

Стеклянный дом разбивали, и я не пытался уклониться от летящих осколков. Получал удовольствие от режущих прикосновений. Смотрел на изрезанные руки, на дрожащие пальцы – они держали колючую проволоку, держали начало цепи. Передо мной мрак, встающий стеной, но я вижу сквозь стену. На той его стороне силуэт обнаженной девушки. И пальцы ее тоже в крови. Через тьму тянется острая проволока.

В уголках моих глаз что-то блеснуло. Череп скрипнул от боли. Его разбивали, как разбивают стеклянный дом.

– Мы не поедем сейчас в «Экке Хомо». Заскочим сначала к вам, и все еще раз обсудим с Софи. Вот увидишь, она окажется благоразумнее тебя; она всегда отличалась благоразумием. Посмотрим, что она скажет, посмотрим на Софию теперь…

– Ты не будешь…

Мой шепот пронзил наполненный гулом мотора салон.

– Что? Что не буду?

– Не будешь смотреть на нее…

Николас повернулся ко мне и вздрогнул, внезапно бледнея. Неверным движением заставил себя вновь следить за дорогой.

– Mon Dieu, Глеб, что с тобой? Ты что, плачешь? Почему я не буду смотреть на нее? Что ты такое…

Белизна нежной кожи: это явились тонкие пальцы. Легли на лицо.

– Ахамот?..

Страшно выпучились глаза, и острые ногти с силой надавили на карее естество. Николас выплюнул слово – пронзительно, громко, – мотнул головой, но кажущиеся хрупкими пальцы держали крепко, не давали спастись, лишь только сильнее давили. Руки сорвались с руля, вцепились в запястья невидимого врага.

– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, АХАМОТ?!

«Аурус» накренило, повело, вокруг замелькали серые стены домов. От боли и ужаса ван Люст вдавил педаль акселератора в пол до упора. Автомобиль ощутимо ускорился, понесся сквозь пелену снега.

– ГЛЕБ, РАДИ БОГА!!!

Я созерцал. Из глаз текли слезы – и Николас плакал вместе со мной темной горячей кровью. Нежная кожа пальцев окрасилась ею. Она больше не слепила своей белизной, а его руки уже не пытались бороться. Тело обмякло, но не съезжало с сиденья – стальные пальцы и ремень безопасности держали крепко. Пронзительно черное мелькнуло вдруг впереди, резкий хлесткий удар сотряс внедорожник, и переднюю часть его сплющило. Осколки стекла вонзились в лицо, внутрь салона ворвался морозный воздух. Тряпичной куклой тряхнуло мое легкое сейчас тело, перетянутое ремнем; оно ткнулось в тугое тепло появившейся из ниоткуда подушки безопасности. Какое-то время от сотрясения не понимал ничего и не видел; лишь дрожала в сознании рваная мысль ни о чем, и неожиданно все прояснилось, пришла болезненная догадка, что смотрю я прямиком на водителя; расшифровал движение перед собой – это разжались пальцы в темно-красных мазках, ушли в густую черную мглу. Вместо глаз на лице зияли багровые бездны, и под черничными кляксами угасал бледный холст кожи. Сзади утробно скрипнуло, и тонкие руки вдруг обняли мои плечи с кровожадной нежностью, и я увидел черные радужки. Горячие пальцы коснулись шеи, оставляя темные отпечатки. Лицо невинного хищника заполнило мир; несчастный Николас исчез, исчез раскуроченный автомобиль, пропала заснеженный город. Большой палец ласково провел по моей щеке, подхватывая каплю соленой жидкости. Поцелуй; губы коснулись крови и слез.

Стеклянный дом рухнул.

Тьма.

Поскользнулся на невидимом льду. Тело перевернулось; вдалеке промелькнула черная глыба автомобиля; глыбу будто затягивало в серые здания. Гранит встретился с головой, мир снова вздрогнул. Слезы замерзли на холодном ветру, ветер выл между стен набережных, но все новая и новая теплая влага вытекала из широко распахнутых глаз. Пальцы погрузились в снег – под ним замер лед. Разум на секунду дал понять, что лед здесь опасно тонкий, что лучше бы убираться подобру-поздорову. Но ведь я страстно желал скрыться, сбежать, исчезнуть; так почему бы не скрыться под толщей темной воды? Захотел заорать; и заорал. Во рту смешались слезы и кровь. Спина уперлась в гранитную стену, ноги – о снег, скользя, взбивая белые брызги. Искаженный голос прыгнул от стены к стене, эхо достигло далекую черноту. В черноте этой вспыхнул желтоватый огонь. За пару секунд свет превратился из маленькой точки в колышущийся рваный овал. Смутная, чуть различимая отсюда фигура проявилась в нем. Рванула в груди ноющая боль-выдох – сердце замерло, тело застыло. Паника превращалась в сумасшествие, а страх в ужас. Чьи-то слова врывались в голову, что-то важное проносилось по памяти, но тут же вымывалось холодным потоком. Фигура исчезла из области света. Теперь она где-то в сумерках, возможно, рядом со мной. Что она захочет сделать? Покажет ли нежные тонкие пальцы, покрытые кровью, а может, вновь поцелует, страстно обняв, вперится в самую душу черными вдруг глазами, и я почувствую эту невыносимую страсть, рвущую на части все нелюбовь?..

Запрокинул голову к небу. Вновь снежные облака. Вновь будет идти грязный снег. На замерзшем лице появилась ухмылка. Все, что происходит, есть следствие моих желаний. Паника ушла – осталось сумасшествие. Ушел страх – остался ужас. Я хотел его смерти, и я хотел ее объятий. Желал ее губы и ее взгляд. Так и случилось. Так чего же бояться?

Медленно поднялся со льда. Вдохнул побольше воздуха в легкие и что было сил крикнул:

– С О Ф И Я!!!

В вечерней изморози не было иного звука кроме этого крика. Город вымер, и снег засыпал собой его улицы, подменил снежинками обитателей. Тонкий лед должен был трещать подо мной, но оставался немым. И вдруг из эха раздался, вынырнул далекий женский голос:

– Благодарим вас за выбор корпорации «Экке Хомо»! Желаем вам приятного использования! Активация успешно завершена. Пожалуйста, ждите.

Побежал к ступеням набережной, к силуэту «Ауруса», к слабому свету его салона. Пахнущие затхлым снегом руки размазывали по лицу остатки слез; рваные ссадины отозвались болезненным жжением. Вновь в голове зашипел чей-то голос. Он говорил о помехах, о сбоях в программе, о разрывах цепи. Ноги запнулись; неуклюже упал, но быстро поднялся и продолжил бежать. Звучание голоса сбилось, а когда я достиг первой ступени спуска, то и вовсе смолкло, и я забыл о нем, поднявшись на набережную. Передо мной в землю врос внедорожник: огромный кулак великана ударил по передней части, выпотрошил внутренности, раскидав обломки по мокрому снегу вокруг. Тихо шипел белый пар, вырываясь из растерзанных недр. Слабеющий свет из открытой задней двери чуть прорезал сгущающийся вокруг полумрак; в его рваном овале виднелись следы маленьких ступней, и следы сплетались вокруг автомобиля хаотичными петлями.

– София…

Охрипшее горло пропустило через себя поток жаркого воздуха. Виски налились морозной анестезией, онемели. Показалось, что за автомобилем, в тени серой бетонной скалы замер как будто бы потерявшийся человек: он сидел на корточках, обхватив себя крепко руками. Фигура качнулась, исчезла. Медленно, очень медленно я пошел по следам. Поравнявшись с открытой дверью, совершил лаконичное движение – так отмахиваются от надоевших мух; послышался негромкий щелчок, свет пропал. Скала приближалась. Онемели теперь не только виски, онемел, казалось, весь мозг; всю подкорку, нейроны, все центры и что там есть еще под черепной коробкой, залило жидким азотом. В полумраке увидел обнаженную девушку. Она и вправду сидела на корточках, опустив голову, и на колени ей падали темные волосы. Тонкие руки обхватывали стройное тело; здесь обрывалась цепочка следов.

– София?..

Девушка продолжала сидеть, не издавая звуков, не совершая движений. Приблизился к ней, наконец, протянул к ее волосам замерзшие пальцы. Раскрывшаяся ладонь нависла над головой, ощущая тепло. Решился на странное, необъяснимое действие: миллиметр за миллиметром погрузил руку в бездну черных локонов, ожидая вот-вот встретить тяжесть затылка – и отпрянул вдруг в сторону, озлобленный, что есть силы пнул фигуру ногой, и она повалилась на бок, не меняя позы. Вновь вернулись страх и паника. А через миг я понял ужасную вещь, осознал, что случилось. И страх отступил, и паника сменилась спокойствием. Как будто сменил фазу мой личный цикл безумия – вот так, за секунду.

– Эй?..

Резким насекомоподобным движением гиноид выпрямилась и опять села на корточки. Я хотел кинуться к ней, обнять прекрасное тело, и одновременно желал бежать как можно дальше отсюда – и не двинулся с места. Глаза смотрели и видели в полумраке, как обнаженная девушка поднимает голову, открывает чудесные губы и сквозь них вырывается пар и слышатся фразы:

– Мне холодно. Пожалуйста, согрей меня.

Очарованный голосом и сбитый с толку смыслом слов, я вновь не смог пошевелиться. Каменной статуей наблюдал, как она поднимается, передвигает изящные стройные ноги, приближаясь. Что она от меня хочет?..

Чего от нее хотел я?..

Все мысли, мотивы, домыслы высосало огромным космическим пылесосом. Таким естественным показалось вдруг желание кинуться к автомобилю, распахнуть дверь водителя и остервенелыми движениями стаскивать с мертвого тела (чье оно? что здесь случилось?) все еще нагретое теплом пальто, чтобы укрыть им страдающее от холода прекрасное существо. Желание так быстро стало трансформироваться в действие, что я остановился лишь тогда, когда увидел страшные раны на лице человека за рулем. Багровые кровоподтеки на веках и рваный оскал тонких губ пробудили вдруг память.

…Он убит.

…Убит ею.

Нет; нами.

Отвернулся от изувеченного лица. Взгляд заметался, стал жадно искать в полумраке белизну нежной кожи. Она совсем рядом. Обнаженная, прекрасная, кровожадная…

– Что же ты сделала?..

Кулаки налились осязаемой злостью, вся моя сущность налилась ею, желая причинить боль тому, кто не чувствует боли. Девушка улыбнулась. Пальцы разжались; обхватили тонкую талию; сомкнулись на гибкой спине. Кожа была шелковой, чуть холодной. Девушка пахла сыростью.

– Что же ты сделала?.. Что мы…

Осекся, почувствовал сквозь собственную одежду тяжесть ее тела; нечеловеческое ощущение, что-то совсем иное, необъяснимое; но глаза, что смотрели, губы, что улыбались, были родными, такими знакомыми. Как же нестерпимо желание проникнуть языком в этот рот, впиться в сочные губы, послать к чертям целый мир, лаская нежную плоть!

– Мне холодно. Пожалуйста, согрей…

Заткнуть ей рот звериной нежностью, заткнуть себе уши сладкой горечью! Ничего не хотелось слушать и говорить. Я хотел лишь ее.