Текст книги "13.09"

– 13.09 —

Магнитный замок приветливо пискнул, позволяя пройти внутрь тускло освещенной площадки черной лестницы. Прислонившись спиной к стене, я медленно опустился на корточки, слыша биение сердца, но не в моем теле, а где-то вокруг, где-то совсем-совсем близко. Пульс бил из стен, стучался назойливо в дверь, даже треск лампочки под потолком превратился в биение сердца. Свет преломлял квадрат, расширяя его площадь до бесконечности. Фигура рядом то приближалась, то становилась до боли далекой; хотелось позвать ее громким криком, попросить вернуться, не оставлять в одиночестве. Лицо: прекрасное полотно, испещренное пятнами тьмы. Как же дико колотится сердце: оно боится фигуры, стоящую рядом, боится себя рядом с ней. Но тогда для чего я привел к порогу нашего дома это чудовище?

Кто ты такая и зачем мне нужна?

Подняться на вершину Вавилонской башни было бы, наверное, куда проще и легче, чем преодолеть сорок лестничных пролетов. Там знаешь, чего ожидать – гнев и кару. Что ожидать на двадцатом этаже собственного жилища, нельзя и представить. Нельзя предположить, вообразить, невозможно придумать ни слова, ни образа. Можно лишь переставлять ноги по стылым бетонным ступеням. Фанерная дверь, распахнуть ее и пройти дальше. Вдохнуть застоявшийся запах гнили из вечно забитого мусоропровода, взглянуть на створки сломанного вновь лифта, пройти еще немного вперед. Увидеть в конце вытянутого темного коридора кирпично-красную дверь. Оглянуться. Приказать ждать меня здесь. Пойти до конца в одиночку.

Обняла крепко, нетерпеливо, заполнила мир, проявившись сквозь блики как на выцветшей фотопленке. Я слишком близко, похож на белесую кляксу. Шаг назад – и видны вдруг темные пятна.

– Глеб?..

Лицо, прекрасное, чистое! Исказилось, отпрянуло.

– Это что, кровь на шее? Царапины… Что случилось?..

Закачал головой, пытаясь разлепить губы.

– Не моя кровь. Я в порядке.

– Чья? Расскажи мне, что происходит, что-то ведь происходит, пожалуйста!..

Попытался взять ее за руку. Увидел свои бледные пальцы, испачканные, оцарапанные, поспешно одернул, опустил к полу. Взгляд светлых глаз проследовал за движением.

– Где твое пальто?.. Это ведь…

– Послушай, Софи…

Короткий, неуместный смешок вырвался из моего рта. Она затаила дыхание. Всё затаилось сейчас.

– Мы попали в аварию. Царапины от стекла, пустяки.

– Пустяки… – повторила она. Губы дрогнули, собирая в уголках рта морщинки. Иные слова хотели сорваться с ее языка, но каким-то образом оставались лишь намерением.

– Черт… Как же тебе объяснить…

Сделал полшага вперед и с силой обнял ее. Ощутил тепло тела сквозь тонкую ткань черной майки, уловил запах любимой женщины, осознал вдруг с предельной ясностью, кто же передо мной и что должно делать.

– Николас создал копию. Гиноида с твоей внешностью. Предложил заработать на ней. Он…

– Вот, значит, как!

Восклицание – гневное и спокойное одновременно; благоразумие, твою мать, благоразумие!..

– Я ожидала от него нечто подобное… Но что же произошло? Где он сам? Глеб, пожалуйста, скажи мне, что произошло?!

Услышал ее слова и сердце погнало кровь по телу с небывалой силой; именно это и предсказывал Николас; а она ожидала от него нечто вроде фокуса с копией; они хорошо знали друг друга; но ожидал ли кто-нибудь вот такого?..

– Гиноид…

– Что? Что гиноид?..

Нет! Ни слова о том, что случилось. Ни намека. Нельзя говорить ни единого слова. Нет. Запрещаю.

– Она здесь. За дверью.

Воздух вокруг наполнился дикой, безумной энергией. Я будто бы оказался между двумя мощными магнитами. Они тянулись друг к другу, угрожая разорвать надвое разум. Паника захлестнула меня; нас обоих; я взял ее за руку и крепко сжал.

– Не бойся. Это просто ведь…

– Я?

Я вдруг понял: страшно до одури было лишь мне, и чертова паника грызла собой только одно сознание – мое.

– Нет-нет, Софи, я прошу! Не ходи туда, ладно?..

Она замерла. На лице ее появилась ухмылка. Легко скинув мои объятия, распахнула входную дверь и столкнулась с черной фигурой. В полумраке коридора едва различались поднятый ворот пальто и грива волос. Они стояли друг перед другом – два совершенства, два идентичных идеала, и на миг потерялось знание о том, что из них копия, а что же оригинал…

…Видит ли она себя? Понимает, кто перед ней?

К кому из них я обращаюсь?..

…И зеркало отражало зеркало. Расплавленное серебро лилось из двух пар глаз. Две фигуры сливались в одну; еще миг, и все станет как раньше – так я желал в своем воображении. Но этого не происходило. Копия и оригинал смотрели друг на друга, смешивая гнев и покорность во взглядах. Страшное, красивое зрелище.

…Что отдал бы счастливый во всем человек за возможность увеличить счастье вдвое? Ничего. Что отдал бы за возможность уменьшить? Ничего. Так почему же я вынужден совершать выбор? Почему должен глядеть на единое, вдруг ставшее многим, и понимать разницу?..

Сознание отключили. Кто-то задал вопросы, но я не ответил, не собирался на них отвечать, не имел права этого делать. Только лишь сфокусировал взгляд, вернулся из небытия: вот коридор нашей квартиры, вот София, а вот нелепая кукла, способная убить, изувечить, созданная любить против воли.

София схватила копию за руку, втащила в квартиру; на свет. Отошла на пару шагов, не сводя взгляда с фигуры в черном пальто, замечая вдруг кровь на кончиках пальцев. Приблизилась вновь, снимая нелепую шапку, выпуская на волю спутанный антрацит.

– Софи…

– На мне чья-то кровь…

– Но это вовсе не ты!

Она не слушала. Лицо сощурились будто все разом, покрылось морщинами. Девушка смотрела вперед, сквозь себя, направляя взгляд куда-то в бесконечную даль. И в то же время, уверен, видела каждую пору на мертвой коже, каждую багровую капельку в черном узоре клякс на изящных руках.

– Какая красивая…

Тонкие пальцы коснулись шеи, провели линию, легли на ворот пальто, медленно соскользнули вниз, ища тугие петли в складках материи, стали высвобождать заключенные в них темно-синие овалы из пластика. Пуговица, вторая и третья; черная фигура развалилась пополам. Темные края треснули. София скинула безобразный кокон с плеч копии, потянула прочь, и тот беззвучно упал на пол. Засияла нежным молочным светом обнаженная плоть.

– Какая же ты красивая…

Она произнесла это, и стало отчетливо слышно дыхание трех пар легких, ветер снаружи, скрип мебели, биенье сердец – все на миг пропало и вдруг вернулось, обновленное, более острое, четкое.

– Чья же ты? Где твой хозяин?

– Софи, мы…

София вскинула руку, приказывая молчать. Она хотела услышать тот самый голос, услышать ответ, чтобы понять, наконец, что стоящая перед ней обнаженная девушка всего лишь высокотехнологичная машина, робот, бездушный кусок железа, не имеющий к ней никакого отношения кроме безумного внешнего сходства. Но я не имел права дать гиноиду заговорить; что она могла рассказать, какой ответ дать Софии? Что Николас ван Люст мертв, и что это его кровь забилась ей под ногти, и что мертв он потому, что я – Я! – не пожелал, чтобы он смотрел на нее?! Что произойдет с нами после подобных признаний?

Не хочу знать. Не хочу помнить.

– Послушай, Софи, послушай же!

Молчи, умоляю, не произноси ни слова!

Они застыли друг напротив друга: две восковые фигуры, горячие, только-только отлитые, не обретшие еще четкой формы. Я могу придать им любое обличие, какое только захочу, могу слить в одну сущность, неделимую, целую, такую, что будет покорной, принимающей меня любым, даже…

Тело согнуло пополам, в горле, во рту проступил металлический вкус крови.

– Глеб?..

Открыл рот, хватая воздух. Передо мной плясали рваными вспышками черно-серые пятна.

– Ван Люст, он…

Заткнись, ублюдок, заткнись!!! Запрещаю!

От слов и мыслей, от взгляда двух пар одинаковых глаз сделалось нестерпимо душно. Выпрямившись, стянул с себя пальто, медленно подошел к вешалке, собираясь повесить его на крючок. Отголосок его парфюма раздался из недр кашемирового одеяния, смешанный с моим теплом, ворвался в пространство коридора и незамедлительно умер – здесь правили иные запахи, не терпящие чужаков, ревнивые к союзам с ними.

– Николас… он… никогда больше нас… не увидит…

– Что ты такое сейчас сказал?..

Рот мой растянулся в ухмылке, натягивая кожу, собирая багровые тонкие линии в хаотичный рисунок; гримаса эта возникла сама, как ответ на безумную гримасу Софии, исказившую на долю секунды ее лицо. На один лишь миг легла она безобразной маской голодного чудища, вдруг насытившегося, вдруг постигшего пределы своего вечного желания жрать, лишь на миг, но я увидел это, и не смог скрыть схожего чувства. Серебро глаз вскипело, превратилось в мазут, золотые искры вспыхнули ярко – и погасли; скорее всего, навсегда. Из-под черной тягучей радужки текла матово-грязная ртуть. Чудище подмигнуло, исчезло, уступая место бледной тоске. София покачнулась, выпуская из руки ладонь «Сиберфамма», вдруг потеряла равновесие, упала, сраженная невидимой пулей, но тут же поднялась, невредимая, сжимая в руках пальто. Сделала шаг ко мне.

– Ты что-то… сделал?..

Еще один шаг. Глубокий вздох; в ее груди столько воздуха, что фигура стала будто и выше, и больше, чернее. Грязная ртуть плескалась во взгляде. Одно широкое долгое движение: София повесила пальто на крючок, так, как обычно делала, встречая меня вечерами; черная дешевая ткань накрыла собой кашемир.

– Все не так…

Дернулся во все стороны, желая разорвать себя на куски, но получилось лишь стряхнуть обувь с ног. Хотел пнуть ботинки со всей силы, но обстоятельная привычка взяла верх, и пара черных шнурованных клякс аккуратно встала в углу коридора рядом с женскими ботильонами. Эти простые, отточенные до автоматизма действия были сейчас магическим ритуалом, способным снять с меня наваждение. Еще немного, еще чуть-чуть, и демон изыдет, покинет тело, освободит разум. Снять обувь, умыть лицо холодной водой, поцеловать жену, начать тихий семейный вечер…

– А как?..

Все мое тело умоляло о прощении, но сознание не понимало в чем вина, оно надменно улыбалось прямо в искаженный болью силуэт надо мной. Откуда-то с высоты упали холодные пальцы, накрыли пышущее жаром лицо. Вдруг увидел прямо перед собой тонкий нос, брови, губы, глаза – София дотронулась кожей до кожи. Только лишь холодное прикосновение рук связывало меня с этим горящим, невыносимо жарким миром. Усилие – мышцы тянут канатами паруса как в самый свирепый шторм.

– Что ты наделал?

– Ничего… я ничего не…

Легкие рвало ошметками букв. Я полз по отвесной скале, и надо мной была тьма, и туда я боялся, но желал провалиться – вопреки всем законам.

– Зачем, Глеб, зачем?..

Разомкнул веки: вот она рядом, и вдалеке тоже она. Здесь – живая, тоскливая, там – счастливая, обнаженная, мертвая.

Кто-то из них сжигает меня.

Дефрагментирует душу.

Стирает.

14

…Софи!..

Крик, оглушающий возглас? Нет… всего лишь рваная мысль, заводящая разум. Тело горячее, мокрое, темнота. Влажное тепло поглощает близкие звуки.

– …Вот уж да!..

Что-то происходит. Где-то за темнотой есть нечто еще темнее. Оно ярко освещено, оно гудит низким басом, колышется где-то совсем близко. Вижу бледные силуэты – мебель, гитары, наша спальня; вижу свои руки, обнаженные грудь и живот, ноги и гениталии. Я укрыт простыней, влажной, набухшей; сейчас она скомкана и отброшена в сторону. Приподнимаюсь на локте. Щурюсь от яркой вертикальной линии света. Чуть приоткрытая дверь…

– Будь с ней нежнее…

Ее голос. К кому обращается, чего просит?..

Гулкое эхо.

Опускаю ноги на стылый линолеум. Не свожу взгляд с полосы света.

– Всю свою нежность приберегу для тебя, детка. Не дергайся! Сестричке твоей все понравится. Хорошо выдрессировали, мастера. Молчит и ждет удовольствия. Праздник какой-то!..

Посторонний.

Мужчина.

В нашем доме…

Тяжелое сдавленное дыхание. Встаю, оборачиваю простыню вокруг паха и торса, делаю шаг вперед. Чувствую каждую мышцу и связку. Вот дверь. Медленно тяну на себя; свет заливает глаза. Вот София: застыла в распахнутых дверях ванной комнаты, на самой ее границе; в черной майке, в серых хлопковых шортах, босиком. И прямо перед ней огромным безобразным пятном волнуется как крона дерева под шквалистым ветром фигура, облаченная в коричневый длинный бушлат. Узкая спина переливается складками толстой ткани, и обе руки вскинуты в стороны: правая сжимает тускло блестящий нож, левая с силой держит нечто невидимое.

Осторожно вышел на свет. Теперь вижу весь коридор: Софию, гиноида, чужака. «Сиберфамм» на коленях; по-прежнему обнаженная. Рука чужака вытянута, ладонь погружена в черную копну волос. Вижу его мутные серые сферы под бровями: в них смешались блеск лезвия и матовая белизна кожи. Лицо вытянутое, заострившееся, нацелено вниз, к ней – дерзко вскинутый вперед подбородок, сверлящие воздух серебряно-серые глаза, линии обнаженной фигуры, ломающие пространство своей красотой – ему покорялась моя София. Взгляд, поза, намерения, все это было ее, принадлежало ей, но это было невозможно – настоящая София замерла рядом, не сводя взгляд с лезвия бабочки. Побледневшие тонкие пальцы вжались в край двери.

– Опробуем эти губешки…

«Сиберфамм» стояла на месте, наблюдая смешливо, как стоящий перед ней мужчина расстегивает ширинку своих драных выцветших джинс.

– Делай дело, красотка, и не глупи. Выкинешь какую-нибудь херню, словишь перо. Поняла?

Острие лезвия уткнулось в тонкую шею, вдавливаясь в кожу достаточно, чтобы человек почувствовал болезненный укол металла. Я замер. Увидел, как к изящному рту приблизилась грязно-розовая плоть, требовательно пульсируя, с каждой секундой наливаясь все новой и новой силой. Алые губы готовились встретить ее подобием поцелуя, раскрываясь навстречу.

– Давай, малышка, ты ведь знаешь, что делать…

Что видит сейчас София? Что ощущает?

Господи, хватит!!!

Я пожирал взглядом акт наслаждения и ублажения, выжигал в собственной памяти его механический ход, и вдруг, наконец, осознал, что же вижу на самом деле. Все кошмары мои стали явью – Софию насиловали.

Ноги повели вперед, бросая к фигурам в том конце коридора. Крик застрял в глотке, нырнул в легкие, взорвался там и черной волной помчался к самому сердцу.

ХВАТИТ!!!

София отступила вглубь полумрака, исчезла, чужак резко выпрямился, выкидывая лезвие ножа в сторону. Обернулся, вращая глазами, застыл в отвратительной позе, не разрывая связи с покорной фигурой.

– Ну, сука, привет! Конечно же, соврала! А я-то поверил; надо было проверить, да больно уж замуж невтерпеж. Врать-то не хорошо, того кто врет, бог в задницу дерет, а твой бог сейчас это я, сучка лживая!

Это был он – Бушлат, мизогинист с Просвещения, попутчик из поезда до «Вартемяг»; он выследил нас, как дикая безумная росомаха, довел до самого дома, выждал. Чутье его не подвело: жертва ослаблена, для молниеносной атаки открыто уязвимое место. Защищая добычу, эта подлая тварь способна теперь на любые поступки.

– Еще шаг, и сестричка кровушкой захлебнется! – взвизгнул Бушлат, вновь приставляя лезвие к напряженной шее гиноида; не сводя с меня взгляда, он медленно задвигал бедрами, тазом, ни на миг не отпуская из левой руки спутанную гриву черных волос. – Что за кайф, чистый, ребятушки, адреналин! Смотри, женатик, ведь из мужской солидарности помогаю, двоих-то, наверное, здоровье уже не то обслуживать? Смотри и учись, покуда я жив, боец!

Они были в сговоре, двигались в одном такте. Мужчина с силой вторгался в широко распахнутый рот. На лице его безостановочно дрожали морщины сладострастия.

– Хватит, – прошептал я и сделал широкий шаг вперед.

– Стой, сука, на месте, какое там хватит, я только начал!

– Я вырву с корнем твой грязный член…

– Своего что ли мало, сутенер голожопый, ох и грозен ты, уахаха! А ты, детка, жри, не обляпайся!

Жри, детка, жри, не обляпайся…

ЖРИ!

Бледное смешалось вдруг с красным, и мир наполнился диким, ужасным воплем. Руки насильника взметнулись вверх, выпуская нож, освобождая волосы жертвы из крепкой хватки. Глаза вылезли из орбит, брызнули потоком слез. Вопль превратился в вой. Грязно-голубая ткань джинс распухала от черного, наполнялась сплошным багровым пятном, усеянная мириадами темных каплей. Из расстегнутой ширинки торчал отвратительный ошметок плоти.

– СУКАААААА!!!

Продвигаясь вперед, шатаясь от движения тела, я видел нечто необъяснимое – снова. Не переставая выть ни на секунду, Бушлат обхватил голову копии, собираясь, вероятно, оторвать ту от шеи, расплющить о стену, но ничего не получалось: хрупкая девушка застыла на месте; так застывают каменные горгульи на крышах средневековых соборов. Казалось, волосы вот-вот поглотят пальцы и ладони, увлекут, будто в трясину, руки по самые плечи.

– СУКАСУКАСУКАААА!!!

Вопль трещал, рвался от боли, он и был воплощением самой сути боли, и она придала Бушлату сил: пальцы сжали локоны, потянули прочь, пытаясь вырвать клок – возможно, насильник решил, что таким образом лишит свою бывшую жертву хотя бы части пугающей мощи.

– ААААААА!!!

Ступня влетела куда-то чуть выше кровоточащего месива, отбрасывая в сторону осатаневшего ублюдка. Мельком взглянул на гиноида: залитое кровью лицо ощерено звериной жестокостью, багровые зубы скалятся, сжимая с силой остатки мужественности несчастного психа. Демон сжигал воздух вокруг себя обезумевшим взглядом. Над левым виском, посреди всклокоченной гривы, пульсировало подобие свежего мяса.

– Господи боже!..

Красно-белое существо поднялось, раскрыло окровавленный рот. Кусок плоти влажно шлепнулся куда-то к ногам Бушлата. Тот все пытался подняться, воя от боли и ненависти, прижав к промежности клок темных волос, ворочался из стороны в сторону, скользя черно-белыми кедами по залитому кровью полу, хрипел, кашляя, сплевывая красно-серые хлопья. Руки его вдруг замелькали. Откуда-то яркой вспышкой блеснуло лезвие отброшенного ножа – к нему сейчас с дикой силой пытались добраться трясущиеся пальцы. Бушлат завалился на спину, заливая черной влагой все под собой, заполняя огромными рваными кляксами стену и пол.

Его опередили. Из сырой дрожащей тьмы бросилась серая тень. Подхватила с багровой лужи оскал ножа, с силой накрыла собой ворочающегося человека.

– София, нет, стой!!!

Бледные руки покрылись красным.

– Нет, нет, нет, стой, не надо, пожалуйста!!!

Антрацит смешивался с багряным. Тонкая талия в моих объятиях, резкий рывок; она обернулась, и это был демон – копия того существа, чьи губы тоже испачканы кровью, замершего рядом, уже равнодушного, мертвого.

София сдавленно часто дышала. Ноздри расширились, на шее, руках вздулись вены, и бледная кожа лица была усеяна мелкими темными каплями. Звонкий удар металла – это разжались пальцы. В глазах не горело ни единой золотой пылинки. Челюсть, скулы и брови сузились, разрезая жаркий приторный воздух. Выгнулось, ощерилось колючей ненавистью тело, и ненависть эта вся вылилась в умопомрачительный взгляд: София различила меня.

…Пятый стакан воды, шестой? Пью бесконечно долго, не закрывая кухонный кран, подставляя стакан, отправляя его содержимое в самое пекло горящей утробы. Руки трясет крупной дрожью. Пью; невозможно напиться.

Здесь царит полумрак; в стеклах окна безмятежно волнуется отражение тонкого пламени. Где-то сейчас подо мной, ниже двумя этажами, стоит кромешная тьма, хотя и там зажжена свечка, и огонек отражается в двух парах одинаковых вроде бы глаз. Там висит тишина, от которой не хочется жить. Четыре голых стены из белого кирпича, дверь на балкон, крошечная прихожая и ванная комната – давно покинутая хозяином квартирка, ставшая нашей тайной обителью, пустая, вымороженная, черная. Туда мне нужно вернуться.

Резкий короткий выдох. Пламя сопротивляется секунду, извивается. Темнота. Серые стены мерцают белесо. За окном все затянуто тучами: ни звезд, ни луны. Ставлю стакан на дно раковины, беру со стола пластиковый контейнер: в нем холодный отварной картофель и кусочки холодной же ветчины. Рядом термос с горячим и сладким черным чаем. Беру и его, отворачиваюсь от окна, и с этим скарбом продвигаюсь в глубину темной квартиры. Коридор; слева – я это знаю – в углу у двери в ванную комнату, опершись спиной о стену, застыл, вытянув длинные ноги в черно-белых кедах, мертвец. Не смотрю туда. Медленно иду дальше. Сжимаю пересохшие губы, улавливаю вдруг отголосок парфюма, кидаю взгляд вперед, стараясь разглядеть силуэт кашемирового пальто. Делаю глубокий вдох. Нет. Это иллюзия, игра памяти. Отчетливо пахнет лишь кровью.

Тусклый волнующийся огонек освещал кирпичи, в швах между ними танцевали черные тени. Вытянутое в длину пространство квартирки дрожало в чуть теплом воздухе. Стены, пол, потолок были совершенно голыми, точно вылизанные ветром тысячелетние кости неизвестного животного. Стеклянная дверь балкона отражала в себе мутный хаос. Снаружи ворочалась зима, беззвучная, ледяная. У стены рядом с дверью застыла бесформенная фигура: с плеч ее подобием плаща до самого пола свисал шерстяной бледно-зеленый плед, собираясь складками у ног. Под тканью нет ничего, лишь обнаженная плоть. Лицо мертвенно-бледное, веки закрыты, над левым виском, среди спутавшихся волос, бледно-розовой полосой алеет пятно.

Единственной мебелью в этой квартирке уже долгое время оставалось лишь старое кресло – собственность предыдущего хозяина. Выцветшее, ярко-горчичное когда-то, оно стояло в противоположном от гиноида углу, и в нем, подобрав колени к груди, съежившись, будто пытаясь исчезнуть вовсе, замерла София. На ней флисовая рубашка в красно-черную клетку, синие леггинсы, вязанные толстые носки с каким-то неуловимо глупым веселым рисунком. Черная майка и серые шорты окровавленной кучей скомканы вместе с багровыми простынями, брошены на дно ванны где-то над нами. Входная дверь заперта на засов; я тщательно и с силой сдвинул его до упора. Прошел крошечную прихожую, прищурился от света свечи. Кинув короткий взгляд на фигуру под пледом, присел на корточки рядом с Софией. Прошептал:

– Чай… Вот, попей хоть немного…

София незаметно кивнула, протянула мне руку.

Возвращаюсь сюда уже третий раз. Все это время София ожесточенно молчала; без единого слова, похолодевшая, бледная, дала умыть себя, переодеть, привести в квартиру номер сто тридцать девять. Бесконечная тишина. Только дыхание, тихое-тихое. Потухший взгляд, и тело, бьющееся как в лихорадке. Она забилась в угол старого кресла, точно исчезла куда-то из этого мира. Стылый воздух обхватил ее со всех сторон, законсервировал эмоции, мысли. Взгляд уперся в одну из трещин меж белыми кирпичами, замер. Не было никакой возможности заговорить с ней; но этого и не было нужно сейчас. Надеясь, что меня понимают, попросил оставаться здесь и поднялся обратно в тусклую бездну нашей квартиры. Под равнодушным взором искусственных глаз тщательно вымыл багровый пол влажными простынями, оттащил тело в бушлате к стене. Подобрал вымазанный черным нож, спрятал лезвие, обмотал полиэтиленовым пакетом и бездумно засунул в кухонный стол. Так же бездумно закинул подальше под ванну клок влажных от крови волос. Затем полотенцем оттер кожу гиноида, осмотрел рану на голове: нежная розовая плоть; ни кровотечения, ни излияний под кожей. Погасив всюду свет, накинув на плечи копии шерстяной плед, осторожно взял ее за руку, потянул за собой – она подчинилась. В полной темноте, не произнося ни слова, спустился с ней вниз. Она покорно следовала рядом. Приказал встать в углу у двери на балкон. София не видела нас в полумраке; будто спала. Не зная, что делать, что думать и говорить, вновь оставил ее, вновь вернулся наверх. Вскрыл в спальне упаковку свечей, взял несколько штук и на четверть заправленную газом зажигалку, вышел в коридор, замер. Я не смотрел в темный угол у ванной комнаты; взгляд мой был устремлен к белесой плоти стены, к прикрепленной к ней стойке с телефоном. Нечто безумное пульсировало в моей голове, и это нечто было гораздо сильнее, чем любая паника, боль или отчаяние. Это было удовольствие. И я хотел поднять трубку, набрать номер и поделится им, заявить о нем, явить миру. Но вместо этого медленно вышел прочь, преодолел четыре пролета вниз. В едва теплом полумраке встретился вдруг взглядом со взглядом Софии, услышал тихое:

– Нас испортили…

…Осторожный глоток: темная жидкость коснулась иссушенных губ. Еще. Тепло из металлического нутра вырвалось прочь, устремляясь белесым паром под потолок. В серебро глаз плеснули вдруг охру, бледная кожа порозовела. Фигура в кресле выпрямилась, напряглась.

– Нас испортили, Глеб…

Хриплый, низкий после долгого молчания голос.

– Софи…

– Он мертв?

Сделал глубокий вдох, собираясь ответить, замер на полуслове. Прошептал:

– Кто?..

Слова сочились из ее горла будто рвота – конвульсивно и с отвращением. На шее бледно-синими нитями вздулись вены.

– Тот человек, и Николас, и этот Давид из трущоб, все они, они все мертвы, да, Глеб, они все мертвы?!

Крик шепотом, порыв ледяного ветра. Я отступил на шаг, ощутил под подошвой ботинка нечто крошечное, хрупкое; все вдруг погрузилось во тьму.

– Так и на нас наступил злой рок. Затушил все светлое, выплюнул легким дымком наши души. Это конец?

Пальцы разжались: контейнер выпал из рук, глухо ударился об пол, каким-то чудом остался закрытым. Тенью накрыл фигуру Софии; мы – вместе, сейчас, в темноте, скрепленные теплой солоноватой влагой.

– Нет-нет-нет, – звук собственных слов погрузился куда-то в самую глубину антрацитовых локонов, – мы хотели сбежать на север! – так давай же сбежим, прямо сейчас! Вставай, я принесу нам одежду, возьму все самое нужное, первым поездом уедем на север, ну же, София, пожалуйста!

Пальцы ее легли на затылок, смешались со спутанными волосами. Требовательно потянули к себе – голова упала на грудь.

– Мы оба теперь…

И сердце, и легкие замерли. Где-то внизу холодил кожу металл; пахло сладким горячим чаем.

– …оба…

Вдох; молот обрушился с высоты, ухнул. Сквозь этот удар послышалось вдруг эхо тяжелых шагов.

– Не говори ничего, Софи, это неправда, ни ты и ни я…

Осекся. С силой обнял ее.

– Послушай: их убили чудовища, сумасшедшие куклы, они избавились от хозяев; это бред, невозможный кошмар, но я был там и видел, я чувствовал все!..

Ощутил, как усмешка поползла влево и вправо. Ощерившаяся морда ткнулась в прекрасное тело, выдыхая из себя гнусный газ. Черная бездна перед глазами подмигнула, приласкала мягкостью плоти.

– А этот ублюдок?..

Волосы мои схватили, натянули как струны.

– Разве он был хозяином?

Мышцы усохли, потеряли силу. Флис рубашки забил дыхание, украл весь воздух.

– Как умер Николас?

Я резко поднялся, отрывая голову от груди Софии; несколько волос осталось в ее сжатых пальцах.

– Расскажи, что там было.

Я крепко зажмурился. Тихо и монотонно заговорил:

– Мы забрали ее в «Экке Хомо». По дороге он намекал мне о ней, потом я понял и сам, но увидев… попал прямиком в ад. Должно быть, ударил его, это я плохо помню. Остановились, и он… Он предложил… заработать на ней, сдать в аренду, чтобы отдать залог. Я…

Задохнулся. Рот мой выдал какую-то кривую и острую трещину на лице, не пропускающую слова. Пальцы Софии осторожно провели по волосам, нежно, медленно, будто просяще.

– Я пригрозил, что снесу голову им обоим. Сказал, что он может трахать эту жестянку сколько вздумается, но только без твоего образа, без лица…

Открыл глаза. Лицо – то, ради которого существовал – очень близко. Красивое, темное-темное…

– И она включилась вдруг… как бы… как бы в первый раз, проснулась. Он был удивлен, он злился, все повторял, что этого не должно быть. Мы вернулись в машину, и он предложил спросить твое мнение, стал убеждать, что гиноид его и только его, и ваша с ней одинаковость всего лишь игра и…

Слова вновь закончились. Их заменило густое дыхание и просящий понимания взгляд. Секунды таяли, а я не мог проронить больше ни звука.

– И что случилось потом?

– Она… вцепилась в лицо, в глаза. Убила.

Опять сжал веки: из красно-черного марева смотрела маска: чужая, ужасная, мертвая. Глаза – багровые дыры, рот – рваный оскал, белесая кожа усеяна пятнами крови. Николас. Жуткое лицо его мелькнула на миг, заставило отшатнуться. Крепкие пальцы на затылке схватили меня, не давая и шанса на бегство.

– Ты что-то ответил ему тогда?

– Что? – я вдруг ощутил дикий, первобытный страх, сродни тому, какой, должно быть, чувствовали сотни тысяч лет назад первые разумные люди, пытаясь понять, что же такое огонь, молния, любая стихия; смерть…

– Ты ответил ему?

Сердце колотилось безумно; внутри меня трясли копьями, стучали в туго натянутые барабаны свирепые воины; разум разрывало от бойни между здравым смыслом и непостижимой тайной.

– Да…

Посмотрел на Софию. Ощутил вес ее тела, вдохнул ее запах, осознал реальность – это сейчас самое главное в ней. Молекула за молекулой аромат ее кожи понесся в меня, расцвел цветком в легких, погнал прочь темных духов, вызванных неведомыми шаманами из глубин сознания.

– Сказал, что он не будет смотреть на тебя.

– А что случилось с Давидом? Ты ему говорил что-нибудь?

– Он… Но ведь я…

Острые колени оттолкнули, несильно, настойчиво, заставляя разжать пальцы на спине, отодвинуться в сторону, увидеть темную фигуру перед собой.

– Мог ли ты чем-то… Как-то… заставить ту куклу…

Язык прилип к небу. Рот заполнил привкус железа. Ладони уперлись в стылый бетонный пол.

– О чем ты, Софи?.. Да как такое возможно?!

Она обхватила голову руками; термос звонко упал, неслышно выплескивая из себя горячий напиток, пропитывая воздух сладкой влагой.

– Я не знаю. Но ты ведь хотел вырвать ему член, – прошептала она будто с другой планеты. – И это случилось…

Резко обернулся к бесформенному пятну у белой стены, но вместо гиноида увидел далеко отсюда бледный-бледный солнечный свет, слабый, стелящийся по самой кромке неба. В черной высоте за окном мерцала неяркая звезда.

– Я добила его. Добила, хотя, может, он смог бы выжить. Только зачем подобному выживать? Это война. Сегодня он насилует нас, угрожает. Завтра убьет и вновь изнасилует, мертвых, податливых. Он дезертир из армии страха. И сегодня он проиграл.

Шорох, будто извне. Шаги?

– Так и Давид: насиловал образ сестры, отдавал ее тело толпе, занял взаймы у судьбы и расплатился собственной жизнью. Разве ты не был зол, слушая его исповедь, наблюдая за ними, видя их похоть? Я знаю тебя, помню твое лицо тогда, в Петергофе. Ты ведь хотел…

Я тряхнул головой, выставил перед собой руку. Слушать это было невыносимо.

– Софи! Думать и совершать, желать и делать не одно и то же! Да, когда-то давно я хотел втоптать его рожу в асфальт, и ты удержала меня тогда… Но сейчас… Теперь… Это безумие! Случайность, абсурдная драма, фарс!

– Но их смерть реальна…

Встал с пола; попятился; загнал себя в угол.